Легитимация олигархии
Карл Шмитт оценивал результаты Венского конгресса 1815 года скорее как бутафорские. Он полагал, что «династический принцип легитимации» является всего лишь попыткой реставрировать легитимность, которая - всего лишь «исторический осадок». На деле легитимность основывается на государственной легальности чиновничества и военных. Политический миф легитимирует власть именно этих социальных сил.
Это оценка, скорее, - с точки зрения трезвого европейца, понимающего, что политические мифы Нового времени угасают, а их последними всплесками пользуются ключевые силы новой эпохи. Причем, вовсе не какие-то классовые группировки и не бюргерские сообщества, а военные верхи и разветвленная структура бюрократии. Именно эти силы, а вовсе не «восставшие массы» погубили европейские монархии в мировых войнах. Особенно ярко это видно в истории России - заговоре генералов и клерков в феврале 1917.
Священный Союз был последней успешной попыткой удержаться в рамках традиционного общества и преградить путь революциям. Но против этого в Европе действовала более мощная сила - абсолютизм разлагался принципом законности. Государство превращалось из полицейского в правовое. В нем монарх неизбежно становился формальной фигурой, а Левиафан оказывался только техническим средством, делающим власть предсказуемой и безопасной для частного интереса. Понимание государства деградирует до позитивистской системы законности.
Единственным средством сохранить историческую преемственность был политический миф нации, который начал зарождаться в европейских государствах, но не успел сложиться. Аристократия не смогла взять на себя миссию складывания государства-нации, и предпочитала либо праздность, либо военное дело, либо прямое соучастие в поддержке модных социально-политических фантазий.
Бюрократия сжимает пространство легальности, поскольку «законность есть позитивистский способ функционирования бюрократии». Все, что не описано законами и инструкциями, бюрократия стремится делегитимировать. И тем самым создать новую форму государства, которое Макс Вебер уподоблял фабрике. Он же полагал, что будущее принадлежит бюрократической системе - профессионалам-управленцам, которые будут управляться с государством как с техническим устройством, в котором все функции определены рационализмом законов. Жизнь подтвердила этот прогноз, но опровергла предположение Вебера об эффективности бюрократии. Став обособленным социальным слоем, бюрократия превратилась в подобие класса рабовладельцев, а граждан попыталась сделать рабами. Это произошло только по причине деградации нации на Западе и задержки в формировании нации в России. Бюрократия развернулась по всему миру в олигархическую систему только потому, что ей не противостояли нации - объединение граждан, имеющих не набор частных интересов, а общий интерес. Причем интерес не только и не столько материально-прагматический, но и идеальный и даже романтический - связанный со сложившимся в истории культурным кодом нации.
Гоббсовское понимание государства приемлемо для современных либералов, интерпретирующих его как исключительно понимание правовое. Всякое государство есть государство правовое, - считал Гоббс. Теперь же правовое государство - это всего лишь набор принципов, которые «общечеловек» требует от любых учреждений.
Государство когда-нибудь рождается. Время рождения устанавливается в современном мире произвольно. Древность и традиционность скорее считается чем-то мешающим. Тому и другому можно уступить только формальности, которые в символической форме должны быть присвоены бюрократией, приводящих граждан к подчинению и лояльности путем организации патриотических шоу. В действительности (в правовом смысле) учреждение государства относится к моменту крушения его предшествующей формы, с которой из современности бюрократия хочет устранить и содержание. Таким образом содержанием государства остается только то, что определено неким учредительным органом, провозглашающим принятие конституционного акта. И даже если в этом акте сгоряча учредители записали что-то не очень удобное бюрократии, последующие трактовки приводят все это в соответствие с ее интересами. Проводником интереса бюрократии является частный интерес, которому присваивается такой статус, чтобы национальное единство не могло возникать. И тогда у бюрократии не остается противника. Частный интерес, воплощаясь в конституционной новации, оказывается формой порабощения его носителя.
Частноправовое понимание государство обслуживает идеи революции - слома традиционного государства. По мысли Руссо никакая форма государства не является абсолютной. И поэтому могла разламываться простым решением национального собрания - под влиянием настроения и случайного соотношения сил. Это и считалось проявлением «естественного права», в котором государство утрачивало какую-либо ценность, переставало быть носителем традиции и превращалось в объект беспрерывных экспериментов. При нейтральности госаппарата в нем неизменной оставалась только бюрократия, а нация должна была систематически разрушаться революционными преобразованиями.
С помощью частного интереса Руссо легко перевернул схему Гоббса. Таким образом Левиафан и Бегемот меняются местами. Легальная политика становится более или менее закамуфлированной революцией - ниспровержением государственных форм. Напротив, борьба за государственный суверенитет оказывается деятельностью, третируемой бюрократией.