Миф безопасности
Абсолютизация государства стала одновременно фактом политической теории и политической практики с наступлением Нового времени. Средневековое пренебрежение государством могло оправдываться как религиозными причинами, так и соображениями о несправедливости властителя. Религия могла в равной мере быть использована как суверенным властителем, так и противодействовавшим ему вассалом или сословием. В государстве Гоббса «право противодействия» превращается в бессмыслицу. Это противодействие бесперспективно в силу всемогущества Левиафана и бессмысленно в силу того, что механизм государства совершенен.
Шмитт пишет: «…позитивистское государство закона как исторический тип сформировалось только в XIX в. Но идея государства как созданного людьми, технически совершенного magnum artificium, машины, которая находит свое “право” и свою “истину” только в себе самой, в своей функции и ее результатах, впервые была сформулирована Гоббсом, придавшим ей систематический вид ясного понятия».
В то же время, в таком подходе к пониманию государства заложен и глубокий иррационализм: недопустимое смешение черт божественных и человеческих, органических и механических. Не замечать этого противоречия человек Нового времени мог только по причине острой потребности в безопасности. «Божественное право королей» безопасности не обеспечивало. Повиноваться ему - все равно что соглашаться всегда жить на войне - социальной, религиозной, феодальной.
Потребность в безопасности, прочувствованная на протяжении изнурительных и кровопролитных эпох привела к абсолютизации государства в Новое время: государство выбирает в себя всю рациональность и всю законность. Безопасность бывает только в государстве. Extra civitatem nulla securitas. Именно поэтому все опасности связываются с чужим государством. В межгосударственных отношениях царит гоббсовское «естественное состояние» - война всех против всех. Рационализм государства сочетается с иррационализмом в межгосударственных отношениях, где «образ врага» концентрирует в себе все мифы и страхи «чужих» Левиафанов. Связать государства рациональными и надежными отношениями может только формула Империи (чего не заметил Шмитт). Но в европейской реальности подобный рационализм давно в прошлом, а в настоящем - Евросоюз, лишенный каких-либо признаков связи с традициями исторических наций и признаков государства, которые способны были бы рационализировать этот продукт либеральных мечтателей, взобравшихся на президентские посты.
Гоббсовское государство реализует монополию на власть. Оно одно только наказывает и вознаграждает, разрешает вопросы что такое справедливость в праве и отношениях собственности, в вопросах веры - истиной догмата и канона. Современность все это предпочла отодвинуть в сторону и рискнуть судьбой нескольких поколений, балансирующих на грани краха целой эпохи.
Парадокс современности: мифологическое сознание отвлечено виртуальными ужасами, рациональное поведение обусловлено механистическим пониманием государства и права. Стоит мифическому коснуться реальности, и государство исчезает: в нем поселяются мифические персонажи массовой культуры. Толпа входит в политику в периоды кризиса с такими установками, которые правящий слой даже не может себе представить. Налет цивилизованности, казавшийся прочным, слетает как тонкий слой пыли от мощного порыва ветра. Грабежи после наводнения в Новом Орлеане, которые удалось подавить только отстрелом преступников, показывают, как «цивилизованный мир» уйдет из истории - все его выдумки, все кинематографические типажи станут реальностью. Как только уверенность в безопасности повседневного существования пошатнется, этот мир рухнет. Произойдет переход не к государству с более низкой организованностью, а к догосударственному состоянию.
Федерализм как антигосударственный принцип пустил глубокие корни в сознании современного западного человека. Его безопасность - это способность обособляться. Поэтому пошатнувшееся представление о безопасности станет поводом не к совместному решению проблем, а к дальнейшему обособлению. Поэтому «призывы к истине и праву никоим образом не гарантируют мира, а только усугубляют состояние войны и способствуют ее ужесточению. Ведь каждый, конечно же, утверждает что право и истина - на его стороне. Но к миру ведут не заверения в собственной правоте, а только беспрекословно исполняемое решение, принятое в рамках надежно функционирующей, сообразующейся с законом системы принуждения, кладущей конец всяким спорам».
Чтобы государство было восстановлено после кризиса или в процессе преодоления кризиса, оно должно напомнить, что опирается на насилие и применяет насилие при любом подозрении в нелояльности или в неточности исполнения приказа. Собственно, современные «цивилизованные» государства именно так и завоевали лидирующие позиции в мире, объявив другим государствам, что те не способны управлять собой, а потому должны стать колониями и протекторатами. Благодаря способности и готовности применить массовое насилие и создав для этого мощный технический и организационный ресурс, они убедили себя и других, что только ими и может быть обеспечен мир и безопасность. По прошествии всего-то полувека «цивилизованный мир» постарался забыть, что основан насилием. В бывших колониях он уступил формальную власть местным вождям, оставшись хозяином мирового устройства финансов и товарообмена. При этом собственная государственность стала столь же формальной, отчего мир теперь балансирует на грани краха.
Наблюдая начало этого цикла в предвоенные годы, Шмитт писал: «Войны становятся теперь только межгосударственными войнами, то есть они перестают быть религиозными, гражданскими, межпартийными и т. п. В качестве врагов друг другу противостоят только государства как замкнутые в себе организации. В понятии государства заключен весь порядок, заключены все правовые гарантии этой системы международного права. Честь и достоинство государства соразмерны той организационной завершенности и предсказуемости, с которой оно выполняет рациональную функцию механизма отдачи приказаний. Отсюда вытекает, что вопрос о справедливой войне столь же неправомерен в отношении такой межгосударственной войны, сколь в пределах самого государства - вопрос об оправданном сопротивлении, оказываемом в отношении этого государства. В отличие от религиозной, гражданской или межпартийной войны, в такой межгосударственной системе война не может быть измерена масштабами истины и справедливости. Война между государствами ни справедлива, ни несправедлива; она является делом самих государств. Как таковая она уже не нуждается в том, чтобы быть справедливой. Ordo hoc non includit (порядок этого не подразумевает (лат.)».
Географический барьер создает иллюзию безопасности. Остров знает лишь мелкую внутреннюю распрю или морское сражение, но никак не большую войну. И это отражается на понимании сущности государства. Шмитт, занимая у Шпенглера утверждение, что государства на Британских островах фактически нет, показывает, как это отражается на правовой системе: «Остров Англия с его завоевавшим целый мир морским судоходством не нуждался ни в абсолютной монархии, ни в постоянном сухопутном войске, ни в государственной бюрократии, ни в правовой системе законного государства, как то было типично для стран континента. Следуя политическому инстинкту морской и торговой державы, господствующей над миром благодаря поддержке сильного флота, английский народ отверг такого рода государственную замкнутость и остался “открытым”. Английскому духу чужд децизионизм абсолютистского мышления. Идея суверенитета, присущего абсолютному государству, как концептуально “чистой” формы общественной власти, то есть формы, не допускающей смешения и балансировки с другими политическими формами, в Англии отклика не нашла. Напротив, английская конституция стала возведенным в идеал примером “смешанной конституции”, “mixed government” ».
Точно так же и Афины, возведя мощные укрепления и сделав ставку на морское могущество, не проявляли интереса к монархии, предпочитая смешанное правления тиранов, стратегов, олигархов и охлоса. Именно поэтому Афины стали источником тотальной войны, в которой убивают послов, покоряют и грабят союзников, вырубают виноградники, калечат пленных. Английская «тотальная война» следовала тем же правилам, усиливаясь при этом убежденностью в том, что колонии надо грабить до полной невозможности поддержать в них физическое существование людей.
Шмитт указывает, что английское пренебрежение различием между комбатантами и некомбатантами носит совершенно негосударственный характер. Действительно, в морской войне противник не покоряется, а уничтожается. Перенос этого правила на сухопутный театр войны ведет к тактике выжженной земли. США как остров-континет унаследовали от Великобритании эту тактику во Вьетнамской войне, а ранее - бросая ядерные бомбы на Японию. Нет, а это не Гитлер вел тотальную войну. Он лишь смог провести тотальную мобилизацию. Тотальная война происходила лишь в массовых насильственных акциях против непокорного населения - в основном против русских. Зато против Германии (а не только против режима Гитлера) велась тотальная война, которая в политических формах продолжается и теперь - чтобы национальное самосознание не могло поднять голову, чтобы немец чувствовал себя только жителем Германии, но не суверенного государства.
Тотальная война оказывает заместителем государства, решая его вопросы. В особенности, когда политика стала продолжением войны, а преимущество в войне обеспечивается невоенными средствами. Левиафан уже не пугает, а просто стирает с лица земли род человеческий - даже если тот готов пасть ниц и подчиниться. Потому что Левиафан - уже не государство, а нечто иное, внегосударственное. В этом смысле гоббсовская модель государства-Левиафана для англосаксов неприемлема. Им ближе не государственный мир, а война, которая теперь ведется не всегда оружием, но с прежней почти религиозной убежденностью в своей правоте.
Войны Запада в каком-то смысле вновь стали не государственными, а религиозными - «крестовыми походами» цивилизованного мира, знающего истину, против варваров, эту истину попирающих. Экономические и финансовые войны, политические провокации и «цветные революции» - все это технологии тотальной войны, в которой нет ни прощения, ни необходимости завоевания и покорения. Целью является уничтожение. Именно поэтому Россию не пощадят, даже если она окажется еще более зависимой от Запада, чем теперь.
Безопасный мир Гоббса не состоялся. Безопасность обеспечивается не всевластием государственной машины над подданными, а уничтожением всех источников опасности за пределами обозначенных геополитических рубежей или воображаемых границ интересов мировой олигархии.