Мнимая рациональность политтехнологии
Лишившись правящей династии, нация должна расплачиваться либо периодами легитимной диктатуры, либо тяготами беспрерывной тирании бюрократии и олигархии.
Шмитт: «Именно для республики диктатура должна быть вопросом жизненной важности. Ибо диктатор - это не тиран, а диктатура - вовсе не форма абсолютного господства, а присущее только республиканскому уложению средство защитить свободу. Поэтому в Венецианской республике, которую Макиавелли считал наилучшей из всех современных ему, существует подобное установление (гл. 34), и дело заключается лишь в том, чтобы облечь диктатуру конституционными гарантиями. Диктатор здесь определен как чело¬век, который, не будучи связан содействием какой-либо другой ин¬станции, может отдавать распоряжения и тотчас же, т. е. без возможности обжалования, приводить их в исполнение (гл. 33)».
Диктатура, образуясь как естественный позыв власти сохранить пошатнувшийся порядок, должна быть легитимизирована - облечена в законные формы и ограничена как в полномочиях, так и во времени существования.
«Восходящее к Аристотелю противопоставление принятия решений и их исполнения, deliberatio и executio, Макиавелли использует при дефиниции диктатуры: диктатор может «принимать решения самолично» (deliberare per se stesso), назначать меры без совещательного или решающего участия прочих инстанций (fare ogni cosa senza consulta) и приговаривать к наказаниям, сразу же получающим правовую силу. Но все эти полномочия следует отличать от законодательной деятельности. Диктатор не может менять существующие законы, не может отменить конституцию или изменить организацию власти, не может он и издавать новые законы (fare nuove leggi). Согласно Макиавелли, ординарные органы власти продолжают действовать при диктатуре в качестве своего рода контрольных инстанций (guardia). В силу этого диктатура представляет собой конституционное республиканское учреждение, тогда как именно неограниченные законодательные полномочия децемвиров, напротив, навлекали на республику опасность».
Макиавеллизм часто определяли как безнравственные советы правителю о сохранении власти. Между тем, эти советы мало чем отличаются от современных советов политтехнологов. Разница - в пользу Макиавелли. Его диктатура опирается на закон и не затрагивает ординарных институтов, а современная политтехнология легко переступает через любые - правовые и моральные - нормы.
Шмитт замечает теоретические противоречия в сочинении Макиавелли «Государь», наблюдая, как в его рекомендациях смешиваются разные типы диктатуры и типы власти.
«Макиавелли и его последователи были слишком склонны считать диктатуру институтом, характерным для свободной римском республики, чтобы различать две ее разновидности: комиссарскую и суверенную. Потому абсолютный монарх никогда и не рассматривался ими как диктатор. Более поздние авторы иногда называли государя (principe), образ которого создал Макиавелли, диктатором, а описанный в «Государе» способ правления - диктатурой. Однако это противоречит воззрениям самого Макиавелли. Диктатор - это всегда пусть и экстраординарный, но все же конституционный государственный орган республики, capitano, подобный консулу и другим «начальникам» («Рассуждения». II, гл. 33). Го¬сударь же, напротив, суверенен, и названное так сочинение Макиавелли содержит, главным образом, обрамленные примерами из исторических трудов политические рецепты относительно того, как principe мог бы удержать в своих руках политическую власть».
Проблема «технического» отношения к политике, столь характерная для современной РФ, состоит в том, что в ней утрачивается понимание права. Подчинение технической задаче удержания власти отражает лишь интерес менеджеров-исполнителей, которые получают вознаграждение не за воспроизведение правового порядка, а за успешно проведенные операции против политических оппонентов. Фактически это означает продолжение гражданской войны иными средствами. А в гражданской войне, с точки зрения политтехнолога, все средства хороши. Одно дело, когда меж собой воюют партии, другое - когда власть воюет со своим народом. В такой войне вызревает олигархия, а правитель, втянутый в организацию тиранического режима, может даже не подозревать, что при его власти от права осталась только риторика публичных выступлений.
«Возрождению, интерес, следуя которому даже великие художники этой эпохи больше занимались техническими, а не эстетическими проблемами своего искусства. Сам Макиавелли тоже больше внимания уделял чисто техническим проблемам, например проблемам военной науки. В делах дипломатии и политики его преимущественно занимает вопрос о том, как достичь того или иного результата, как “сделать” то или иное дело; если в “Государе” и прорываются подлинные эмоции, так это ненависть и презрение к дилетанту в сфере политической жизни, к халтурщику, который не доводит дело до конца, проявляет половинчатую жестокость и половинчатую добродетель (гл. VIII)».
Политтехнолог знает, как удержать власть сегодня, политический философ - как воспроизвести государство и нацию, обеспечить их существование неограниченное время. Поэтому между ними непримиримое противоречие: одни отбивают хлеб у других. Кроме того, успех одних оборачивается неизбежным (со временем) поражением других. Если доминируют политтехнологи, то концепция государственности в загоне. Кризис государства при этом неизбежен и непреодолим, а политтехнологи всегда обеспечены выгодными заказами. Победа политической философии обратила бы их в обслуживающий персонал, привлекаемый периодически. В идеале - настолько редко, кто профессия политтехнолога была бы невозможна, и специалисты необходимого профиля привлекались бы из смежных специальностей. Собственно, все политтехнологии исчерпываются развитым чрезвычайным законодательством. Его отсутствие в современной России - прямой показатель глубокого кризиса государственности, в которой власть не способна рационализировать экстраординарные состояния и разрешать их. При последовательной рационализации политтехнологии оказывается, что власть концептуально иррациональна. Она рационализирует бессмыслицу!
Макиавеллизм рассматривает толпу как материал, из которого надлежит сконструировать государство. Если народ есть «нечто иррациональное, чем нужно овладеть и руководить посредством ratio»., то «с ним нельзя вести переговоры и заключать договоры, им нужно овладевать хитростью или силой. Рассудок здесь не может рассуждать, он не приводит резоны, он диктует. Иррациональное есть лишь инструмент рационального, поскольку только рациональное может по-настоящему действовать и куда-то вести».
Технологический подход к государственной власти отделяет ее от народа мифом собственной рациональности. «Разум диктует. Оборот dictamen rationis перешел из схоластики в естественное право: так говорится и о законе, предписывающем наказания или какие-либо иные правовые последствия. Если представление о диктате в первую очередь вытекало из превосходства разума, то независимо от этого, оно было также и следствием чисто технического интереса».
Диктатура имеет смысл как рационализация политики только в узком секторе задач и узком временном промежутке: «содержание деятельности диктатора состоит в том, чтобы достичь того или иного результата, что-то “исполнить”, например победить врага, умиротворить или низвергнуть политического противника. Речь всегда идет о каком-то “положении дел”. Поскольку нужно достичь конкретного успеха, диктатору приходится, применяя конкретные средства, напрямую вмешиваться в причинно-следственный ход событий». «Поэтому, когда речь действительно идет о каком-либо крайнем случае, он может и не соблюдать общепринятых норм. Ведь если в обычные времена применение конкретных средств для достижения конкретного успеха (например, то, что дозволяется делать полиции для обеспечения общественной безопасности) отличается известной регулярностью и поддается расчету, то в отношении крайнего случая можно только сказать, что диктатор вправе предпринимать именно все те действия, которых потребует положение дел. Таким образом, вопрос здесь ставится уже не о правовых соображениях, а о том средстве, которое в данном конкретном случае годится для достижения конкретного результата. Ход действий здесь тоже может быть правильным или неправильным, но эта оценка относится только к тому, правильны ли принятые меры в ситуативно-техническом смысле, целесообразны ли они. Оглядка на препятствующие права, на согласие третьих лиц, чьи интересы ущемляются, учет благоприобретенных прав, следования по инстанциям или возможности обжалования могут быть “противны сути дела”, т. е. стать вредными и неправильными в ситуативно-техническом смысле».
Стратегия и тактика власти могут входить в противоречие. Тотальная рационализация представлений о власти в современную эпоху делает совершенно непонятными поступки правителей прежних эпох (вплоть до непротивления Николая II путчу «февралистов» и добровольного схождения с трона) и даже саму суть государственности. Тактические шаги, позволяющие сохранить власть, могут войти в противоречие с сущностью этой власти.
«Чисто технической концепции государства остается недоступна безусловная, не зависящая от целесообразности собственная ценность права. Такая концепция интересуется не правом, а лишь тем, насколько целесообразно функционирует государство, т. е. только исполнительной властью, которой в правовом смысле может и не предшествовать никакая норма. Помимо рационализма и чистого техницизма здесь заключено третье отношение к диктатуре: в рамках исполнительной власти все исполнительные органы должны быть безусловно подчинены интересу технически выверенного хода событий. Если не слепого, то все же скорого и точного повиновения требует исполнительная власть не только в особом смысле слова, например военная власть, но и применительно к судебному приговору - само его исполнение не должно становиться зависимым от согласия чиновника-исполнителя в том смысле, что он мог бы перепроверять объективность приговора, имеющего законную силу. Вне сферы деятельности верховной власти никакая организация тоже не сможет хорошо функционировать, если исполнители, руководствуясь какими-либо интересами, станут претендовать на самостоятельное действие или контроль, исходя из других точек зрения, нежели точка зрения технической функции. (…) Другими словами, в рамках слаженно функционирующей исполнительной власти, когда условия ее деятельности уже оговорены, никаких разъяснений, согласований, совещаний с исполнительным органом больше не проводится».
Такой подход (рационализм, техницизм и приоритет исполнительной власти) вполне описывает современную российскую ситуацию - бесцельную власть, озабоченную лишь самосохранением. Законодательная власть, где рациональность может быть распространена на представления о судьбе государства, подавлена тиранией олигархии, прикинувшейся исполнительной властью. Эта власть исполняет отнюдь не законы, а задания и даже прямые приказы властной группировки. Законодателя просто не существует. Не говоря уже о суверене.
«”Исполнительная власть” - армия и наторевшее в бюрократии чиновничество - составляет ядро этого государства, которое по сути своей является исполнительной властью, и с технической точки зрения исполнителям может быть все равно, кому они служат (опытные функционеры с легкостью переходили со службы одному государству на службу другому, и наиболее дельные комиссары немецких князей были как раз из чужаков), потому что исправное отправление функций не зависит от особенностей правового устройства государства-заказчика и опирается на конкретно-практическую социологическую технику».
Тем самым современная государственность неотличима от измены - с переходом бюрократии на службу иным государствам или внегосударственным силам (сегодня - мировой олигархии).
Шмитт: «Именно для республики диктатура должна быть вопросом жизненной важности. Ибо диктатор - это не тиран, а диктатура - вовсе не форма абсолютного господства, а присущее только республиканскому уложению средство защитить свободу. Поэтому в Венецианской республике, которую Макиавелли считал наилучшей из всех современных ему, существует подобное установление (гл. 34), и дело заключается лишь в том, чтобы облечь диктатуру конституционными гарантиями. Диктатор здесь определен как чело¬век, который, не будучи связан содействием какой-либо другой ин¬станции, может отдавать распоряжения и тотчас же, т. е. без возможности обжалования, приводить их в исполнение (гл. 33)».
Диктатура, образуясь как естественный позыв власти сохранить пошатнувшийся порядок, должна быть легитимизирована - облечена в законные формы и ограничена как в полномочиях, так и во времени существования.
«Восходящее к Аристотелю противопоставление принятия решений и их исполнения, deliberatio и executio, Макиавелли использует при дефиниции диктатуры: диктатор может «принимать решения самолично» (deliberare per se stesso), назначать меры без совещательного или решающего участия прочих инстанций (fare ogni cosa senza consulta) и приговаривать к наказаниям, сразу же получающим правовую силу. Но все эти полномочия следует отличать от законодательной деятельности. Диктатор не может менять существующие законы, не может отменить конституцию или изменить организацию власти, не может он и издавать новые законы (fare nuove leggi). Согласно Макиавелли, ординарные органы власти продолжают действовать при диктатуре в качестве своего рода контрольных инстанций (guardia). В силу этого диктатура представляет собой конституционное республиканское учреждение, тогда как именно неограниченные законодательные полномочия децемвиров, напротив, навлекали на республику опасность».
Макиавеллизм часто определяли как безнравственные советы правителю о сохранении власти. Между тем, эти советы мало чем отличаются от современных советов политтехнологов. Разница - в пользу Макиавелли. Его диктатура опирается на закон и не затрагивает ординарных институтов, а современная политтехнология легко переступает через любые - правовые и моральные - нормы.
Шмитт замечает теоретические противоречия в сочинении Макиавелли «Государь», наблюдая, как в его рекомендациях смешиваются разные типы диктатуры и типы власти.
«Макиавелли и его последователи были слишком склонны считать диктатуру институтом, характерным для свободной римском республики, чтобы различать две ее разновидности: комиссарскую и суверенную. Потому абсолютный монарх никогда и не рассматривался ими как диктатор. Более поздние авторы иногда называли государя (principe), образ которого создал Макиавелли, диктатором, а описанный в «Государе» способ правления - диктатурой. Однако это противоречит воззрениям самого Макиавелли. Диктатор - это всегда пусть и экстраординарный, но все же конституционный государственный орган республики, capitano, подобный консулу и другим «начальникам» («Рассуждения». II, гл. 33). Го¬сударь же, напротив, суверенен, и названное так сочинение Макиавелли содержит, главным образом, обрамленные примерами из исторических трудов политические рецепты относительно того, как principe мог бы удержать в своих руках политическую власть».
Проблема «технического» отношения к политике, столь характерная для современной РФ, состоит в том, что в ней утрачивается понимание права. Подчинение технической задаче удержания власти отражает лишь интерес менеджеров-исполнителей, которые получают вознаграждение не за воспроизведение правового порядка, а за успешно проведенные операции против политических оппонентов. Фактически это означает продолжение гражданской войны иными средствами. А в гражданской войне, с точки зрения политтехнолога, все средства хороши. Одно дело, когда меж собой воюют партии, другое - когда власть воюет со своим народом. В такой войне вызревает олигархия, а правитель, втянутый в организацию тиранического режима, может даже не подозревать, что при его власти от права осталась только риторика публичных выступлений.
«Возрождению, интерес, следуя которому даже великие художники этой эпохи больше занимались техническими, а не эстетическими проблемами своего искусства. Сам Макиавелли тоже больше внимания уделял чисто техническим проблемам, например проблемам военной науки. В делах дипломатии и политики его преимущественно занимает вопрос о том, как достичь того или иного результата, как “сделать” то или иное дело; если в “Государе” и прорываются подлинные эмоции, так это ненависть и презрение к дилетанту в сфере политической жизни, к халтурщику, который не доводит дело до конца, проявляет половинчатую жестокость и половинчатую добродетель (гл. VIII)».
Политтехнолог знает, как удержать власть сегодня, политический философ - как воспроизвести государство и нацию, обеспечить их существование неограниченное время. Поэтому между ними непримиримое противоречие: одни отбивают хлеб у других. Кроме того, успех одних оборачивается неизбежным (со временем) поражением других. Если доминируют политтехнологи, то концепция государственности в загоне. Кризис государства при этом неизбежен и непреодолим, а политтехнологи всегда обеспечены выгодными заказами. Победа политической философии обратила бы их в обслуживающий персонал, привлекаемый периодически. В идеале - настолько редко, кто профессия политтехнолога была бы невозможна, и специалисты необходимого профиля привлекались бы из смежных специальностей. Собственно, все политтехнологии исчерпываются развитым чрезвычайным законодательством. Его отсутствие в современной России - прямой показатель глубокого кризиса государственности, в которой власть не способна рационализировать экстраординарные состояния и разрешать их. При последовательной рационализации политтехнологии оказывается, что власть концептуально иррациональна. Она рационализирует бессмыслицу!
Макиавеллизм рассматривает толпу как материал, из которого надлежит сконструировать государство. Если народ есть «нечто иррациональное, чем нужно овладеть и руководить посредством ratio»., то «с ним нельзя вести переговоры и заключать договоры, им нужно овладевать хитростью или силой. Рассудок здесь не может рассуждать, он не приводит резоны, он диктует. Иррациональное есть лишь инструмент рационального, поскольку только рациональное может по-настоящему действовать и куда-то вести».
Технологический подход к государственной власти отделяет ее от народа мифом собственной рациональности. «Разум диктует. Оборот dictamen rationis перешел из схоластики в естественное право: так говорится и о законе, предписывающем наказания или какие-либо иные правовые последствия. Если представление о диктате в первую очередь вытекало из превосходства разума, то независимо от этого, оно было также и следствием чисто технического интереса».
Диктатура имеет смысл как рационализация политики только в узком секторе задач и узком временном промежутке: «содержание деятельности диктатора состоит в том, чтобы достичь того или иного результата, что-то “исполнить”, например победить врага, умиротворить или низвергнуть политического противника. Речь всегда идет о каком-то “положении дел”. Поскольку нужно достичь конкретного успеха, диктатору приходится, применяя конкретные средства, напрямую вмешиваться в причинно-следственный ход событий». «Поэтому, когда речь действительно идет о каком-либо крайнем случае, он может и не соблюдать общепринятых норм. Ведь если в обычные времена применение конкретных средств для достижения конкретного успеха (например, то, что дозволяется делать полиции для обеспечения общественной безопасности) отличается известной регулярностью и поддается расчету, то в отношении крайнего случая можно только сказать, что диктатор вправе предпринимать именно все те действия, которых потребует положение дел. Таким образом, вопрос здесь ставится уже не о правовых соображениях, а о том средстве, которое в данном конкретном случае годится для достижения конкретного результата. Ход действий здесь тоже может быть правильным или неправильным, но эта оценка относится только к тому, правильны ли принятые меры в ситуативно-техническом смысле, целесообразны ли они. Оглядка на препятствующие права, на согласие третьих лиц, чьи интересы ущемляются, учет благоприобретенных прав, следования по инстанциям или возможности обжалования могут быть “противны сути дела”, т. е. стать вредными и неправильными в ситуативно-техническом смысле».
Стратегия и тактика власти могут входить в противоречие. Тотальная рационализация представлений о власти в современную эпоху делает совершенно непонятными поступки правителей прежних эпох (вплоть до непротивления Николая II путчу «февралистов» и добровольного схождения с трона) и даже саму суть государственности. Тактические шаги, позволяющие сохранить власть, могут войти в противоречие с сущностью этой власти.
«Чисто технической концепции государства остается недоступна безусловная, не зависящая от целесообразности собственная ценность права. Такая концепция интересуется не правом, а лишь тем, насколько целесообразно функционирует государство, т. е. только исполнительной властью, которой в правовом смысле может и не предшествовать никакая норма. Помимо рационализма и чистого техницизма здесь заключено третье отношение к диктатуре: в рамках исполнительной власти все исполнительные органы должны быть безусловно подчинены интересу технически выверенного хода событий. Если не слепого, то все же скорого и точного повиновения требует исполнительная власть не только в особом смысле слова, например военная власть, но и применительно к судебному приговору - само его исполнение не должно становиться зависимым от согласия чиновника-исполнителя в том смысле, что он мог бы перепроверять объективность приговора, имеющего законную силу. Вне сферы деятельности верховной власти никакая организация тоже не сможет хорошо функционировать, если исполнители, руководствуясь какими-либо интересами, станут претендовать на самостоятельное действие или контроль, исходя из других точек зрения, нежели точка зрения технической функции. (…) Другими словами, в рамках слаженно функционирующей исполнительной власти, когда условия ее деятельности уже оговорены, никаких разъяснений, согласований, совещаний с исполнительным органом больше не проводится».
Такой подход (рационализм, техницизм и приоритет исполнительной власти) вполне описывает современную российскую ситуацию - бесцельную власть, озабоченную лишь самосохранением. Законодательная власть, где рациональность может быть распространена на представления о судьбе государства, подавлена тиранией олигархии, прикинувшейся исполнительной властью. Эта власть исполняет отнюдь не законы, а задания и даже прямые приказы властной группировки. Законодателя просто не существует. Не говоря уже о суверене.
«”Исполнительная власть” - армия и наторевшее в бюрократии чиновничество - составляет ядро этого государства, которое по сути своей является исполнительной властью, и с технической точки зрения исполнителям может быть все равно, кому они служат (опытные функционеры с легкостью переходили со службы одному государству на службу другому, и наиболее дельные комиссары немецких князей были как раз из чужаков), потому что исправное отправление функций не зависит от особенностей правового устройства государства-заказчика и опирается на конкретно-практическую социологическую технику».
Тем самым современная государственность неотличима от измены - с переходом бюрократии на службу иным государствам или внегосударственным силам (сегодня - мировой олигархии).