На ранчо дедушке.
Борька Немцов, пятидесятиоднолетний мальчик, в ночь под Рождество, мучимый похмельной таской, как обычно, не ложился спать. Он достал из шкапа старинной итальянской работы ручку с золотым пером и, разложив перед собой лист бумаги, стал писать. Прежде чем вывести первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился на темный образ, по обе стороны которого тянулись полки с разнообразными иностранными бутылками, и прерывисто вздохнул.
«Милый дедушка, Конгресс Американыч! - писал он. - И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Рождеством и желаю тебе всего от господа бога. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался».
Борька перевел глаза на темное окно, в котором мелькало отражение содержания его фешенебельного особнячка, и живо вообразил себе деда. Это маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижной старикашка лет 200-220-ти, с вечно смеющимся лицом и пьяными глазами. За ним, везде и всегда, опустив головы, шагают старая Европа и кобелек Саака, имеющий черный цвет и тело, как у ласки. Пес этот необыкновенно почтителен и ласков, умильно смотрит на своих, и в результате постоянно пользуется кредитом. Под его почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство. Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и цапнуть за ногу, забраться в ледник или украсть курицу. Ему уж не раз отбивали задние ноги, раза два его вешали, каждую неделю пороли до полусмерти, но он всегда оживал.
Борька вздохнул и продолжал писать:
«А вчерась мне была выволочка. Мент поганый выволок меня за волосья с митинга и отчесал шпандырем. Хозяйские подмастерья надо мной насмехаются, посылают.., а ОМОН бьет чем попадя. А если в каталажку садят, то еды там нету никакой. Утром дают хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба, а чтоб чаю или щей, то это они сами трескают.
Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда, нету никакой моей возможности... Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить, увези меня отсюда, а то помру...»
Борька покривил рот, потер кулаком глаз и всхлипнул.
«Я буду за тебя богу молиться, а если что, то секи меня, как Сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне у тебя не сыщется, то я Христа ради попрошусь в МВФ, или в какую-никакую комиссию ООН. Дедушка милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было бежать, но морозу боюсь. А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам, а помрешь, стану за упокой души молить, всё равно как за мамку покойницу - Демократию».
«Приезжай, милый дедушка, - продолжал Борька, - Христом богом тебя молю.
И еще просьбишка к тебе, милый дедушка. Тут я список притеснителей составил - душ так тысяч пятьсот получилось. Так ты их, того - накажи. Как сможешь, так и накажи супостатов этих окаянных, и построже. Хорошо бы их выпороть принародно. Особливо Вовку Путина и прихлебателя евонного, по кличке Сурок. А то они тебя совсем не уважают и намедни я слышал, как они говорили, что если ты им попадешься, то они тебе китайскую казнь сделают. Что это такое мне не ведомо, но ты поостерегись».
Про себя Борька добавил: «Ну, сделай хоть что-нибудь, старый хрыч».
На бумаге продолжил; «Пожалей ты меня сироту несчастную, а то меня все притесняют, а скука в Москве такая, что и сказать нельзя, всё плачу. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой... А еще кланяюсь всем. Остаюсь твой внук Борис Немцов».
Борька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт...
Подумав немного, он написал адрес:
США.
Потом почесался, подумал и прибавил: «Конгрессу Американычу, на ранчо».
«Милый дедушка, Конгресс Американыч! - писал он. - И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Рождеством и желаю тебе всего от господа бога. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался».
Борька перевел глаза на темное окно, в котором мелькало отражение содержания его фешенебельного особнячка, и живо вообразил себе деда. Это маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижной старикашка лет 200-220-ти, с вечно смеющимся лицом и пьяными глазами. За ним, везде и всегда, опустив головы, шагают старая Европа и кобелек Саака, имеющий черный цвет и тело, как у ласки. Пес этот необыкновенно почтителен и ласков, умильно смотрит на своих, и в результате постоянно пользуется кредитом. Под его почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство. Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и цапнуть за ногу, забраться в ледник или украсть курицу. Ему уж не раз отбивали задние ноги, раза два его вешали, каждую неделю пороли до полусмерти, но он всегда оживал.
Борька вздохнул и продолжал писать:
«А вчерась мне была выволочка. Мент поганый выволок меня за волосья с митинга и отчесал шпандырем. Хозяйские подмастерья надо мной насмехаются, посылают.., а ОМОН бьет чем попадя. А если в каталажку садят, то еды там нету никакой. Утром дают хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба, а чтоб чаю или щей, то это они сами трескают.
Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда, нету никакой моей возможности... Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить, увези меня отсюда, а то помру...»
Борька покривил рот, потер кулаком глаз и всхлипнул.
«Я буду за тебя богу молиться, а если что, то секи меня, как Сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне у тебя не сыщется, то я Христа ради попрошусь в МВФ, или в какую-никакую комиссию ООН. Дедушка милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было бежать, но морозу боюсь. А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам, а помрешь, стану за упокой души молить, всё равно как за мамку покойницу - Демократию».
«Приезжай, милый дедушка, - продолжал Борька, - Христом богом тебя молю.
И еще просьбишка к тебе, милый дедушка. Тут я список притеснителей составил - душ так тысяч пятьсот получилось. Так ты их, того - накажи. Как сможешь, так и накажи супостатов этих окаянных, и построже. Хорошо бы их выпороть принародно. Особливо Вовку Путина и прихлебателя евонного, по кличке Сурок. А то они тебя совсем не уважают и намедни я слышал, как они говорили, что если ты им попадешься, то они тебе китайскую казнь сделают. Что это такое мне не ведомо, но ты поостерегись».
Про себя Борька добавил: «Ну, сделай хоть что-нибудь, старый хрыч».
На бумаге продолжил; «Пожалей ты меня сироту несчастную, а то меня все притесняют, а скука в Москве такая, что и сказать нельзя, всё плачу. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой... А еще кланяюсь всем. Остаюсь твой внук Борис Немцов».
Борька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт...
Подумав немного, он написал адрес:
США.
Потом почесался, подумал и прибавил: «Конгрессу Американычу, на ранчо».