::доброе утро::
- Так, - сказало мне четвертое апреля. - Прослушайте прогноз погоды на сегодня.
Я, хотя уже почти проснулся, накинул одеяло на правое ухо (а левое и так герметично прилегало к подушке и не слышало ничего, кроме снов) и сделал вид, что продолжаю спать. Четвертое апреля продолжало довольно монотонно разглагольствовать, щедро, как ночным московским снегом, посыпая меня глаголами "ожидается", "усилится к вечеру" и "похолодает". Ухватив главное - что наступление весны в этом городе откладывается на неопределенный срок, - я решил проснуться в другом.
Рим дружелюбно постукивал эспрессо по фигурно-вырезанным салфеткам на блюдцах, приветственно позванивал ложечками об бортики чашек, помешивая невесомую коричневую пенку.
Лондон, пофыркивая, умывался по английской привычке в заткнутой красным телефонным автоматом раковине, набрав туда холодной воды из отдельного крана - главной домашней гордости всех настоящих англичан. Кран лет триста как не меняли, он давно проржавел и ночью гудел низкими автобусными гудками. Главное, закрыть его до конца невозможно, - он все время течет. Вот так просто. Никакой романтики в этом бесконечном надоедливом дожде. Разрумянившись от холодной воды, Лондон приветливо помахал мне зонтом, подмигнул, смахнув с ресниц своего London Eye капли круглых кабинок, и ушел кормить лебедей в Риджентс-Парк.
В это время ночной Нью-Йорк щурился на свет и удивленно поднимал брови пролетов Бруклинского моста, подмерзший Париж недовольно мотал на шею разноцветный шарф Периферика, а старушка Прага... А Прага запускала в небо солнечные зайчики и будила горожан будильником задорных звонков своих красно-серебристых трамвайчиков.
Я потянулся, достав рукой до штор и провалился в яркий пражский апрель.
Я, хотя уже почти проснулся, накинул одеяло на правое ухо (а левое и так герметично прилегало к подушке и не слышало ничего, кроме снов) и сделал вид, что продолжаю спать. Четвертое апреля продолжало довольно монотонно разглагольствовать, щедро, как ночным московским снегом, посыпая меня глаголами "ожидается", "усилится к вечеру" и "похолодает". Ухватив главное - что наступление весны в этом городе откладывается на неопределенный срок, - я решил проснуться в другом.
Рим дружелюбно постукивал эспрессо по фигурно-вырезанным салфеткам на блюдцах, приветственно позванивал ложечками об бортики чашек, помешивая невесомую коричневую пенку.
Лондон, пофыркивая, умывался по английской привычке в заткнутой красным телефонным автоматом раковине, набрав туда холодной воды из отдельного крана - главной домашней гордости всех настоящих англичан. Кран лет триста как не меняли, он давно проржавел и ночью гудел низкими автобусными гудками. Главное, закрыть его до конца невозможно, - он все время течет. Вот так просто. Никакой романтики в этом бесконечном надоедливом дожде. Разрумянившись от холодной воды, Лондон приветливо помахал мне зонтом, подмигнул, смахнув с ресниц своего London Eye капли круглых кабинок, и ушел кормить лебедей в Риджентс-Парк.
В это время ночной Нью-Йорк щурился на свет и удивленно поднимал брови пролетов Бруклинского моста, подмерзший Париж недовольно мотал на шею разноцветный шарф Периферика, а старушка Прага... А Прага запускала в небо солнечные зайчики и будила горожан будильником задорных звонков своих красно-серебристых трамвайчиков.
Я потянулся, достав рукой до штор и провалился в яркий пражский апрель.