НИКОЛУШКА. продолжение 2
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. 1920-1958
ГЛАВА 1. ПЕРЕМЕНЫ
Ранехонько начинается день в деревне. Еще солнце не встало, а надо уже кормить скотину, да выгонять её в поле. Надо топить печь, готовить еду, ставить хлеб. Пока еще не слишком жарко - надо идти на огород или на пашню. И так весь день - одно тянется за другим, как в часовом механизме. Только вечером, когда солнце уже начинается клониться к горизонту, а в теле появляется сладкая усталость от труда, наступает небольшое затишье. Мужики, смыв в озере пот, закуривают табак. А бабы выходят на улицу посудачить.
На широкой скамье возле крайнего дома села Заречье сидели четыре бабы, девочка лет десяти стояла у дороги, чертя хворостиной в пыли непонятные узоры да изредка поглядывая вдаль. Бабы ждали, когда пастух пригонит с поля коров. Лузгали семечки и обменивались новостями.
- Слышь, что говорят? - начинала самая разговорчивая баба в цветастом платке.
- Чо? - без интереса спрашивала другая.
- У нас, говорят, скоро здесь будет… как его там… колхоз.
- Что? - не понимали остальные.
- Ну, чтобы у всех всё общее - хозяйство, коровы, земля…
- Боже Милостивый… - крестилась самая старшая из них, седая старуха в черном платке.
- Да. - продолжала разговорчивая. - А церкву нашу закроют. Сейчас все закрывают.
Старуха снова перекрестилась.
- А в Шенкурске псаломщика утопили… - вставила баба в белой косынке.
- За что ж его?
- Да, говорят, заступился за царя да власть царскую.
- Да он не псаломщик был, просто церковный… - махнула рукой цветастая. - Я знаю ту историю, у меня сестра в Шенкурске, она писала, и давно это было, уже третий год как…
- И кто? Свои?
- А кто ж…
- Озверели нынче мужики-то.
Бабы замолчали, вздыхая о своем.
- Нюрка, видишь что ль, стадо? - крикнула та, что в косынке, девочке.
- Ни-ко-го! - отозвалась она.
- А вы Николку видали? - снова завела «цветастая».
- Какого?
- Да Ляксандры-просвирни сын.
- А что?
- Чудить начал.
Старуха в черном платке повернула к говорящей свое морщинистое лицо.
- Говорят, в баню ходил, помылся, одел на себя всё белое да чистое - холщовую рубаху, штаны, да так с тех пор стал ходить по деревне с Евангелием.
- И что?
- Да ничего. Странно просто. Ходит, говорят, в поле, в лес, молится. А встретит кого, только присказками отвечает да прибаутками.
- А ты откуда знаешь? - спросила старуха.
- Да у меня сноха ведь недалеко от храма живет в Угрюмове… Сама Ляксандра говорит: блажит он.
- Там сестра, тут сноха … - покачала головой старуха.
- Да вроде он парень-то ничего был? - заметила баба в косынке.
- Вот и оно. Парень как парень. И на танцы ходил, и песни пел. Говорят, и девка у него была где-то, да что-то не заладилось. То ли не дождалась она его, пока он псаломничал в другом селе.
- Да судачат всё. - отрезала старуха.
Баба в цветастом платке обиженно дернула плечами.
- Может он того? - засмеялась та, что в белом, показывая пальцем у виска. - от любви несчастной?
Старуха посмотрела на неё строго:
- Всяк по себе судит. А у Бога Свой суд.
Четвертая баба, тоже седая, с круглым мягким лицом, до этого молчавшая, вдруг сказала:
- Я хорошо знаю Александру, и Николая помню еще мальчонкой. Говорили, отвозили его учиться в семинарию или куда-там, а на пути им старец встретился прозорливый. Он и сказал: «Это Божий человек. Ему работать не придеться».
- Эко! - переглянулись женщины.
- Вот! - подняла указательный палец старуха. - Видишь время какое, Божьему человеку теперь только юродствовать и остается. Иначе не выжить…
- Идёт! - радостно закричала с дороги Нюрка. - Пастух идёт!
ГЛАВА 2. В ЛЕСАХ
Много полей на земле русской. Широких разделанных полей, засеянных человеком пшеницей, рожью, овсом. Или полей диких, поросших высокой травой да мелкими душистыми цветами. Много полей. Но больше на нашей земле лесов.
И если поле радует своим простором и ясностью, то лес тянет человека тайнами.
Всё чаще Николай уходил в лес. Сначала он бесцельно бродил по лесным тропинкам, только бы уйти от людей, по которым у него внутри всё болело и ныло. Так бывает с раненым псом. Надо уйти в лесную чащу, зализать раны и побыть в одиночестве, пока раны не зарастут или пока в лесу ты не умрешь. Верная собака слишком верна, чтобы умирать на глазах у хозяина.
Николка блуждал по лесу и находил в его тишине и незыблемости покой. Несмотря на все перемены, происходящие в жизни людей, лес окружающий их селения, хранил невозмутимость. Все также стояли вековые деревья, также звери искали себе пропитание, а птицы вили гнезда. И также как всегда человек в лесу был не хозяином, а гостем.
Изредка встречались Николаю охотничьи избушки - небольшие наскоро построенные из тут же поваленных и обрубленных деревьев строения, в которых можно было отдохнуть, а то и заночевать при надобности. Обычно в избах имелись спички и кое-какой запас продовольствия, спрятанный от зверей в деревянных коробах или в специально вырытых ямах-кладовых. У охотников было негласное правило - по возможности оставлять в избушках провиант. И в случае беды, можно было бы несколько дней жить в такой избушке.
Николай иногда останавливался в охотничьих избушках, но ничего из еды не брал, предпочитая питаться ягодами и корешками. Эти избушки навели его на мысль построить свой шалаш. Топорик у Николки был с собой, потому он принялся за дело.
Первый шалаш получился не очень складным, но все-таки он защищал от ветра и в нём вполне можно было устроиться на ночлег. За первым шалашом пошли другие.
Свои шалаши он строил в глубоком лесу, у реки Сойги, которая впадает в озеро. В таком глухом месте можно было не опасаться, что кто-то, кроме зверей, услышит звук топора.
В северных лесах зверья хватает. Есть тут и волки, и лисы, и красавцы лоси. Но самый большой и опасный - конечно, медведь. Этот огромный хищник любит селиться в хвойных лесах, богатых ягодниками, буреломом, гарями и моховыми болотами, в местах, изрезанных долинами лесных речек или оврагами. Как раз такие места на Сойге. Этот уголок не зря охотники называют медвежьим. Иногда ночью Николай просыпался оттого, что где-то недалеко хрустели ветки от тяжелой поступи медведя, ищущего чернику или морошку. Но бурый властелин леса не беспокоил отшельника. И хоть замирало сердце от подобных ночных визитов, Николай знал, что медведь, учуяв человечий запах, не будет нападать, а скорее поспешит уйти. Потому как несмотря на размер, медведь сам по себе не отличается свирепостью. Если только это не медведица, защищающая своих медвежат. Молодые медведи вообще чаще всего едят растительную пищу, а некоторые так и всю жизнь предпочитают ягоды, мед да личинки, которые они находят, разворачивая старые пни. Такие «постники» часто посещают овсяные поля, оттого их в деревнях называют «овсяниками».
Но как бы в лесу не было хорошо, Николушке приходилось возвращаться к людям. Заходил он на Сондугу, к матери. Но чаще всего стал бывать в Реже, где располагались маленькие деревеньки, будто затерявшиеся в лесах. И была этому особая причина: в тех селениях прятались изгнанные из северных монастырей монахи.
ГЛАВА 1. ПЕРЕМЕНЫ
Ранехонько начинается день в деревне. Еще солнце не встало, а надо уже кормить скотину, да выгонять её в поле. Надо топить печь, готовить еду, ставить хлеб. Пока еще не слишком жарко - надо идти на огород или на пашню. И так весь день - одно тянется за другим, как в часовом механизме. Только вечером, когда солнце уже начинается клониться к горизонту, а в теле появляется сладкая усталость от труда, наступает небольшое затишье. Мужики, смыв в озере пот, закуривают табак. А бабы выходят на улицу посудачить.
На широкой скамье возле крайнего дома села Заречье сидели четыре бабы, девочка лет десяти стояла у дороги, чертя хворостиной в пыли непонятные узоры да изредка поглядывая вдаль. Бабы ждали, когда пастух пригонит с поля коров. Лузгали семечки и обменивались новостями.
- Слышь, что говорят? - начинала самая разговорчивая баба в цветастом платке.
- Чо? - без интереса спрашивала другая.
- У нас, говорят, скоро здесь будет… как его там… колхоз.
- Что? - не понимали остальные.
- Ну, чтобы у всех всё общее - хозяйство, коровы, земля…
- Боже Милостивый… - крестилась самая старшая из них, седая старуха в черном платке.
- Да. - продолжала разговорчивая. - А церкву нашу закроют. Сейчас все закрывают.
Старуха снова перекрестилась.
- А в Шенкурске псаломщика утопили… - вставила баба в белой косынке.
- За что ж его?
- Да, говорят, заступился за царя да власть царскую.
- Да он не псаломщик был, просто церковный… - махнула рукой цветастая. - Я знаю ту историю, у меня сестра в Шенкурске, она писала, и давно это было, уже третий год как…
- И кто? Свои?
- А кто ж…
- Озверели нынче мужики-то.
Бабы замолчали, вздыхая о своем.
- Нюрка, видишь что ль, стадо? - крикнула та, что в косынке, девочке.
- Ни-ко-го! - отозвалась она.
- А вы Николку видали? - снова завела «цветастая».
- Какого?
- Да Ляксандры-просвирни сын.
- А что?
- Чудить начал.
Старуха в черном платке повернула к говорящей свое морщинистое лицо.
- Говорят, в баню ходил, помылся, одел на себя всё белое да чистое - холщовую рубаху, штаны, да так с тех пор стал ходить по деревне с Евангелием.
- И что?
- Да ничего. Странно просто. Ходит, говорят, в поле, в лес, молится. А встретит кого, только присказками отвечает да прибаутками.
- А ты откуда знаешь? - спросила старуха.
- Да у меня сноха ведь недалеко от храма живет в Угрюмове… Сама Ляксандра говорит: блажит он.
- Там сестра, тут сноха … - покачала головой старуха.
- Да вроде он парень-то ничего был? - заметила баба в косынке.
- Вот и оно. Парень как парень. И на танцы ходил, и песни пел. Говорят, и девка у него была где-то, да что-то не заладилось. То ли не дождалась она его, пока он псаломничал в другом селе.
- Да судачат всё. - отрезала старуха.
Баба в цветастом платке обиженно дернула плечами.
- Может он того? - засмеялась та, что в белом, показывая пальцем у виска. - от любви несчастной?
Старуха посмотрела на неё строго:
- Всяк по себе судит. А у Бога Свой суд.
Четвертая баба, тоже седая, с круглым мягким лицом, до этого молчавшая, вдруг сказала:
- Я хорошо знаю Александру, и Николая помню еще мальчонкой. Говорили, отвозили его учиться в семинарию или куда-там, а на пути им старец встретился прозорливый. Он и сказал: «Это Божий человек. Ему работать не придеться».
- Эко! - переглянулись женщины.
- Вот! - подняла указательный палец старуха. - Видишь время какое, Божьему человеку теперь только юродствовать и остается. Иначе не выжить…
- Идёт! - радостно закричала с дороги Нюрка. - Пастух идёт!
ГЛАВА 2. В ЛЕСАХ
Много полей на земле русской. Широких разделанных полей, засеянных человеком пшеницей, рожью, овсом. Или полей диких, поросших высокой травой да мелкими душистыми цветами. Много полей. Но больше на нашей земле лесов.
И если поле радует своим простором и ясностью, то лес тянет человека тайнами.
Всё чаще Николай уходил в лес. Сначала он бесцельно бродил по лесным тропинкам, только бы уйти от людей, по которым у него внутри всё болело и ныло. Так бывает с раненым псом. Надо уйти в лесную чащу, зализать раны и побыть в одиночестве, пока раны не зарастут или пока в лесу ты не умрешь. Верная собака слишком верна, чтобы умирать на глазах у хозяина.
Николка блуждал по лесу и находил в его тишине и незыблемости покой. Несмотря на все перемены, происходящие в жизни людей, лес окружающий их селения, хранил невозмутимость. Все также стояли вековые деревья, также звери искали себе пропитание, а птицы вили гнезда. И также как всегда человек в лесу был не хозяином, а гостем.
Изредка встречались Николаю охотничьи избушки - небольшие наскоро построенные из тут же поваленных и обрубленных деревьев строения, в которых можно было отдохнуть, а то и заночевать при надобности. Обычно в избах имелись спички и кое-какой запас продовольствия, спрятанный от зверей в деревянных коробах или в специально вырытых ямах-кладовых. У охотников было негласное правило - по возможности оставлять в избушках провиант. И в случае беды, можно было бы несколько дней жить в такой избушке.
Николай иногда останавливался в охотничьих избушках, но ничего из еды не брал, предпочитая питаться ягодами и корешками. Эти избушки навели его на мысль построить свой шалаш. Топорик у Николки был с собой, потому он принялся за дело.
Первый шалаш получился не очень складным, но все-таки он защищал от ветра и в нём вполне можно было устроиться на ночлег. За первым шалашом пошли другие.
Свои шалаши он строил в глубоком лесу, у реки Сойги, которая впадает в озеро. В таком глухом месте можно было не опасаться, что кто-то, кроме зверей, услышит звук топора.
В северных лесах зверья хватает. Есть тут и волки, и лисы, и красавцы лоси. Но самый большой и опасный - конечно, медведь. Этот огромный хищник любит селиться в хвойных лесах, богатых ягодниками, буреломом, гарями и моховыми болотами, в местах, изрезанных долинами лесных речек или оврагами. Как раз такие места на Сойге. Этот уголок не зря охотники называют медвежьим. Иногда ночью Николай просыпался оттого, что где-то недалеко хрустели ветки от тяжелой поступи медведя, ищущего чернику или морошку. Но бурый властелин леса не беспокоил отшельника. И хоть замирало сердце от подобных ночных визитов, Николай знал, что медведь, учуяв человечий запах, не будет нападать, а скорее поспешит уйти. Потому как несмотря на размер, медведь сам по себе не отличается свирепостью. Если только это не медведица, защищающая своих медвежат. Молодые медведи вообще чаще всего едят растительную пищу, а некоторые так и всю жизнь предпочитают ягоды, мед да личинки, которые они находят, разворачивая старые пни. Такие «постники» часто посещают овсяные поля, оттого их в деревнях называют «овсяниками».
Но как бы в лесу не было хорошо, Николушке приходилось возвращаться к людям. Заходил он на Сондугу, к матери. Но чаще всего стал бывать в Реже, где располагались маленькие деревеньки, будто затерявшиеся в лесах. И была этому особая причина: в тех селениях прятались изгнанные из северных монастырей монахи.