МАКСИМ ВИЛЬОМ В ДНИ КОММУНЫ. 9.

Oct 03, 2014 21:13



ТОТ, КОГО ЗДЕСЬ НЕТ.

На эстраде уже собрались члены вчерашнего правительства и члены нового правительства. Центральный Комитет и Коммуна. Горсть мятежников и горсть неизвестных.
Рядом со мной пара. Мужчина в форме национального гвардейца. Женщина держит за руку малыша лет трех-четырех. Мужчина объясняет своей подруге ослепительное зрелище. Называет тех, кого знает.

-Вот, видишь этого высокого бородача, с большими глазами и седеющей густой шевелюрой, это - Феликс Пиа, портрет которого у нас висит... Старик, с белой бородой и измученным строгим лицом, это - Делеклюз. Рослый парень, что стоит в кепи батальонного командира, это - Прото, славный малый из одиннадцатого, защитник Межи в процессе Блуа 1 . . . А тот , с длинными отвислыми усами, это - Ж.-Б. Клеман 2, знаешь, тот самый, что написал «Le T e m p s des Cerises». Ну и пойдет же дело с этими молодцами!
Он продолжал свой перечень:
- Высокий малый с тонкими усами, это-Эд, которого должны были расстрелять по делу в Ла-Виллет, если бы мы не помешали, сделав 4 сентября. Человек, с которым он беседует, это - Рауль Риго, вон тот бородач с лорнетом. Высокий, бледный, с выдающимися скулами, это - Верморель. Красивый старик с длинной белой бородой и живыми, как у молодого, глазами, это - Миоs. Он был в Ломбессе. Это ветеран из старой гвардии. И он продолжал называть их своей хозяйке, слушавшей его с загоревшимся взглядом.
-Приподними-ка ребенка, пусть малыш тоже посмотрит. Такие дни должны запечатлеваться на всю жизнь.
И он называл еще других членов Интернационала, к которому быть может принадлежал и сам: Малона4, Варлена, Авраиля Потом Флуранса 5, которого слыхал в публичных собраниях вре¬мен осады, Дюваля, Ферре.
1 Межи был приговорен к 13 месяцам тюрьмы за убийство полицейского, явившегося его арестовать. Его защитник Прото был арестован и ему зажали рот (май 1870 года). (Прим. ред.).
2 Клеман (Ж. Б.), журналист и поэт. Автор популярной народной песенки «Le Temps des Cerises». Член Коммуны (от 18 го округа>.
3 Мио (Жюль), член Коммуны С о т 19-го округа), член комиссии просвещения Народный представитель в Законодательном Собрании 1850 года, сосланный Ламбессу после переворота 2 векабря 1851 года. В Коммуне был одним из наиболее ярких представителей старых революционных традиций якобинизма. Ему принадлежит инициатива создания Комитета Общественного Спасения. (Прим. р>-д).
4 Малон (Бенуа), член Коммуны (от 17-го округа), член комиссии труда и обмена. Во время осады был помощником мера 17-го округа. Один из основателей Интернационала во Франции. Впоследствии видный сподвижник анархиста Бакунина и основатель так называемого «эклектического» социализма». (Прим. ред ).
5 Флуранс (Гюстав), член Ксммуны Сот 20-го округа). Замещал своего отца академика Пьера Флуранса по кафедре физиологии в Коллеж-де-Франс. Активно участвовал в движении 31 октября. Убит при Шату жандармом;
Демарэ 3 апреля 1871 года
-Этот другой белобородый старик, это г- н Бэлэ 1. Богач, примкнувший к нам. Старый друг Прудона...
И вдруг:
- Вот - самый лучший. Видишь, сидит с лицом, узким, как лезвие ножа, глубокими глазами и тонкими губами... Сколько он выстрадал! Всю жизнь в тюрьме! Я дам тебе почитать об этом. Жена его умерла в то время, как он б ы л заточен в Мон - Сен - Мишеле 2. Настоящий мученик, гражданин Бланки.
- Вы ошибаетесь, гражданин, - вмешался я. - Это не Бланки. Его вы не увидите. Он был арестован у своего племянника в Ло и в настоящий момент он находится в тюрьме Фижак.
- Они его арестовали! Его!.. Он не будет в Коммуне!
И я увидел, как дымка печали заволокла радостное до того лицо говорившего. Парочка удалилась. На эстраде, потрясая своим кепи с галуном, говорил член Коммуны, но слова его терялись в разраставшемся шуме.

ДО ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛИ КРОВИ!

Снова грянула музыка. На набережной вновь загремела пушка. Из толпы поднялся громкий гул, прогремело такое могучее «Да здравствует Коммуна!», что от него задрожал воздух и заколыхались флаги, украшавшие фасад.
Батальоны дрогнули. Несмотря на темноту, они все еще прибывали. Смутно виднелись руки, тянувшиеся к эстраде... Толпа все еще продолжала кричать: «Да здравствует Коммуна!» до потери дыхания.
Наконец, площадь опустела. Окна Ратуши засияли огнями. Коммуна была провозглашена.
Я возвратился на улицу Круассан. В дверях типографии я столкнулся с группой федератов, среди которой громко разглагольствовал поручик 248-го батальона (моего бывшего батальона и батальона Лонге). Он рассказывал о том, что видел на площади Ратуши. Он оказался счастливее меня, был у самого подножия эстрады и мог слышать все речи.
-Говорил Ранвье...
-А что он сказал? - спросил я.
-- Он сказал... он сказал... что Коммуна провозглашена... Разве этого не достаточно? А потом мы ответили: «Мы будем защищать ее до последней капли крови!».
1 Белэ (Шарль), член Коммуны (от 6-го округа\ председательствовал в первом заседании, как старейший член ее. Делегат Коммуны при французском банке.
3 Мон-Сен-Мишель--отарая государственная тюрьма Франции. (Прим. ред )•

И воодушевившись:
-Да, до последней капли крови!
Я поднялся в нашу контору.
Меня ожидало письмо. Я открыл его. Эго было - о, ирония судьбы -• извещение о похоронах гвардейца Тюрпена1, смертельно раненого на Монмартре утром 18 марта, во время взятия возвышенностей.
Этот безвестный гражданин, умиравший в госпитале Лари-буазьер, испустил дух как раз в ту минуту, когда Париж приветствовал знамя, которое он окрасил своею кровью.
Весь вечер шло безудержное веселье. Бульвары кишели гуляющими. Ежеминутно проходил какой-нибудь батальон, неся знамя, блестевшее над штыками своей золотой бахромой.
Со всех балконов, изо всех окон раздавались крики:
-Да здравствует Коммуна!
Незнакомые люди обнимались, охваченные каким-то экстазом.
Когда, после девяти лет разлуки, амнистия вновь открыла мне двери Парижа, я первым долгом посетил Ратушу, которую в последний раз видел во время майской битвы, когда она пылала багрово-красная, словно горн.
Вдоль почерневших от пожара стен, в обрушившихся нишах, бывших свидетелями незабываемого зрелища 28 марта 1871 года, я искал взглядом человеческие гроздья, лепившиеся по ним в день провозглашения Коммуны. Мне казалось, что я все еще слышу потрясающий рев толпы, приветствующей избранников, в то время, как пушка гремит, а над морем голов развеваются красные знамена батальонов ..
ПУШКА «ПЕР-ДЮШЕНА».
- Граждане, - пришел сказать нам однажды один из артиллеристов Коммуны, этих незаметных героев, -- завтра мы ждем вас к себе. Не у заставы Майо, а у заставы Терн, гд е мы установили сегодня на бастионе одно новенькое орудие. Мы окрестили его. Оно будет называться «Пер-Дюшен» и, клянусь вам, будет здорово рявкать!
Итак, завтра утром в путь к заставе Терн! На полдороге туда, между площадью Согласия и Триумфальной Аркой мы встречаем 85-й батальон, идущий с Марсова поля Он отправляется на баррикады Ней и сменить 141-й, который дерется там уже целую неделю. Их около двухсот пятидесяти чело век, шагающих с решительным видом. Впереди командир. Военная выправка выдает старого солдата.
Я выражаю ему свое восхищение по поводу отличной выправки его людей.
-Гм! гм! - говорит он, - они еще не видали огня. А там здорово жарко! Впрочем, у них вид решительный. И потом, если кто-нибудь захочет удрать, я закрою на это глаза. На что нам такие трусы!
(Прим. -1 Смотри «Пер-Дюшен» № 13 (от 8 жерминаля-28 марта).

Мы у Триумфальной Арки. Большие облака пыли, словно поднятые копытами целого эскадрона.
-Снаряды! - об'яснил мне командир. - А, чтоб их! Трудновато будет пройти в первый раз. Ну-ка, ребята, Марсельезу!
И солдаты подхватили Марсельезу. Площадь пройдена без помехи. Мы на авеню Терн, где сыпятся гранаты.
-Вы останетесь на бастионе? - спрашивает меня командир. Я об'ясняю ему цель своего посещения.
-Видите-ли, - говорю я ему, - я иду на крестины... Старый офицер покрутил свой ус.
-У вас будет славная музыка!
Сказал он усмехаясь.
И действительно, к чему скрывать, я начинал чувствовать, как сердце мое сжимается. Как! Я трушу! Какую жалкую физиономию изображу я перед этими храбрецами, проводящими здесь дни и ночи. Ах, я несчастный молокосос, которому запах пороха бросается в ноги и в голову, вместо того, чтобы дать буйное упоение храбрости!
Так думал я, в то время, как снаряды производили над нашими головами шум, подобный грохоту катящейся по булыжнику телеги, и время от времени мы слышали, как трещат и рушатся стены. На носилках проносят раненого. Фонарь шатается и падает с дребезжанием железа.
Кругом дома изрешечены пулями, магазины закрыты, улицы пустынны. Две-три лавки разгромлены снарядами.
-На улице Акаций, - рассказывает нам один из редких прохожих,-снаряд упал в булочную . Приказчик был убит на месте. Хозяйке оторвало ногу. Хозяин тяжело ранен. Оба они, муж и жена, отправлены в Божон 1... На бульваре Перейр, в табачной лавочке был ранен хозяйский сынишка..
И помолчав немного:
- Ах! канальи! канальи, бомбардирующие нас, как пруссаки. А между тем мы и не думаем драться. Кой чорт мне до Коммуны!-
закончил прохожий, прощаясь с нами.
Божон-госпиталь в Париже. (Прим. ред.).

Мы вышли на круговую дорогу. Командир 85-го батальона дает отдохнуть своим людям, которые группами расходятся по кабачкам в прилегающие улички, где они могут чувствовать себя сравнительно в безопасности.
-Помните: через четверть часа быть на месте! - говорит им начальник отеческим тоном. - Выпейте малость, это придаст вам храбрости.
Через десять минут трубят сбор. Не хватает только двоих.
-Ну, дети мои, вперед! А вам - до свидания, - говорит славный малый, протягивая мне руку...

ГЕРОИ.

Я был в каких-нибудь ста метрах от заставы Терн, которая пылала передо мной, полуразрушенная, об'ятая кольцом пламени.
-Иди! Иди! - убеждал я себя. - Чего ты колеблешься?
И хладнокровно продолжал свой путь. Дойдя до круговой дороги, я почувствовал, как чья-то рука опустилась мне на плечо.
-Как вы хорошо сделали, что пришли! Вот вы услышите сейчас, как он рычит, старик! Видите вы его там, внизу? Он не может пожаловаться. Мы отвели ему особое место, там, где еще уцелела трава.
Огромное орудие лежало на бастионе, обращенное жерлом к Курбевуа.
-Чорт возьми! - продолжал артиллерист. - Мы не хотим оставаться в долгу у наших соседей артиллеристов Майо. На днях они всадили снаряд в самую середину площадки!..
И артиллерист звонко расхохотался.
-Зато, - продолжал он, - Домбровский посетил их на-днях, когда я там был. Ну и смелый же этот человек! Мы видели, как он мчался сюда с тремя офицерами. Под'ехав к нам, он соскочил со своей белой лошадки и, не говоря ни слова, взобрался на бруствер и стал хладнокровно рассматривать неприятеля в зрительную трубу. Потом, не сходя вниз, он сказал нам со своим дьявольским акцентом: «Не надо больше стрелять по Мон-Валерьену. Ударьте на площадке Курбевуа!». Я смотрел на генерала. У него действительно внешность поляка: светлая бородка, голубые глаза и выдающиеся скулы. Он пожал нам всем руку и ускакал обратно по круговой дороге.
В то мгновение, когда артиллерист кончал свой рассказ, раздался сильный взрыв. Я думал, что снаряд разорвался у меня под ногами. У меня невольно подогнулись колени.
- Экая чертовщина! - услышал я голос моего артиллериста,- ведь это наш «Пер-Дюшен»! Ах, старый чорт!
1 Когда дым рассеялся, я почувствовал, что в моих жилах течет новая кровь. Волнение исчезло. Я поднялся на бруствер и стал спокойно глядеть на тяжелые облака, таявшие на горизонте: то был дым от залпов версальских орудий.
А внизу храбрецы, черные от пороха, оборванные, окровавленные, с горящими глазами, снова и снова заряжали без передышки, не думая о смерти, которая их окружала.
Когда я спустился, то готов был всех их перецеловать

ГЕНРИЕТТА - ХОРОШЕНЬКАЯ МАРКИТАНТКА

'- Поручик, поручик!
Мне нет надобности оглянуться, чтобы убедиться, что свежий молодой голос, окликнувший меня таким образом посреди улицы Круассан, принадлежал очаровательной и доблестной гражданке Генриетте, маркитантке одной из рот моего 248-го батальона, кот о р ы м командовал сын Режера1 .
-Ну, - сказал я, когда она фамильярно взяла меня под руку, - рассказывай-ка, что ты тут делаешь. Разве ты бросила батальон?..
-Бросить батальон! Ну, нет. Если я в Париже, так это потому, что третьего дня мы вернулись из Ванва, откуда привезли тело нашего бедного капитана 5 - й роты, знаешь, Штауба. Версальцы убили его, нашего славного Штауба. Мы похоронили его на кладбище Монпарнасс. Наш маленький командир сказал нам речь. Он так хорошо говорил, что у меня даже мурашки по спине пробежали.
-Но куда же ты теперь идешь, и почему бы тебе не отдохнуть немного перед отправкой?
-Отдохнуть? Да разве я в этом нуждаюсь? Мы остановились в Латинском квартале во вторник вечером. Только-только успею повидать своего мужа.
-У тебя, значит, есть теперь муж? - сказал я, смеясь.
-Ну, а скажи пожалуйста, когда у меня не было мужа, хотя бы одного? - ответила красавица. - Конечно, у меня есть муж, его то я и иду навестить в Божоне.
1 Режер (Теофиль), член" Коммуны (от 5-го округа). Его сын Анри Ре-жер был во время осады капитаном и ад'кнактом 248-го батальона. Во время Коммуны он был командиром этого батальона.
И выпрямившись так, что ее жакетка с ярко начищенными пуговицами чуть не лопнула, она добавила с оттенком гордости в голосе:
-Он - майор одного батальона, который стоит вместе с нашим. Я тебе не сказала, что мы сегодня же отправляемся в Ванв; там довольно жарко. Приезжай как-нибудь туда повидать нас.
Мы направились к Божону. В этот день должны были состояться торжественные похороны тридцати федератов. На углу одной улицы группа людей читала белую свеже наклеенную афишу, - исходившее от Коммуны приглашение на похороны.
-Граждане! - гласила афиша: - Парижская Коммуна приглашает вас на погребение наших братьев, убитых врагами республики. Собирайтесь в два часа дня к госпиталю Божон, откуда процессия направится на кладбище Пер-Лашез.
Не было еще двенадцати часов. Я вернул свободу Генриетте, назначив ей свидание у госпиталя.
-Я надеюсь, что сегодня ты оставишь в покое своего майора и пойдешь с нами на кладбище Пер-Лашез.
Красавица возмутилась. Как я мог подумать, что она пренебрежет своими обязанностями маркитантки федератов и гражданки!
-Ты разве не видишь, что я в полном параде! - крикнула она мне, прощаясь.
Любопытный тип эта Генриетта - мы знали ее только под этим именем - бросившаяся, как многие другие женщины, в том числе и молодые и хорошенькие, очертя голову, в борьбу. Смелые, как мужчины, а иногда и смелее их, храбрые, как львицы, они держали себя под пулями и взрывами снарядов с той же непринужденностью, с какой носились по залам сада Бюлье *, не боясь картечи, с улыбкой неописуемой нежности подносили раненым водку и прощались дружеским поцелуем с теми, кто умирал.
Бедные девушки! Когда какая-нибудь из них попадалась в плен на поле сражения, какое ликование подымалось среди аристократических дам Версаля!
-Видали вы эту шлюху! - злорадствовали на ее пути обитательницы особняков на Оружейной площади.
Ее осыпали ударами зонтиков, ей плевали в лицо. Бедняжка часто совершенно теряла человеческий облик, пока достигала темного и вонючего подвала Оранжереи, куда ее загоняли ударами прикладов.
1 Сад Бюлье-одно из танцовальных заведений Парижа (Прим. ред.).

В ГОСПИТАЛЕ БОЖОН.

Еще не было двух часов, когда я входил в главный подъезд госпиталя Божон...
Мне недолго пришлось искать м о ю маркитантку. Вместе с ней проник я в залу, где заканчивали укладку тел в гроба.
Двадцать гробов были уже наполнены...
-Как только прибудут дроги Коммуны, их вынесут, - сказал мне врач. -• У нас есть еще десять трупов, которые лежат пока прямо на плитах. Хотите взглянуть на них?
Мы вошли в амфитеатр госпиталя. Трупы лежали один подле другого. Большинство в рубашках и панталонах. Некоторые сохранили свою блузу, по запыленному галуну которой, можно было определить чин убитого. На правой ноге дощечка с фамилией покойника и номером батальона, в котором он служил.
До десяти трупов вовсе не были опознаны. Среди этих безыменных мертвецов выделялся старик с длинной белой бородой, спокойное лицо которого казалось улыбающимся.
В двух шагах от него лежал мальчуган, которому на вид было не более шестнадцати лет. Он был убит ударом сабли в грудь.
Время шло. Уже слышался шум под'езжающих катафалков и гул толпы, явившейся на призыв Коммуны.
В ту минуту, когда мы собирались переступить порог амфитеатра, с улицы донеслись громкие приветственные клики. Мы бросились к окну коридора и увидели зрелище, одновременно горестное и величественное.
Заполняя улицу и растекаясь по прилегающим путям, теснилась толпа федератов, простого народа, буржуа, женщин, детей, вооруженных и безоружных людей, с цветами иммортелей в петлицах. Все без исключения головы были обнажены. Время от времени из толпы вырывался возглас:
-Да здравствует Коммуна!
-Мы отомстим за них!
В нескольких шагах от под'езда стояла группа людей в штатском платье с приколотой к груди красной розеткой с золотой бахромой - отличительный знак членов Коммуны. На некоторых из них был, кроме того, красный шарф, надетый через плечо, с блестящими золотыми кистями.

КРАСНЫЕ ПОХОРОНЫ.

Наконец, процессия составилась. Покинув Божон, она медленно спустилась через предместье Сент-Оноре к церкви Мадлен. При ее приближении все обнажали головы.
Только один человек, взобравшийся на церковные ступени, остался в шляпе. Один из гвардейцев, отделившись от процессии, спокойно поднялся по ступеням, подошел вплотную к этому человеку и, не говоря ни слова, сильным ударом ладони сбросил с него шляпу, которая покатилась на мостовую.
Около бульваров процессия остановилась, чтобы дать проехать обгонявшим ее ординарцам. Во главе колонны, составляя ее авангард, шел батальон молодых «добровольцев республики» в своей грифельно-серой форме. За ними два батальона федератов с музыкой впереди, с обтянутыми крепом барабанами и красным знаменем с траурной черной каймой.
Траурные покровы трех катафалков исчезли под грудой венков. По углам красные знамена. Лошади в попонах, покрытых длинным черным вуалем. Поверх венков на катафалке последний лоскут славы - знамя, бахрома которого ярко горит. Они умерли за него.
Члены Коммуны идут за траурным кортежем. Их около десятка. Феликс Пиа, превосходящий других своим ростом, Малон, Амуру *, Артюр Арну 2.
Следуют батальоны, еще и еще. Позади людской поток, который растет с каждым шагом. На каждой улице, пересекающей бульвары, отделяются группы федератов, чтобы примкнуть к процессии. Проходя мимо погребальных колесниц, офицеры салютуют саблей, гвардейцы обнажают головы.
Эта безмолвная толпа испускает как бы одно сплошное рыданье, покрывающее собою глухую дробь барабанов и мрачные звуки похоронных маршей.
Многие плачут. Другие крепятся и украдкой утирают слезы.
Я смотрю на свою юную маркитантку. Она гордо выступает во главе своей роты. Бедняжка! Ее опухшие, влажные от слез глаза блестят, как живой источник.
1 Амуру (Шарль), член Коммуны (от 14-го округа). Член комиссии внешних сношений (с 21 апреля), секретарь Коммуны. Рукописные протоколы заседаний Коммуны, хранящиеся в библиотеке Лепеллетье-Сен-Фаржо, почти целиком написаны его рукой.
8 Арну (Артюр), член Коммуны (от 4-го округа), бывший редактор 'Марсельезы-^ (1870).



ДРУЗЬЯ. ФЕЛИКС ПИА.

Двадцать пятое марта. Восьмой' день после победы. Утро.
Что делает Пиа*? Где Пиа? Почему он нигде не показывается?
Выборы в Коммуну уже на носу. А Пиа не видать.
Отправляемся в поиски за ним.
Пиа - старый заговорщик, сохранивший манию конспиратив¬ных квартир. Никто не знает его адреса. Разве Рожар? Не обра¬тится ли нам к Рожару? Мы находим автора «Речей Лабиена» в маленькой сливочной на углу улицы Мадам и улицы Флерос, где он столуется.
- Мы хотим видеть Пиа... Он должен для нас что-нибудь на¬писать... Воззвание к избирателям... Волнующее, как он один умеет волновать... Мы его напечатаем в «Пер-Дюшене»... Мы выпу¬стим его отдельной афишей, если ему угодно... Мы сделаем все. Но нам нужно воззвание...
Рожар не колеблется более. Да, он знает, где Пиа. Он безвы¬ездно пребывает у Мориса Лашатра2, издателя «Тайн Народа» Эжена Сю3, «Истории Революции» Л у и Блана4, - в книжном складе на Севастопольском бульваре.
Идем туда.
У Лашатра. Здесь совсем другой прием. Рожар быстро дал себя убедить. Не то здесь, на пороге тайны! Никто из служащих не
(1 Пиа (Феликс), член Коммуны (от 10-го округа\ член первого Коми¬тета Общественного Спасения (со 2 мая).
2 Лашатр (Морис), издатель. Выпустил большой словарь, носящий его имя.8 Эжен Сю (1804-1857), знаменитый французский романист, автор «Вечного Жида» ULe G u i f errant»). (Прим. ред.).
4 Луи Блан (1811-1882), французский историк, политический деятель и публицист. Автор книги «Организация труда» (1640). Был членом Времен¬ного Правительства 1848 года. Во время Коммуны этот бывший «социалист» изменил пролетариату и клеймил восставший Париж с трибуны Националь¬ного Собрания. (Прим. Ред)
хочет или не смеет мне ответить. Наконец, появляется Лашатр. Я называю себя. Передаю ему, как мы все удивлены, что до сих пор не слышим «мощного голоса великого изгнанника». Надо, чтобы Пиа высказался. Надо, чтобы сегодня же вечером на всех стенах Парижа красовалось воззвание Пиа к избирателям...
- Дорогой гражданин, - говорит мне Лашатр, - пусть будет по-вашему: надо же что-нибудь сделать для «Пер-Дюшена»... Но, вообще говоря, наш великий друг не хочет никого видеть... Он наблюдает. Он выжидает... Приходите после завтрака. Я его предупрежу.
Являюсь в два часа. Лашатр указывает мне узкую темную лестницу-настоящую лестницу заговорщика. Бесшумно открывается дверь, и я вижу Пиа, который работает за низким столиком. В с е окна завешаны.
Пожав м н е руку, Пиа молча протягивает лист бумаги. Это - воззвание. Не было ли оно написано заранее?
-• Прочтите это, гражданин!
Читаю вслух. Оно поистине великолепно по силе чувства и дышит упоением победы .
... Сегодня голосование! Или... завтра война! ... Никаких воздержаний!
Против этой золотой молодежи 71 года, сыновья санкюлотов 92-го, я скажу вам, как Демулен: «Избиратели, к урнам!». Или как Анрио: «Канониры, к пушкам!»
Вермеш и Эмбер ждали меня на улице Крауссан. Мы с увлечением читали и перечитывали блестящую прокламацию.
Едва успели набрать, как еще сырые корректурные листы полетели к Лашатру. На другое утро, как было решено, манифест красовался уже на всех стенах Парижа, равно как и в очередном номере «Пер-Дюшена».
Несколько дней спустя - 30 марта -• Пиа, избранный в Коммуну, начал вновь издавать свой «Vengeur» в той самой типографии, где печатался «Пер-Дюшен».
Вечером он приходил туда править корректуру или, вернее, переделывать свою статью. У Пиа был своеобразный метод работы. Он набрасывал на бумагу первоначально короткую статью и отдавал ее в набор. Корректура подавалась ему с очень широкими интервалами между строк. На этой канве он вышивал. Набросок превращался в рисунок ослепительных красок. Когда он находил какой-нибудь яркий эпитет, мы видели, как он поднимал голову,
1 См. полный текст в № 12 «Пер Дюшена» (от 7 жерминаля-27 марта)

встряхивал своей гривой старого седеющего льва и выталкивал свои сверкающие глаза, такие большие и блестящие, что можно было поклясться, что они сделаны из чистейшего хрусталя и готовы выскочить из орбит.
В 1871 году Пиа было более шестидесяти лет, но он был еще великолепен. Стройная фигура не обнаруживала ни малейшей тенденции гнуться. Густая шевелюра, поразительно живой взгляд искрящихся, пленительных глаз, звучный голос, грациозный жест. Что за жест! Помню, как однажды, находясь в ратуше, я встретил в тронном зале Тридона и Риго, беседовавших в амбразуре окна. Наш разговор был прерван раскатами голоса оратора, говорившего на площади; звучный голос его доносился до нас.
Голос принадлежал Пиа. Какой-то батальон, отправляясь на передовые позиции, явился, по установившемуся обычаю, приветствовать Коммуну и поднести ей красное знамя, окаймленное золотой бахромой. Пиа был там. Он спустился вниз. Схватив знамя, он накинул его на себя и запахнул как плащ. С поднятой кверху правой рукой, закинув голову назад, он говорил, когда наши глаза остановились на нем. Окончив свою речь, он величественным шагом спустился по ступеням крыльца, служившего его трибуной, и, медленно развернув знамя, покрывавшее его, подобно пурпурно-золотой мантии, вручил его командиру с глубоким поклоном.
Грянуло могучее «Да здравствует Коммуна»! Забили барабаны. Полились волнующие звуки Марсельезы. Батальон пересек площадь и удалился по улице Риволи.
Пиа вернулся в Ратушу. Он подошел к нам.
-• Мы смотрели на вас, - сказал Тридон, смеясь, - и говорили себе, что, обращаясь к этим храбрецам, вы наверное переносились во времена великих предков... на ступени какого-нибудь алтаря Отечества в опасности.
-Память о них всегда со мной, - ответил Пиа. - Мо у даже сказать, что они никогда меня не покидают...
И он вытащил из кармана маленький томик в коричневом переплете.
-Они всегда при мне ..
Это был один из двух томов миниатюрного редкого ныне издания «Истории Революции» Минье.
Романтик до мозга костей, живя исключительно традициями прошлого, слегка самовлюбленный, Пиа внушил нам, с первого же своего появления в углу нашей редакционной комнаты, самое искреннее расположение. Однако, Гебера он не долюбливал. Он смотрел на него глазами ненавистника Гебера Мишле. Но это не мешало ему говорить с нами отечески ласковым тоном. Он называл нас: «дети мои». Думаю, что он охотно давал бы нам каждый вечер свое благословение революционера.
Иной раз он журил нас, но так благодушно! Однажды я показал ему статью, которую написал на другой день после капитуляции в «Карикатуре» Пилотеля. Пиа пробежал ее. Вдруг он оборачивается ко мне, указывая пальцем на одну из строк текста
-Не надо никогда писать этого! - сказал он мне с оттенком недовольства в голосе. - Никогда не надо писать, что Франция
умерла...
Я перечитал место, задевшее за живое нашего великого друга Оно гласило: «Отечество действительно мертво. Нет больше фригийского колпака» и пр.
-Нет, нет, - повторял Пиа. - Никогда не надо этого говорить. Франция не умерла. Она не может умереть.
Да! Он был большим патриотом, этот старик Пиа. И он не шутил традицией, великой традицией революционного патриотизма
Увы! Нам недолго пришлось быть друзьями. Скоро поведение Пиа в Ратуше стало казаться нам отрицательным. Его ссора с Верморелем, резкость, с какой он нападал на своего молодого товарища, - которому суждено было в последние дни Коммуны заплатить жизнью за свою храбрость, - отдалили нас от нашего бывшего наставника. «Пер-Дюшен» сделал несколько резких выпадов против Пиа. Это привело к окончательному разрыву. Однажды вечером между нами завязался спор. На другой день Пиа не пришел к своему столу править корректуру, как делал это до сих пор. Мы больше с ним не встречались. Должен признаться, - мы долго испытывали подлинное огорчение.



МАКСИМ ВИЛЬОМ В ДНИ КОММУНЫ

Previous post Next post
Up
[]