МАКСИМ ВИЛЬОМ В ДНИ КОММУНЫ. 8.
МАКСИМ ВИЛЬОМ В ДНИ КОММУНЫ. 7.
ЭМИЛЬ ГУА
В этом рассказе ярко выступает одна суровая фигура, это - Эмиль Гуа.
Председатель военного трибунала Коммуны, организатор ужасной бойни на улице Аксо, он был одним из верных соратников Бланки. Человек суровой энергии, испытанной преданности и стой ости убеждений, Гуа после переворота 2 декабря был сослан в Ламбессу. Он был другом Бенжамена Флотта, имя которого упоминалось в связи с начатыми Коммуной переговорами об обмене заложников на Бланки.. На квартире у Гуа частично изготовлены были те знаменитые кинжалы, которыми были вооружены бланкисты, участвовавшие в заговоре Ла-Виллет 14 августа 1870 года *
Когда пробил час амнистии, бежавший в Лондон Гуа вернулся в Париж, где снова примкнул к революционному движению. Он служил в то время счетоводом у оптового виноторговца на Вогезской площади. Через несколько лет по возвращении во Францию болезнь сломила его. Рассудок его угас. Один из его друзей, Ледрю, во время Коммуны командовавший фортом Ванов в чине полковника, взял на себя заботу о нем. Он сопровождал его во время коротких прогулок, которые еще был в состоянии делать бедный Гуа. Иногда больной, заупрямившись, не хотел идти домой. Местом прогулки всегда служила одна и та же улица, где помещался полицейский пост.
- Вот, смотри, - говорил больному сопровождавший его друг, указывая на двух-трех полицейских, беседовавших около поста,- если ты не пойдешь домой, я скажу этим господам и они возьмут тебя и отведут в тюрьму...
И бедный Гуа -- бесстрашный руководитель казни на улице Аксо - испуганно опускал голову и послушно давал отвести себя домой, как ребенка.
ДВАДЦАТЬ СЕМЬ ЛЕТ СПУСТЯ.
Загроможденный булыжником пустырь, бывший свидетелем трагедии 26 мая 1871 года, ныне покрыт газоном и прорезан аккуратными аллеями. Бассейн украшен фонтаном, в котором отражается радуга и отряхивая перья полощутся важные утки 2. Деревянная ограда заменена каменной. Деревья подросли. Уголок полон свежести и оживления.
1 14 августа 1870 года отряд вооруженных бланкистов совершил нападение на казарму пожарных в Ла-Виллет, чтобы раздобыть там оружие для рабочих и начать всеобщее восстание против Империи. Но массы не поддержали заговорщиков, и восстание не удалось. Организаторы этого дела (кроме Бланки, который успел скрыться) были арестованы и преданы военно полевому суду, приговорившему шесть человек к смертной казни. Революция 4 сентября и крушение Империи спасли их от смерти. (Прим. ред.).
2Написано в 1898 году. Чтобы судить о расположении сада в 1871 году, за недостатком современной фотографии, смотри гравюру в «Illustrations от 13 апреля 1872 года.
В той части сада, где были поставлены заложники, выстроен детский приют. Веселая толпа мальчуганов играет и смеется на том самом месте, где пятьдесят заложников ожидали смерти. Большое одноэтажное строение, увенчанное колоколенкой, по-прежнему стоит там со своим балконом, откуда смотрели на казнь офицеры федератов.
Зловещая стена совсем почернела. Время стерло белые пятна- следы расплющенных пуль. В тот день, когда мы с офицером федератов К. посетили места, бывшие свидетелями страшной бойни, в саду было пусто. Не успела привратница отворить калитку, как глаза наши обратились к стене. Я входил сюда впервые. К. тоже первый раз (с 1871 года) видел сад, который должен был вызвать в нем столь жгучие воспоминания. Я взглянул на лицо своего спутника. Ни одна складка не бороздила его лба.
Вдруг на повороте аллеи появились три престарелых священника. Они медленно направлялись к стене, около которой, как мы видели, преклонили колени. Мы спрятались в ожидании, когда они пройдут, чтобы продолжать нашу прогулку. Когда священники удалились, мы приблизились к стене... На метр от стены яма, обнесенная решеткой, по которой вьется плющ и цветет ярко красная герань. Я бросаю взгляд на дно ямы. Сюда свалили их окровавленные трупы. Мы ищем следов пуль на высокой стене. Офицер-федерат восстанавливает передо мной картину казни.
- Я находился там... заложники подходили с этой стороны...
Он говорил громко, и голос его четко раздавался в тишине. Я услыхал скрип шагов по песку аллеи... Три старых священника, скрытые от нас деревьями, стояли позади нас.
Слышали ли они? Поняли ли они, что находятся лицом к лицу с одним из действующих лиц драмы?
СРАВНЕНИЕ
Когда мы покидали сад в улице Аксо, разгромленный в тот роковой день, а ныне тенистый и цветущий, как итальянский некрополь, я в последний раз оглянулся на стену.
Я мысленно увидел перед собой груду расстрелянных, мундиры и рясы, окровавленные лица, изуродованные члены. Я почувствовал, как сердце мое сжимается от боли и скорби. И чудилось мне, что встают еще другие мертвецы - наши, жертвы гнусных военных судов, Люксембургского застенка, казармы Лобо, сквера Сен-Жак, Саторийского лагеря, и идут длинными вереницами, прибывая сотнями и тысячами, чтобы лечь у подножия стены, заполнить сад, образовать жуткую гору трупов, вершину которой я едва различал, и под которой исчезали пятьдесят заложников, казненных 26 мая 1871 года.
когда мы издавали « ПЕР - ДЮШЕ Н »
РЕСПУБЛИКА ИЛИ СМЕРТЬ!
Я ВСТРЕЧАЮСЬ С ВЕРМЕШЕМ .
Конец февраля 1871 года, - бульвар Сен-Мишель. Встречаю Вермеша. С начала осады я не имел о нем никаких сведений. Он в куртке полкового врача. Откуда он взялся? Припоминаю, что он когда-то занимался медициной: вот откуда на нем такой мундир. К тому же, разве не все теперь носят мундир? Даже сам Жиль г, добрейший Жиль, который уж конечно далеко не вояка, и тот ведь явился однажды вечером в нашу пивную на улице Сен-Северен в великолепном кепи с зеленым бархатным околышем, на котором красовалась вышитая серебром змея Эскулапа.
Жиль сиял.
- Откуда у тебя это кепи' А Жиль, закручивая усы:
- Милый друг, я помощник аптекаря в нашем батальоне. Жиль, аптекарь!
Вермеш объясняет мне, что он с самого начала военных действий зачислился в санитарный отряд, сформированный епископом Бауэром, который прославился тем, что появлялся на передовых позициях верхом на коне, в рясе и кавалерийских ботфортах.
- Счастливец! Тебе не пришлось голодать!
Взявшись под руки, мы спускаемся по бульвару. Проходит батальон с музыкой впереди, играя «Марсельезу». За командиром старший унтер-офицер несет большой венок. На красной ленте вышитые золотом слова:
- Республика и л и смерть!
- Куда вы идете? -• К Бастилии' Идем туда.
1 Андре Жиль, рисовальщик и каррикатурист, сотрудничал в «Зклипсе», Луне» и других журналах. Был управляющим Люксембургского музея во время Коммуны.
На всем протяжении пути по улице Риволи раздаются несмолкаемые крики:
- Да здравствует республика'
- Да здравствует Коммуна! *
Встречаются другие батальоны. На каждом углу улицы колонна становится длиннее, скоро по думается целый полк. Следом идут прохожие; мужчины, женщины, дети смешиваются с рядами. На улице Сент-Антуан, стоя у дверей домов, жители приветствуют шествие рукоплесканиями. Перед нами высится июльская колонна, а на ней золотая статуя гения, разукрашенная алыми лентами.
Мы жмем руку командира. Другой оратор уже сменил его.
- Побудем здесь, - говорю я Вермешу.
До позднего вечера оставались мы на площади. Толпа сменяла толпу.
Эти прижатые друг к другу люди, эти волнующиеся знамена, венки, напряженные лица во мраке площади принимали странные и таинственные очертания
На цоколе колонны груда венков вздымается все выше и выше. Множатся торжественные клятвы. Казалось, что этому лихорадочному возбуждению, охватившему целый народ, никогда не будет конца.
НА ПЛОЩАДИ
Площадь кишит народом. С 24 февраля она не пустеет ни на минуту. Целый день непрерывное шествие. К трехцветным знаменам, увенчанным красными фригийскими колпаками, присоединяются масонские флаги с изображением золотого храма и циркуля.
Нам удается протискаться сквозь толпу. Батальон, за которым мы шли, приблизился к подножию памятника. Повсюду венки из иммортелей. Бронзовое тело колонны усеяно ими, как звездами.
Командир поднимается на цоколь.
- Граждане, поклянемся защищать республику до последней капли крови! Горе Бордосскому собранию! Долой монархистов!
Толпа отвечает грозным рычаньем. Широко открытые рты кричат. Сколько может охватить глаз, видны только движущиеся кепи, сверкающие на солнце штыки, шелестящие знамена Женщины поднимают детей над головами, чтобы они запечатлели на всегда в своей памяти чудесное зрелище.
Рядом со мной какой-то дюжий национальный гвардеец плачет от умиления.
- Ах, гражданин, сил моих нету! А ведь я не из чувствительных! Но, видите ли, это хватает меня за сердце...
Кажется, что и на моих глазах сейчас выступят слезы.
- Гром и молния! - говорит мне Вермеш, наклоняясь к моему уху. - Какая богатая картина!.. Такою и должна была быть федерация .. Но, старина, это же настоящая революция!.. И подумать только, что «они» собираются разоружить этих людей? Да они просто рехнулись!
* Коммуна еще не была провозглашена… Но возглас: « Да здравствуем Коммуна!'» был популярен уже во время осады со времени 31 октября 1870 года.
РЕСПУБЛИКА ИЛИ СМЕРТЬ!
Неохотно оторвались мы от опъяняющего зрелища. У нас с Эмбером свиданье на улице Круассан. Проектируется издание газеты. Т.-е. не то, чтобы настоящая газета - для этого нам не хватит денег, - но серия ежедневных плакатов, наподобие плакатов первой революции. Марат ил и Гебер? «Друг Народа» или «Пер-Дюшен»? Разумеется, «Пер-Дюшен»! Великий гнев, великая радость, адски патриотические послания, - словом, в стиле того времени. Мы толковали об этом уже пару дней. Я сообщаю наши проекты Вермешу.
-«Пер-Дюшен»! Я участвую. Когда мы соберемся? Где? Если хотите, можно у меня.
На улице Круассан застаем Эмбера. Сговорились. На следующий день соберемся у Вермеша на улице Сены, в третьем этаже дома издателя Сарториуса.
Все трое верны назначенному часу. Вермеш гостеприимно встречает нас в своем жилище. Вдоль стен кипы газет и книг. Когда-то эту комнату занимал Бодлэр, чем очень гордится теперешний ее хозяин.
- А ведь, кто знает, может быть на этом самом столе Бодлэр написал свои «Цветы зла». Здесь я работал над моим «Великим Заветом» 2
1 Гебер (Жак-Ренэ) (1757-1794)-журналист, видный деятель великой французской революции. Издавал газету «Пер-Дюшен» («Le Pere Duchene»), в которой с успехом подлаживался под вкусы и язык парижского простонародья. Был помощником прокурора Парижской Коммуны и одним из руководителей клуба Кордельеров. Казнен 24 марта 1794 года после неудачной попытки свергнуть якобинское правительство. (Прим. ред.) (Ложь. Революция 1789-1914 гг. - фейк, литературная мистификация).
3 «.Великий Завет. Вермеша> («Le Grand Testament du sieur Vermesch») Брошюра в 70 страниц, склад издания у автора- Улица Сены, 27 (1888).
117
И Вермеш декламирует нам - он никогда не упускал удобного случая - любимую строфу из своей поэмы, строфу о смерти:
Когда бы мог в тени лесов,
Иль в вольной зелени лугов
Свое я сердце схоронить,
Его я не боялся б скрыть
Под нежным мхом и под листвой;
Без страха ждал бы силу ту,
Которая, отняв все то, что было мной,
Создала б из него растение в цвету!
Один из нас принес с собой несколько номеров газеты Гебера. Ее еще можно было найти в то время в книжных ларьках на набережной Сены. Мы разостлали их на столе.
Была у нас также книжечка Шарля Брюне - «Пер-Дюшен Ге-бера» - который приводит заголовки всех номеров этого революционного листка.
Я открываю наудачу и читаю:
№ 253. «Великий гнев «Пер-Дюшена» на негодяев, финансистов кулаков, монополистов и барышников, тех, что из денежного сундука делают себе бога, вызывают беспорядки и хищения и играют н руку контрреволюции».
Немного далее:
№ 260. «Великий гнев « Пер - Дюш е н а » по поводу смерти Марата, павшего от ножа одной девки из Кальвадоса...».
И в один голос:
- Вот что нам нужно!
Мы долго спорили, как мне помнится, по вопросу о виньетке. Заимствовать ли виньетку у Гебера-санкюлота, угрожающего топором тощему маленькому попику, стоящему перед ним на коленях - украшенную девизом «Memento mori».
Нет, это было бы уж слишком рабским подражанием предкам!
-Мы попросим Регамэ г набросать д л я нас что-нибудь, - сказал Вермеш.
Через два-три дня после этого разгвора Регамэ, еще не снявши форму своего батальона «Друзей Франции», показал нам прелестный маленький рисунок, которому предстояло украшать заголовок шестидесяти восьми номеров нашей газеты.
На куче булыжника, опираясь на льва, олицетворяющего народ, сидит санкюлот в фригийском колпаке. В правой руке он держит треугольник равенства, левой - обнимает пушку. У ног его валяются короны, митры, жезлы. На горизонте видна стая черных
(Прим._ 1 Регамэ (Фредерик), рисовальщик и гравер. Основал в 1873 году художественный журнал «Париж в офортах . Гильом и Феликс Регамэ, живописцы и рисовальщики,-его братья.)
птиц, улетающих вдаль. На ясном небе выделяется бессмертный девиз наших славных предков: «Республика или смерть».
Когда Регамэ представил нашим взорам это чудо искусства и революционной мысли - подписанное в левом углу инициалами Ф. Р. - оно вызвало больше чем радость, настоящую бурю восторгов.
- Браво! Когда же первый номер?! Когда первый великий гнев?!
«Пер-Дюшен» появился на свет.
МАМАША ГЭТТЕ.
Эмбер, Вермеш и я встретились впервые у мамаши Гэтте. Кто помнит теперь мамашу Гэтте! Почтенная дама, которую мы между собой называли этим фамильярным прозвищем, в последние годы второй Империи имела небольшую типографию в маленькой уличке Латинского квартала, частью исчезнувшей теперь - улице Жардине - и прилегавшей к улице Ларрея, где находилась «Ля-Мармит» Варлена.
Когда в компании завсегдатаев - Марото 2, Вермеш, Эмбер, Франсис Энн3 , Гюстав Пюиссан4, Пилотель, Пасседуэ", Эжен Муро 7, я - решали выпустить какой-нибудь зажигательный листок, то обязательно стучались в двери мамаши Гэтте...
В первых числах декабря 1869 года Гюстав Марото печатал у мамаши Гэтте своего маленького «Пер-Дюшена», in-quarto в четыре странички. Я послал ему статью. До того момента я еще ни разу не видал своей прозы в печатном виде. На другой день
1 'Ля-Мармит , ресторан на кооперативных началах, устроенный на улице Ларрея (ныне исчезнувшей) под руководством Варлена, где по вечерам встречались активные революционеры в последние годы второй Империи.
2 Марото (Гюстав), приговоренный к смерти, замененной потом пожизненными каторжными работами за одну статью в его газете («Гора ),в которой он писал: « Ах , боюсь я за его святейшество парижского архиепископа!». Родился в Шартре (1848). Умер на каторге на острове Ну (Каледония) в 1875 году. Один ссыльный вырубил на его могильном камне раскрытую книгу.
3 Энн (Франсис), журналист. Сотрудничал в ьУлице> Валлэса и в мелких республиканских листках конца Империи. После Коммуны, в которой он принял участия, работал в '<Радикале .
* Пюиссан (Гюстав), сотрудник «Улицы/.
0 Пилотель (Жорж), рисовальщик. Специальный комиссар префектуры полиции во время Коммуны.
6 Пасседуэ (Огюст), журналист. Мер 12-го округа. Умер в Каледонии.
7 Муро (Эжен), сотрудник «Le Mot d'Ordre>, секретарь Анри Рошфора
развертываю газету. О, радость! Мне бросается в глаза моя статья, напечатанная на видном месте. Автора вызывают особой заметкой. Я ее читаю и перечитываю: «Автор статьи нам неизвестен. Пусть он заглянет к нам. Мы бы хотели пожать ему руку».
Моя статья была озаглавлена: «Июнь». Июньские дни.
В пять часов я во дворе мамаши Гэтте. Какой-то сапожник в глубине своей лавочки крепко колотит по подошве. Это - привратник. Стучу в его окошко
- «Пер-Дюшен»?
-• Там. В глубине. Дверь со ступеньками
Я собираюсь повернуть ручку, войти, как вдруг за дверью поднимается страшный гвалт. Я выжидаю. Возвращаюсь к своему сапожнику.
- Там дерутся, что ли? Или во всяком случае спорят?
Сапожник усмехнулся:
- Да нет, не бойтесь. Там всегда так. Эти господа беседуют.
Вхожу. Там их с десяток спорящих, кричащих, галдящих. Мой приход не производит никакого впечатления. Наконец, один из них оборачивается и подходит ко мне. Я называю себя.
- Ах, да! Ваш Июнь очень хорош. Мы никак не могли решить, чья это статья. Никто здесь не знал вашего имени.
- Эй, Марото! Здесь автор утренней статьи. Знаешь... Июня ..
Меня окружают. Жмут мне руки.
Входит какой-то толстяк. Но с трубой. Голубые глаза смотрят вопросительно. Губы насмешливы. Одет в поношенный сюртук с длинным мохнатым ворсом.
- Вермеш, представляю тебе нашего друга, того, кто прислал нам Июнь.
Говоривший оказался Эмбером.
Знакомство завязалось. Мы отправились втроем по направлению к площади Сен-Мишель. Компания собиралась в то время в кафэ «Саламандра».
По дороге мы подцепили Жиля.
В кафэ, в зале первого этажа, мы застаем Валлэса, Лонге, Сорне *, который должен был стать нашим издателем, Паже-Лю писена 2, Эдуарда Рулье, Тельера ' и других
* Со^не (Леон), прежде чем стать издателем нашего «Пер-Дюшена», был замешан в некоторые политические дела конца Империи. Издавал «Нии_ету» («La Misere»).
2 Паже-Люписен (Леопольд), фельдшер, ученик Прудоня, изгнанник
2 декабря 1851. Автор «Права Рабочих» (1870). При Коммуне был директором гсспиталя «Божий Дом».
3 Тельер (Эдуард), член комиссии труда и обмена при Коммуне
С этого момента я завербован. Нас, т.-е. тех, кого я только что перечислил, увидят бок-о-бок на манифестациях, на собраниях, в стычках, на похоронах Виктора Нуара1, 4 сентября, 31 октября, 22 января, вплоть до того момента, когда наконец 16 вентоза 79 года (6 марта 1871), за 12 дней до 18 марта, «Пер-Дюшен» бросит в мятущийся и взбудораженный Париж свой первый гневный призыв
ДЕНЬГИ
Во всяком случае, нам чего-то не хватает для осуществления нашей мечты.
Денег.
У нас нет ни гроша. Уж конечно не скудное жалованье полкового врача у епископа Бауэра могло обогатить Вермеша. Мой чинн поручика 248-го батальона давал мне только злополучные тридцать су в день. Эмберу было не легче. Словом, денег не было.
Где их взять?
Мы отправились к Валлэ, владельцу типографии на улице Круассан (ныне «Типография прессы»). Мы выработали смету, во что нам обойдется первый номер.
Оказывается, что нам необходимо 500 франков.
Мы обегали газетные киоски, начиная от Мадра, находящегося в начале улицы, до Штрауса, который в другом конце ее. Никто не поддался соблазну.
-«Пер-Дюшен»!. Да их уже столько было!
Мы уже начинали совсем отчаиваться, когда на улице Монмартра, по пути к Латинскому кварталу, где мы жили все трое, я почувствовал, как меня хлопнули по плечу.
-Гражданин, это вы собираетесь издавать «Пер-Дюшен»?
Передо мной высокий бледный юноша, один из тех торговцев,-как я вскоре узнал, - которые скупают оптом «бумагу», чтобы перепродавать ее в розницу газетчикам.
- Ну, да'.. Мы трое...
-Пойдемте! Я думаю, мы сойдемся
Мы возвращаемся обратно. В кафэ Круассан нам представили второго компаньона. Горбатый, рыжеволосый, с живыми глазами
-Ну вот'-заявляет долговязый юноша,-мы вдвоем,-и он указал на горбуна, - мы даем пятьсот франков
1 Виктор Нуар, молодой журналист, сотрудник газеты Рошфора «Марсельеза», предательски убитый двоюродным братом Наполеона III принцем Пьером Бонапартом 0 янвася 1870 года. Похороны его (12 янеаря 1870), в которых приняло участие более двухсот тысяч человек, вылились в грандиозную противоправительственную демонстрацию, чуть было не закончившуюся вооруженным восстанием. (Прим. ред.)
Ваше имя?
-Меня, - продолжает юноша, - меня зовут Родольфом Симон, а это - Обуэн.
Наши пайщики, кажется, в восторге.
-• Дело пойдет! - заявляют они в один голос.-Вот увидите, что будут расхватывать, как «Крик»...
«Крик», это «Крик Народа» Валлэса 1, тираж которого достигает пятидесяти тысяч экземпляров.
Мы излагаем технику издания. Никаких редакционных расходов. Никаких посторонних сотрудников, кроме нас троих. Никакого аппарата. Итоги будут подводиться ежедневно. Никаких помещений под контору. Нам дадут комнату при типографии. Симон и Обуэн берут на себя продажу.
- А когда же ваши пять сотен?
- Сейчас.
- Условия?
- Вас - трое. Нас - двое. Вместе это составляет пятеро. Мы будем делить ежедневную выручку на пять частей.
Вот каким образом за все свое существование с 6 марта по 22 мая - 68 номеров - «Пер-Дюшен» был собственностью пяти пайщиков: трех редакторов и двух продавцов.
Пятьсот франков Симона и Обуэна (дальше мы подведем итог) принесли этим последним не один десяток тысяч дохода.
Мне неизвестно, что стало с Симоном, длинным бледным юношей, после Коммуны. Что касается Обуэна, то я еще лет пятнадцать тому назад встречал его в кафэ Круассан с пачками свежеотпечатанных газет на горбатой спине. В один прекрасный день я перестал его встречать.
ОН ЗДОРОВО ГНЕВАЕТСЯ!
Нужна реклама! Как оповестить этих «славных ребят патриотов» о появлении нашей газеты?
5 марта, едва занялся день, стены запестрели красными бумажными «мотыльками» 2, перед которыми собираются группы.
' »Крик Народа», ежедневная газета (ответственный редактор Жюль Валлэс), появилась 22 февраля 1871 года и была закрыта 11 марта, наряду с газетами: «Пер-Дюшен»; «Мститель» («Le Vengeur») Феликса Пиа; «Па¬роль» («Le M o t d'Ordre») Рошфора; «Железные Уста» («La Bouche de F e n ) Паскаля Груссэ; * Карикатура» («La Caricature >) Пилотеля. Большинство этих газет вновь стали выходить после 18 марта 1871 года (Прим. ред.)
з Смотри афишу -Пер-Дюшена в « Политических Плакатах ( приветствует вас, солдаты! Он рад видеть вас в стенах Парижа, где так же гоподали и так же холодали, как голодали и холодали вы, когда шагали по грязи и снегу в проклятой бумажной обуви и дрянной одежде, которую негодяи-поставщики продали республике!
«ПерДюшен> всегда рад видеть славных ребят, которые дрались ла отечество!
Ах! он отлично знаег, что не ваша вина, если нас посадили в лужу.
Вы исполнили свой долг, и наши победные знамена обошли бы весь мир, если бы мы не были так глупы и не дали управлять собою иудам-предателям и негодяям!
... Франция потеряла свой Эльзас, потеряла свою славную Лотарингию, которые проявили, чорт возьми, такой патриотизм что ' Пер-Дюшен» плачет в три ручья при мысли о том, что этим храбрым жителям Страсбурга и Меца угрожает теперь сабля Мольтке и кулак Бисмарка.
... Идите к нам, солдаты!
Сливайтесь с народом и вы увидите, что такое истинные граждане..
Идите к нам!..
Это не могло долго продолжаться.
Впрочем, мы и не создавали себе никаких иллюзий на этот счет. И каждый день ждали приказа, который заткнет нам рот.
1 Жан Гиру (Jean Hiroux)-тип зверского и циничного убийцы, ставший легендарным. Герой популярной в свое время комедии «Процесс, осуждение, казнь и дальнейшие похождения Жана Гиру», представляющей пародию на «Последний день осужденного» Виктора Гюго (1829 ). (Прим. ред)
3 Эта статья в № 3 «Пер-Дюшена (от 18 Еентоза 79 - 8 марта 1871) принадлежит мне. Вермеш в опубликованной им в Лондоне в 1872 году брошюре, где он воспроизводит наши первые пять номеров, по ошибке подписал ее своими инициалами
124
УМЕР И ВОСКРЕС
В один прекрасный день, под вечер, - это было 10 марта, - мы составляли наш шестой номер, когда сквозь стеклянную дверь редакционной комнаты увидели незнакомого человека в черном. Он скромно постучал в стекло. В руке он держал голубоватый листок, покрытый каракулями, который он нам и протянул, как только его впустили.
-Так и есть! - сказал Сорне, наш издатель, беря в руки листок.
Это было уведомление через судебного пристава о закрытии нашей газеты по приказу Винуа.
Сорне пришпилил листок к перегородке.
- мы все-таки будем выходить! Если не в Париже, то в другом месте... Поедем в Лион!
Были приглашены Симон и Обуэн. Они поморщились, когда мы изложили им наш проект. Эмбер и Вермеш поедут в Лион. Я останусь в Париже, чтобы быть настороже. Завтра соберем все деньги, задолженные продавцами. И... на все четыре стороны! Если что-либо случится здесь, что-ж! я обойдусь как-нибудь. На всякий случай мы сохраним уже начатый шестой номер...
Вермеш и Эмбер в сопровождении Симона отправились в путь в тот же вечер. В Лионе были выпущены объявления. Но выпускать газету не оказалось никакой надобности: грянуло 18 марта.
Утром 21-го * газетчики выкрикивали наперебой:
«Великая радость «Пер-Дюшена», который может, наконец, поговорить о делах нации с честными патриотами, выгнавшими из Ратуши всех негодяев».
Эмбер и Вермеш, едва победа на Монмартре стала известна и подтвердилась, вскочили в поезд. Я закусывал в нашем кабачке, на улице Медицинской Школы, как вдруг они ворвались, полные ликования.
Мы обнялись. Еще немного и наши слезы полились бы в тушены е почки, дымившиеся передо мной на блюде.
1 Hadi № б, первый вышедший после 18 марта, ошибочно помечен 30 вентоза 79 гола. Точное число-1 жерминаля 79 года (вторник 21 марта 1871).
НАШИ ДОСУГИ.
ПАТРИОТКА.
Незабываемые юные годы… Настала горячая пора, в которую мы и кидаемся все трое, очертя голову. Вечер посвящен газете. Днем же всегда бывает нужно или принять или отдать визит. Батальон, возвращающийся с передовых позиций, посылает пять-шесть человек приветствовать в погребке на улице Круассан того самого «Пер-Дюшена», который составляет единственную отраду ужасных дней на аванпостах.
- Эге! А мы думали, что он будет постарше, этот «Пер-Дюшен»!
И славные ребята жали нам руки. Иной раз шли чокнуться у стойки или в соседнем кафэ.
Однажды, после полудня, я был один в редакции. В дверь постучали. Женщина. Конечно, гражданка. Я это вижу сразу.
-Гражданин, вы меня не знаете. Я рассыльная на складе. «Пер-Дюшен» писал на-днях, что пруссакам надо заплатить, чтобы они убрались, и мы снова стали свободной нацией. У меня лично денег нет, но может быть вы согласились бы взять вот это.
И гражданка поставила ко мне на стол коробочку, которую держала в руке.
-Откройте, гражданин, откройте.
Я приподнимаю крышку.
- Драгоценности! Что же вы хотите, чтобы мы с ними сделали?
- Что хотите. Продайте их и внесите вырученную сумму в Ратушу.
Я пытаюсь раз'яснить гражданке, что ее скромная лепта ни на шаг не подвинет уход неприятеля. Она настаивает. Наконец, она протягивает мне руку и исчезает.
Я хочу ее окликнуть. Она скрылась.
В коробке я нахожу: серебряную ложечку, серебряное кольцо для салфетки, пару золотых сережек, дамскую золотую цепочку.
Я закрываю коробку. Прячу в верное место, в ящик стола, служащий нам кассой, в тайной надежде, что рано или поздно сумею вернуть гражданке ее маленькое сокровище.
Увы, я больше ее не видал. Пришел час разгрома. И я до сих пор не знаю, в чьи руки попали драгоценности славной патриотки.
КОММУНА ПРОВОЗГЛАШЕНА.
Двадцать восьмое марта. Четыре часа. Я дошел как раз до середины своей статьи. Мне небезызвестно, что в настоящую минуту на площади Ратуши происходит торжество официального провозглашения Коммуны. Но что делать: статья! Приходится оставаться дома...
Бум... Пушечный выстрел... Прислушиваюсь... Браться ли снова за перо... Нет! Скорей, скорей на Гревскую площадь!
Бегом спускаюсь по улице Монмартра.
Улица Риволи, сколько хватает глаз, полна мундиров, развевающихся знамен, сверкающих штыков. Музыка гремит во-всю. Десять, двадцать, сто батальонов проходят, вливаясь в многоцветное море знамен, бушующее на площади Ратуши. Красавцы батальоны! Во время осады мы видели их покрытыми грязью, измученными, отдающими поражением.
А сегодня какие они нарядные, свежие, блестящие'
Как весело бьют барабаны! Эго уже не тот тревожный, зловещий бой, как в ночь вступления пруссаков, но звонкая дробь, звучащая как крик победы. Как радостно гремит музыка! А эти широко разинутые рты, орущие Марсельезу!.. Эти красные знамена с золотой бахромой, эти кокарды из красных лент*на штыках, подобные пучкам красных цветов!
Тротуары запружены народом. Разодетый по праздничному, словно в день Пасхи и л и 15 августа2 (тогда еще не праздновали 14 июля), сам буржуа, который станет впоследствии таким свирепым, теперь увлечен. Он идет рука об руку с простонародьем, охваченный одним из тех порывов энтузиазма, подобных которому солнце не озаряло со времен великой федерации.
1 Смотри № 40 «Пер-Дюшена^, (от 5 флореаля-24 апреля), где рассказана эта история.
2 15 августа-день именин императора Наполеона III. (Прим. ред.).
3 Федерация-праздник федерации, устроенный 14 июля 1790 года (в годовшину взятия Бастилии) на Марсовом поле в Париже, в знак единения всех классов в общем служении революции, привлекший громадную толпу народа и отпразднованный с большим под'емом и единодушием (Прим, ред.)
Посмотрите на него, на этого здоровою мужчину с цветущим лицом, который через два месяца станет доносчиком: как он сияет! Он, пожалуй, отказался бы, как некогда его деды, от своих привилегий и изорвал бы свои процентные бумаги, чтобы заткнуть их в дуло своего ружья. Он охвачен лихорадкой. Он ликует. А когда на площади Ратуши он оказывается пред лицом этой простушки Коммуны в фригийском колпаке, опоясанной красным шарфом, он охотно расцеловал бы ее, если бы только посмел!
Мы подходим медленным шагом. Вот мы и на авеню Виктории. Накануне я был в Ратуше. Сегодня она преобразилась.
Еще вчера баррикады, пушки, часовые, подозрительно окликающие прохожих. Чтобы пересечь площадь, надо пробираться гуськом через узкий проход, оставленный между баррикадами и зорко охраняемый вооруженными гвардейцами. Ряд митральез охраняет фасад. В окнах группы федератов. Ратуша имеет вид крепости.
Сегодня все изменилось. Исчез прежний воинственный вид. Не видно больше баррикад, караулов. Огромная красная драпировка скрывает большую среднюю дверь и бронзового Генриха IV (того самого, который находится теперь в музее Карнавале). На ней выделяется бюст Республики. Под ним эстрада, убранная красной материей с золотым шитьем. Флаги во всех окнах. Группы, теснящиеся на всех балконах. А там, вверху, залитое яркими лучами солнца, красное знамя, водруженное на другой же день после победы на Монмартре.
Крыши усеяны любопытными. Мальчишки облепили карнизы и бесцеремонно оседлали плечи статуй. Фонари похожи на живые гроздья.
Вдали реют знамена батальонов, древки их увенчаны красным колпаком. Знамена красные и трехцветные: день примирения. Тут сто тысяч человек, вчерашних врагов, сегодня союзников, сердца которых бьются в унисон.
Толпа кричит, поет, ревет, бушует. Что она поет? Марсельезу! Что она кричит? Да здравствует Коммуна! Она грохочет, как буря, и бушует, как море...
РАУЛЬ РИГО
Сквозь эту возбужденную толпу непрерывным потоком движутся батальоны с музыкой впереди Красные и трехцветные знамена развеваются бок-о-бок. За ними следуют избранники округов, которых избиратели ведут в Ратушу.
Вот монмартрские батальоны. Барабаны бьют поход. Впереди идут пять человек, образуя один ряд: пять членов Коммуны, выбранных 1 8 - м округом. Трое из них мои друзья. Делаю им знак. Они приветствуют меня улыбкой: Верморель, высокий, бледный, худой, с выдающимися скулами; Ферре, маленький, бородатый (оба в шинелях национальных гвардейцев); Ж-Б. Клеман, с согнутой спиной, в блузе с косматым ворсом и мягкой серой шляпе, опирающийся на простую палку.
Меня хлопают по плечу.
Риго!
Рауль Риго, в форме начальника батальона. В этом костюме мне придется увидеть его еще раз только во вторник 24 мая, за несколько часов до того, как он падет с простреленным черепом у подножия баррикады в улице Руайе-Коллар.
- А ну-ка, идем с нами.
-Да ведь я не вхожу в Коммуну...
-Все равно, идем...
Я следую за ним сквозь толпу федератов. Мы взбираемся во второй этаж. В тронном зале ружья в козлах. Ротные значки засунуты в дула, точно букеты полевого мака.
Стены еще испещрены следами пуль, выпущенных 22 января.
Вместе с Риго я проникаю в угловой салон, выходящий на набережную. На одной из стен толстый слой афиш, подписанных Эрнестом Пикаром. Плакаты 18 марта. Читаю первые слова... «Шайка бандитов и т. д»... Шайка бандитов заполняет площадь...
Вокруг большого стола начинают собираться избранники Парижа, Артюр Арну, Груссе, Валлэс. На стуле Делеклюз, с изможденным лицом аскета . . Лонге, мой бывший командир по 248-му батальону. Трилон, сутулый, с иронической и страдальческой улыбкой на лице. Он ходит с трудом, опираясь на трость...
Я жму протянутые мне руки …
Однако, мне пора вернуться на площадь.
Перед подъездом Ратуши проносятся вестовые, снуют гарибальдийцы в красных плащах и полицейских кепи, украшенных лошадиными хвостами; моряки в кожаных блестящих фуражках и блузах с откинутыми назад синими воротниками. Черный, как уголь, тюркос лихо гарцует на чудной арабской лошади. Группа разодетых маркитанток, облокотившихся на бронзовые жерла митральез, с трехцветными манерками, болтающимися на поясе...
ТОТ, КОГО ЗДЕСЬ НЕТ.