Письмо дня. Марина...
Марина Цветаева - Вере Меркурьевой. 31 августа 1940 года:
"Для меня нет чужих: я с каждым - с конца, как во сне, где нет времени на предварительность.
Моя жизнь очень плохая. Моя нежизнь.
Вчера ушла с улицы Герцена, где нам было очень хорошо, во временно-пустующую крохотную комнатку в Мерзляковском переулке. Весь груз (колоссальный, все еще непомерный, несмотря на полный месяц распродаж и раздач) оставили на ул‹ице› Герцена - до 15-го сентября, в пустой комнате одного из профессоров. - А дальше???
Обратилась к заместителю Фадеева - Павленко - очаровательный человек, вполне сочувствует, но дать ничего не может, у писателей в Москве нет ни метра, и я ему верю. Предлагал загород, я привела основной довод: собачьей тоски, и он понял и не настаивал. (Загородом можно жить большой дружной семьей, где один другого выручает, сменяет, и т. д. - а тaк - Мур в школе, а я с утра до утра - одна со своими мыслями (трезвыми, без иллюзий) - и чувствами (безумными: якобы-безумными, - вещими), - и переводами, - хватит с меня одной такой зимы.)
Обратилась в Литфонд, обещали помочь мне приискать комнату, но предупредили, что «писательнице с сыном» каждый сдающий предпочтет одинокого мужчину без готовки, стирки и т. д. - Где мне тягаться с одиноким мужчиной!
Словом, Москва меня не вмещает.
Мне некого винить. И себя не виню, п. ч. это была моя судьба. Только - чем кончится??
Я свое написала. Уже больше месяца не перевожу ничего, просто не притрагиваюсь к тетради: таможня, багаж, продажи, подарки (кому - чтo), беганье по объявлениям (дала четыре - и ничего не вышло) - сейчас - переезд… И - доколе?
Хорошо, не я одна… Да, но мой отец поставил Музей Изящных Искусств - один на всю страну - он основатель и собиратель, его труд - 14-ти лет, - о себе говорить не буду, нет, все-таки скажу - словом Шенье, его последним словом: - Et pourtant il у avait quelque chose la… (А все же кое-что здесь было… - фр) (указал на лоб) - я не могу, не кривя душой, отождествить себя с любым колхозником - или одесситом - на к‹оторо›го тоже не нашлось места в Москве.
Я не могу вытравить из себя чувства - права. Не говоря уже о том, что в бывшем Румянцевском Музее три наши библиотеки: деда: Александра Даниловича Мейна, матери: Марии Александровны Цветаевой, и отца: Ивана Владимировича Цветаева. Мы Москву - задарили. А она меня вышвыривает: извергает. И кто она такая, чтобы передо мной гордиться?
У меня есть друзья, но они бессильны. И меня начинают жалеть (чтo меня уже смущает, наводит на мысли) - совершенно чужие люди. Это - хуже всего, потому что я от малейшего доброго слова - интонации - заливаюсь слезами, как скала водой водопада. И Мур впадает в гнев. Он не понимает, что плачет не женщина, а скала.
…Единственная моя радость - Вы будете смеяться - восточный мусульманский янтарь, который я купила 2 года назад, на парижском «толчке» - совершенно мертвым, восковым, обогретым плесенью, и который с каждым днем на мне живеет: оживает, - играет и сияет изнутри. Ношу его на теле, невидимо. Похож на рябину.
Мур поступил в хорошую школу, нынче был уже на параде, а завтра первый день идет в класс.
…И если в сердечной пустыне,
Пустынной - до краю очей,
Чего-нибудь жалко - так сына:
Волчонка - еще поволчей…
(Это - старые стихи. Впрочем, все старые. Новых - нет.) С переменой мест я постепенно утрачиваю чувство реальности: меня - все меньше и меньше, вроде того стада, к‹отор›ое на каждой изгороди оставляло по клоку пуха… Остается только мое основное нет.
Еще одно. Я от природы очень веселая. (М. б. это - другое, но другого слова нет.) Мне очень мало нужно было, чтобы быть счастливой. Свой стол. Здоровье своих. Любая погода. Вся свобода. - Всё. - И вот - чтобы это несчастное счастье - тaк добывать, - в этом не только жестокость, но глупость. Счастливому человеку жизнь должна - радоваться, поощрять его в этом редком даре. Потому что от счастливого - идет счастье. От меня - шло. Здoрово шло. Я чужими тяжестями (взвaленными) играла, как атлет гирями. От меня шла - свобода. Человек - вдруг - знал, что выбросившись из окна - упадет вверх.
На мне люди оживали как янтарь. Сами начинали играть. Я не в своей роли - скалы под водопадом: скалы, вместе с водопадом падающей на (совесть) человека…
Попытки моих друзей меня растрагивают и расстраивают. Мне - совестно: что я еще жива. Тaк себя должны чувствовать столетние (умные) старухи…
Если бы я была на десять лет моложе: нет - нa пять! - часть этой тяжести была бы - с моей гордости - снята тем, что мы для скорости назовем - женской прелестью (говорю о своих мужских друзьях) - а тaк, с моей седой головой - у меня нет ни малейшей иллюзии: всё, что для меня делают - делают для меня - а, не для себя… И это - горько. Я тaк привыкла - дарить!
(NB! Вот куда завела - «комната».)
Моя беда в том, что для меня нет ни одной внешней вещи, всё-сердце и судьба…"