На краю тайги
Сначала Семён пробирался по кустам тяжело, всякая зацепившаяся ветка злила его, иногда безумие доходило до того, что хотелось дать сдачи, дёрнуть ветку в ответ. Конечно это приводило к тому, что ветки били Семёна не единожды, а дважды, и больнее от неожиданности. Семён замирал и плакал и клял судьбу, и собирался с силами и шёл снова, ударяясь, запинаясь, плетясь.
Постепенно, однако, выработалась сноровка. Только много позже Семён понял, что для того, чтобы движение вперёд стало ловчее, ему пришлось сильно сосредоточиться на самом движении, замечании веток, отклонении их, и своевременном перешагивании. Нырнул, пригнулся, наступил, проскользнул, вышел. Он как то не то что забыл злиться, но как то одновременно увлёкся точностью движения и потом уже не хотелось отвлекаться, так ладно пошло. Иногда ветки хлестали, или он забредал в какую то совсем глухую чащобу, где было темно и пахло тупой сыростью, но он сдерживал себя и возвращался назад и обходил всё не отвлекаясь на жалобы.
Так было долго и он сам и не заметил, в какой момент он начал не столько раздвигать кусты, но скорее пропускать их мимо себя, проскальзывать, выбирая траекторию так, чтобы трогать ветки минимально. Ему пришло на ум экзотическое слово ниньдзя, "как ниньдзя", но тут же и пропало, потому что это был скорее не бой, а наоборот, не-нападение, оставление всего в покое, на своих местах, минимальное вмешательство. В этом скольжении было какое то умиротворение, лес перестал трогать Семёна, когда Семён перестал трогать лес.
В какой то момент ему показалось, будто лес просто проходит сквозь него, будто Семён стал тонким, подобно струящемуся дыму или лучам света, проникающим сквозь листву лесной чащи. Оставалось только внимание, в котором подобно струящимся искрам возникали и гасли образы, или даже пред-образы деревьев. Они даже не двигались, лишь маняще вспыхивали острыми сияющими мазками и тут же гасли, будто само пространство высвобождало затёкшие рукава вдохов и выдохов.
Не двигался (более и Семён).
Постепенно, однако, выработалась сноровка. Только много позже Семён понял, что для того, чтобы движение вперёд стало ловчее, ему пришлось сильно сосредоточиться на самом движении, замечании веток, отклонении их, и своевременном перешагивании. Нырнул, пригнулся, наступил, проскользнул, вышел. Он как то не то что забыл злиться, но как то одновременно увлёкся точностью движения и потом уже не хотелось отвлекаться, так ладно пошло. Иногда ветки хлестали, или он забредал в какую то совсем глухую чащобу, где было темно и пахло тупой сыростью, но он сдерживал себя и возвращался назад и обходил всё не отвлекаясь на жалобы.
Так было долго и он сам и не заметил, в какой момент он начал не столько раздвигать кусты, но скорее пропускать их мимо себя, проскальзывать, выбирая траекторию так, чтобы трогать ветки минимально. Ему пришло на ум экзотическое слово ниньдзя, "как ниньдзя", но тут же и пропало, потому что это был скорее не бой, а наоборот, не-нападение, оставление всего в покое, на своих местах, минимальное вмешательство. В этом скольжении было какое то умиротворение, лес перестал трогать Семёна, когда Семён перестал трогать лес.
В какой то момент ему показалось, будто лес просто проходит сквозь него, будто Семён стал тонким, подобно струящемуся дыму или лучам света, проникающим сквозь листву лесной чащи. Оставалось только внимание, в котором подобно струящимся искрам возникали и гасли образы, или даже пред-образы деревьев. Они даже не двигались, лишь маняще вспыхивали острыми сияющими мазками и тут же гасли, будто само пространство высвобождало затёкшие рукава вдохов и выдохов.
Не двигался (более и Семён).