Не кул стори.
"Легенда № 17" - очень лживый фильм. Его самопозиционирование, как биографической картины о легендарном спортсмене Валерии Харламове, пропитывает это кино ложью, как вода - губку для мытья посуды. Я не хочу говорить обо всех исторических неточностях и глупых несоответствиях, хотя всё же не могу удержаться и не упомянуть об утренней пробежке, закончившейся лазаньем по проводу между заводскими трубами на огромной высоте. И о цветных пластиковых сидениях на трибунах советского дворца спорта в 1972 году. И о цветных складных пластиковых сидениях на трибунах крытой арены Олимпиады в Саппоро того же года, которых там, судя по всему, нет до сих пор.
По крайней мере, не было в сентябре 2009 года.
Та ложь, о которой я хочу высказаться, "ложь лжей", касается персонажа Анатолия Тарасова. Ещё перед просмотром для меня это было неким камнем преткновения, так как история советского ЦСКА, способного забрать и забиравшего почти любого игрока в хоккее и моём любимом баскетболе, и по этой причине выигрывавшего львиную долю национальных чемпионатов - тема сама по себе довольно болезненная. Одиозная фигура Тарасова, известного своим жёстким, поистине деспотическим стилем руководства командой, только добавляла теме болезненности. Для меня, как для поклонника спорта, это всегда было в определённой степени эстетическим апофеозом всего негативного, что приписывается советскому периоду - презрения к индивидууму, стремления к созданию легенд о подвигах любой ценой, "на костях".
Начиная просмотр фильма, я, в-основном, ждал, как будет представлена и обыграна тема Тарасова. И здесь, как и в отношении всего фильма, я также не хочу говорить о множественных фактических неточностях, за исключением, пожалуй, того, что с 1960 вплоть до отставки в 1972 году Тарасов не был главным тренером сборной, а в бытность свою главным тренером не выиграл Олимпиаду и ни одного из трёх чемпионатов мира. И того, что про главного тренера национальной команды той двенадцатилетки, Аркадия Чернышёва , в фильме не упоминается вообще.
В основном, я хочу сказать о результате, а не об инструментах. С самого начала образ Тарасова не стал сглаживаться - его показали эксцентричным самодуром, не исключено даже, что и в большей степени, чем было на самом деле. Но в свете происходящего потом эта "откровенность", "несглаженность" образа, начала играть совершенно другими красками. Один раз рубанув правду-матку, фильм будто бы во всю мощь лёгких крикнул о своей натуральности и непредвзятости и купил себе индульгенцию на всё дальнейшее. И уже в дальнейшем, помимо грубых фактических неточностей, начал продвигать какую-то уродливо парадоксальную идею - изображать Тарасова чуть ли не борцом с советским режимом. Многолетний тренер ЦСКА, краеугольного спортивного камня насквозь милитаризованной советской цивилизации, оказался возвышенным вольнодумным гением, всю жизнь противостоящим дремучести остального советского хоккея во главе с серыми кардиналами из КГБ... честно, у меня нет слов.
Это... это даже не плохо. В смысле, не так плохо, как что-то, что можно ругать или чему возмущаться. Это очень странное чувство, его сложно описать напрямую. Я попробую объяснить через отвлечённый пример. Есть известный роман Джорджа Оруэлла "1984". Я его не читал, но по разной побочной информации, он всегда представлялся мне некой уникальной антиутопией, где тоталитаризм показан не отвлечённо-притчево, как в "Мы" Замятина, или не сатирически, как в "Бразилии" Гиллиама, а серьёзно. Эдакая насквозь серьёзная, последовательная и скрупулёзная аллегория ужаса того общества, где нет места личной свободе вообще.
Понятное дело, что глупо сравнивать Россию с тамошней Океанией. Тут вообще дело не в какой-то общественной модели, потому что тоталитаризм - это невозможная абстракция. Его не существует. Но эмоции от всего этого - существуют. Когда почти физически ощущаешь, что вот оно.
У меня такое ощущение возникло после прочтения цитаты из "1984":
"Ты понимаешь, что прошлое, начиная со вчерашнего дня, фактически отменено? Если оно где и уцелело, то только в материальных предметах, никак непривязанных к словам, - вроде этой стекляшки. Ведь мы буквально ничего уже не знаем о революции и дореволюционной жизни. Документы все до одного уничтожены или подделаны, все книги исправлены, картины переписаны, статуи, улицы и здания переименованы, все даты изменены. И этот процесс не прерывается ни на один день, ни на минуту. История остановилась. Нет ничего, кроме нескончаемого настоящего, где партия всегда права. Я знаю, конечно, что прошлое подделывают, но ничем не смог бы это доказать - даже когда сам совершил подделку. Как только она совершена, свидетельства исчезают".
Всё это, опять-таки, абстракция, но субъективно - вот оно. Конечная остановка. И примерно такое же ощущение возникает от извращения истории в случае формирования образа Тарасова в "Легенде № 17". Ругательства и возмущения кажутся бессмысленными. Просто "вот оно". Особенно в свете крайне высоких оценок фильму от не самой простой части российской киноаудитории.
По крайней мере, не было в сентябре 2009 года.
Та ложь, о которой я хочу высказаться, "ложь лжей", касается персонажа Анатолия Тарасова. Ещё перед просмотром для меня это было неким камнем преткновения, так как история советского ЦСКА, способного забрать и забиравшего почти любого игрока в хоккее и моём любимом баскетболе, и по этой причине выигрывавшего львиную долю национальных чемпионатов - тема сама по себе довольно болезненная. Одиозная фигура Тарасова, известного своим жёстким, поистине деспотическим стилем руководства командой, только добавляла теме болезненности. Для меня, как для поклонника спорта, это всегда было в определённой степени эстетическим апофеозом всего негативного, что приписывается советскому периоду - презрения к индивидууму, стремления к созданию легенд о подвигах любой ценой, "на костях".
Начиная просмотр фильма, я, в-основном, ждал, как будет представлена и обыграна тема Тарасова. И здесь, как и в отношении всего фильма, я также не хочу говорить о множественных фактических неточностях, за исключением, пожалуй, того, что с 1960 вплоть до отставки в 1972 году Тарасов не был главным тренером сборной, а в бытность свою главным тренером не выиграл Олимпиаду и ни одного из трёх чемпионатов мира. И того, что про главного тренера национальной команды той двенадцатилетки, Аркадия Чернышёва , в фильме не упоминается вообще.
В основном, я хочу сказать о результате, а не об инструментах. С самого начала образ Тарасова не стал сглаживаться - его показали эксцентричным самодуром, не исключено даже, что и в большей степени, чем было на самом деле. Но в свете происходящего потом эта "откровенность", "несглаженность" образа, начала играть совершенно другими красками. Один раз рубанув правду-матку, фильм будто бы во всю мощь лёгких крикнул о своей натуральности и непредвзятости и купил себе индульгенцию на всё дальнейшее. И уже в дальнейшем, помимо грубых фактических неточностей, начал продвигать какую-то уродливо парадоксальную идею - изображать Тарасова чуть ли не борцом с советским режимом. Многолетний тренер ЦСКА, краеугольного спортивного камня насквозь милитаризованной советской цивилизации, оказался возвышенным вольнодумным гением, всю жизнь противостоящим дремучести остального советского хоккея во главе с серыми кардиналами из КГБ... честно, у меня нет слов.
Это... это даже не плохо. В смысле, не так плохо, как что-то, что можно ругать или чему возмущаться. Это очень странное чувство, его сложно описать напрямую. Я попробую объяснить через отвлечённый пример. Есть известный роман Джорджа Оруэлла "1984". Я его не читал, но по разной побочной информации, он всегда представлялся мне некой уникальной антиутопией, где тоталитаризм показан не отвлечённо-притчево, как в "Мы" Замятина, или не сатирически, как в "Бразилии" Гиллиама, а серьёзно. Эдакая насквозь серьёзная, последовательная и скрупулёзная аллегория ужаса того общества, где нет места личной свободе вообще.
Понятное дело, что глупо сравнивать Россию с тамошней Океанией. Тут вообще дело не в какой-то общественной модели, потому что тоталитаризм - это невозможная абстракция. Его не существует. Но эмоции от всего этого - существуют. Когда почти физически ощущаешь, что вот оно.
У меня такое ощущение возникло после прочтения цитаты из "1984":
"Ты понимаешь, что прошлое, начиная со вчерашнего дня, фактически отменено? Если оно где и уцелело, то только в материальных предметах, никак непривязанных к словам, - вроде этой стекляшки. Ведь мы буквально ничего уже не знаем о революции и дореволюционной жизни. Документы все до одного уничтожены или подделаны, все книги исправлены, картины переписаны, статуи, улицы и здания переименованы, все даты изменены. И этот процесс не прерывается ни на один день, ни на минуту. История остановилась. Нет ничего, кроме нескончаемого настоящего, где партия всегда права. Я знаю, конечно, что прошлое подделывают, но ничем не смог бы это доказать - даже когда сам совершил подделку. Как только она совершена, свидетельства исчезают".
Всё это, опять-таки, абстракция, но субъективно - вот оно. Конечная остановка. И примерно такое же ощущение возникает от извращения истории в случае формирования образа Тарасова в "Легенде № 17". Ругательства и возмущения кажутся бессмысленными. Просто "вот оно". Особенно в свете крайне высоких оценок фильму от не самой простой части российской киноаудитории.