(no subject)
«Last Christmas» морозным вечером, под аккомпанемент фонарей, которые от снежинок, попадающих в глаза, расплываются звездами - и новогоднее настроение, здравствуй! Пусть с праздниками у меня не складывается, но Новый год - навеки любимый, самый цепкий кусочек ребенка во мне.
Елки - не убранные еще, зеленые иголки топорщатся, словно выбившиеся из прически пряди, но в витринах - забавные белые кульки вместо снега, и яркие шары, и копеечная мишура сверкает на миллион, подсвеченная гирляндами. Новогодние колокольчики звенят в голове и тепло разливается внутри - доброе, заботливое, как бабушкина кофта. Я чувствую, что глаза мои сверкают, с лица не сходит улыбка - и настроение, последние месяцы валявшееся где-то под ногами, взмывает ввысь. Хочется петь, что-нибудь дурацкое, тарампампам, и улыбаться собакам и прохожим, и тискать Мота, и прыгать на М, задаривая его глупыми прозвищами.
Мороз свалился внезапно, но очень вовремя - как дополнительный штрих. Испуганные, искусанные холодом, забежали с Мотом погреться в «Детский мир». А там со всех сторон смотрят ангелочки и зайчики, стеклянные домики, раскрашенные кисточкой, вручную - с серебряными потеками, чуть кривоватыми линиями и свет будто бы горит… И толстый дед мороз из папье-маше, точь-в-точь такой, как в детстве, откуда только взяли. Я застыла на месте, не в силах идти. Игрушки просились в руки, и я вспомнила, как в детстве доставали с антресолей большую коробку, где, переложенные тоненькой папиросной бумагой (хоть дедушка умер, и не крутили папирос) хранились драгоценные хрупкие фигурки. В коробочке поменьше прятали фантики от шоколадных конфет, которые набивали ватой, чтоб держали форму, и тоже вешали на елку. В маме просыпался художник, она находила какой-нибудь игрушке место и тут же отходила подальше, чтобы оценить композицию. Меня к этому искусству не допускали, да и получалось, что и говорить, кривовато и скучно.
А после, счистив с полозьев летнюю ржавчину, мы спускали с бабушкой санки и тащились (вернее, бабушка тащила, а я как раз наслаждалась) через полгорода к Ибраихе, у которой в ожидании гостей непременно томилось на плите что-то медленное и сложное, и никогда я не ела таких замысловатых соусов и удивительных толстых блинов (которые пекли не на сковороде, а в духовке), как у нее. Старушки садились чаевничать
к запотевшему окну, а я, разомлевшая от сытного угощения, забиралась в швейный уголок и перебирала иголки с жемчужными головками, лоскутки, вырванные откуда-то молнии, разноцветные катушки - тысячи цветов - и время от времени поглядывала на стол, где капал в блюдце самовар, и грызла подаренный Ибраихой кусок цветного молочного сахара….
Игрушек выбрала немного, и так у елки украшений больше, чем у любой модницы, но чек получился круглый, с большими нулями. Дед Мороза не задобришь, давно пора не ждать, что новый год принесет что-то важное, а сбывать желания самой, но я все равно жду и жду нового года, затаив дыхание, с восторгом, а за желание чуда никого нельзя ругать.
Елки - не убранные еще, зеленые иголки топорщатся, словно выбившиеся из прически пряди, но в витринах - забавные белые кульки вместо снега, и яркие шары, и копеечная мишура сверкает на миллион, подсвеченная гирляндами. Новогодние колокольчики звенят в голове и тепло разливается внутри - доброе, заботливое, как бабушкина кофта. Я чувствую, что глаза мои сверкают, с лица не сходит улыбка - и настроение, последние месяцы валявшееся где-то под ногами, взмывает ввысь. Хочется петь, что-нибудь дурацкое, тарампампам, и улыбаться собакам и прохожим, и тискать Мота, и прыгать на М, задаривая его глупыми прозвищами.
Мороз свалился внезапно, но очень вовремя - как дополнительный штрих. Испуганные, искусанные холодом, забежали с Мотом погреться в «Детский мир». А там со всех сторон смотрят ангелочки и зайчики, стеклянные домики, раскрашенные кисточкой, вручную - с серебряными потеками, чуть кривоватыми линиями и свет будто бы горит… И толстый дед мороз из папье-маше, точь-в-точь такой, как в детстве, откуда только взяли. Я застыла на месте, не в силах идти. Игрушки просились в руки, и я вспомнила, как в детстве доставали с антресолей большую коробку, где, переложенные тоненькой папиросной бумагой (хоть дедушка умер, и не крутили папирос) хранились драгоценные хрупкие фигурки. В коробочке поменьше прятали фантики от шоколадных конфет, которые набивали ватой, чтоб держали форму, и тоже вешали на елку. В маме просыпался художник, она находила какой-нибудь игрушке место и тут же отходила подальше, чтобы оценить композицию. Меня к этому искусству не допускали, да и получалось, что и говорить, кривовато и скучно.
А после, счистив с полозьев летнюю ржавчину, мы спускали с бабушкой санки и тащились (вернее, бабушка тащила, а я как раз наслаждалась) через полгорода к Ибраихе, у которой в ожидании гостей непременно томилось на плите что-то медленное и сложное, и никогда я не ела таких замысловатых соусов и удивительных толстых блинов (которые пекли не на сковороде, а в духовке), как у нее. Старушки садились чаевничать
к запотевшему окну, а я, разомлевшая от сытного угощения, забиралась в швейный уголок и перебирала иголки с жемчужными головками, лоскутки, вырванные откуда-то молнии, разноцветные катушки - тысячи цветов - и время от времени поглядывала на стол, где капал в блюдце самовар, и грызла подаренный Ибраихой кусок цветного молочного сахара….
Игрушек выбрала немного, и так у елки украшений больше, чем у любой модницы, но чек получился круглый, с большими нулями. Дед Мороза не задобришь, давно пора не ждать, что новый год принесет что-то важное, а сбывать желания самой, но я все равно жду и жду нового года, затаив дыхание, с восторгом, а за желание чуда никого нельзя ругать.