Некоторое дополнение к предыдущему
После последнего поста мне сразу двумя знакомыми было сказано, что я напрасно сетую по поводу недоступности архивов 1918-1922, поскольку ничего там особо-то и нет, т.к. «тогда расстреливали без списков». И это довольно распространенное мнение. Достаточно сказать, что то же самое мне ответил А.Н.Яковлев (как-то раз в 90-х довелось с ним общаться в узком кругу и, поскольку он тогда еще официально возглавлял какую-то комиссию по реабилитации, я надеялся получить через него доступ к соотв. материалам). Но это на самом деле далеко (полагаю, что не менее, чем на 90%) не так. Все-таки многое из известного говорит об обратном.
Да, конечно, в каких-то случаях на ранних стадиях террора «имен не спрашивали», как в начале 1918 в Крыму или при первом вторжении большевиков во главе с Муравьевым в Киев в январе 1918: тогда это были малоорганизованные банды, даже пресловутого «особого отдела» при себе еще не имевшие. Несколько дней в гостиницах, по квартирам или просто на улицах хватали людей, похожих на офицеров, и тут же приканчивали или тащили в парк перед Мариинским дворцом, где расстреливали партиями (всего погибло от 3 до 5 тыс.) опять же без установления личности. Или вот местные краеведы утверждают, что после подавления Ярославского восстания первых схваченных 300-400 чел. тоже расстреляли без опознания. Но даже от этого времени дошли отдельные списки, особенно если сначала держали в тюрьме (а там оставалась еще старая администрация, и учет привычно вела).
Но уж с середины 1918, когда дело приняло более организованный характер под эгидой ЧК, ничего подобного уже не могло иметь места, даже когда хватали совершенно случайных людей. Вот в конце августа-начале сентября по ряду известных свидетельств очевидцев потопленные на баржах в Кронштадте и расстрелянные в Петрограде брались либо по наличию электрического освещения в квартирах, либо у дворников выяснили, в каких квартирах живут офицеры. Однако списки арестованных составлялись. Просто первый, самый большой список «расстрелянных заложников» опубликовать не успели (хотя несколько десятков наиболее известных имен из него известны), а при публикации второго, так и было сказано, что это «второй» список. Ну и вообще секрета из этого тогда не делали, наоборот сообщения о расстрелах охотно публиковали, часто в целях экономии места называя поименно только часть расстрелянных.
Ну а в дальнейшем, по крайней мере с 1920, документирование происходило по известной и в дальнейшем процедуре: коменданту местного «органа» предлагалось расстрелять поименованных в списке лиц, о чем доложить с приложением актов и фотокарточек (если по неимению оборудования последние сделать не удавалось, это отмечалось). Но самое главное, что хранение информации о расстрелянных не было простой формальностью, а имело важное практическое значение.
С конца 20-х, с разворачиванием кампании против «бывших» работа по систематизации такой информации велась особенно активно. Напр., как известно по оказавшимся вне РФ материалам Крымского ГПУ, на места рассылались такие вот предписания: «В дополнение к №2844 6-сс от 25.IV-29 г. препровождаем список расстрелянных Чрезв.Тройкой ОО Черназморей. В соответствии с данными ранее указаниями попытайтесь установить их родственников и примите меры к обслуживанию последних» (далее прилагался список расстрелянных в 1920-1921 гг.). Вот ради этого самого «обслуживания» (оцените термин) соввласть самым тщательным образом списки своих жертв хранила и вела по ним работу чуть не до конца своего существования (во всяком случае, свидетельствую, что в начале 70-х сам я, нисколько в свои 16 лет не подозревая о том, что могу иметь какое-то отношение к событиям полувековой давности, оказался «обслужен»).
Так что не только сами «списочки», но и какая-то составленная по ним общая база данных прекрасно себе сохранились, хотя это факт и принято отрицать. Помню, покойный В.Лобыцын, занимаясь биографией одного инженер-механика флота (утопленного в Кронштадте) попросил своего хорошего знакомого в архиве ФСБ дать подтверждение даты его смерти. Тот дал, но когда В.Л. спросил, «а нельзя ли весь списочек посмотреть», глумливо улыбнулся и сказал, что «никаких списков не существует».
Да, конечно, в каких-то случаях на ранних стадиях террора «имен не спрашивали», как в начале 1918 в Крыму или при первом вторжении большевиков во главе с Муравьевым в Киев в январе 1918: тогда это были малоорганизованные банды, даже пресловутого «особого отдела» при себе еще не имевшие. Несколько дней в гостиницах, по квартирам или просто на улицах хватали людей, похожих на офицеров, и тут же приканчивали или тащили в парк перед Мариинским дворцом, где расстреливали партиями (всего погибло от 3 до 5 тыс.) опять же без установления личности. Или вот местные краеведы утверждают, что после подавления Ярославского восстания первых схваченных 300-400 чел. тоже расстреляли без опознания. Но даже от этого времени дошли отдельные списки, особенно если сначала держали в тюрьме (а там оставалась еще старая администрация, и учет привычно вела).
Но уж с середины 1918, когда дело приняло более организованный характер под эгидой ЧК, ничего подобного уже не могло иметь места, даже когда хватали совершенно случайных людей. Вот в конце августа-начале сентября по ряду известных свидетельств очевидцев потопленные на баржах в Кронштадте и расстрелянные в Петрограде брались либо по наличию электрического освещения в квартирах, либо у дворников выяснили, в каких квартирах живут офицеры. Однако списки арестованных составлялись. Просто первый, самый большой список «расстрелянных заложников» опубликовать не успели (хотя несколько десятков наиболее известных имен из него известны), а при публикации второго, так и было сказано, что это «второй» список. Ну и вообще секрета из этого тогда не делали, наоборот сообщения о расстрелах охотно публиковали, часто в целях экономии места называя поименно только часть расстрелянных.
Ну а в дальнейшем, по крайней мере с 1920, документирование происходило по известной и в дальнейшем процедуре: коменданту местного «органа» предлагалось расстрелять поименованных в списке лиц, о чем доложить с приложением актов и фотокарточек (если по неимению оборудования последние сделать не удавалось, это отмечалось). Но самое главное, что хранение информации о расстрелянных не было простой формальностью, а имело важное практическое значение.
С конца 20-х, с разворачиванием кампании против «бывших» работа по систематизации такой информации велась особенно активно. Напр., как известно по оказавшимся вне РФ материалам Крымского ГПУ, на места рассылались такие вот предписания: «В дополнение к №2844 6-сс от 25.IV-29 г. препровождаем список расстрелянных Чрезв.Тройкой ОО Черназморей. В соответствии с данными ранее указаниями попытайтесь установить их родственников и примите меры к обслуживанию последних» (далее прилагался список расстрелянных в 1920-1921 гг.). Вот ради этого самого «обслуживания» (оцените термин) соввласть самым тщательным образом списки своих жертв хранила и вела по ним работу чуть не до конца своего существования (во всяком случае, свидетельствую, что в начале 70-х сам я, нисколько в свои 16 лет не подозревая о том, что могу иметь какое-то отношение к событиям полувековой давности, оказался «обслужен»).
Так что не только сами «списочки», но и какая-то составленная по ним общая база данных прекрасно себе сохранились, хотя это факт и принято отрицать. Помню, покойный В.Лобыцын, занимаясь биографией одного инженер-механика флота (утопленного в Кронштадте) попросил своего хорошего знакомого в архиве ФСБ дать подтверждение даты его смерти. Тот дал, но когда В.Л. спросил, «а нельзя ли весь списочек посмотреть», глумливо улыбнулся и сказал, что «никаких списков не существует».