Домик для карманных человечков
Как-то я принимала участие в проекте арт-журнала "Брик-а-брак" "Дома забытого города". В каждом номере этого журнала задается тема, художники рисуют на эту тему картинки, писатели сочиняют истории на эти картинки, или наоборот (первенство художников или писателей чередуется). Картинки можно было выбирать. Этот прекрасный многоцветный дом художницы Елены Вильчуковой меня вдохновил на вот такую историю:
ПАРАД-АЛЛЕ
Алле!.. Гоп! Алле! Гоп! Чудесно, собачка.
Придем домой, я тебе морковки дам.
А, ты морковку не кушаешь?
«Белый Пудель» (Александр Куприн)
Порфирий Афанасьевич, неуверенно озираясь, толкнул рукой железную калитку. Калитка крякнула, недовольно облупилась пузырями зеленой краски, но открылась. Порфирий Афанасьевич осторожно шагнул в образовавшийся проем. И перед ним тут же развернулась целая панорама: покосившиеся портики и колонны торчали по бокам обветшалого, но, как видно, все еще неунывающего особнячка (подбоченившись, особнячок покряхтывал и покачивался из стороны в сторону), а вокруг шастали туда-сюда голуби, пышно расцветали кусты сирени, чихал водопроводный кран, развешанные на веревках штаны и рубашки пританцовывали боссанову, то и дело открывались и закрывались окошки, неприлично подмигивая Порфирию Афанасьевичу.
- Фимочка, откуда только у вас такие большие уши?! Это же не уши - это крылья какие-то, это воздушные змеи, говорю вам, Фимочка! - из крайнего слева окна второго этажа раздавались стоны виолончели и сочный женский голос.
- Карла Францевна, почем вы брали редьку у Рафимовичей? По пять? Да как же им не стыдно! - это уже возмущалось третье справа окно.
На том же этаже щебетал балкончик:
- Представляешь, Шура? А я ему говорю: «Табурет». А он мне, мол, и не говорите... Я ему - та-бу-рет! А он мне - «даже не говорите». Это он мне, представляешь? Вздор!
- Фимочка, ах, ну я просто восхищаюсь! При таких-то ушах!
- Шура, но это еще не все! Я ему тогда говорю: та-бу-рет! А он мне… нет, ну вздор!
- Карла Францевна, я бы на вашем месте взял бы эту редьку и Рафимовичам… вернул!
Тут окно на первом этаже хрустнуло, и во двор вывалился бесформенный сверток вместе с рамой и осколками стекла. За ним тут же выскочила рыжая собака и радостно облаяла сначала сверток, затем Порфирия Афанасьевича и, покружив по двору, так же радостно улизнула в проем калитки. Сверток остался лежать без движения. Порфирий Афанасьевич тихонько приблизился к нему и тронул носком ботинка.
- Галя, где ты была всю мою жизнь, я тебя спрашиваю?! - вдруг взорвался басом сверток.
Окошки тут же подхватили:
- Галя, купите у Карлы Францевны редьку, отомстим Рафимовичам!
- Шура, тут все орут, совсем не могу разговаривать! Ну, слушай…
- П-простите, какая Галя? - пробормотал Порфирий Афанасьевич и попятился назад. - Эээ… подскажите, будьте добры, где квартира номер пять? У меня тут ордерок…
Виолончель взвизгнула и захохотала женским гортанным смехом. «Что за черт?» - мелькнуло в голове у Порфирия Афанасьевича.
Сверток начал медленно раскрываться, словно бутон на рассвете: слой за слоем спадало разноцветное тряпье, показалась нога в носке и домашнем тапке, затем еще одна, такая же, затем, вдруг, вылетел воробей и с одуревшим видом уселся на ветку сирени... Наконец, растрепанная и небритая голова высунулась из пестрого вороха и уставилась на Порфирия Афанасьевича.
Порфирий Афанасьевич сглотнул и принялся пятиться за угол.
- Ты куда, Галя? - пробасила голова.
- Это вы мне? Какая я вам Галя?! - возмутился Порфирий Афанасьевич.
- Ох, Галя... такая... кхе-кхе... всю душу вынула, подлая! - голова закатила глаза в неизбывной муке.
Порфирий Афанасьевич насторожился, но все же повторил свой вопрос:
- Кхм, прошу меня простить великодушно, я, конечно, вам сочувствую в ваших душевных терзаниях, но не подскажите, где квартира номер пять?
Голова только тупо смотрела на Порфирия Афанасьевича.
- Гражданин, вы меня слышите?.. А, черт с вами! - сказал Порфирий Афанасьевич, вытащил из кармана подгоревший пирожок, который оказался шляпой, и приладил его на макушке.
Гражданин с небритой головой, молча, поднялся и стал поправлять свои разноцветные лепестки - тут оказалось, что это какое-то цирковое одеяние - гибрид клоунского или арлекинского трико и балетной пачки.
- Да, слышу... - мрачно ответил он. - Ты не Галя.
Порфирий Афанасьевич кивнул:
- Определенно.
- Чего ж ты мне голову морочишь?!
- И не собирался, что вы!
- Тогда, пойдем, - гражданин-арлекин махнул призывно рукой и полез обратно в разбитое окно.
- Эээ... простите, но...
- Пойдем, говорю! - повелительный бас звучал угрожающе убедительно.
Порфирий Афанасьевич, тяжело вздыхая, полез следом. Виолончель и женский смех достигли в этот момент своего апогея.
Полумрак в комнате несколько скрадывал ужасающий беспорядок - разбросанные цирковые костюмы, чашки с недопитым кофе и пустые винные бутылки, на потертом кресле - астролябия, две керамических свинки, лассо, старые фотографии. На стенах - афиши и большой портрет очень красивой рыжей женщины с белым пером в прическе.
- Галя? - понимающе кивнул в сторону портрета Порфирий Афанасьевич.
- Угу... - простонал арлекин, вытащил из-под кровати початую бутылку и разлил в стаканы темно-желтую жидкость.
- Да-а-а уж, - протянул Порфирий Афанасьевич и причмокнул, что уж говорить - коньяк был очень хорош.
Так они сидели, пили и молчали. А время стекало по граням стаканов - вязкое, мутное - и терялось в неспешном движении старых стен, змеящихся трещинах штукатурки, рассохшихся оконных рамах. Голоса все звучали, издалека, потусторонне, и не унималась виолончель, хохоча из окна второго этажа, крайнего слева.
ПАРАД-АЛЛЕ
Алле!.. Гоп! Алле! Гоп! Чудесно, собачка.
Придем домой, я тебе морковки дам.
А, ты морковку не кушаешь?
«Белый Пудель» (Александр Куприн)
Порфирий Афанасьевич, неуверенно озираясь, толкнул рукой железную калитку. Калитка крякнула, недовольно облупилась пузырями зеленой краски, но открылась. Порфирий Афанасьевич осторожно шагнул в образовавшийся проем. И перед ним тут же развернулась целая панорама: покосившиеся портики и колонны торчали по бокам обветшалого, но, как видно, все еще неунывающего особнячка (подбоченившись, особнячок покряхтывал и покачивался из стороны в сторону), а вокруг шастали туда-сюда голуби, пышно расцветали кусты сирени, чихал водопроводный кран, развешанные на веревках штаны и рубашки пританцовывали боссанову, то и дело открывались и закрывались окошки, неприлично подмигивая Порфирию Афанасьевичу.
- Фимочка, откуда только у вас такие большие уши?! Это же не уши - это крылья какие-то, это воздушные змеи, говорю вам, Фимочка! - из крайнего слева окна второго этажа раздавались стоны виолончели и сочный женский голос.
- Карла Францевна, почем вы брали редьку у Рафимовичей? По пять? Да как же им не стыдно! - это уже возмущалось третье справа окно.
На том же этаже щебетал балкончик:
- Представляешь, Шура? А я ему говорю: «Табурет». А он мне, мол, и не говорите... Я ему - та-бу-рет! А он мне - «даже не говорите». Это он мне, представляешь? Вздор!
- Фимочка, ах, ну я просто восхищаюсь! При таких-то ушах!
- Шура, но это еще не все! Я ему тогда говорю: та-бу-рет! А он мне… нет, ну вздор!
- Карла Францевна, я бы на вашем месте взял бы эту редьку и Рафимовичам… вернул!
Тут окно на первом этаже хрустнуло, и во двор вывалился бесформенный сверток вместе с рамой и осколками стекла. За ним тут же выскочила рыжая собака и радостно облаяла сначала сверток, затем Порфирия Афанасьевича и, покружив по двору, так же радостно улизнула в проем калитки. Сверток остался лежать без движения. Порфирий Афанасьевич тихонько приблизился к нему и тронул носком ботинка.
- Галя, где ты была всю мою жизнь, я тебя спрашиваю?! - вдруг взорвался басом сверток.
Окошки тут же подхватили:
- Галя, купите у Карлы Францевны редьку, отомстим Рафимовичам!
- Шура, тут все орут, совсем не могу разговаривать! Ну, слушай…
- П-простите, какая Галя? - пробормотал Порфирий Афанасьевич и попятился назад. - Эээ… подскажите, будьте добры, где квартира номер пять? У меня тут ордерок…
Виолончель взвизгнула и захохотала женским гортанным смехом. «Что за черт?» - мелькнуло в голове у Порфирия Афанасьевича.
Сверток начал медленно раскрываться, словно бутон на рассвете: слой за слоем спадало разноцветное тряпье, показалась нога в носке и домашнем тапке, затем еще одна, такая же, затем, вдруг, вылетел воробей и с одуревшим видом уселся на ветку сирени... Наконец, растрепанная и небритая голова высунулась из пестрого вороха и уставилась на Порфирия Афанасьевича.
Порфирий Афанасьевич сглотнул и принялся пятиться за угол.
- Ты куда, Галя? - пробасила голова.
- Это вы мне? Какая я вам Галя?! - возмутился Порфирий Афанасьевич.
- Ох, Галя... такая... кхе-кхе... всю душу вынула, подлая! - голова закатила глаза в неизбывной муке.
Порфирий Афанасьевич насторожился, но все же повторил свой вопрос:
- Кхм, прошу меня простить великодушно, я, конечно, вам сочувствую в ваших душевных терзаниях, но не подскажите, где квартира номер пять?
Голова только тупо смотрела на Порфирия Афанасьевича.
- Гражданин, вы меня слышите?.. А, черт с вами! - сказал Порфирий Афанасьевич, вытащил из кармана подгоревший пирожок, который оказался шляпой, и приладил его на макушке.
Гражданин с небритой головой, молча, поднялся и стал поправлять свои разноцветные лепестки - тут оказалось, что это какое-то цирковое одеяние - гибрид клоунского или арлекинского трико и балетной пачки.
- Да, слышу... - мрачно ответил он. - Ты не Галя.
Порфирий Афанасьевич кивнул:
- Определенно.
- Чего ж ты мне голову морочишь?!
- И не собирался, что вы!
- Тогда, пойдем, - гражданин-арлекин махнул призывно рукой и полез обратно в разбитое окно.
- Эээ... простите, но...
- Пойдем, говорю! - повелительный бас звучал угрожающе убедительно.
Порфирий Афанасьевич, тяжело вздыхая, полез следом. Виолончель и женский смех достигли в этот момент своего апогея.
Полумрак в комнате несколько скрадывал ужасающий беспорядок - разбросанные цирковые костюмы, чашки с недопитым кофе и пустые винные бутылки, на потертом кресле - астролябия, две керамических свинки, лассо, старые фотографии. На стенах - афиши и большой портрет очень красивой рыжей женщины с белым пером в прическе.
- Галя? - понимающе кивнул в сторону портрета Порфирий Афанасьевич.
- Угу... - простонал арлекин, вытащил из-под кровати початую бутылку и разлил в стаканы темно-желтую жидкость.
- Да-а-а уж, - протянул Порфирий Афанасьевич и причмокнул, что уж говорить - коньяк был очень хорош.
Так они сидели, пили и молчали. А время стекало по граням стаканов - вязкое, мутное - и терялось в неспешном движении старых стен, змеящихся трещинах штукатурки, рассохшихся оконных рамах. Голоса все звучали, издалека, потусторонне, и не унималась виолончель, хохоча из окна второго этажа, крайнего слева.