Григ - воспоминания о детстве
Ну вот.., раз уж мы вспомнили Грига, то захотелось выложить еще и немножечко из его воспоминаний.. Несколько фрагментов о детстве из автобиографической повести «Мой первый успех», написанной совсем незадолго до смерти..
"Когда меня спрашивали, кем я xoчy стать, я неизменно отвечал: священником. Духовного пастыря в черном облачении моя фантазия наделяла самыми привлекательными чертами, какие я только мог себе представить. Получить возможность проповедовать перед внимающей тебе массой народа - в этом мне виделось нечто великое. Проповедник, пророк - это дело было по мне.
И сколько я декламировал кстати и некстати моим бедным родителям, брату и сестрам! Я знал наизусть все стихи из школьной хрестоматии. Каждый день после обеда, когда отцу хотелось вздремнуть в кресле, я не давал ему покоя и, опершись на спинку стула, словно на церковную кафедру, начинал речь, невзирая ни на что. При этом я не спускал глаз с отца, который прикидывался, будто дремлет. Но время от времени он не мог удержаться от улыбки. Тогда я бывал счастлив. То было признание. И как я мучил отца тем, что хотел все продолжать и продолжать: "О, еще один кусочек!"- "Нет, довольно с тебя". - "Ну один-единственный!" Да, это детское честолюбие!"
"С той поры, как мне минуло десять лет, родители проводили летние месяцы в прекрасном загородном доме "Ландос" в нескольких милях от Бергена. Каждое утро мы со старшим братом должны были тащиться в школу под знаменитым бергенским ливнем. Но именно этот ливень я использовал для одной - как мне тогда казалось - весьма хитроумной проделки.
В нашей школе существовало правило: опоздавшего ученика не пускали в класс, а в наказание оставляли за дверью до конца урока. И вот, когда в дождливую погоду случалось, а это случалось довольно часто, что я отправлялся в школу, не выучив урока, я не только шел помедленней, чтобы опоздать, но еще вдобавок останавливался на улице под какой-нибудь водосточной трубой и стоял там, пока не промокал до нитки. Когда я наконец появлялся в классном помещении, с моей одежды стекали на пол такие ручьи, что учитель ради меня и в интересах других учеников немедля отправлял меня домой переодеться, а по причине долгой дороги это было равносильно полному освобождению от дневных занятий.
Уже то, что я частенько повторял этот эксперимент, было само по себе довольно рискованно, но, когда я зашел так далеко, что однажды пришел промокший, когда дождя почти не было, у учителя возникло подозрение, и за мной установили слежку.
В один прекрасный день меня застигли на месте преступления, я был арестован и имел близкое знакомство с "ударными инструментами"".
"В тексте встретилось слово "Реквием", и учитель спросил, кто из учеников может назвать знаменитого композитора, написавшего церковное произведение с таким названием. Никто не отвечал, пока я не отважился произнести совсем тихо: "Моцарт". Весь класс вытаращился на меня как на какое-то неведомое, диковинное существо.
Я ощутил успех. Но сразу же появилось предчувствие, что он таил в себе что-то недоброе. И слишком скоро мне пришлось убедиться в правоте этого предчувствия. Классу - как это часто бывает - не понравилось, что в его недрах завелось такое существо, и с этого дня при каждом удобном случае ученики преследовали меня бранным словом: "Смотрите, идёт Мосак!" "Мосак! Мосак!" - неслось мне вслед, когда я сворачивал в переулок, спасаясь от своих преследователей.
Я видел в этой обиде проявление несправедливости, а в себе самом - мученика. Еще немного - и я просто-напросто возненавидел бы своих товарищей по классу. Во всяком случае, я замкнулся в себе и держался особняком почти ото всех них".
"Когда меня спрашивали, кем я xoчy стать, я неизменно отвечал: священником. Духовного пастыря в черном облачении моя фантазия наделяла самыми привлекательными чертами, какие я только мог себе представить. Получить возможность проповедовать перед внимающей тебе массой народа - в этом мне виделось нечто великое. Проповедник, пророк - это дело было по мне.
И сколько я декламировал кстати и некстати моим бедным родителям, брату и сестрам! Я знал наизусть все стихи из школьной хрестоматии. Каждый день после обеда, когда отцу хотелось вздремнуть в кресле, я не давал ему покоя и, опершись на спинку стула, словно на церковную кафедру, начинал речь, невзирая ни на что. При этом я не спускал глаз с отца, который прикидывался, будто дремлет. Но время от времени он не мог удержаться от улыбки. Тогда я бывал счастлив. То было признание. И как я мучил отца тем, что хотел все продолжать и продолжать: "О, еще один кусочек!"- "Нет, довольно с тебя". - "Ну один-единственный!" Да, это детское честолюбие!"
"С той поры, как мне минуло десять лет, родители проводили летние месяцы в прекрасном загородном доме "Ландос" в нескольких милях от Бергена. Каждое утро мы со старшим братом должны были тащиться в школу под знаменитым бергенским ливнем. Но именно этот ливень я использовал для одной - как мне тогда казалось - весьма хитроумной проделки.
В нашей школе существовало правило: опоздавшего ученика не пускали в класс, а в наказание оставляли за дверью до конца урока. И вот, когда в дождливую погоду случалось, а это случалось довольно часто, что я отправлялся в школу, не выучив урока, я не только шел помедленней, чтобы опоздать, но еще вдобавок останавливался на улице под какой-нибудь водосточной трубой и стоял там, пока не промокал до нитки. Когда я наконец появлялся в классном помещении, с моей одежды стекали на пол такие ручьи, что учитель ради меня и в интересах других учеников немедля отправлял меня домой переодеться, а по причине долгой дороги это было равносильно полному освобождению от дневных занятий.
Уже то, что я частенько повторял этот эксперимент, было само по себе довольно рискованно, но, когда я зашел так далеко, что однажды пришел промокший, когда дождя почти не было, у учителя возникло подозрение, и за мной установили слежку.
В один прекрасный день меня застигли на месте преступления, я был арестован и имел близкое знакомство с "ударными инструментами"".
"В тексте встретилось слово "Реквием", и учитель спросил, кто из учеников может назвать знаменитого композитора, написавшего церковное произведение с таким названием. Никто не отвечал, пока я не отважился произнести совсем тихо: "Моцарт". Весь класс вытаращился на меня как на какое-то неведомое, диковинное существо.
Я ощутил успех. Но сразу же появилось предчувствие, что он таил в себе что-то недоброе. И слишком скоро мне пришлось убедиться в правоте этого предчувствия. Классу - как это часто бывает - не понравилось, что в его недрах завелось такое существо, и с этого дня при каждом удобном случае ученики преследовали меня бранным словом: "Смотрите, идёт Мосак!" "Мосак! Мосак!" - неслось мне вслед, когда я сворачивал в переулок, спасаясь от своих преследователей.
Я видел в этой обиде проявление несправедливости, а в себе самом - мученика. Еще немного - и я просто-напросто возненавидел бы своих товарищей по классу. Во всяком случае, я замкнулся в себе и держался особняком почти ото всех них".