НЕСЛИ НЕ ХОРОНИТЬ _ НЕСЛИ КОРОНОВАТЬ
Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ
НЕСЛИ НЕ ХОРОНИТЬ _ НЕСЛИ КОРОНОВАТЬ
Сквозь имя Пастернак проступают тернии. Похороны его стали первой демонстрацией народного протеста, предтечей всесоюзных похорон Шукшина, Высоцкого, Сахарова, Холодова... Сегодняшний читатель и представить не может, как это - запретить пойти на похороны поэта, пусть даже «отщепенца» и недавно исключенного из Союза писателей. Власть же считала это главным политическим преступлением года.
Для меня это было личное безысходное горе, я был около Пастернака в течение многих лет, он был мое «все». Я уже много писал об этом и не взялся бы за перо, если бы не настойчивость редакции.
Итак, 1 июня I960 года. Ровно сорок лет назад. Полдень. Меня взялся подвезти до Переделкина Александр Петрович Межиров, поэт Божьей милостью, синеглазый супермен, бильярдный король, увесивший стены своей берлоги фотографиями боксеров. Его мы называли Саша. Мы знали, что он носит на лацкане чужой значок «Мастер спорта», но гуманно делали вид, что верим его наивным фантазиям. Мама моя не переносила его за разносную статью против меня в «Комсомолке», из-за которой он, по его словам, получил переиздание своей книги. Что тоже, вероятно, было его фантазией. Увы, это балансирование на грани реальности привело его к темной истории, когда он уехал, оставив на снегу сбитого им насмерть актера…
Третьей в «Москвиче» была Майя Луговская, с которой я познакомился, когда отвозил по просьбе Пастернака экземпляр «Доктора Живаго» от Андроникова к Луговскому. Видя мое состояние, они относились ко мне как к больному.
Внезапно у «Голубого Дуная», шалмана, где некогда Пастернак распивал с работягами, «Москвич» резко затормозил.
Саша вышел из машины: «Они номера записывают. Дальше вы идите один. Мы вас подождем». В его небесно-синих глазах стоял страх: «Я боюсь. Я же член партии...» Это он. боевой офицер, прошедший фронт, не боявшийся Синявинских болот, автор сильных энергетических стихов «Коммунисты, вперед!» и «Тишайший снегопад»,- он испугался?! Что Система делает с человеком! Его губы дрожали. Он бормотал что-то, уже, видно, обращаясь к Майе: «Я не могу... Когда Васька Смирнов и этот... ну как его... вылечившийся сифилитик, дыша перегаром, хрипят с трибуны тебе вопросы...» Вероятно, это были воспоминания о временах борьбы с космополитами.
Я побежал к пастернаковской даче.
Огромная неписательская толпа напирала на низкий штакетник изгороди. Играл Рихтер, лотом Юдина. Я прошел в дом. Столовая, в которой стоял гроб, была пуста. Помню, подошла Е. Тагер, что-то сказала. Позднее Давид Самойлов рассказывал со слов Грибанова, что «Андрюша Вознесенский сидел на крыльце и плакал». Может быть.
В песне Галича есть слова о палачах из Союза писателей, исключивших Пастернака из Союза: «Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку». Увы, на общем собрании все единогласно проголосовали за его исключение (при одной воздержавшейся). Проще взять справочник Союза писателей тех лет - позор на всех Один поэт, мой приятель, оправдывался: «Я не голосовал, я удалился в туалет». Это повторяли и другие. Я представляю туалет тех дней - бесконечный, как ленинское бревно. И нельзя сваливать все на тупость тоталитаризма. Окололитературное болото, средняя арифметическая серость были совершенно искренни. клеймя Пастернака. Они мстили гению. Мы не понимаем поступков гения и примеряем их на свой шкурный аршин.
Нельзя же все сваливать на Хрущева, который, естественно, не понимал поэта и взбесился, у него была масса государственных задач в голове - например, как свалить Жукова или как успешнее провести испытания атомной бомбы на Урале. На своих крестьянах!
«Ишь какой Пастернак нашелся!» - кричал он мне несколько лет спустя. Премьер помнил Пастернака.
Вспомним и мы не только выродков, но и тех, кто пришел поклониться поэту. Поименно: В. Асмус, В. Боков, А. Гладков, Б. Грибанов, Ю. Даниэль, Вяч. Вс. Иванов, Т. Иванова, В. Каверин, В. Корнилов, Н. Коржавин, Й. Нонешвили, Б. Окуджава, К Паустовский, Гр. Поженян, А. Синявский, Ир. Эренбург. Все они не испугались, все рисковали. Окуджава, может быть, больше других, ведь он был государственным служащим и членом партии. Он пришел.
Сейчас удивляет, что не было ни одного письма в защиту Пастернака. Как не было их в защиту Анны Ахматовой, Марины Цветаевой и, конечно, Осипа Мандельштама.
«Несли не хоронить - несли короновать». Это мое стихотворение, написанное в день похорон, я отнес «на голубом глазу» в редакцию «Литературной России». Верстался номер, посвященный юбилею Толстого. Редактор, поняв или не поняв адресат стихов, вставил их на полосу. Единственное, что его озадачило - строфа,-
Вбегаю в дом его.
Пустые этажи.
На даче никого.
В России - ни души.
Но стихи так и вышли к изумлению читающей публики - стихи о похоронах Пастернака.
Итальянский издатель Фельтринелли (тот самый, что издал «Доктора Живаго») в моей книге, подстраховав меня, поставил подзаголовок «Памяти Толстого».
Позднее Ольга Ивинская в своих мемуарах озаглавила этой строкой главу о похоронах Пастернака.
День похорон продолжался. Продолжается он сорок лет. Каждый год в июне переделкинские холмы наполняются соловьями и студентами, читающими поэта. Усилиями Наталии Пастернак Большая дача превращена в музей. В этом году учреждена наконец Независимая Па-стернаковская премия. Получил ее Геннадий Айги. Тот самый, которому Пастернак завещал: «Найдите Андрюшу и пробивайтесь в литературу вместе».
Но сорок лет прошло, а все нет мемориальной доски на московском доме Пастернака. Есть памятники Маяковскому, Есенину, Высоцкому, Мандельштаму. Прошел конкурс на памятник Окуджаве. Но почему забыт Борис Пастернак?.. Ведь он, безусловно, крупнейший из поэтов XX века Дай Бог, чтобы в новом веке родился поэт не меньшего масштаба.
Нашу поэзию вечно хоронят. Сколько живу, все читаю статьи о кризисе поэзии и читателя. Между тем в магазинах томики стихов раскупаются. Достать их трудно. Нынче нет на поэзию голода. Но есть аппетит. Значит, День Пастернака продолжается.
.. Помню толпу, бронзовый гроб на фоне синего неба - его несли от дома до кладбища на руках, отказавшись от услуг литфондовского гробовоза. Два его сына, забыв былую неприязнь, несли гроб отца. Несли не хоронить - несли короновать.
На дачу я не вернулся. Его там не было. Его больше нигде не было.
Когда я вернулся к «Голубому Дунаю», «Москвич» все еще дожидался меня.
Этот мой пост родился в результате моих раскопок в интернете в ответ на небольшой чисто литературоведческий вопрос Сергея Чупринина. Еще и еще раз убедился в том, что Вознесенский, его 8 томов сочинений и в особенности его проза в интернете практически отсутствуют.
Как я соорудил для ЖЖ и Фейсбука это небольшое эссе, не прибегая к сканированию, - пусть останется тайной. Восьмитомнику оно соответствует. Последний том, стр. 373.
НЕСЛИ НЕ ХОРОНИТЬ _ НЕСЛИ КОРОНОВАТЬ
Сквозь имя Пастернак проступают тернии. Похороны его стали первой демонстрацией народного протеста, предтечей всесоюзных похорон Шукшина, Высоцкого, Сахарова, Холодова... Сегодняшний читатель и представить не может, как это - запретить пойти на похороны поэта, пусть даже «отщепенца» и недавно исключенного из Союза писателей. Власть же считала это главным политическим преступлением года.
Для меня это было личное безысходное горе, я был около Пастернака в течение многих лет, он был мое «все». Я уже много писал об этом и не взялся бы за перо, если бы не настойчивость редакции.
Итак, 1 июня I960 года. Ровно сорок лет назад. Полдень. Меня взялся подвезти до Переделкина Александр Петрович Межиров, поэт Божьей милостью, синеглазый супермен, бильярдный король, увесивший стены своей берлоги фотографиями боксеров. Его мы называли Саша. Мы знали, что он носит на лацкане чужой значок «Мастер спорта», но гуманно делали вид, что верим его наивным фантазиям. Мама моя не переносила его за разносную статью против меня в «Комсомолке», из-за которой он, по его словам, получил переиздание своей книги. Что тоже, вероятно, было его фантазией. Увы, это балансирование на грани реальности привело его к темной истории, когда он уехал, оставив на снегу сбитого им насмерть актера…
Третьей в «Москвиче» была Майя Луговская, с которой я познакомился, когда отвозил по просьбе Пастернака экземпляр «Доктора Живаго» от Андроникова к Луговскому. Видя мое состояние, они относились ко мне как к больному.
Внезапно у «Голубого Дуная», шалмана, где некогда Пастернак распивал с работягами, «Москвич» резко затормозил.
Саша вышел из машины: «Они номера записывают. Дальше вы идите один. Мы вас подождем». В его небесно-синих глазах стоял страх: «Я боюсь. Я же член партии...» Это он. боевой офицер, прошедший фронт, не боявшийся Синявинских болот, автор сильных энергетических стихов «Коммунисты, вперед!» и «Тишайший снегопад»,- он испугался?! Что Система делает с человеком! Его губы дрожали. Он бормотал что-то, уже, видно, обращаясь к Майе: «Я не могу... Когда Васька Смирнов и этот... ну как его... вылечившийся сифилитик, дыша перегаром, хрипят с трибуны тебе вопросы...» Вероятно, это были воспоминания о временах борьбы с космополитами.
Я побежал к пастернаковской даче.
Огромная неписательская толпа напирала на низкий штакетник изгороди. Играл Рихтер, лотом Юдина. Я прошел в дом. Столовая, в которой стоял гроб, была пуста. Помню, подошла Е. Тагер, что-то сказала. Позднее Давид Самойлов рассказывал со слов Грибанова, что «Андрюша Вознесенский сидел на крыльце и плакал». Может быть.
В песне Галича есть слова о палачах из Союза писателей, исключивших Пастернака из Союза: «Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку». Увы, на общем собрании все единогласно проголосовали за его исключение (при одной воздержавшейся). Проще взять справочник Союза писателей тех лет - позор на всех Один поэт, мой приятель, оправдывался: «Я не голосовал, я удалился в туалет». Это повторяли и другие. Я представляю туалет тех дней - бесконечный, как ленинское бревно. И нельзя сваливать все на тупость тоталитаризма. Окололитературное болото, средняя арифметическая серость были совершенно искренни. клеймя Пастернака. Они мстили гению. Мы не понимаем поступков гения и примеряем их на свой шкурный аршин.
Нельзя же все сваливать на Хрущева, который, естественно, не понимал поэта и взбесился, у него была масса государственных задач в голове - например, как свалить Жукова или как успешнее провести испытания атомной бомбы на Урале. На своих крестьянах!
«Ишь какой Пастернак нашелся!» - кричал он мне несколько лет спустя. Премьер помнил Пастернака.
Вспомним и мы не только выродков, но и тех, кто пришел поклониться поэту. Поименно: В. Асмус, В. Боков, А. Гладков, Б. Грибанов, Ю. Даниэль, Вяч. Вс. Иванов, Т. Иванова, В. Каверин, В. Корнилов, Н. Коржавин, Й. Нонешвили, Б. Окуджава, К Паустовский, Гр. Поженян, А. Синявский, Ир. Эренбург. Все они не испугались, все рисковали. Окуджава, может быть, больше других, ведь он был государственным служащим и членом партии. Он пришел.
Сейчас удивляет, что не было ни одного письма в защиту Пастернака. Как не было их в защиту Анны Ахматовой, Марины Цветаевой и, конечно, Осипа Мандельштама.
«Несли не хоронить - несли короновать». Это мое стихотворение, написанное в день похорон, я отнес «на голубом глазу» в редакцию «Литературной России». Верстался номер, посвященный юбилею Толстого. Редактор, поняв или не поняв адресат стихов, вставил их на полосу. Единственное, что его озадачило - строфа,-
Вбегаю в дом его.
Пустые этажи.
На даче никого.
В России - ни души.
Но стихи так и вышли к изумлению читающей публики - стихи о похоронах Пастернака.
Итальянский издатель Фельтринелли (тот самый, что издал «Доктора Живаго») в моей книге, подстраховав меня, поставил подзаголовок «Памяти Толстого».
Позднее Ольга Ивинская в своих мемуарах озаглавила этой строкой главу о похоронах Пастернака.
День похорон продолжался. Продолжается он сорок лет. Каждый год в июне переделкинские холмы наполняются соловьями и студентами, читающими поэта. Усилиями Наталии Пастернак Большая дача превращена в музей. В этом году учреждена наконец Независимая Па-стернаковская премия. Получил ее Геннадий Айги. Тот самый, которому Пастернак завещал: «Найдите Андрюшу и пробивайтесь в литературу вместе».
Но сорок лет прошло, а все нет мемориальной доски на московском доме Пастернака. Есть памятники Маяковскому, Есенину, Высоцкому, Мандельштаму. Прошел конкурс на памятник Окуджаве. Но почему забыт Борис Пастернак?.. Ведь он, безусловно, крупнейший из поэтов XX века Дай Бог, чтобы в новом веке родился поэт не меньшего масштаба.
Нашу поэзию вечно хоронят. Сколько живу, все читаю статьи о кризисе поэзии и читателя. Между тем в магазинах томики стихов раскупаются. Достать их трудно. Нынче нет на поэзию голода. Но есть аппетит. Значит, День Пастернака продолжается.
.. Помню толпу, бронзовый гроб на фоне синего неба - его несли от дома до кладбища на руках, отказавшись от услуг литфондовского гробовоза. Два его сына, забыв былую неприязнь, несли гроб отца. Несли не хоронить - несли короновать.
На дачу я не вернулся. Его там не было. Его больше нигде не было.
Когда я вернулся к «Голубому Дунаю», «Москвич» все еще дожидался меня.
Этот мой пост родился в результате моих раскопок в интернете в ответ на небольшой чисто литературоведческий вопрос Сергея Чупринина. Еще и еще раз убедился в том, что Вознесенский, его 8 томов сочинений и в особенности его проза в интернете практически отсутствуют.
Как я соорудил для ЖЖ и Фейсбука это небольшое эссе, не прибегая к сканированию, - пусть останется тайной. Восьмитомнику оно соответствует. Последний том, стр. 373.