Все тонет в цинизме
Оригинал взят у kir_a_m в Все тонет в цинизме
Очень больная тема. Так можно ли видеть реальность, говорить правду - и не стать при этом циником?..
Все тонет в цинизме
Ольга Седакова
Циник - сама откровенность. Он нисколько не притворяется хорошим и ни за что другое себя не выдает, чем и гордится. «Полюбите нас черненькими». Он сам про себя скажет: ну, подлец я, ну ничтожество. Интересно одно: это его нисколько не печалит. Почему? А потому что - он в этом уверен - и все-такие.
В своем блоге в Фейсбуке поэт, публицист Ольга Седакова написала «…все тонет в фарисействе, - („Стихотворения Юрия Живаго“). В наше время немного по-другому: всё тонет в цинизме. И ТАК тонет, что кажется, что уже потонуло». Запись вызвала много откликов, и Правмир попросил Ольгу Александровну подробнее рассказать, что она имела в виду.
Мне не хотелось углубляться в эту тему. Во-первых, о плохих вещах думать неприятно - и вообще говоря, о них нечего думать. Они принадлежат небытию, а ум, по старинному философскому убеждению, может созерцать только вещи бытийные. Я люблю думать о том, что прибавляет жизни, а цинизм ее заглатывает, всю и разом, как удав. После цинизма уже ничего нет, как сказал С. С. Аверинцев. Точнее, он сказал так: «А на смену цинизму не приходит больше уже ничего». Его анализ начального стиха Первого псалма я перескажу в дальнейшем.
Другая причина, по которой мне не хочется задерживаться на этой теме, - это даже не предчувствие, а уверенное знание о том, какие отклики могут вызвать мои рассуждения. Многие из них я уже слышала, и не однажды - каждый раз, когда говорила о чем-то как о явлении цинизма. Как правило, со мной решительно не соглашались, считая то, что я называю циничным (какое-то высказывание, реплику, убеждение), вовсе не циничным, а «нормальным» - или даже «реалистическим», «трезвым», «взрослым».
У нас принято так думать: уж лучше цинизм, чем… Чем множество вещей: романтизм; догматизм; наивность (пресловутая «святая простота»)… Говорят о «здоровом цинизме» и даже об «обаятельном цинизме». Помню, выходила книга стихов под названием «С необычайным цинизмом» - что, видимо, означало: бесстрашно и правдиво, вопреки всем предрассудкам.
Ольга Седакова
Отвечать на обычные апологии цинизма мне не хочется. Ни на то, что он «меньшее зло» из наличных зол, ни на то, что он вообще не зло, а веселая и здоровая реакция умного человека на всеобщий обман, плод большого жизненного опыта, единственно доступная нам позиция свободы. Кстати, еще дополнительная трудность: ведь необходимо различить цинизм, тотальную иронию, общий скептицизм, нигилизм… Я не собираюсь писать энциклопедическую статью «Цинизм» и оставляю эти различия языковым привычкам читателя.
Но хотя бы об одном подумаем: в самом ли деле спасает цинизм от того, чем грозит «святая простота»? Ничуть. Циник, если придется, так же подбросит своего хвороста в костер «еретика», как знаменитая легковерная старушка. Неизвестно, кто делает это чаще. Во всяком случае, в наших процессах всенародной травли - Пастернака ли, Солженицына - циники не отставали от простаков. Заваривали же эти кампании, как правило, циники.
Но Пастернак о печальной картине своей современности сказал - точнее, Гамлет у него сказал:
Я один. Все тонет в фарисействе.
В фарисействе, а не в цинизме. Видимо, в его дни это было заметнее. Фарисейством в расхожем употреблении мы привыкли называть нечто другое, чем цинизм. Некоторые даже противопоставляют две эти вещи: «фарисей» (не исторический фарисей, конечно, а вошедший в общий словарь) - притворщик, он выдает себя за то, чем не является, а циник - сама откровенность. Он нисколько не притворяется хорошим и ни за что другое себя не выдает, чем и гордится. «Полюбите нас черненькими». Он сам про себя скажет: ну, подлец я, ну ничтожество.
Интересно одно: это его нисколько не печалит. Почему? А потому что - он в этом уверен - и все такие. Если кто-то кажется не таким, то потому, что притворяется, «а на самом деле…» Самодовольство циника далеко превосходит самодовольство «фарисея». Тот, поскольку притворяется, еще чего-то боится, чего-то стыдится, еще на что-то пытается быть похожим. Циник знает, как все обстоит «на самом деле»: абсолютно неприглядно обстоит. Выражается это, в частности, в том, как легко у нас приписываются другим низкие мотивы: он это сделал, чтобы… И причины: он это говорит, потому, что…
Циник, впрочем, и не считает, что эти причины и мотивы «низкие»: они нормальные. Так все живут. Вот в этом моменте разница между нашим обществом и европейским поразительна: там само собой разумеется, что объяснять публично чужие мотивировки таким образом неприлично. Это знает ребенок. Впрочем, приличия и хороший тон - не то, чем смутишь циника: он и не притворяется. Это они в своем «хорошем обществе» притворяются.
Этот местный цинизм выучен в долгой школе «шельмований», «выведений на чистую воду» и подобных операций, которую у нас проходил человек под руководством партии, правительства, славных органов и прессы. В чужой жизни нет ничего запрещенного и ничего неведомого. Школа презрения к человеку, отсутствие презумпции невиновности.
Школа недоверия к жизни, по отношению к которой необходимо постоянно «быть бдительным». Это и школа «марксизма», не как философии, а как бытового настроения. «На самом деле» за всеми надстройками стоят какие-нибудь базисы: интересы, по преимуществу материальные. Срывание всех и всяческих масок. Это невыносимо именно потому, что повсеместно, что практикуется во всех слоях общества и почти никем не различается как пакость.
Извне это здешнее свойство уже замечено - как некоторая общая характеристика, увы. Как-то в итальянской газете, в обсуждении какого-то из российских дел, я прочла сказанное между делом, как всем известный факт: «русские, с их обычным цинизмом и фатализмом…». Имелись в виду, естественно, постсоветские русские - но других-то наши соседи по планете не видели! Мне было обидно, что недавно еще «таинственная русская душа» разгадана таким образом. Но возразить на это мне было бы нечего, кроме: «но бывают и исключения». «Исключениям» этим, то есть тем, которые почему-то еще склонны доверять миру и людям, приходится несладко.
Есть множество причин, по которым общий господствующий тон у нас стал таким циничным. Слишком много обманывали, слишком страшны последствия «энтузиазма», известные нам. Слишком тяжело переживать все по-настоящему, лучше уж раз и навсегда решить: все так, все ничего не стоит, и жить дальше в относительном спокойствии. Защитная, терапевтическая, оборонительная позиция. Однако там, где она встречает нечто чуждое себе, из защитной она мигом превращается в атакующую - и атакующую без малейшей жалости, как я заметила. Жалости циник не знает. Атакует он своим излюбленным способом: «А сам-то ты кто?»
Да, цинизм всегда после чего-то, а после него - я в этом солидарна с Аверинцевым - уже ничего. Этого он и хочет: чтобы уже ничего. Чтобы никто никаких «иллюзий» не питал. Существует ли - помимо «иллюзий» - такая вещь, как надежда? Здесь цинизм и фарисейство совсем не противопоставлены: оба эти позиции исключают надежду - надежду на настоящее.
Перед тем, как закончить эти мои совсем эскизные заметки о том, как «все тонет в цинизме», аверинцевскими комментариями к псалму, я предположу все-таки нечто противоречащее их выводу об абсолютной, последней безысходности цинизма. Возможность выхода все-таки есть. Чтобы поверить, что не поганость лежит в основе вещей, достаточно самому сделать что-то бесспорно хорошее, что-то бескорыстное, от души. Поддаться такому желанию, как это бывает с пропащими героями в святочных историях Диккенса. И если кто-то на этот твой шаг заметит: «Ты это сделал, чтобы…» попиариться, например, - ты увидишь, наконец, на каком месте ты недавно восседал и какими глазами глядел на происходящее.
И заканчиваю, как собиралась, анализом первого стиха первого псалма, который сделал С. С. Аверинцев. Эта прекрасная работа* неоднократно перепечатывалась в разных изданиях, и здесь мне придется оставить в стороне всю филигранную филологическую работу С. С. Аверинцева с библейским словарем и смыслами. Повторим только траекторию его мысли.
Итак, вот этот первый стих по-славянски:
«Блажен муж иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалище губителей не седе».
В синодальном переводе:
«Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей».
Славянское «губитель», заметим, сильнее, чем русское «развратитель»: буквально это - несущий заразу («губительство» - эпидемия), растлитель. Эти слова передают библейское lecim, циничные «насмешники», по объяснению Аверинцева. Три действия, о которых говорит псалом, он описывает как три ступени сближения со злом.
«Итак, перед нами три отрицания: „не ходит“ - „не стоит“ - „не сидит“ […] „Ходить“ - „стоять“ - „сидеть“. Первый глагол дает образ движения, устремления, но в то же время нестабильности, а потому неокончательности. Второй глагол - переход к стабильности. Третий глагол добавляет к стабильности - успокоение. Как выражается Давид Кимхи**, сидеть - все равно, что лежать». […]
«Итак, первая ступень зла - великая духовная неразборчивость. Кто находится на ней - нарушает верность Богу, без различения якшаясь с Его врагами, ища себе места на их собрании, принимая их мысли, их волю, их умысел как ориентир для своего действия. Это уже худо. Но поскольку речь идет еще о „хождении“, ситуация еще не совсем устойчива, не совсем стабильна. Окончательный выбор представляется еще не сделанным.
Увы, очень скоро его приходится сделать: „встать на путь“. Но чей это путь? Речь идет о пути сбившихся с пути, о пути „беспутных“.
Нет никого, кто не приходил бы на путь грешных: самый закон естества и смерти приводит нас туда». Но «стоять на пути» - это больше. Это уже выбор.
«Итак, недолжный выбор сделан: уже нет иллюзии свободного движения между добром и злом с легкостью возврата от одного к другому. „Тягота грехов“, сумма внешних и внутренних последствий сделанного сковывает грешного, прикрепляя к „пути грешных“, не давая с него сойти. Это ли не конец? Что еще осталось?
Очевидно, пока человек стоит, хотя бы там, где стоять не должно, в его осанке сохраняется хотя бы толика трудного напряжения (увы, пропадающего втуне на пути беспутства). В оборотах, связанных с метафорой „стояния“ - „на том стою“, „такова моя позиция“ и проч., - может присутствовать гордыня, закоренелость, даже остервенелость, но еще не слышится нотки цинизма. Воля направлена ложно, однако пока еще остается волей. История предлагает нам в изобилии примеры подобного состояния - героические террористы, готовые на самопожертвование убийцы, смертельно серьезные безбожники. Но долго так не простоишь.
И потому последняя ступень зла, описываемая в заключительной части трехчленной формулы, характеризуется новым сравнительно с предыдущими ступенями настроением покоя. Это поистине шедевр сатаны - адская пародия на благодатное успокоение, обретаемое в Боге. Недаром здесь употреблен тот же самый глагол, который в зачине знаменитого псалма 90/91 передает безопасность и защищенность „под кровом Всевышнего“. Как говорят наши современники, „расслабьтесь“; в определенный момент ад говорит то же самое своему адепту. Некуда больше ходить, ни к чему больше стоять.
Кто созрел для последней ступени зла, оказывается в особой компании: это не просто противники дела Божия, как на первой ступени, не просто сбившиеся с пути беспутники, как на второй, - это циничные „насмешники“, „кощунники“, lecim. Их глумливая болтовня, их сумасшедший смешок, их расслабленное и расслабляющее суесловие - разве мы не видели, разве мы не насмотрелись до тошноты, как это приходит на смену более „серьезным“ и даже „героическим“ стадиям зла? А на смену цинизму не приходит больше уже ничего. Ибо в нем выражает себя последнее, окончательное, безнадежное растление.
От него же да избавит Господь нас обоих: тебя, читающего, и меня, пишущего».
____________________
* С.С.Аверинцев. Вслушиваясь в слово: три действия в начальном стихе Первого псалма - три ступени зла.
** Давид Кимхи (1160-1235), член известного рода толкователей Библии, подытоживший много более раннюю традицию.
Очень больная тема. Так можно ли видеть реальность, говорить правду - и не стать при этом циником?..
Все тонет в цинизме
Ольга Седакова
Циник - сама откровенность. Он нисколько не притворяется хорошим и ни за что другое себя не выдает, чем и гордится. «Полюбите нас черненькими». Он сам про себя скажет: ну, подлец я, ну ничтожество. Интересно одно: это его нисколько не печалит. Почему? А потому что - он в этом уверен - и все-такие.
В своем блоге в Фейсбуке поэт, публицист Ольга Седакова написала «…все тонет в фарисействе, - („Стихотворения Юрия Живаго“). В наше время немного по-другому: всё тонет в цинизме. И ТАК тонет, что кажется, что уже потонуло». Запись вызвала много откликов, и Правмир попросил Ольгу Александровну подробнее рассказать, что она имела в виду.
Мне не хотелось углубляться в эту тему. Во-первых, о плохих вещах думать неприятно - и вообще говоря, о них нечего думать. Они принадлежат небытию, а ум, по старинному философскому убеждению, может созерцать только вещи бытийные. Я люблю думать о том, что прибавляет жизни, а цинизм ее заглатывает, всю и разом, как удав. После цинизма уже ничего нет, как сказал С. С. Аверинцев. Точнее, он сказал так: «А на смену цинизму не приходит больше уже ничего». Его анализ начального стиха Первого псалма я перескажу в дальнейшем.
Другая причина, по которой мне не хочется задерживаться на этой теме, - это даже не предчувствие, а уверенное знание о том, какие отклики могут вызвать мои рассуждения. Многие из них я уже слышала, и не однажды - каждый раз, когда говорила о чем-то как о явлении цинизма. Как правило, со мной решительно не соглашались, считая то, что я называю циничным (какое-то высказывание, реплику, убеждение), вовсе не циничным, а «нормальным» - или даже «реалистическим», «трезвым», «взрослым».
У нас принято так думать: уж лучше цинизм, чем… Чем множество вещей: романтизм; догматизм; наивность (пресловутая «святая простота»)… Говорят о «здоровом цинизме» и даже об «обаятельном цинизме». Помню, выходила книга стихов под названием «С необычайным цинизмом» - что, видимо, означало: бесстрашно и правдиво, вопреки всем предрассудкам.
Ольга Седакова
Отвечать на обычные апологии цинизма мне не хочется. Ни на то, что он «меньшее зло» из наличных зол, ни на то, что он вообще не зло, а веселая и здоровая реакция умного человека на всеобщий обман, плод большого жизненного опыта, единственно доступная нам позиция свободы. Кстати, еще дополнительная трудность: ведь необходимо различить цинизм, тотальную иронию, общий скептицизм, нигилизм… Я не собираюсь писать энциклопедическую статью «Цинизм» и оставляю эти различия языковым привычкам читателя.
Но хотя бы об одном подумаем: в самом ли деле спасает цинизм от того, чем грозит «святая простота»? Ничуть. Циник, если придется, так же подбросит своего хвороста в костер «еретика», как знаменитая легковерная старушка. Неизвестно, кто делает это чаще. Во всяком случае, в наших процессах всенародной травли - Пастернака ли, Солженицына - циники не отставали от простаков. Заваривали же эти кампании, как правило, циники.
Но Пастернак о печальной картине своей современности сказал - точнее, Гамлет у него сказал:
Я один. Все тонет в фарисействе.
В фарисействе, а не в цинизме. Видимо, в его дни это было заметнее. Фарисейством в расхожем употреблении мы привыкли называть нечто другое, чем цинизм. Некоторые даже противопоставляют две эти вещи: «фарисей» (не исторический фарисей, конечно, а вошедший в общий словарь) - притворщик, он выдает себя за то, чем не является, а циник - сама откровенность. Он нисколько не притворяется хорошим и ни за что другое себя не выдает, чем и гордится. «Полюбите нас черненькими». Он сам про себя скажет: ну, подлец я, ну ничтожество.
Интересно одно: это его нисколько не печалит. Почему? А потому что - он в этом уверен - и все такие. Если кто-то кажется не таким, то потому, что притворяется, «а на самом деле…» Самодовольство циника далеко превосходит самодовольство «фарисея». Тот, поскольку притворяется, еще чего-то боится, чего-то стыдится, еще на что-то пытается быть похожим. Циник знает, как все обстоит «на самом деле»: абсолютно неприглядно обстоит. Выражается это, в частности, в том, как легко у нас приписываются другим низкие мотивы: он это сделал, чтобы… И причины: он это говорит, потому, что…
Циник, впрочем, и не считает, что эти причины и мотивы «низкие»: они нормальные. Так все живут. Вот в этом моменте разница между нашим обществом и европейским поразительна: там само собой разумеется, что объяснять публично чужие мотивировки таким образом неприлично. Это знает ребенок. Впрочем, приличия и хороший тон - не то, чем смутишь циника: он и не притворяется. Это они в своем «хорошем обществе» притворяются.
Этот местный цинизм выучен в долгой школе «шельмований», «выведений на чистую воду» и подобных операций, которую у нас проходил человек под руководством партии, правительства, славных органов и прессы. В чужой жизни нет ничего запрещенного и ничего неведомого. Школа презрения к человеку, отсутствие презумпции невиновности.
Школа недоверия к жизни, по отношению к которой необходимо постоянно «быть бдительным». Это и школа «марксизма», не как философии, а как бытового настроения. «На самом деле» за всеми надстройками стоят какие-нибудь базисы: интересы, по преимуществу материальные. Срывание всех и всяческих масок. Это невыносимо именно потому, что повсеместно, что практикуется во всех слоях общества и почти никем не различается как пакость.
Извне это здешнее свойство уже замечено - как некоторая общая характеристика, увы. Как-то в итальянской газете, в обсуждении какого-то из российских дел, я прочла сказанное между делом, как всем известный факт: «русские, с их обычным цинизмом и фатализмом…». Имелись в виду, естественно, постсоветские русские - но других-то наши соседи по планете не видели! Мне было обидно, что недавно еще «таинственная русская душа» разгадана таким образом. Но возразить на это мне было бы нечего, кроме: «но бывают и исключения». «Исключениям» этим, то есть тем, которые почему-то еще склонны доверять миру и людям, приходится несладко.
Есть множество причин, по которым общий господствующий тон у нас стал таким циничным. Слишком много обманывали, слишком страшны последствия «энтузиазма», известные нам. Слишком тяжело переживать все по-настоящему, лучше уж раз и навсегда решить: все так, все ничего не стоит, и жить дальше в относительном спокойствии. Защитная, терапевтическая, оборонительная позиция. Однако там, где она встречает нечто чуждое себе, из защитной она мигом превращается в атакующую - и атакующую без малейшей жалости, как я заметила. Жалости циник не знает. Атакует он своим излюбленным способом: «А сам-то ты кто?»
Да, цинизм всегда после чего-то, а после него - я в этом солидарна с Аверинцевым - уже ничего. Этого он и хочет: чтобы уже ничего. Чтобы никто никаких «иллюзий» не питал. Существует ли - помимо «иллюзий» - такая вещь, как надежда? Здесь цинизм и фарисейство совсем не противопоставлены: оба эти позиции исключают надежду - надежду на настоящее.
Перед тем, как закончить эти мои совсем эскизные заметки о том, как «все тонет в цинизме», аверинцевскими комментариями к псалму, я предположу все-таки нечто противоречащее их выводу об абсолютной, последней безысходности цинизма. Возможность выхода все-таки есть. Чтобы поверить, что не поганость лежит в основе вещей, достаточно самому сделать что-то бесспорно хорошее, что-то бескорыстное, от души. Поддаться такому желанию, как это бывает с пропащими героями в святочных историях Диккенса. И если кто-то на этот твой шаг заметит: «Ты это сделал, чтобы…» попиариться, например, - ты увидишь, наконец, на каком месте ты недавно восседал и какими глазами глядел на происходящее.
И заканчиваю, как собиралась, анализом первого стиха первого псалма, который сделал С. С. Аверинцев. Эта прекрасная работа* неоднократно перепечатывалась в разных изданиях, и здесь мне придется оставить в стороне всю филигранную филологическую работу С. С. Аверинцева с библейским словарем и смыслами. Повторим только траекторию его мысли.
Итак, вот этот первый стих по-славянски:
«Блажен муж иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалище губителей не седе».
В синодальном переводе:
«Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей».
Славянское «губитель», заметим, сильнее, чем русское «развратитель»: буквально это - несущий заразу («губительство» - эпидемия), растлитель. Эти слова передают библейское lecim, циничные «насмешники», по объяснению Аверинцева. Три действия, о которых говорит псалом, он описывает как три ступени сближения со злом.
«Итак, перед нами три отрицания: „не ходит“ - „не стоит“ - „не сидит“ […] „Ходить“ - „стоять“ - „сидеть“. Первый глагол дает образ движения, устремления, но в то же время нестабильности, а потому неокончательности. Второй глагол - переход к стабильности. Третий глагол добавляет к стабильности - успокоение. Как выражается Давид Кимхи**, сидеть - все равно, что лежать». […]
«Итак, первая ступень зла - великая духовная неразборчивость. Кто находится на ней - нарушает верность Богу, без различения якшаясь с Его врагами, ища себе места на их собрании, принимая их мысли, их волю, их умысел как ориентир для своего действия. Это уже худо. Но поскольку речь идет еще о „хождении“, ситуация еще не совсем устойчива, не совсем стабильна. Окончательный выбор представляется еще не сделанным.
Увы, очень скоро его приходится сделать: „встать на путь“. Но чей это путь? Речь идет о пути сбившихся с пути, о пути „беспутных“.
Нет никого, кто не приходил бы на путь грешных: самый закон естества и смерти приводит нас туда». Но «стоять на пути» - это больше. Это уже выбор.
«Итак, недолжный выбор сделан: уже нет иллюзии свободного движения между добром и злом с легкостью возврата от одного к другому. „Тягота грехов“, сумма внешних и внутренних последствий сделанного сковывает грешного, прикрепляя к „пути грешных“, не давая с него сойти. Это ли не конец? Что еще осталось?
Очевидно, пока человек стоит, хотя бы там, где стоять не должно, в его осанке сохраняется хотя бы толика трудного напряжения (увы, пропадающего втуне на пути беспутства). В оборотах, связанных с метафорой „стояния“ - „на том стою“, „такова моя позиция“ и проч., - может присутствовать гордыня, закоренелость, даже остервенелость, но еще не слышится нотки цинизма. Воля направлена ложно, однако пока еще остается волей. История предлагает нам в изобилии примеры подобного состояния - героические террористы, готовые на самопожертвование убийцы, смертельно серьезные безбожники. Но долго так не простоишь.
И потому последняя ступень зла, описываемая в заключительной части трехчленной формулы, характеризуется новым сравнительно с предыдущими ступенями настроением покоя. Это поистине шедевр сатаны - адская пародия на благодатное успокоение, обретаемое в Боге. Недаром здесь употреблен тот же самый глагол, который в зачине знаменитого псалма 90/91 передает безопасность и защищенность „под кровом Всевышнего“. Как говорят наши современники, „расслабьтесь“; в определенный момент ад говорит то же самое своему адепту. Некуда больше ходить, ни к чему больше стоять.
Кто созрел для последней ступени зла, оказывается в особой компании: это не просто противники дела Божия, как на первой ступени, не просто сбившиеся с пути беспутники, как на второй, - это циничные „насмешники“, „кощунники“, lecim. Их глумливая болтовня, их сумасшедший смешок, их расслабленное и расслабляющее суесловие - разве мы не видели, разве мы не насмотрелись до тошноты, как это приходит на смену более „серьезным“ и даже „героическим“ стадиям зла? А на смену цинизму не приходит больше уже ничего. Ибо в нем выражает себя последнее, окончательное, безнадежное растление.
От него же да избавит Господь нас обоих: тебя, читающего, и меня, пишущего».
____________________
* С.С.Аверинцев. Вслушиваясь в слово: три действия в начальном стихе Первого псалма - три ступени зла.
** Давид Кимхи (1160-1235), член известного рода толкователей Библии, подытоживший много более раннюю традицию.