Памяти Евгения Александровича
СМИ 1 апреля 2017 года: Поэт Евгений Евтушенко скончался в США на 85-м году жизни
Лет 25 назад, когда люди моего поколения еще читали стихи, к Евгению Евтушенко было принято относиться несколько снисходительно. Чаще всего, говоря о нем, употребляли выражение «не дотянул». Как интеллектуал не дотянул до Иосифа Бродского с его изысканными аллюзиями, элегантными метафорами и отстраненным взглядом на социум. «Не выходи их комнаты, не совершай ошибку» и «Посвящается стулу» Евтушенко, нацеленный на широкий мир вовне, написать не смог бы физически. Как гражданин не дотянул до Владимира Высоцкого, до его обжигающей правдивости, до ошеломляющей мощи его таланта. Да и всенародной популярности Высоцкого Евтушенко тоже не достиг. По сравнению с Андреем Вознесенским, упоенно играющим со словами и в слова, Евтушенко был нарочито прост. В отличие от спокойно-лиричного Роберта Рождественского, слишком уж преисполнен пафоса. Роман Евтушенко «Ягодные места» изобиловал яркими персонажами, но до образности Сергея Довлатова он тоже не дотянул.
Возможно, снисходительное отношение мои ровесники унаследовали от старшего поколения. А оно, в свою очередь, с готовностью подхватило ироничный тон, которым Евтушенко удостаивали титаны литературного мира. Василий Аксенов в «Московской саге» подшутил над привычкой Евтушенко записывать стихи «лесенкой», увидев в этом стремление увеличить построчный гонорар. Аполитичный Бродский, как гласит апокриф, был готов выступать в поддержку колхозов, лишь бы не оказаться единомышленником Евтушенко, зачем-то яростно на них нападавшим. Ахматова высмеяла его привычку носить в кармане шариковую ручку, сравнив ее с зубной щеткой. В глазах интеллектуальной элиты, знатоков и ценителей высокой поэзии Евтушенко-человек был личностью немного комической. Но в России ведь как сложилось: если ты поэт - будь трагической фигурой, будь бунтарем, непризнанным гением, юродивым, алкоголиком, тунеядцем. А комической фигурой быть не надо, потому что хороший российский поэт, как правило, страшен, но никак не смешон.
Дополнительная несправедливость заключалась в том, что Евтушенко считали плохим поэтом еще и за готовность дружить с властями (между прочим, не больно-то он с ними дружил), так сказать, за добровольный конформизм. То, что он написал «Танки идут по Праге», все быстренько забыли. Зато поэму про Сталина и «Братскую ГЭС» поминали на всех углах. Хотя при жизни Сталина поэм про вождя не писал только ленивый и дурной, а «Братская ГЭС», несмотря на свое железобетонное название, вполне достойное художественное произведение. Кстати, я уверена, что большинство моих критически настроенных ровесников ее вообще не читали. Искренне презирая Евтушенко-поэта за относительно бесконфликтные отношения с коммунистами, те же самые люди восхищались, к примеру, картинами художницы Фриды Кало, которая якшалась с людоедом-Троцким, и упивались лирикой Маяковского, до дрожи любившего советскую власть. При этом все попытки отделить творчество Евтушенко от его гражданской позиции были обречены на неудачу. Кличка «конформист» не только приклеилась к нему намертво, но каким-то непонятным образом обесценила его стихи.
Евгений Евтушенко - он подписывал свои стихи Евг. Евтушенко, и над этим тоже потешались современники, упрекая в манерности и выпендреже - прожил длинную жизнь. Он пережил не только гениев и злодеев своей эпохи. Он пережил саму эпоху. Она ушла, канула в прошлое. Что мы вспомним о ней? Лозунги и транспаранты из красного кумача? Маразматиков на трибунах Энного съезда КПСС? Километровые очереди за югославскими сапогами?
А может быть вот это?
Сюда, к просторам вольным, северным,
где крякал мир и нерестился,
я прилетел, подранок, селезень,
и на Печору опустился.
И я почуял всеми нервами,
как из-за леса осиянно
пахнуло льдинами и нерпами
в меня величье океана.
Я океан вдохнул и выдохнул,
как будто выдохнул печали,
и все дробинки кровью вытолкнул,
даря на память их Печоре.
Они пошли на дно холодное,
а сам я, трепетный и легкий,
поднялся вновь, крылами хлопая,
с какой-то новой силой летною.
Меня ветра чуть-чуть покачивали,
неся над мхами и кустами.
Сопя, дорогу вдаль показывали
ондатры мокрыми усами.
Через простор земель непаханых,
цветы и заячьи орешки,
меня несли на пантах бархатных
веселоглазые олешки.
Когда на кочки я присаживался,-
и тундра ягель подносила,
и клюква, за зиму прослаженная,
себя попробовать просила.
И я, затворами облязганный,
вдруг понял - я чего-то стою,
раз я такою был обласканный
твоей, Печора, добротою!
Когда-нибудь опять, над Севером,
тобой не узнанный, Печора,
я пролечу могучим селезнем,
сверкая перьями парчово.
И ты засмотришься нечаянно
на тот полет и оперенье,
забыв, что все это не чье-нибудь -
твое, Печора, одаренье.
И ты не вспомнишь, как ты прятала
меня весной, как обреченно
то оперенье кровью плакало
в твой голубой подол, Печора...
Лет 25 назад, когда люди моего поколения еще читали стихи, к Евгению Евтушенко было принято относиться несколько снисходительно. Чаще всего, говоря о нем, употребляли выражение «не дотянул». Как интеллектуал не дотянул до Иосифа Бродского с его изысканными аллюзиями, элегантными метафорами и отстраненным взглядом на социум. «Не выходи их комнаты, не совершай ошибку» и «Посвящается стулу» Евтушенко, нацеленный на широкий мир вовне, написать не смог бы физически. Как гражданин не дотянул до Владимира Высоцкого, до его обжигающей правдивости, до ошеломляющей мощи его таланта. Да и всенародной популярности Высоцкого Евтушенко тоже не достиг. По сравнению с Андреем Вознесенским, упоенно играющим со словами и в слова, Евтушенко был нарочито прост. В отличие от спокойно-лиричного Роберта Рождественского, слишком уж преисполнен пафоса. Роман Евтушенко «Ягодные места» изобиловал яркими персонажами, но до образности Сергея Довлатова он тоже не дотянул.
Возможно, снисходительное отношение мои ровесники унаследовали от старшего поколения. А оно, в свою очередь, с готовностью подхватило ироничный тон, которым Евтушенко удостаивали титаны литературного мира. Василий Аксенов в «Московской саге» подшутил над привычкой Евтушенко записывать стихи «лесенкой», увидев в этом стремление увеличить построчный гонорар. Аполитичный Бродский, как гласит апокриф, был готов выступать в поддержку колхозов, лишь бы не оказаться единомышленником Евтушенко, зачем-то яростно на них нападавшим. Ахматова высмеяла его привычку носить в кармане шариковую ручку, сравнив ее с зубной щеткой. В глазах интеллектуальной элиты, знатоков и ценителей высокой поэзии Евтушенко-человек был личностью немного комической. Но в России ведь как сложилось: если ты поэт - будь трагической фигурой, будь бунтарем, непризнанным гением, юродивым, алкоголиком, тунеядцем. А комической фигурой быть не надо, потому что хороший российский поэт, как правило, страшен, но никак не смешон.
Дополнительная несправедливость заключалась в том, что Евтушенко считали плохим поэтом еще и за готовность дружить с властями (между прочим, не больно-то он с ними дружил), так сказать, за добровольный конформизм. То, что он написал «Танки идут по Праге», все быстренько забыли. Зато поэму про Сталина и «Братскую ГЭС» поминали на всех углах. Хотя при жизни Сталина поэм про вождя не писал только ленивый и дурной, а «Братская ГЭС», несмотря на свое железобетонное название, вполне достойное художественное произведение. Кстати, я уверена, что большинство моих критически настроенных ровесников ее вообще не читали. Искренне презирая Евтушенко-поэта за относительно бесконфликтные отношения с коммунистами, те же самые люди восхищались, к примеру, картинами художницы Фриды Кало, которая якшалась с людоедом-Троцким, и упивались лирикой Маяковского, до дрожи любившего советскую власть. При этом все попытки отделить творчество Евтушенко от его гражданской позиции были обречены на неудачу. Кличка «конформист» не только приклеилась к нему намертво, но каким-то непонятным образом обесценила его стихи.
Евгений Евтушенко - он подписывал свои стихи Евг. Евтушенко, и над этим тоже потешались современники, упрекая в манерности и выпендреже - прожил длинную жизнь. Он пережил не только гениев и злодеев своей эпохи. Он пережил саму эпоху. Она ушла, канула в прошлое. Что мы вспомним о ней? Лозунги и транспаранты из красного кумача? Маразматиков на трибунах Энного съезда КПСС? Километровые очереди за югославскими сапогами?
А может быть вот это?
Сюда, к просторам вольным, северным,
где крякал мир и нерестился,
я прилетел, подранок, селезень,
и на Печору опустился.
И я почуял всеми нервами,
как из-за леса осиянно
пахнуло льдинами и нерпами
в меня величье океана.
Я океан вдохнул и выдохнул,
как будто выдохнул печали,
и все дробинки кровью вытолкнул,
даря на память их Печоре.
Они пошли на дно холодное,
а сам я, трепетный и легкий,
поднялся вновь, крылами хлопая,
с какой-то новой силой летною.
Меня ветра чуть-чуть покачивали,
неся над мхами и кустами.
Сопя, дорогу вдаль показывали
ондатры мокрыми усами.
Через простор земель непаханых,
цветы и заячьи орешки,
меня несли на пантах бархатных
веселоглазые олешки.
Когда на кочки я присаживался,-
и тундра ягель подносила,
и клюква, за зиму прослаженная,
себя попробовать просила.
И я, затворами облязганный,
вдруг понял - я чего-то стою,
раз я такою был обласканный
твоей, Печора, добротою!
Когда-нибудь опять, над Севером,
тобой не узнанный, Печора,
я пролечу могучим селезнем,
сверкая перьями парчово.
И ты засмотришься нечаянно
на тот полет и оперенье,
забыв, что все это не чье-нибудь -
твое, Печора, одаренье.
И ты не вспомнишь, как ты прятала
меня весной, как обреченно
то оперенье кровью плакало
в твой голубой подол, Печора...