«Подъ вечеръ выѣхали тремя санями. На первыхъ, на которыхъ пріѣхали незнакомцы, за возницу сѣлъ дровосѣкъ Бурзила, а въ саняхъ были старый Ядринцевъ и гость, походившій на Савинкова. На вторыхъ были Владиміръ и молчаливый "съ прожидью", лошадью здѣсь правилъ дровосѣкъ Чабаха. На третьихъ сидѣли Глѣбъ и Ольга съ Феопеномъ. Когда уѣзжали, первый гость сказалъ провожавшему ихъ старшему пильщику Андронову: "Чуть свѣтъ, верьхи". - "Ладно... Понимаемъ", - хмуро отвѣтилъ, снимая шапку, Андроновъ. Сани то шуршали, увязая въ мягкихъ сугробахъ, то стучали по гололедкѣ. Бурзила правилъ увѣренно. Гдѣ везъ прямикомъ черезъ прогалины, поросшія мелкимъ кривымъ лѣсомъ по болотными мерзлымъ кочкамъ, гдѣ сворачивалъ узкими тропинками въ лѣсъ, и трудно было за снѣгомъ угадать, ѣдетъ онъ "на дурняка" или по занесенной лѣсной дорогѣ. - "Черезъ Ракитницу, думаешь, проѣдешь?" - спросилъ Ядринцевъ. - "Замерзла, думаешь?" - "Я краемъ... Вепревымъ лѣсомъ и на Селище". - "Ну и ну". - "А вы знаете эти мѣста?" - спросилъ незнакомецъ. - "Какъ не знать. Шесть лѣтъ здѣсь ходилъ". - "И урочище Борисову Гриву знаете? За Гилевичами?" - "Еще бы. Тамъ и жилъ. Въ Тьмутараканскихъ казармахъ". - "Значитъ, вы драгоцѣннѣйшій человѣкъ для насъ. Бѣлая Свитка не ошибся, выбравъ васъ". - "Что насъ взяли, я понимаю", - сказалъ Ядринцевъ. - "А вотъ зачѣмъ согласились"...» (Берлинъ, 1927.)
далѣе...