«Примусъ гудѣлъ и шумѣлъ. Изъ носика большого трактирнаго чайника шелъ легкій паръ. Старый Ядринцевъ перетиралъ стаканы. Пріѣзжіе молча и неподвижно сидѣли въ углу. Ольга невольно разсматривала ихъ. Въ городѣ, когда она была еще совсѣмъ юной дѣвушкой-гимназисткой, ей гдѣ-то одинъ разъ показали Савинкова. Первый вошедшій, который говорилъ, показался Ольгѣ странно похожимъ на Савинкова. Онъ былъ средняго роста, хорошо сложенъ, не худъ и не толстъ. Рыжеватые волосы, смокшіе отъ снѣга, были акуратно причесаны на проборъ. Лицо бритое, теперь отошедшее отъ мороза, было ровнаго, розовато-желтаго цвѣта. Черты лица были тонкія, красивыя. Сѣросиніе, отливавшіе сталью глаза были полны силы и точно съ насмѣшкой слѣдили за всѣми. И такъ же, какъ тогда, когда Ольгѣ показали Савинкова и она, не могши опредѣлить, сколько ему лѣтъ, сказала "тридцать", а оказалось за пятьдесятъ, такъ и теперь она могла дать этому человѣку и двадцать пять, и пятьдесятъ. Лицо молодое, тѣло стройное, гибкое, а глаза смотрятъ пытливо, серьезно, даже сурово и въ рыжеватыхъ волосахъ густая сѣдина. Другой, все время молчавшій, былъ маленькій, лысый человѣкъ, съ комочкомъ черныхъ волосъ подъ носомъ, лицо такое обыкновенное, "интернаціональное", пожалуй, даже немного "съ прожидью". Кажется, пусти его въ городскую толпу, затеряется, какъ песчинка въ морѣ. Лица во всякомъ случаѣ у обоихъ...» (Берлинъ, 1927.)
далѣе...