Судьба и действие
90 процентов 6-томника "Национальная идея России" занимают сугубо практические и научные вещи - от узко экономических схем до госуправления. Однако поначалу считаю нужным ознакомить вас и себя с некими общими, основополагающими мировоззренческими моментами, которые занимают небольшую часть работы и написаны в основном в "Введении". Но без этих моментов нельзя понять всего остального.
На сайте Центра выложена почти полностью подглавка "Судьба и действие (трансцендентный вызов)" в виде двух материалов - "Судьба и действие" и "Национальная идея должны быть деятельностной". У себя же выложу только самые яркие отрывки. Однако чтобы понять их связь друг с другом и в целом позицию авторов по самым главным вопросам (бог, судьба, человек, народ, его идея и пр.), рекомендую прочитать текст целиком.
***
"Национальная идея в ней [нашей работе] ищется не просто как лозунг, а как программирующий активную управленческую деятельность и государства, и общества, и человека список предписаний и правил. Работа ищет ответ на вопрос «что делать?» в гораздо большей степени, чем на вопрос «интересно, а что там такое будет за горизонтом?».
Трансцендентный вызов по отношению к задаче формирования национальной идеи заключается в вынесении ее за рамки человеческой воли и действия. Выхолащивание волевой парадигмы национальной идеи продуцирует угрозу установки на социальную пассивность, подмену деятельностного начала метафизическим миросозерцанием. Национальная идея всегда общественно субъектна.
Авторский подход заключается в том, что национальная идея не тождественна религиозному откровению.
Безусловно, Нагорная проповедь Христа должна восприниматься каждым христианином как моральный кодекс. Однако применение ее в качестве национальной идеи невозможно. И дело здесь не в ее общечеловеческой апелляции. Божественное откровение, равно как и заповедь, адресно ориентировано от Бога к людям. Человек в данном случае выступает не деятельностным субъектом, а медиатором идущих свыше установлений.
Национальная идея имеет прямо противоположную направленность. Она выстраивается не от Бога к человеку, а от человека к Богу.
Место Божества может быть занято и каким-либо другим общественным идеалом. Важны в данном случае деятельностный мобилизующий акцент национальной идеи и ее ориентированность на безусловный ценностный источник.
К чему может привести подмена национальной идеи божественными заповедями иллюстрирует пример содержательных выводов толстовского учения. [...] Пацифистский утопизм Л.Н. Толстого был подвергнут беспощадной развернутой критике как с правых, так и с левых позиций. В противовес толстовской идее непротивления И. Ильин выдвинул концепт «православного меча».
Деятельностный подход к национальной идее не рассматривается авторами настоящей работы в качестве альтернативы религиозному миропониманию. Религия не только может быть встроена в идеологию, но может и выступать по отношению к ней целе- и ценностноопределяющим источником.
Православие, как ни одно другое из направлений христианства, соответствует деятельной парадигме национальной идеи. Августиновская линия всеобщей предопределенности для него неприемлема. Бог, согласно православному богословию, даровал человеку свободу выбора между добром и злом. В реальной жизни высшей заданности греховности и добродетельности не существует.
Теория предопределения может, таким образом, служить и в качестве катализатора социальной активности, и основанием пассивного миросозерцания. Следовательно, религиозность и активная жизненная позиция, вопреки представлениям классиков марксизма, не противоречат друг другу".
"Трансцендентный фатализм обнаруживается сегодня в дискурсе о вызовах глобализации. Тренд разрушения национальных государств провозглашается ныне многими аналитиками как объективная предопределенность.
Логическая цепочка, ведущая от представления о фатуме до пассивного принятия вероятной гибели российской государственности, прослеживается с достаточной степенью очевидности. Авторское понимание природы национальной идеи основывается на принципиально иной методологической платформе.
Общественные тренды и закономерности не есть фатум. Субъективная воля человека сама является фактором исторического процесса. Посредством целенаправленных усилий тренд может быть изменен.
Исследования Центра проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования по демографической проблематике иллюстрируют на широком спектре страновых примеров такого рода возможности. Казалось бы, тренд репродуктивного указания человечества предопределен, будучи подтверждаем статистикой устойчивого снижения динамики рождаемости по большинству стран современного мира. Однако в тех случаях, когда государство брало на себя задачу проведения целенаправленной комплексной демографической политики, трендовая заданность разрушалась. Принцип управляемости противопоставляется в данном случае принципу трансцендентной предопределенности.
Впрочем, данный подход, ввиду его очевидной деструктивности, осуждался с позиций самих же традиционных религий. В западном христианстве он был осужден и преследовался как «манихейская ересь». В России он связывался с маргинализированными группами раскольников и сектантов, будучи также подвержен гонениям со стороны официальной церкви. Аксиологическая система ортодоксального христианства никогда не противопоставляла категории «земля» и «небо», полагая земную жизнь хоть и низшей, но ценностно значимой, божественно одухотворенной сферой.
Понятие «национальная идея» также выражает интегральное единство. «Нация» в ней соотносится с земным аспектом бытия, тогда как «идея» - с небесным - трансцендентным.
Противоположным по отношению к трансцендентализму препятствием в выдвижении национальной идеи выступает позиция детрансцендентного прагматизма. В методологическом плане она соотносится с теорией позитивизма. Любые апелляции к идеальному при этом подходе отсекаются как метафизические сущности. Национальная идея подменяется национальным интересом. Предельная прагматизация приводит к утверждению императива «малых дел». Национальная идея сводится к формуле «починить забор».
Однако без наличия общественно значимого и признаваемого большинством населением идеала государственность несостоятельна.
Бытие человека многомерно. Одномерный подход марксистской философии, основанный на дифференциации материи и сознания, для понимания онтологичности феномена национальной идеи недостаточен. [...]
Биологическое существование социума ограничивается материальным измерением бытия. Национальный интерес генерируется на уровне Логоса. Что же касается национальной идеи, то сугубо рассудочного осмысления для нее недостаточно. Она генерируется на высшем уровне пирамиды общест венного бытия, что вместе с тем не означает игнорирования низших бытийных компонентов.
Как имманентное качество русского народа выдвигается парадигма социальной пассивности. Мол, тридцать три года на печи лежат… Поэтому приобретя широкую популярность в конце перестроечного периода выдвинутый Н.Я. Эйдельманом концепт «революции сверху». Другие мыслители, работающие в рамках дискурса «русской идеи», представляли пассивность в благоприятном свете христианского императива терпения. Однако исследование российского исторического процесса позволяет квалифицировать данное утверждение как идеомифологическое.
Современная социальная пассивность не представляет собой фатума. Деятельностная активность масс - категория управляемая. Состояние пассионарности может быть изменено в направлении как повышения, так и понижения.
Идеомиф о русской имманентной пассивности, как показал в свое время И.Л. Солоневич, имеет не историческое, а литературное происхождение. Обломовы, Маниловы, Каратаевы были представлены в русской классической литературе как национальные типажи. Характерно, что не Дежневы и не Хабаровы. Остается только «загадкой»: каким образом «нации Обломовых» удалось создать крупнейшее в мире государство? Как было осуществлено хозяйственное и культурное освоение одной шестой части мировой суши? Динамика соотношения удельного веса российского народонаселения (русского народа) в мире и контролируемого им пространства не просто опровергает тезис о народной пассивности, но позволяет утверждать, что исторически уровень пассионарности русских был одним из наиболее высоких.
С пассивностью часто смешивается действительно характерный для России феномен доминирования царистской ментальности. Русские почти никогда не бунтовали непосредственно против «царя» (в различных политических облачениях данного понятия). Зато бунты против «бояр» были всегда в изобилии.
На Западе человек ментально ориентирован в большей степени на критику высшей власти, чем своего непосредственного начальства (боязнь потерять работу). Для русского человека, напротив, вступить в конфликт с ближним руководством более ценностно приемлемо, чем обличать верховного в государстве носителя властных полномочий. [...] Следовательно, не только государственная власть, но и народ выступал деятельным субъектом российского исторического процесса.
Именно поэтому национальная идея для России, для русского народа (в цивилизационном смысле) не может не быть активно деятельностной идеей.
Ее управленческое и программирующее начало является императивным методологическим началом предлагаемой авторами разработки. И авторы уверены, что именно в России именно такая идея и вытекающий из нее управленческий план действий не только необходимы современной России, но, по сути дела, представляют собой безальтернативный вызов и выбор. Программа действий, предлагаемая в настоящей работе, по убеждению авторов, в России более или менее полно, но будет реализована обязательно.
На сайте Центра выложена почти полностью подглавка "Судьба и действие (трансцендентный вызов)" в виде двух материалов - "Судьба и действие" и "Национальная идея должны быть деятельностной". У себя же выложу только самые яркие отрывки. Однако чтобы понять их связь друг с другом и в целом позицию авторов по самым главным вопросам (бог, судьба, человек, народ, его идея и пр.), рекомендую прочитать текст целиком.
***
"Национальная идея в ней [нашей работе] ищется не просто как лозунг, а как программирующий активную управленческую деятельность и государства, и общества, и человека список предписаний и правил. Работа ищет ответ на вопрос «что делать?» в гораздо большей степени, чем на вопрос «интересно, а что там такое будет за горизонтом?».
Трансцендентный вызов по отношению к задаче формирования национальной идеи заключается в вынесении ее за рамки человеческой воли и действия. Выхолащивание волевой парадигмы национальной идеи продуцирует угрозу установки на социальную пассивность, подмену деятельностного начала метафизическим миросозерцанием. Национальная идея всегда общественно субъектна.
Авторский подход заключается в том, что национальная идея не тождественна религиозному откровению.
Безусловно, Нагорная проповедь Христа должна восприниматься каждым христианином как моральный кодекс. Однако применение ее в качестве национальной идеи невозможно. И дело здесь не в ее общечеловеческой апелляции. Божественное откровение, равно как и заповедь, адресно ориентировано от Бога к людям. Человек в данном случае выступает не деятельностным субъектом, а медиатором идущих свыше установлений.
Национальная идея имеет прямо противоположную направленность. Она выстраивается не от Бога к человеку, а от человека к Богу.
Место Божества может быть занято и каким-либо другим общественным идеалом. Важны в данном случае деятельностный мобилизующий акцент национальной идеи и ее ориентированность на безусловный ценностный источник.
К чему может привести подмена национальной идеи божественными заповедями иллюстрирует пример содержательных выводов толстовского учения. [...] Пацифистский утопизм Л.Н. Толстого был подвергнут беспощадной развернутой критике как с правых, так и с левых позиций. В противовес толстовской идее непротивления И. Ильин выдвинул концепт «православного меча».
Деятельностный подход к национальной идее не рассматривается авторами настоящей работы в качестве альтернативы религиозному миропониманию. Религия не только может быть встроена в идеологию, но может и выступать по отношению к ней целе- и ценностноопределяющим источником.
Православие, как ни одно другое из направлений христианства, соответствует деятельной парадигме национальной идеи. Августиновская линия всеобщей предопределенности для него неприемлема. Бог, согласно православному богословию, даровал человеку свободу выбора между добром и злом. В реальной жизни высшей заданности греховности и добродетельности не существует.
Теория предопределения может, таким образом, служить и в качестве катализатора социальной активности, и основанием пассивного миросозерцания. Следовательно, религиозность и активная жизненная позиция, вопреки представлениям классиков марксизма, не противоречат друг другу".
"Трансцендентный фатализм обнаруживается сегодня в дискурсе о вызовах глобализации. Тренд разрушения национальных государств провозглашается ныне многими аналитиками как объективная предопределенность.
Логическая цепочка, ведущая от представления о фатуме до пассивного принятия вероятной гибели российской государственности, прослеживается с достаточной степенью очевидности. Авторское понимание природы национальной идеи основывается на принципиально иной методологической платформе.
Общественные тренды и закономерности не есть фатум. Субъективная воля человека сама является фактором исторического процесса. Посредством целенаправленных усилий тренд может быть изменен.
Исследования Центра проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования по демографической проблематике иллюстрируют на широком спектре страновых примеров такого рода возможности. Казалось бы, тренд репродуктивного указания человечества предопределен, будучи подтверждаем статистикой устойчивого снижения динамики рождаемости по большинству стран современного мира. Однако в тех случаях, когда государство брало на себя задачу проведения целенаправленной комплексной демографической политики, трендовая заданность разрушалась. Принцип управляемости противопоставляется в данном случае принципу трансцендентной предопределенности.
Впрочем, данный подход, ввиду его очевидной деструктивности, осуждался с позиций самих же традиционных религий. В западном христианстве он был осужден и преследовался как «манихейская ересь». В России он связывался с маргинализированными группами раскольников и сектантов, будучи также подвержен гонениям со стороны официальной церкви. Аксиологическая система ортодоксального христианства никогда не противопоставляла категории «земля» и «небо», полагая земную жизнь хоть и низшей, но ценностно значимой, божественно одухотворенной сферой.
Понятие «национальная идея» также выражает интегральное единство. «Нация» в ней соотносится с земным аспектом бытия, тогда как «идея» - с небесным - трансцендентным.
Противоположным по отношению к трансцендентализму препятствием в выдвижении национальной идеи выступает позиция детрансцендентного прагматизма. В методологическом плане она соотносится с теорией позитивизма. Любые апелляции к идеальному при этом подходе отсекаются как метафизические сущности. Национальная идея подменяется национальным интересом. Предельная прагматизация приводит к утверждению императива «малых дел». Национальная идея сводится к формуле «починить забор».
Однако без наличия общественно значимого и признаваемого большинством населением идеала государственность несостоятельна.
Бытие человека многомерно. Одномерный подход марксистской философии, основанный на дифференциации материи и сознания, для понимания онтологичности феномена национальной идеи недостаточен. [...]
Биологическое существование социума ограничивается материальным измерением бытия. Национальный интерес генерируется на уровне Логоса. Что же касается национальной идеи, то сугубо рассудочного осмысления для нее недостаточно. Она генерируется на высшем уровне пирамиды общест венного бытия, что вместе с тем не означает игнорирования низших бытийных компонентов.
Как имманентное качество русского народа выдвигается парадигма социальной пассивности. Мол, тридцать три года на печи лежат… Поэтому приобретя широкую популярность в конце перестроечного периода выдвинутый Н.Я. Эйдельманом концепт «революции сверху». Другие мыслители, работающие в рамках дискурса «русской идеи», представляли пассивность в благоприятном свете христианского императива терпения. Однако исследование российского исторического процесса позволяет квалифицировать данное утверждение как идеомифологическое.
Современная социальная пассивность не представляет собой фатума. Деятельностная активность масс - категория управляемая. Состояние пассионарности может быть изменено в направлении как повышения, так и понижения.
Идеомиф о русской имманентной пассивности, как показал в свое время И.Л. Солоневич, имеет не историческое, а литературное происхождение. Обломовы, Маниловы, Каратаевы были представлены в русской классической литературе как национальные типажи. Характерно, что не Дежневы и не Хабаровы. Остается только «загадкой»: каким образом «нации Обломовых» удалось создать крупнейшее в мире государство? Как было осуществлено хозяйственное и культурное освоение одной шестой части мировой суши? Динамика соотношения удельного веса российского народонаселения (русского народа) в мире и контролируемого им пространства не просто опровергает тезис о народной пассивности, но позволяет утверждать, что исторически уровень пассионарности русских был одним из наиболее высоких.
С пассивностью часто смешивается действительно характерный для России феномен доминирования царистской ментальности. Русские почти никогда не бунтовали непосредственно против «царя» (в различных политических облачениях данного понятия). Зато бунты против «бояр» были всегда в изобилии.
На Западе человек ментально ориентирован в большей степени на критику высшей власти, чем своего непосредственного начальства (боязнь потерять работу). Для русского человека, напротив, вступить в конфликт с ближним руководством более ценностно приемлемо, чем обличать верховного в государстве носителя властных полномочий. [...] Следовательно, не только государственная власть, но и народ выступал деятельным субъектом российского исторического процесса.
Именно поэтому национальная идея для России, для русского народа (в цивилизационном смысле) не может не быть активно деятельностной идеей.
Ее управленческое и программирующее начало является императивным методологическим началом предлагаемой авторами разработки. И авторы уверены, что именно в России именно такая идея и вытекающий из нее управленческий план действий не только необходимы современной России, но, по сути дела, представляют собой безальтернативный вызов и выбор. Программа действий, предлагаемая в настоящей работе, по убеждению авторов, в России более или менее полно, но будет реализована обязательно.