Венгры, румыны, итальянцы и другие легионеры в Русской кампании 1941-1945 годов
Венгры, румыны, итальянцы и другие легионеры в Русской кампании 1941-1945 годов
Леон Дегрель, мемуары
Русская кампания глазами генерала СС
Англия, изолированная от Европы морем, имея свои главные богатства разбросанными по дальним землям, могла точно не чувствовать важности дуэли. Она реагировала, думая больше о своем сиюминутном, непосредственном интересе - освобождении Острова, чем о судьбе Европы, если Советы будут однажды победителями.
Зато для нас, народов Европейского континента, эта битва была решающей.
Если побеждает национал-социализм, Германия, то она будет владеть на Востоке сказочно богатыми землями, примыкающими прямо к ней, прямо связанными с ней железными дорогами, реками, каналами, открытыми ее организаторскому и производственному гению. Великий германский рейх в полном возрождении, имеющий замечательную социальную арматуру, обогащенный этими сказочными землями, простирающимися огромным блоком от Северного и Черного моря и до Волги, достигнет такой мощи, будет иметь такую притягательную силу, предоставит двадцати народам, забывшим Старый Свет, такие возможности расцвета и развития, что эти территории составят стартовую базу для неизбежной европейской федерации, о которой говорил Наполеон, о которой думал Ренан и которую воспевал Виктор Гюго.
Если бы, напротив, победили Советы, кто бы в Европе смог им сопротивляться, как только огромный германский бастион был бы разрушен? Обескровленная Польша? Прогнившие, хаотичные, оккупированные, прирученные, забитые Балканы? Обезлюдевшая Франция, не имеющая никакого оппозиционного слова перед лицом двухсот миллионов азиатов и большевистской идеологии, раздутой победой? Греция, Италия - очаровательные болтуны, со своими бедными народами, застывшими на солнце, как ящерицы? Мозаика маленьких европейских наций, выживших в тысячелетней гражданской войне, неспособных купить по сто танков каждая? Если Советы побеждают рейх, тогда Сталин ляжет на тело Европы, неспособной к сопротивлению и готовой для насилия.
Конечно, потом попытаются спасти эту на три четверти советизированную Европу.
Вчерашние союзники испугаются, поскольку СССР не удовлетворится этой близкой добычей, потому что его жадные руки сразу после окончания Второй мировой войны потянутся к Тихому океану, к Китаю, к Персидскому заливу, к Средиземному морю, к Суэцкому каналу, разоряя колонии, сырьевые ресурсы, крупные международные тресты.
Но англо-американцы не будут больше стараться спасти Европу для Европы: просто они постараются сохранить на Западе трамплин, позволяющий им уберечь их империализм и реагировать на империализм советский, даже, если надо будет, однажды превратив этот трамплин в огромное поле развалин атомными ударами.
Мы, сыны Европы, думали о жизни Европы.
Какой бы ни была наша оценка способа, которым война была развязана, какое бы мы ни чувствовали сожаление о прошлом, какой бы ни была горькой иностранная оккупация наших родных стран, каждый из нас понял что-то намного более важное, чем удовлетворение или неприятности, которые ощутили с 1939 по 1941 разные европейские страны, ибо на карту была поставлена судьба всей Европы.
Этим объясняется необычный подъем бесчисленного множества молодых людей от Осло до Севильи, от Антверпена до Будапешта.
Тех, кто покинул свои родные семейные очаги в Ютландии или Босе, в Арденнах или в Пуште, в Лимбурге или Андалузии не для того, чтобы служить частным интересам Германии. Они отправились на войну, чтобы защитить две тысячи лет самой высокоразвитой цивилизации. Они думали о Баптистерии Флоренции и о соборе в Реймсе, об Алькасаре в Толедо и о колокольне в Брюгге. Они погибли там без счета не за служебные посты в Берлине, но за свои древние страны, позолоченные веками, и за общую родину, Европу - Европу Вергилия и Ронсара, Европу Эразма и Ницше, Рафаэля и Дюрера, Европу святого Игнатия и святой Терезы, Европу Великого Фридриха и Наполеона Бонапарта.
Между этой тысячелетней Европой и ужасной советской лавиной уравниловки и кишащего потока ее народностей их выбор был сделан. Вся молодежь поднялась по всем четырем сторонам света. Гиганты-блондины скандинавы и прибалты, мечтательные венгры с длинными усами, коренастые и чернявые румыны, испанцы со смоляными глазами, зубоскалы-французы, датчане, голландцы, швейцарцы, англичане, канадцы, австралийцы, южноафриканцы и новозеландцы, в целом около пятидесяти, все-таки пятидесяти народов.
Тысячи бельгийцев собрались по языковому принципу внутри Фламандского легиона и Валлонского легиона. Они составили сначала два батальона, затем в 1943 году две бригады, потом в 1944-м - две дивизии: дивизию «Валлония» и дивизию «Фландрия».
Я же в течение сорока шести месяцев был одним из этих добровольцев Европы и познал со своими товарищами самую грандиозную и ужасную эпопею, я продвигался пешком в течение двух лет до порога Азии, потом бесконечно отходил от Кавказа до Норвегии, прошел от опьянения наступлений 1941 и 1942 годов до горькой славы поражения и изгнания, в то время как по половине обескровленной Европы распространялась желтая волна победителей-Советов.
* * *
Иностранные части были очень многочисленны на Советском фронте. На юге находились экспедиционные корпуса Центральной Европы и Балкан, своеобразные в некотором роде части, но раздираемые всяческим соперничеством. Венгры и румыны всегда были готовы выцарапать друг другу глаза из-за какой-нибудь буковой рощи или десяти метров поля люцерны в Пуште. Хорваты, более славяне, чем украинцы, были разделены на мусульман и католиков.
Итальянцы в 1941 году составляли самую многочисленную часть иностранцев на всем Восточном фронте. Их прибыло шестьдесят тысяч, разделенных на три дивизии и многочисленные отряды военных специалистов. Их видели повсюду от Днепра до Донбасса. Невысокие, чернявые, смешные в своих пилотках-двууголках или похожие на райских птичек под своими касками, на которых степные вихри развевали внушительные снопы петушиных перьев!
Винтовки у них были похожи на игрушки, которыми они владели с большим умением, охотясь и убивая всех кур в округе.
Мы познакомились с ними во время нашей высадки в Днепропетровске. Мы сразу же высоко оценили их дух инициативы и сноровку. Они окружили огромную бочку, лежавшую на железнодорожной платформе. Это была бочка кьянти. Сбоку они проделывали едва заметную дырочку, в нее вставляли соломинку; жидкость чудесным образом вытекала наружу.
Изобретение имело огромный успех среди наших любителей, подходивших в большом количестве и возвращавшихся потом к этому чудесному фонтану, достойному славы бургундской свадьбы Карла Смелого или Филиппа Доброго. Итальянцы, уверенные в будущем - это была бочка на две тысячи литров, с большой любезностью уступали нам место. С этого момента валлонские добровольцы прониклись исключительной любовью к Италии и были рады помощи, оказываемой ею на Восточном фронте.
Фронт состоял не из одной сплошной линии, а из опорных, укрепленных точек. У наших постов в Щербиновке на левом и правом флангах не было ничего, кроме снега. Чтобы добраться до итальянцев, чей участок располагался к югу от Сталино, нам нужно было два часа пути по степи. Мы ходили к ним поболтать во время затишья. Очевидно, что не без интереса к их лимонам и кьянти, но нас притягивало также их обаяние.
Сложность была в том, что они ненавидели немцев. Те не могли выносить их мародерство, недостойный разврат в разрушенных избах, их залихватскую униформу и выправку, их цветистую латинскую беспечность, полную спеси и горделивости, беззаботность, любезность и радостную, веселую болтовню, так далекие от прусской строгости.
С другой стороны, итальянцы испытывали боль в шее и спазм в горле, как только они видели какого-нибудь немца, вставшего по стойке смирно и выкрикивающего какие-то команды. Это никак не вязалось с их руками в карманах, раскрашенными плюмажами и повадками гаврошей.
Их понятия о национализме тоже не совпадали. Итальянцы любили Муссолини и по всякому поводу орали ему славу как оглашенные, но эти излияния чувств были только сентиментального свойства. Имперские мечты Муссолини их не трогали. Они были гордые, как петухи, но без амбиций.
Однажды, когда они настаивали на своем желании мира любой ценой, я им возразил:
- Но если вы не будете воевать до конца, вы потеряете свои колонии!
- Ба-а! - ответили они мне. - Зачем воевать за колонии? Мы счастливы у себя дома. Нам ничего не нужно. У нас есть солнце. У нас есть фрукты. У нас есть любовь…
* * *
Ещё из воспоминаний Дегреля о румынах:
У нас были взбалмошные соседи - румыны. Их офицеры иногда приходили к нам в касках, похожих на торты. Они почти все говорили на певучем и сюсюкающем французском языке.
Их солдаты вели адскую пальбу. Их было около двадцати тысяч на нашем левом крыле, и они беспрестанно палили. Но мы ведь были в стороне. Эта непрерывная пальба раздражала нас и дергала русских, вызывая бесполезную возню. За одну только ночь румыны расходовали столько патронов, сколько весь остальной наш сектор за две недели. Это была уже не война, это была ночная шумиха.
Европейские легионы, должно быть, состояли исключительно из добровольцев. Они, будь то норвежцы, шведы, датчане, голландцы, швейцарцы, фламандцы, валлонцы, французы или испанцы, - дрались превосходно до последнего дня. Напротив, те кто воевал по призыву, терпели довольно чувствительные поражения.
Тысячи румынских солдат были заражены коммунистической пропагандой. Это мы хорошо видели под Сталинградом. Это на них и на итальянцев (те тоже пришли воевать без энтузиазма) Сталин очень умело направил свое наступление в ноябре 1942 года. Он их разбил играючи.
Бесспорно, румынские солдаты совершили много подвигов с июня 1941 года. Они освободили Бессарабию, захватили Одессу, они геройски сражались в Крыму и в Донбассе. Но они были дикарями по своей природе, расстреливали пленных, навлекая этим ответные репрессии, от которых страдали все.
* * *
Эти расправы над пленными были не только дикостью, но и глупостью. Многие русские только и ждали, чтобы сдаться, не вынося коммунизма и будучи деморализованными годом поражений. Ночью из наших малых постов-засад мы слышали, как они раздвигают ветки на другом берегу Донца. Мы слушали, затаив дыхание. Мы улавливали шум тела, погруженного в воду. Человек подплывал. Мы вполголоса говорили ему: «Сюда, сюда! Вот здесь!» Русский выходил из воды почти голый. Мы вели его погреться, давали ему сигарету. Его глаза светились счастьем славного успокоенного животного. Час спустя он точно рассказывал нам, что происходило на той стороне. Его отправляли в тыл с пайком, он был рад закончить войну и покончить с большевизмом.
Однажды ночью мы выловили одного молодого парня. Чтобы было легче добраться до нас, он разделся до трусов. В зубах у него был один из тех пропусков, которые немецкая авиация во множестве бросала на советский участок фронта. Эти маленькие пропуски гарантировали жизнь перебежчику, притягивая мужиков и провоцируя дезертирство тысяч.
У дезертира той ночью было живое лицо и горящие глаза, но мы не могли понять его и добиться его понимания. Каждый из нас пользовался четырьмя русскими словами, которые знал. Ничего не поделаешь. В конце концов один из нас, потеряв терпение, бросил крепкое ругательство.
- Так вы французы?! - удивленно воскликнул русский с бесподобным парижским акцентом.
Он был переводчик агентства «Интурист», в течение многих лет жил на Монмартре. Наш возглас сразу поверг его в состояние эйфории, его восхищение было безграничным. Он был сыт по горло советской нищетой. Он рассказал нам много смачных историй о наших противниках. Мы дали ему рубашку и пару башмаков. Насвистывая, он пошел в свою очередь в сторону штаба с пустыми кухонными бидонами.
К сожалению, несмотря на наши просьбы, румыны продолжали расправы над всеми русскими, что доходили и попадали на их посты. Бедняг, которые барахтались в воде с поднятыми руками, расстреливали до того, как они ступали на берег, или если им удавалось избежать пули, то их расстреливали утром среди всеобщего хохота. Дунайские палачи опять сбрасывали в воду пробитые пулями тела, мрачно плывшие по течению Донца.
Русские, засев в прибрежных кустах, видели эти мрачные плавучие караваны. Через несколько дней у них совсем пропало желание пересекать реку. Они стали злыми, желчными, жаждущими мести. Нам предстояло провести неспокойные недели.
Читать всю книгу ...
Леон Дегрель, мемуары
Русская кампания глазами генерала СС
Англия, изолированная от Европы морем, имея свои главные богатства разбросанными по дальним землям, могла точно не чувствовать важности дуэли. Она реагировала, думая больше о своем сиюминутном, непосредственном интересе - освобождении Острова, чем о судьбе Европы, если Советы будут однажды победителями.
Зато для нас, народов Европейского континента, эта битва была решающей.
Если побеждает национал-социализм, Германия, то она будет владеть на Востоке сказочно богатыми землями, примыкающими прямо к ней, прямо связанными с ней железными дорогами, реками, каналами, открытыми ее организаторскому и производственному гению. Великий германский рейх в полном возрождении, имеющий замечательную социальную арматуру, обогащенный этими сказочными землями, простирающимися огромным блоком от Северного и Черного моря и до Волги, достигнет такой мощи, будет иметь такую притягательную силу, предоставит двадцати народам, забывшим Старый Свет, такие возможности расцвета и развития, что эти территории составят стартовую базу для неизбежной европейской федерации, о которой говорил Наполеон, о которой думал Ренан и которую воспевал Виктор Гюго.
Если бы, напротив, победили Советы, кто бы в Европе смог им сопротивляться, как только огромный германский бастион был бы разрушен? Обескровленная Польша? Прогнившие, хаотичные, оккупированные, прирученные, забитые Балканы? Обезлюдевшая Франция, не имеющая никакого оппозиционного слова перед лицом двухсот миллионов азиатов и большевистской идеологии, раздутой победой? Греция, Италия - очаровательные болтуны, со своими бедными народами, застывшими на солнце, как ящерицы? Мозаика маленьких европейских наций, выживших в тысячелетней гражданской войне, неспособных купить по сто танков каждая? Если Советы побеждают рейх, тогда Сталин ляжет на тело Европы, неспособной к сопротивлению и готовой для насилия.
Конечно, потом попытаются спасти эту на три четверти советизированную Европу.
Вчерашние союзники испугаются, поскольку СССР не удовлетворится этой близкой добычей, потому что его жадные руки сразу после окончания Второй мировой войны потянутся к Тихому океану, к Китаю, к Персидскому заливу, к Средиземному морю, к Суэцкому каналу, разоряя колонии, сырьевые ресурсы, крупные международные тресты.
Но англо-американцы не будут больше стараться спасти Европу для Европы: просто они постараются сохранить на Западе трамплин, позволяющий им уберечь их империализм и реагировать на империализм советский, даже, если надо будет, однажды превратив этот трамплин в огромное поле развалин атомными ударами.
Мы, сыны Европы, думали о жизни Европы.
Какой бы ни была наша оценка способа, которым война была развязана, какое бы мы ни чувствовали сожаление о прошлом, какой бы ни была горькой иностранная оккупация наших родных стран, каждый из нас понял что-то намного более важное, чем удовлетворение или неприятности, которые ощутили с 1939 по 1941 разные европейские страны, ибо на карту была поставлена судьба всей Европы.
Этим объясняется необычный подъем бесчисленного множества молодых людей от Осло до Севильи, от Антверпена до Будапешта.
Тех, кто покинул свои родные семейные очаги в Ютландии или Босе, в Арденнах или в Пуште, в Лимбурге или Андалузии не для того, чтобы служить частным интересам Германии. Они отправились на войну, чтобы защитить две тысячи лет самой высокоразвитой цивилизации. Они думали о Баптистерии Флоренции и о соборе в Реймсе, об Алькасаре в Толедо и о колокольне в Брюгге. Они погибли там без счета не за служебные посты в Берлине, но за свои древние страны, позолоченные веками, и за общую родину, Европу - Европу Вергилия и Ронсара, Европу Эразма и Ницше, Рафаэля и Дюрера, Европу святого Игнатия и святой Терезы, Европу Великого Фридриха и Наполеона Бонапарта.
Между этой тысячелетней Европой и ужасной советской лавиной уравниловки и кишащего потока ее народностей их выбор был сделан. Вся молодежь поднялась по всем четырем сторонам света. Гиганты-блондины скандинавы и прибалты, мечтательные венгры с длинными усами, коренастые и чернявые румыны, испанцы со смоляными глазами, зубоскалы-французы, датчане, голландцы, швейцарцы, англичане, канадцы, австралийцы, южноафриканцы и новозеландцы, в целом около пятидесяти, все-таки пятидесяти народов.
Тысячи бельгийцев собрались по языковому принципу внутри Фламандского легиона и Валлонского легиона. Они составили сначала два батальона, затем в 1943 году две бригады, потом в 1944-м - две дивизии: дивизию «Валлония» и дивизию «Фландрия».
Я же в течение сорока шести месяцев был одним из этих добровольцев Европы и познал со своими товарищами самую грандиозную и ужасную эпопею, я продвигался пешком в течение двух лет до порога Азии, потом бесконечно отходил от Кавказа до Норвегии, прошел от опьянения наступлений 1941 и 1942 годов до горькой славы поражения и изгнания, в то время как по половине обескровленной Европы распространялась желтая волна победителей-Советов.
* * *
Иностранные части были очень многочисленны на Советском фронте. На юге находились экспедиционные корпуса Центральной Европы и Балкан, своеобразные в некотором роде части, но раздираемые всяческим соперничеством. Венгры и румыны всегда были готовы выцарапать друг другу глаза из-за какой-нибудь буковой рощи или десяти метров поля люцерны в Пуште. Хорваты, более славяне, чем украинцы, были разделены на мусульман и католиков.
Итальянцы в 1941 году составляли самую многочисленную часть иностранцев на всем Восточном фронте. Их прибыло шестьдесят тысяч, разделенных на три дивизии и многочисленные отряды военных специалистов. Их видели повсюду от Днепра до Донбасса. Невысокие, чернявые, смешные в своих пилотках-двууголках или похожие на райских птичек под своими касками, на которых степные вихри развевали внушительные снопы петушиных перьев!
Винтовки у них были похожи на игрушки, которыми они владели с большим умением, охотясь и убивая всех кур в округе.
Мы познакомились с ними во время нашей высадки в Днепропетровске. Мы сразу же высоко оценили их дух инициативы и сноровку. Они окружили огромную бочку, лежавшую на железнодорожной платформе. Это была бочка кьянти. Сбоку они проделывали едва заметную дырочку, в нее вставляли соломинку; жидкость чудесным образом вытекала наружу.
Изобретение имело огромный успех среди наших любителей, подходивших в большом количестве и возвращавшихся потом к этому чудесному фонтану, достойному славы бургундской свадьбы Карла Смелого или Филиппа Доброго. Итальянцы, уверенные в будущем - это была бочка на две тысячи литров, с большой любезностью уступали нам место. С этого момента валлонские добровольцы прониклись исключительной любовью к Италии и были рады помощи, оказываемой ею на Восточном фронте.
Фронт состоял не из одной сплошной линии, а из опорных, укрепленных точек. У наших постов в Щербиновке на левом и правом флангах не было ничего, кроме снега. Чтобы добраться до итальянцев, чей участок располагался к югу от Сталино, нам нужно было два часа пути по степи. Мы ходили к ним поболтать во время затишья. Очевидно, что не без интереса к их лимонам и кьянти, но нас притягивало также их обаяние.
Сложность была в том, что они ненавидели немцев. Те не могли выносить их мародерство, недостойный разврат в разрушенных избах, их залихватскую униформу и выправку, их цветистую латинскую беспечность, полную спеси и горделивости, беззаботность, любезность и радостную, веселую болтовню, так далекие от прусской строгости.
С другой стороны, итальянцы испытывали боль в шее и спазм в горле, как только они видели какого-нибудь немца, вставшего по стойке смирно и выкрикивающего какие-то команды. Это никак не вязалось с их руками в карманах, раскрашенными плюмажами и повадками гаврошей.
Их понятия о национализме тоже не совпадали. Итальянцы любили Муссолини и по всякому поводу орали ему славу как оглашенные, но эти излияния чувств были только сентиментального свойства. Имперские мечты Муссолини их не трогали. Они были гордые, как петухи, но без амбиций.
Однажды, когда они настаивали на своем желании мира любой ценой, я им возразил:
- Но если вы не будете воевать до конца, вы потеряете свои колонии!
- Ба-а! - ответили они мне. - Зачем воевать за колонии? Мы счастливы у себя дома. Нам ничего не нужно. У нас есть солнце. У нас есть фрукты. У нас есть любовь…
* * *
Ещё из воспоминаний Дегреля о румынах:
У нас были взбалмошные соседи - румыны. Их офицеры иногда приходили к нам в касках, похожих на торты. Они почти все говорили на певучем и сюсюкающем французском языке.
Их солдаты вели адскую пальбу. Их было около двадцати тысяч на нашем левом крыле, и они беспрестанно палили. Но мы ведь были в стороне. Эта непрерывная пальба раздражала нас и дергала русских, вызывая бесполезную возню. За одну только ночь румыны расходовали столько патронов, сколько весь остальной наш сектор за две недели. Это была уже не война, это была ночная шумиха.
Европейские легионы, должно быть, состояли исключительно из добровольцев. Они, будь то норвежцы, шведы, датчане, голландцы, швейцарцы, фламандцы, валлонцы, французы или испанцы, - дрались превосходно до последнего дня. Напротив, те кто воевал по призыву, терпели довольно чувствительные поражения.
Тысячи румынских солдат были заражены коммунистической пропагандой. Это мы хорошо видели под Сталинградом. Это на них и на итальянцев (те тоже пришли воевать без энтузиазма) Сталин очень умело направил свое наступление в ноябре 1942 года. Он их разбил играючи.
Бесспорно, румынские солдаты совершили много подвигов с июня 1941 года. Они освободили Бессарабию, захватили Одессу, они геройски сражались в Крыму и в Донбассе. Но они были дикарями по своей природе, расстреливали пленных, навлекая этим ответные репрессии, от которых страдали все.
* * *
Эти расправы над пленными были не только дикостью, но и глупостью. Многие русские только и ждали, чтобы сдаться, не вынося коммунизма и будучи деморализованными годом поражений. Ночью из наших малых постов-засад мы слышали, как они раздвигают ветки на другом берегу Донца. Мы слушали, затаив дыхание. Мы улавливали шум тела, погруженного в воду. Человек подплывал. Мы вполголоса говорили ему: «Сюда, сюда! Вот здесь!» Русский выходил из воды почти голый. Мы вели его погреться, давали ему сигарету. Его глаза светились счастьем славного успокоенного животного. Час спустя он точно рассказывал нам, что происходило на той стороне. Его отправляли в тыл с пайком, он был рад закончить войну и покончить с большевизмом.
Однажды ночью мы выловили одного молодого парня. Чтобы было легче добраться до нас, он разделся до трусов. В зубах у него был один из тех пропусков, которые немецкая авиация во множестве бросала на советский участок фронта. Эти маленькие пропуски гарантировали жизнь перебежчику, притягивая мужиков и провоцируя дезертирство тысяч.
У дезертира той ночью было живое лицо и горящие глаза, но мы не могли понять его и добиться его понимания. Каждый из нас пользовался четырьмя русскими словами, которые знал. Ничего не поделаешь. В конце концов один из нас, потеряв терпение, бросил крепкое ругательство.
- Так вы французы?! - удивленно воскликнул русский с бесподобным парижским акцентом.
Он был переводчик агентства «Интурист», в течение многих лет жил на Монмартре. Наш возглас сразу поверг его в состояние эйфории, его восхищение было безграничным. Он был сыт по горло советской нищетой. Он рассказал нам много смачных историй о наших противниках. Мы дали ему рубашку и пару башмаков. Насвистывая, он пошел в свою очередь в сторону штаба с пустыми кухонными бидонами.
К сожалению, несмотря на наши просьбы, румыны продолжали расправы над всеми русскими, что доходили и попадали на их посты. Бедняг, которые барахтались в воде с поднятыми руками, расстреливали до того, как они ступали на берег, или если им удавалось избежать пули, то их расстреливали утром среди всеобщего хохота. Дунайские палачи опять сбрасывали в воду пробитые пулями тела, мрачно плывшие по течению Донца.
Русские, засев в прибрежных кустах, видели эти мрачные плавучие караваны. Через несколько дней у них совсем пропало желание пересекать реку. Они стали злыми, желчными, жаждущими мести. Нам предстояло провести неспокойные недели.
Читать всю книгу ...