Андрей Лесков. Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям
«- Ну вот, - думали мы, - теперь-то мы их как раз и встретим... Может быть, они припоздали, может быть, сбились с дороги проселком, где так много маленьких свертков... И тогда как мы распорядимся? Один из нас, конечно, поцелуется с тетею и вспрыгнет на козлы к ямщику, чтобы показать ему дорогу, а другой сию же секунду бросится назад к дому, чтобы скорее ставили самовар, потому что на дворе был ужасный мороз и англичане с голыми коленками должны были страшно прозябнуть.
И что же вы думаете? - наши ожидания были не совсем напрасны: по мере того как мы взбегали на горку, мы замечали в темной котловине родника какое-то движение.
Наши сельские женщины не ходили на родник ночью, потому что все они имели суеверный страх к этому месту, - и притом мы видели, что в котловине не одна или две бабы с водоносами, а что-то больше. Нам казалось, что мы видим лошадей и людей и даже слышим какой-то говор.
Признаться, мы и сами струсили, но опасение прослыть за трусов перед англичанами взяло верх над нашими оробевшими сердцами: мы схватились за руки и, поняв друг друга в молчаливом пожатии, сделали опасный шаг вперед. До слуха нашего долетали звуки тихо и робко говоривших человеческих голосов, но слова, которые мы слышали, были нам незнакомы. Родители наши не были настолько богаты, чтобы учить нас в детстве многим языкам, но у нас была своя врожденная русская сметка, и мы без всякой учености поняли, что это говорят по-английски и что люди эти не кто иные, как наши гости, которые, вероятно, не поостереглись раската и попали в котловину.
Тогда я и брат смело бросились вперед и остановились: вместо бодрых и сильных англичан, готовых каждого встретить боксом, мы увидели трех человек, которые были обернуты в жалкие лохмотья и тихо бродили вокруг дрянных санишек, на которых лежал какой-то хлам, прикрытый запорошенной снегом рогожей, и оттуда раздавался жалобный писк. Лошадь, похожая на сухой остов, обтянутый конской кожей, стояла невыпряженною в хомуте с мочальной шлеею и, дрожа от стужи, валяла в зубах клок брошенной перед нею соломы...
Мы знали, что в деревнях скот нередко страдает и падает от бескормицы, а люди погибают от стужи, и враз позабыли о своих кузенах, а бросились к этим нищим.
Один из них был высокий седой старик в изорванной бараньей шапке, другой помоложе и в картузе, а третья - женщина.
- Что вы тут делаете? - закричали мы.
Они нам не отвечали и продолжали по-прежнему молча ходить вокруг саней, с которых не переставал раздаваться неумолчный жалобный писк.
- Зачем вы здесь стоите? - здесь холодно.
Высокий старик остановился, поглядел на нас, двух маленьких мальчиков, и отвечал по-русски:
- Здесь очень холодно,- это правда. Мы очень озябли, мальчик.
- Чего же вы здесь ждете?
- Мы ждем!.. Мы ждем милости божией.
- Но зачем вы не спускаетесь в деревню? Она близко, - сейчас за рекой... вон, слышите, лают собаки... Вас там согреют.
- Нас!.. Нет - нас не согреют.
Я почувствовал особое усиление звука в слове «нас» и понял, что это какие-нибудь особенно дурные люди, которые сами знают, что они не стоят ничьего внимания. Я знал, что есть люди, осужденные на ссылку, на каторгу, знал и то, что эти люди оттуда иногда бегают и скрываются... Это такие и есть! - подумал я, но как мне было их очень жалко, то я сказал:
- Мне вас очень жалко. Затяните скорее хомут вашей лошади и ведите ее за нами... Мы вас проведем к риге, - там вчера сушили снопы, и в печке должно быть еще немножко тепло, - я вас спрячу и... завтра у нас праздник, и мне, наверно, подарят новый серебряный рубль... Я его принесу вам туда в ригу...
Старик вынул из-за пазухи руку и, положив ее мне на голову, сказал:
- Спасибо тебе, добрый мальчик, но мы с тобой не пойдем.
- Отчего? Я вас проведу так, что вас никто не заметит, а там у печи гораздо теплее.
- Да... там теплее... но ты еще молодое дитя и не понимаешь. Нас там могут найти и скажут, что мы спрятались, чтобы сделать дурное дело. Ты, верно, не знаешь, кто мы?
- Нет, я знаю, - вы каторжные, но я хочу, чтобы вам было тепло.
Старик покачал головою и, вздохнув, молвил:
- Ты ошибся, дитя, - мы не каторжные, но мы хуже.
Что может быть хуже каторжных, я еще не знал и сказал:
- Ничего,- скажите мне: кто вы, мне все равно вас будет жалко.
- Мы жиды!
При этом и другие два человека остановились и, вздохнув тихо, повторили:
- Да, - мы жиды."
И что же вы думаете? - наши ожидания были не совсем напрасны: по мере того как мы взбегали на горку, мы замечали в темной котловине родника какое-то движение.
Наши сельские женщины не ходили на родник ночью, потому что все они имели суеверный страх к этому месту, - и притом мы видели, что в котловине не одна или две бабы с водоносами, а что-то больше. Нам казалось, что мы видим лошадей и людей и даже слышим какой-то говор.
Признаться, мы и сами струсили, но опасение прослыть за трусов перед англичанами взяло верх над нашими оробевшими сердцами: мы схватились за руки и, поняв друг друга в молчаливом пожатии, сделали опасный шаг вперед. До слуха нашего долетали звуки тихо и робко говоривших человеческих голосов, но слова, которые мы слышали, были нам незнакомы. Родители наши не были настолько богаты, чтобы учить нас в детстве многим языкам, но у нас была своя врожденная русская сметка, и мы без всякой учености поняли, что это говорят по-английски и что люди эти не кто иные, как наши гости, которые, вероятно, не поостереглись раската и попали в котловину.
Тогда я и брат смело бросились вперед и остановились: вместо бодрых и сильных англичан, готовых каждого встретить боксом, мы увидели трех человек, которые были обернуты в жалкие лохмотья и тихо бродили вокруг дрянных санишек, на которых лежал какой-то хлам, прикрытый запорошенной снегом рогожей, и оттуда раздавался жалобный писк. Лошадь, похожая на сухой остов, обтянутый конской кожей, стояла невыпряженною в хомуте с мочальной шлеею и, дрожа от стужи, валяла в зубах клок брошенной перед нею соломы...
Мы знали, что в деревнях скот нередко страдает и падает от бескормицы, а люди погибают от стужи, и враз позабыли о своих кузенах, а бросились к этим нищим.
Один из них был высокий седой старик в изорванной бараньей шапке, другой помоложе и в картузе, а третья - женщина.
- Что вы тут делаете? - закричали мы.
Они нам не отвечали и продолжали по-прежнему молча ходить вокруг саней, с которых не переставал раздаваться неумолчный жалобный писк.
- Зачем вы здесь стоите? - здесь холодно.
Высокий старик остановился, поглядел на нас, двух маленьких мальчиков, и отвечал по-русски:
- Здесь очень холодно,- это правда. Мы очень озябли, мальчик.
- Чего же вы здесь ждете?
- Мы ждем!.. Мы ждем милости божией.
- Но зачем вы не спускаетесь в деревню? Она близко, - сейчас за рекой... вон, слышите, лают собаки... Вас там согреют.
- Нас!.. Нет - нас не согреют.
Я почувствовал особое усиление звука в слове «нас» и понял, что это какие-нибудь особенно дурные люди, которые сами знают, что они не стоят ничьего внимания. Я знал, что есть люди, осужденные на ссылку, на каторгу, знал и то, что эти люди оттуда иногда бегают и скрываются... Это такие и есть! - подумал я, но как мне было их очень жалко, то я сказал:
- Мне вас очень жалко. Затяните скорее хомут вашей лошади и ведите ее за нами... Мы вас проведем к риге, - там вчера сушили снопы, и в печке должно быть еще немножко тепло, - я вас спрячу и... завтра у нас праздник, и мне, наверно, подарят новый серебряный рубль... Я его принесу вам туда в ригу...
Старик вынул из-за пазухи руку и, положив ее мне на голову, сказал:
- Спасибо тебе, добрый мальчик, но мы с тобой не пойдем.
- Отчего? Я вас проведу так, что вас никто не заметит, а там у печи гораздо теплее.
- Да... там теплее... но ты еще молодое дитя и не понимаешь. Нас там могут найти и скажут, что мы спрятались, чтобы сделать дурное дело. Ты, верно, не знаешь, кто мы?
- Нет, я знаю, - вы каторжные, но я хочу, чтобы вам было тепло.
Старик покачал головою и, вздохнув, молвил:
- Ты ошибся, дитя, - мы не каторжные, но мы хуже.
Что может быть хуже каторжных, я еще не знал и сказал:
- Ничего,- скажите мне: кто вы, мне все равно вас будет жалко.
- Мы жиды!
При этом и другие два человека остановились и, вздохнув тихо, повторили:
- Да, - мы жиды."