МЫ должны понимать с какими негодяями имеем дело
ЧИТАТЕЛИ СООБЩЕСТВА , - обращаюсь к ВАМ, -- ниже приведен текст без адаптации и купюр
этих паскуд ( сами разберетесь каких паскуд ) как комментарий к тексту по ссылке
http://rus-vopros.livejournal.com/5295291.html
Лозунг "Убей немца" получил в разных формах продолжение в плакатах и другой наглядной агитации.
Вот фотография из блокадного Ленинграда 1943 г.:
[Spoiler (click to open)]
ниже про
советского пИсателя и журналюгу Эренбурга (кстати, советским он стал только в 1940-м году, вернувшись в СССР из эмиграции) 24 июля 1942 г., в разгар летнего наступления немецких войск на Дону, опубликовал в "Красной звезде" пропагандистскую статью "Убей немца". Адольф Гитлер лично распорядился поймать и повесить Эренбурга.
Нацистская пропаганда дала Эренбургу прозвище «Домашний еврей Сталина».
Вот эта статья в "Красной Звезде":
Статья "Убей немца"
Оригинал взят у sedoia в Эренбург об "Убей немца!" (Природа протеста).
По воспоминаниям самого Ильи Эренбурга, он ставил цель развеять существовавшие у значительной части советских солдат иллюзии о том, что, если «рассказать немецким рабочим и крестьянам правду, то они побросают оружие», что «миллионы [немецких] солдат идут в наступление только потому, что им грозит расстрел»
И. Эренбург. «Люди, годы, жизнь» книга V, глава 3.
«Разговаривая с бойцами в первые месяцы войны, я то испытывал гордость, то доходил до отчаяния.
Конечно, мы были вправе гордиться тем, что советские учителя воспитывали детей и подростков в духе братства.
Но мы сдавали за городом город, а я не раз слышал от красноармейцев, что солдат противника пригнали к нам капиталисты и помещики, что, кроме Германии Гитлера, существует другая Германия, что если рассказать немецким рабочим и крестьянам правду, то они побросают оружие.
Многие в это искренне верили, другие охотно к этому прислушивались немцы стремительно продвигались вперед, а человеку всегда хочется на что-то надеяться.
Люди, защищавшие Смоленск или Брянск, повторяли то, что слышали сначала в школе, потом на собраниях, что читали в газетах: рабочий класс Германии силен, это передовая индустриальная страна, правда, фашисты, поддерживаемые магнатами Рура и социал-предателями, захватили власть, но немецкий народ против них, он продолжает бороться.
«Конечно,- говорили красноармейцы,- офицеры - фашисты, наверное, и среди солдат попадаются люди, сбитые с толку, но миллионы солдат идут в наступление только потому, что им грозит расстрел».
Наша армия в первые месяцы не знала подлинной ненависти к немецкой армии.
На второй день войны меня вызвали в ПУР и попросили написать листовку для немецких солдат, говорили, что фашистская армия держится на обмане и на железной дисциплине.
Тогда и многие командиры еще возлагали надежды на листовки и громкоговорители.
Листовок было много, казалось бы убедительных, а немцы продолжали продвигаться вперед.
Может быть, и я разделял бы иллюзии многих, если бы в предвоенные годы жил в Москве и слушал доклады о международном положении.
Но я помнил Берлин 1932 года, рабочих на фашистских собраниях, в Испании я разговаривал с немецкими летчиками, пробыл полтора месяца в оккупированном Париже.
Я не верил в громкоговорители и листовки.
Редкие пленные (главным образом танкисты), которых я видел в первые месяцы войны, держались самоуверенно, считали, что с ними приключилась неприятность, но что не сегодня завтра их освободят наступающие части.
Один даже предложил командиру полка сдаться на милость Гитлера: «Я гарантирую всем нашим солдатам жизнь и хорошее содержание в лагере для военнопленных.
А к рождеству война кончится, и вы вернетесь домой».
Среди этих военнопленных были рабочие.
Правда, после неудачи под Москвой я впервые услышал от перепуганных пленных «Гитлер канут», но летом 1942 года, когда немцы двинулись на Кавказ, они снова уверовали в свою непобедимость.
На допросах пленные держались осторожно - боялись и русских и своих товарищей.
А если и попадались солдаты, искренне ругавшие Гитлера, то это были главным образом крестьяне из глухих деревень Баварии, католики, отцы семейств.
Настоящий перелом начался только после Сталинграда, да и то до лета 1944 года сотни миллионов листовок приносили мизерное количество перебежчиков.
В начале войны у наших бойцов не только не было ненависти к врагу, в них жило некоторое уважение к немцам, связанное с преклонением перед внешней культурой.
Это тоже было результатом воспитания.
В двадцатые и тридцатые годы любой советский школьник знал, каковы показатели культуры того или иного народа - густота железнодорожных сетей, количество автомашин, наличность передовой индустрии, распространенность образования, социальная гигиена.
Во всем этом Германия занимала одно из первых мест.
В вещевых мешках пленных красноармейцы находили книги и тетради для дневников, усовершенствованные бритвы, а в карманах фотографии, замысловатые зажигалки, самопишущие ручки.
«Культура!» - восхищенно и в то же время печально говорили мне красноармейцы, пензенские колхозники, показывая немецкую зажигалку, похожую на крохотный револьвер.
Помню тяжелый разговор на переднем крае с артиллеристами.
Командир батареи получил приказ открыть огонь по шоссе.
Бойцы не двинулись с места.
Я вышел из себя, назвал их трусами.
Один мне ответил:
«Нельзя только и делать, что палить по дороге, а потом отходить, нужно подпустить немцев поближе, попытаться объяснить им, что пора образумиться, восстать против Гитлера, и мы им в этом поможем».
Другие сочувственно поддакивали.
Молодой и на вид смышленый паренек говорил:
«А в кого мы стреляем?
В рабочих и крестьян.
Они считают, что мы против них, мы им не даем выхода...»
Конечно, самым страшным было в те месяцы превосходство немецкой военной техники: красноармейцы с «бутылками» шли на танки.
Но меня не менее страшили благодушие, наивность, растерянность.
Я помнил «странную войну» - торжественные похороны немецкого летчика, рев громкоговорителей...
Война - страшное, ненавистное дело, но не мы ее начали, а враг был силен и жесток.
Я знал, что мой долг показать подлинное лицо фашистского солдата, который отменной ручкой записывает в красивую тетрадку кровожадный, суеверный вздор о своем расовом превосходстве, вещи бесстыдные, грязные и свирепые, способные смутить любого дикаря.
Я должен был предупредить наших бойцов, что тщетно рассчитывать на классовую солидарность немецких рабочих, на то, что у солдат Гитлера заговорит совесть, не время искать в наступающей вражеской армии «добрых немцев», отдавая на смерть наши города и села.
Я писал: «Убей немца!» (Этот Текст Эренбурга можно прочесть здесь)
В статье, которую я назвал «Оправдание ненависти» и которая была написана в очень трудное время - летом 1942 года, я говорил:
«Эта война не похожа на прежние войны.
Впервые перед нашим народом оказались не люди, но злобные и мерзкие существа, дикари, снабженные всеми достижениями техники, изверги, действующие по уставу и ссылающиеся на науку, превратившие истребление грудных младенцев в последнее слово государственной мудрости.
Ненависть не далась нам легко.
Мы ее оплатили городами и областями, сотнями тысяч человеческих жизней.
Но теперь мы поняли, что на одной земле нам с фашистами не жить...
Конечно, среди немцев имеются добрые и злые люди, но дело не в душевных качествах того или иного гитлеровца.
Немецкие добряки, те, что у себя дома сюсюкают и носят на спине детишек, убивают русских детей с таким же педантизмом, как и злые.
Они убивают потому, что уверовали, что на земле достойны жить только люди немецкой крови...
Наша ненависть к гитлеровцам продиктована любовью к родине, к человеку, к человечеству.
В этом сила нашей ненависти, в этом и ее оправдание.
Сталкиваясь с гитлеровцами, мы видим, как слепая злоба опустошила душу Германии.
Мы далеки от подобной злобы.
Мы ненавидим каждого гитлеровца за то, что он - представитель человеконенавистнического начала, за то, что он - убежденный палач и принципиальный грабитель, за слезы вдов, за омраченное детство сирот, за тоскливые караваны беженцев, за (вытоптанные поля, за уничтожение миллионов жизней.
Мы сражаемся не против людей, а против автоматов, которые выглядят, как люди.
Наша ненависть еще сильнее оттого, что с виду они похожи на человека, что они могут смеяться, могут гладить собаку или коня, что в своих дневниках они занимаются самоанализом, что они загримированы под людей, под культурных европейцев...
Не о мести мечтают наши люди.
Не для того мм воспитали наших юношей, чтобы они снизошли до гитлеровских расплат. Никогда не станут красноармейцы убивать немецких детей, жечь дом Гёте в Веймаре или библиотеку Марбурга.
Месть - это расплата той же монетой, разговор на том же языке.
Но у нас нет общего языка с фашистами.
Мы тоскуем о справедливости.
Мы хотим уничтожить всех гитлеровцев, чтобы на земле возродилось человеческое начало.
Мы радуемся многообразию и сложности жизни, своеобразию народов и людей.
Для всех найдется место на земле.
Будет жить и немецкий народ, очистившись от страшных преступлений гитлеровского десятилетия.
Но есть предел и у широты: я не хочу сейчас ни говорить, ни думать о грядущем счастье Германии, освобожденной от Гитлера,- мысли и слова неуместны, да и не искренни, пока на нашей земле бесчинствуют миллионы немцев...»
Впервые я увидел ненависть к врагу, когда наши части при контрнаступлении под Москвой заняли сожженные немцами деревни.
У головешек грелись женщины, лети.
Красноармейцы ругались или злобно молчали.
Один со мной разговорился, сказал, что ничего не может понять - он считал, что города бомбят потому, что там начальство, казармы, газеты.
Но зачем немцы жгут избы?
Ведь там бабы, дети.
А на дворе стужа...
В Волоколамске я долго глядел на виселицу, сооруженную фашистами. Глядели на нее и бойцы...
Так рождалось новое чувство, и это предрешило многое.
Война, начатая фашистской Германией, не походила на прежние войны: она не только губила и калечила тела, она искажала душевный мир людей и народов.
Гитлеровцам удалось внушить миллионам немцев пренебрежение к людям другого происхождения, лишить солдат моральных тормозов, превратить аккуратных, честных, работящих обывателей в «факельщиков», сжигающих деревни, устраивающих охоту на стариков и детей.
Прежде в любой армии встречались садисты или мародеры - война не школа морали.
Но Гитлер вовлек в массовые зверства не только эсэсовцев, гестаповцев, профессиональных или самодеятельных палачей, а всю свою армию, связал десятки миллионов немцев круговой порукой.
Я вспомнил одного белобрысого, на вид добродушного немца; до войны он работал мастером в Дюссельдорфе, у него там была семья; он бросил русского младенца в колодец, потому что страдал бессонницей, принял несколько таблеток люминала, а ребенок не давал ему уснуть.
Я держал в руках мыло со штампом «чисто еврейское мыло» - его изготовляли из трупов расстрелянных.
Да что вспоминать - это описано в тысячах книг».
P.S.
Эренбург дает нам прямое указание на образ и природу нашего сегодняшнего протеста:
"Наша армия в первые месяцы не знала подлинной ненависти к немецкой армии...
Но меня не менее страшили их благодушие, наивность, растерянность...
Ненависти нужно было учить и учиться!
И зарождение этого чувства предрешило многое..."- пишет он.
Учить ненависти - задача сегодняшнего публициста, его долг и обязанность.
Но, учить следует не маргинальной ненависти, ненависти стаи, которая сегодня в клочья рвет жуликов и воров, в завтра, подкормленная очередной халявой от уставшего воровать, потерявшего вкус к воровству Александра Лебедя, Ходорковского или иной, такого же типа фигуры, превращается в благодушную, пока еще прощающую стаю, в потенции несущую в себе новую вспышку ярости.
Не учить ненависти толпы, которая в ярости крушит все и вся подряд, а учить Ненависти холодной, расчетливой, Ненависти повседневности, повседневной Ненависти.
Той Ненависти, которая сама собой отторгает от тебя сегодняшнюю власть воров и жуликов, возводя между ней и тобой барьер неприятия , отвращения и презрения.
Той Ненависти, которая не позволяет этой власти воров и жуликов быть существовать и безмятежно функционировать в человеческом пространстве, в котором принимали бы участие люди протеста...
И воспитать Протест в такой Ненависти повседневности, повседневной Ненависти и есть задача сегодняшнего публициста-трибуна.
В этой задаче есть особенность, продиктованная сегодняшним временем.
Нужно понимать, что сегодняшний протест составляют люди квалифицированного труда, и такой протест не может перерасти в Революционный Поворот.
Квалифицированный труд продает себя не в качестве безликой рабочей силы, потерявшей в своем отчуждении от предмета труда идентификацию человека, нагруженного производительным сознанием.
Квалифицированный труд продает не свою бездушную рабочую силу, а оказывает услугу своим конкретным целеполаганием ремесла, которое его идентифицирует в рамках этого ремесла и этой квалифицированной услуги.
Квалифицированный труд, это - Навальный, Немцов, Собчак, Удальцов, Чирикова, Пономарев, Кашин и все кандидаты в члены будущего Координационного Совета российской оппозиции.
Это менеджеры, юристы, журналисты, студенты, предприниматели и прочее
Поэтому, квалифицированный труд, будь то - труд квалификации Ксении Собчак, имиджмейкера по призванию, морально уставшей от банальности того круга блядей, в котором она вынуждена общаться...
от этого набора отсасывающих Тин, Валерий, Пугачих, Киркоровых, Тимати, БГ, Басковых, Макаревичей, Петросянов, Мироновых, Машковых и прочего человеческого барахла при барской руке ворья, обменивающих свой ворованный доход на их персональные услуги юродивых при ментах во власти,..
будь то - труд юриста Навального или законотворческая деятельность Пономарева,..
не выйдет в своем жесте протеста против существующей системы за рамки личной обиды и личностных понтов "быть человеком определенной квалификации при вменяемом господине, заботливом государстве или демократической системе"!
Квалифицированный труд не выйдет за рамки личной неприязни того сегодняшнего проституционного способа обмена, каким он вынужден обслуживать своего сегодняшнего персонального нанимателя в образе барина от ворованного бабла, и пошлого облика этого ублюдочно-успешного нанимателя.
Квалифицированный труд никогда не сотрет идентификаций, как давателя такой проституционной услуги, так и получателя этой услуги, проститутки при барской руке воровской власти.
Квалифицированный труд никогда не способен быть трудом солдата-винтика в единой армии Протеста.
Квалифицированный труд всегда протест личностный, протест идентификационный, протест партизана и партизанский протест, пусть даже в своем проявлении он и доходит до осознания, что должен быть радикальным.
Радикальность такого протеста порождает только барская тупость пошлой власти воров и жуликов и прямое принуждение посредством дубинки ОМОНА.
Как сказала Ксения Собчак: пока я реально не хлебнула уличного протеста от дубинки ментов, я была против любого проявления насилия с моей стороны и со стороны протестного движения.
Таким образом, перед нами лицо сегодняшнего протеста - рыхлое, одутловатое, испещренное морщинами личных комплексов и обид, лицо способное как на радикальность протеста, так и на очередную сдачу себя в плен умному, человечному, интеллигентному, вменяемому нанимателю от бабла.
Это, - протест партизанов, легко меняющих свой цвет и окрас от будничного "нужно заниматься конкретным делом, убирать мусор во дворах, пропагандировать благотворительность, а не набирать политических очков и дивидендов на демонстрациях и митингах", до самого пошлого и серого - "даешь Ходорковского-Прохорова-Медведева в цари!", "Леха, правь нами, мы тебя поддерживаем!"
Работать с таким "личностным" сопленосо-высокомерным протестом нелегко, нелегко воспитывать и выковывать из этого рыхлого человечьего конгломерата Ненависть повседневности, но если тебя ведет по жизни тоска по Справедливости - ты должен быть публицистом-воспитателем, по крайней мере, такого типа Ненависти.
В такой работе публицистов нам должен помочь и помогает своим примером Илья Эренбург.
Еще не вечер, Ребята.
Ну как вам эти подонки - вот то-то и оно ... безпредельно ... , - комиссарское отродье
МЫ должны понимать с какими негодяями имеем дело
Спасибо Вам
этих паскуд ( сами разберетесь каких паскуд ) как комментарий к тексту по ссылке
http://rus-vopros.livejournal.com/5295291.html
Лозунг "Убей немца" получил в разных формах продолжение в плакатах и другой наглядной агитации.
Вот фотография из блокадного Ленинграда 1943 г.:
[Spoiler (click to open)]
ниже про
советского пИсателя и журналюгу Эренбурга (кстати, советским он стал только в 1940-м году, вернувшись в СССР из эмиграции) 24 июля 1942 г., в разгар летнего наступления немецких войск на Дону, опубликовал в "Красной звезде" пропагандистскую статью "Убей немца". Адольф Гитлер лично распорядился поймать и повесить Эренбурга.
Нацистская пропаганда дала Эренбургу прозвище «Домашний еврей Сталина».
Вот эта статья в "Красной Звезде":
Статья "Убей немца"
Оригинал взят у sedoia в Эренбург об "Убей немца!" (Природа протеста).
По воспоминаниям самого Ильи Эренбурга, он ставил цель развеять существовавшие у значительной части советских солдат иллюзии о том, что, если «рассказать немецким рабочим и крестьянам правду, то они побросают оружие», что «миллионы [немецких] солдат идут в наступление только потому, что им грозит расстрел»
И. Эренбург. «Люди, годы, жизнь» книга V, глава 3.
«Разговаривая с бойцами в первые месяцы войны, я то испытывал гордость, то доходил до отчаяния.
Конечно, мы были вправе гордиться тем, что советские учителя воспитывали детей и подростков в духе братства.
Но мы сдавали за городом город, а я не раз слышал от красноармейцев, что солдат противника пригнали к нам капиталисты и помещики, что, кроме Германии Гитлера, существует другая Германия, что если рассказать немецким рабочим и крестьянам правду, то они побросают оружие.
Многие в это искренне верили, другие охотно к этому прислушивались немцы стремительно продвигались вперед, а человеку всегда хочется на что-то надеяться.
Люди, защищавшие Смоленск или Брянск, повторяли то, что слышали сначала в школе, потом на собраниях, что читали в газетах: рабочий класс Германии силен, это передовая индустриальная страна, правда, фашисты, поддерживаемые магнатами Рура и социал-предателями, захватили власть, но немецкий народ против них, он продолжает бороться.
«Конечно,- говорили красноармейцы,- офицеры - фашисты, наверное, и среди солдат попадаются люди, сбитые с толку, но миллионы солдат идут в наступление только потому, что им грозит расстрел».
Наша армия в первые месяцы не знала подлинной ненависти к немецкой армии.
На второй день войны меня вызвали в ПУР и попросили написать листовку для немецких солдат, говорили, что фашистская армия держится на обмане и на железной дисциплине.
Тогда и многие командиры еще возлагали надежды на листовки и громкоговорители.
Листовок было много, казалось бы убедительных, а немцы продолжали продвигаться вперед.
Может быть, и я разделял бы иллюзии многих, если бы в предвоенные годы жил в Москве и слушал доклады о международном положении.
Но я помнил Берлин 1932 года, рабочих на фашистских собраниях, в Испании я разговаривал с немецкими летчиками, пробыл полтора месяца в оккупированном Париже.
Я не верил в громкоговорители и листовки.
Редкие пленные (главным образом танкисты), которых я видел в первые месяцы войны, держались самоуверенно, считали, что с ними приключилась неприятность, но что не сегодня завтра их освободят наступающие части.
Один даже предложил командиру полка сдаться на милость Гитлера: «Я гарантирую всем нашим солдатам жизнь и хорошее содержание в лагере для военнопленных.
А к рождеству война кончится, и вы вернетесь домой».
Среди этих военнопленных были рабочие.
Правда, после неудачи под Москвой я впервые услышал от перепуганных пленных «Гитлер канут», но летом 1942 года, когда немцы двинулись на Кавказ, они снова уверовали в свою непобедимость.
На допросах пленные держались осторожно - боялись и русских и своих товарищей.
А если и попадались солдаты, искренне ругавшие Гитлера, то это были главным образом крестьяне из глухих деревень Баварии, католики, отцы семейств.
Настоящий перелом начался только после Сталинграда, да и то до лета 1944 года сотни миллионов листовок приносили мизерное количество перебежчиков.
В начале войны у наших бойцов не только не было ненависти к врагу, в них жило некоторое уважение к немцам, связанное с преклонением перед внешней культурой.
Это тоже было результатом воспитания.
В двадцатые и тридцатые годы любой советский школьник знал, каковы показатели культуры того или иного народа - густота железнодорожных сетей, количество автомашин, наличность передовой индустрии, распространенность образования, социальная гигиена.
Во всем этом Германия занимала одно из первых мест.
В вещевых мешках пленных красноармейцы находили книги и тетради для дневников, усовершенствованные бритвы, а в карманах фотографии, замысловатые зажигалки, самопишущие ручки.
«Культура!» - восхищенно и в то же время печально говорили мне красноармейцы, пензенские колхозники, показывая немецкую зажигалку, похожую на крохотный револьвер.
Помню тяжелый разговор на переднем крае с артиллеристами.
Командир батареи получил приказ открыть огонь по шоссе.
Бойцы не двинулись с места.
Я вышел из себя, назвал их трусами.
Один мне ответил:
«Нельзя только и делать, что палить по дороге, а потом отходить, нужно подпустить немцев поближе, попытаться объяснить им, что пора образумиться, восстать против Гитлера, и мы им в этом поможем».
Другие сочувственно поддакивали.
Молодой и на вид смышленый паренек говорил:
«А в кого мы стреляем?
В рабочих и крестьян.
Они считают, что мы против них, мы им не даем выхода...»
Конечно, самым страшным было в те месяцы превосходство немецкой военной техники: красноармейцы с «бутылками» шли на танки.
Но меня не менее страшили благодушие, наивность, растерянность.
Я помнил «странную войну» - торжественные похороны немецкого летчика, рев громкоговорителей...
Война - страшное, ненавистное дело, но не мы ее начали, а враг был силен и жесток.
Я знал, что мой долг показать подлинное лицо фашистского солдата, который отменной ручкой записывает в красивую тетрадку кровожадный, суеверный вздор о своем расовом превосходстве, вещи бесстыдные, грязные и свирепые, способные смутить любого дикаря.
Я должен был предупредить наших бойцов, что тщетно рассчитывать на классовую солидарность немецких рабочих, на то, что у солдат Гитлера заговорит совесть, не время искать в наступающей вражеской армии «добрых немцев», отдавая на смерть наши города и села.
Я писал: «Убей немца!» (Этот Текст Эренбурга можно прочесть здесь)
В статье, которую я назвал «Оправдание ненависти» и которая была написана в очень трудное время - летом 1942 года, я говорил:
«Эта война не похожа на прежние войны.
Впервые перед нашим народом оказались не люди, но злобные и мерзкие существа, дикари, снабженные всеми достижениями техники, изверги, действующие по уставу и ссылающиеся на науку, превратившие истребление грудных младенцев в последнее слово государственной мудрости.
Ненависть не далась нам легко.
Мы ее оплатили городами и областями, сотнями тысяч человеческих жизней.
Но теперь мы поняли, что на одной земле нам с фашистами не жить...
Конечно, среди немцев имеются добрые и злые люди, но дело не в душевных качествах того или иного гитлеровца.
Немецкие добряки, те, что у себя дома сюсюкают и носят на спине детишек, убивают русских детей с таким же педантизмом, как и злые.
Они убивают потому, что уверовали, что на земле достойны жить только люди немецкой крови...
Наша ненависть к гитлеровцам продиктована любовью к родине, к человеку, к человечеству.
В этом сила нашей ненависти, в этом и ее оправдание.
Сталкиваясь с гитлеровцами, мы видим, как слепая злоба опустошила душу Германии.
Мы далеки от подобной злобы.
Мы ненавидим каждого гитлеровца за то, что он - представитель человеконенавистнического начала, за то, что он - убежденный палач и принципиальный грабитель, за слезы вдов, за омраченное детство сирот, за тоскливые караваны беженцев, за (вытоптанные поля, за уничтожение миллионов жизней.
Мы сражаемся не против людей, а против автоматов, которые выглядят, как люди.
Наша ненависть еще сильнее оттого, что с виду они похожи на человека, что они могут смеяться, могут гладить собаку или коня, что в своих дневниках они занимаются самоанализом, что они загримированы под людей, под культурных европейцев...
Не о мести мечтают наши люди.
Не для того мм воспитали наших юношей, чтобы они снизошли до гитлеровских расплат. Никогда не станут красноармейцы убивать немецких детей, жечь дом Гёте в Веймаре или библиотеку Марбурга.
Месть - это расплата той же монетой, разговор на том же языке.
Но у нас нет общего языка с фашистами.
Мы тоскуем о справедливости.
Мы хотим уничтожить всех гитлеровцев, чтобы на земле возродилось человеческое начало.
Мы радуемся многообразию и сложности жизни, своеобразию народов и людей.
Для всех найдется место на земле.
Будет жить и немецкий народ, очистившись от страшных преступлений гитлеровского десятилетия.
Но есть предел и у широты: я не хочу сейчас ни говорить, ни думать о грядущем счастье Германии, освобожденной от Гитлера,- мысли и слова неуместны, да и не искренни, пока на нашей земле бесчинствуют миллионы немцев...»
Впервые я увидел ненависть к врагу, когда наши части при контрнаступлении под Москвой заняли сожженные немцами деревни.
У головешек грелись женщины, лети.
Красноармейцы ругались или злобно молчали.
Один со мной разговорился, сказал, что ничего не может понять - он считал, что города бомбят потому, что там начальство, казармы, газеты.
Но зачем немцы жгут избы?
Ведь там бабы, дети.
А на дворе стужа...
В Волоколамске я долго глядел на виселицу, сооруженную фашистами. Глядели на нее и бойцы...
Так рождалось новое чувство, и это предрешило многое.
Война, начатая фашистской Германией, не походила на прежние войны: она не только губила и калечила тела, она искажала душевный мир людей и народов.
Гитлеровцам удалось внушить миллионам немцев пренебрежение к людям другого происхождения, лишить солдат моральных тормозов, превратить аккуратных, честных, работящих обывателей в «факельщиков», сжигающих деревни, устраивающих охоту на стариков и детей.
Прежде в любой армии встречались садисты или мародеры - война не школа морали.
Но Гитлер вовлек в массовые зверства не только эсэсовцев, гестаповцев, профессиональных или самодеятельных палачей, а всю свою армию, связал десятки миллионов немцев круговой порукой.
Я вспомнил одного белобрысого, на вид добродушного немца; до войны он работал мастером в Дюссельдорфе, у него там была семья; он бросил русского младенца в колодец, потому что страдал бессонницей, принял несколько таблеток люминала, а ребенок не давал ему уснуть.
Я держал в руках мыло со штампом «чисто еврейское мыло» - его изготовляли из трупов расстрелянных.
Да что вспоминать - это описано в тысячах книг».
P.S.
Эренбург дает нам прямое указание на образ и природу нашего сегодняшнего протеста:
"Наша армия в первые месяцы не знала подлинной ненависти к немецкой армии...
Но меня не менее страшили их благодушие, наивность, растерянность...
Ненависти нужно было учить и учиться!
И зарождение этого чувства предрешило многое..."- пишет он.
Учить ненависти - задача сегодняшнего публициста, его долг и обязанность.
Но, учить следует не маргинальной ненависти, ненависти стаи, которая сегодня в клочья рвет жуликов и воров, в завтра, подкормленная очередной халявой от уставшего воровать, потерявшего вкус к воровству Александра Лебедя, Ходорковского или иной, такого же типа фигуры, превращается в благодушную, пока еще прощающую стаю, в потенции несущую в себе новую вспышку ярости.
Не учить ненависти толпы, которая в ярости крушит все и вся подряд, а учить Ненависти холодной, расчетливой, Ненависти повседневности, повседневной Ненависти.
Той Ненависти, которая сама собой отторгает от тебя сегодняшнюю власть воров и жуликов, возводя между ней и тобой барьер неприятия , отвращения и презрения.
Той Ненависти, которая не позволяет этой власти воров и жуликов быть существовать и безмятежно функционировать в человеческом пространстве, в котором принимали бы участие люди протеста...
И воспитать Протест в такой Ненависти повседневности, повседневной Ненависти и есть задача сегодняшнего публициста-трибуна.
В этой задаче есть особенность, продиктованная сегодняшним временем.
Нужно понимать, что сегодняшний протест составляют люди квалифицированного труда, и такой протест не может перерасти в Революционный Поворот.
Квалифицированный труд продает себя не в качестве безликой рабочей силы, потерявшей в своем отчуждении от предмета труда идентификацию человека, нагруженного производительным сознанием.
Квалифицированный труд продает не свою бездушную рабочую силу, а оказывает услугу своим конкретным целеполаганием ремесла, которое его идентифицирует в рамках этого ремесла и этой квалифицированной услуги.
Квалифицированный труд, это - Навальный, Немцов, Собчак, Удальцов, Чирикова, Пономарев, Кашин и все кандидаты в члены будущего Координационного Совета российской оппозиции.
Это менеджеры, юристы, журналисты, студенты, предприниматели и прочее
Поэтому, квалифицированный труд, будь то - труд квалификации Ксении Собчак, имиджмейкера по призванию, морально уставшей от банальности того круга блядей, в котором она вынуждена общаться...
от этого набора отсасывающих Тин, Валерий, Пугачих, Киркоровых, Тимати, БГ, Басковых, Макаревичей, Петросянов, Мироновых, Машковых и прочего человеческого барахла при барской руке ворья, обменивающих свой ворованный доход на их персональные услуги юродивых при ментах во власти,..
будь то - труд юриста Навального или законотворческая деятельность Пономарева,..
не выйдет в своем жесте протеста против существующей системы за рамки личной обиды и личностных понтов "быть человеком определенной квалификации при вменяемом господине, заботливом государстве или демократической системе"!
Квалифицированный труд не выйдет за рамки личной неприязни того сегодняшнего проституционного способа обмена, каким он вынужден обслуживать своего сегодняшнего персонального нанимателя в образе барина от ворованного бабла, и пошлого облика этого ублюдочно-успешного нанимателя.
Квалифицированный труд никогда не сотрет идентификаций, как давателя такой проституционной услуги, так и получателя этой услуги, проститутки при барской руке воровской власти.
Квалифицированный труд никогда не способен быть трудом солдата-винтика в единой армии Протеста.
Квалифицированный труд всегда протест личностный, протест идентификационный, протест партизана и партизанский протест, пусть даже в своем проявлении он и доходит до осознания, что должен быть радикальным.
Радикальность такого протеста порождает только барская тупость пошлой власти воров и жуликов и прямое принуждение посредством дубинки ОМОНА.
Как сказала Ксения Собчак: пока я реально не хлебнула уличного протеста от дубинки ментов, я была против любого проявления насилия с моей стороны и со стороны протестного движения.
Таким образом, перед нами лицо сегодняшнего протеста - рыхлое, одутловатое, испещренное морщинами личных комплексов и обид, лицо способное как на радикальность протеста, так и на очередную сдачу себя в плен умному, человечному, интеллигентному, вменяемому нанимателю от бабла.
Это, - протест партизанов, легко меняющих свой цвет и окрас от будничного "нужно заниматься конкретным делом, убирать мусор во дворах, пропагандировать благотворительность, а не набирать политических очков и дивидендов на демонстрациях и митингах", до самого пошлого и серого - "даешь Ходорковского-Прохорова-Медведева в цари!", "Леха, правь нами, мы тебя поддерживаем!"
Работать с таким "личностным" сопленосо-высокомерным протестом нелегко, нелегко воспитывать и выковывать из этого рыхлого человечьего конгломерата Ненависть повседневности, но если тебя ведет по жизни тоска по Справедливости - ты должен быть публицистом-воспитателем, по крайней мере, такого типа Ненависти.
В такой работе публицистов нам должен помочь и помогает своим примером Илья Эренбург.
Еще не вечер, Ребята.
Ну как вам эти подонки - вот то-то и оно ... безпредельно ... , - комиссарское отродье
МЫ должны понимать с какими негодяями имеем дело
Спасибо Вам