чтобы соединиться необходима идентичность или кто такие другие руские (2/4)
2.) Русский истеблишмент заимствовал понятие «нация» в 18 в. через Польшу, на что указывает окончание -ия. Вместе со словом был перенят и его специфически-польский смысл, ограничивающий национальную общность узкими рамками дворянской (шляхетской) корпорации. В рассуждениях образованных слоёв «нация» стояла в том же ассоциативном ряду, что и «конституция», будучи связанной с темой прав ервого сословия.
Ориентированное на Речь Посполитую понимание дворянской «нации» предполагало апологию парламентаризма, расширение полномочий Сената до уровня польского Сейма и придание дворянству экстраординарного статуса источника, из которого монарх черпал бы свою легитимность. После того, как идеологи французской революции популяризовали надсословную трактовку «нации» как тотальной общности всех слоёв населения, термин начал вытесняться и цензурироваться властями, рассматривавшими его частью «крамольного» дискурса. Только в пост-севастопольской России понятие «нации» было реабилитировано. Одновременно с этим происходит усваивание термина, монополия на который ранее принадлежала либерально-конституционалистскому лагерю, консервативно-монархическими публицистами (одним из тех редких консерваторов, так и не принявших национализм в силу своих ультра-абсолютистских убеждений является Константин Леонтьев, по прежнему мысливший реалиями «николаевской» эпохи и видевший в национализме одно из орудий подрыва старых устоев). Для нас важно, что как раз в эпоху великих реформ стартует первый проект нациегенеза, мотором которого была «русская партия», пропагандировавшая патриархальный (фактически, старообрядческий: не будем игнорировать тот факт, что финансовую поддержку славянофилам и около-славянофильскому Каткову обеспечивали «древлеправославные» круги, а сами «первые русские националисты» на все лады расхваливали старообрядцев и советовали русским «господствующего исповедания» во всём равняться на «людей древлего благочестия») и верноподданнический образ русского народа. Если власть в процессе нациестроительства держалась прусской, почерпнутой у Шеллинга доктрины графа Уварова (который, прежде чем изобрести знаменитую триаду, позиционировал себя пангерманистом, вызывая немалое удивление у своих собеседников-немцев), то монархически настроенные мыслители, в силу обстоятельств не облечённые властными полномочиями, кроили национальное самосознание по старообрядческим лекалам и на старообрядческие же деньги. Конец этому немецко-старообрядческому симбиозу пришёл в 1914, когда воля монарха, тщательно оберегаемая от нападок как в официальном дискурсе Победоносцева, так и «оппозиционном» дискурсе Хомякова ввергла едва созданную русскую нацию в бойню войны, и не какой-то войны, а войны народов, в которой не осталось и следа от старых конвенционных, «правильных» войн между престолами. Перед лицом кровавого кошмара заведомо неудачной борьбы против лучше подготовленного и технически оснащённого противника постулат, на котором держалась теория «официальной народности», - беззаветная верность русского крестьянина царю, - дал закономерный сбой. Но после краха имперского нациестроительного проекта были ещё два, важность которых для понимания конфликта между двумя «русскими» этносами чрезвычайна. Один из этих проектов относится ко второй половине 1930-х гг. и связан с освоением советской властью «русофильского» понятийного аппарата. О том, на каких сваях держалось это грандиозное строение «советско-русского» национализма уже упоминалось и нет причин возвращаться к этому снова. Надо лишь отметить, что в практически неизменном виде этот «Левиафан» красной русскости дошёл до наших дней, став закваской для интерпретаций «русского народа» как властью (в её ура-патриотических комбинациях), так и националистами. Другой росток нациегенеза возник в среде белого движения, которое сошедшись на поле боя не с какими-то «жидами-комиссарами», а с обезумевшим «большим народом», хоть и неосознанно, но стало мощной точкой аккумуляции альтернативного национального проекта. Легкомысленно было бы использовать накопившийся «белый» нарратив с его гигантским импульсом к образованию отдельной «русской белой нации» в качестве «игровой приставки» к «большому народу». Последний по прежнему болен и вряд ли когда-либо выздоровеет, а потому самое время позаботиться об интеграции всех «других русских» в отдельное национально-расовое сообщество под знаком «белогвардейско-власовской» традиции (естественно, риторика «белых русских» должна представлять целую систему апелляций к прошлому, не ограничиваясь 1917-1922 и 1941-1945 гг.; так, очень важно противопоставить господствующему «славянобесию» готскую теорию истоков Руси). Названная традиция уходит корнями в имперское прошлое, представляя не продолжение, но миниатюрную модификацию «официальной народности» за вычетом присущего ей лубка и фанаберии. Проще говоря, «другие русские» по форме не отличаются от эстонцев, - советская оккупация обеспечила «сжатие» русских до размеров небольшого народа Восточной Европы, - но в области духа они наследуют имперскую культуру, стремясь не навязать её всем окружающим, а отстоять от посягательств и профанации «большого народа». После этой конвертации имперского наследия в национальный эпос (воспринимать имперскую традицию как-то иначе, например, в качестве прямого руководства к действию по восстановлению России в границах 1913 г., может лишь профан, не понимающий, что эту традицию в данный момент важно сохранить, оградить, но ни в коем разе не навязать кому-бы то ни было), «другие русские», как и любой угнетённый народ, обязан озаботиться обретением собственного государства, «русского Тайваня», свободной зоны творческого развития «альтернативной» русской нации, куда могли бы «перетечь» русские элементы, не покалеченные сталинско-путинскими «нацбилдингами».
комментарий -- Возможно, что правозащитная организация - вот та политическая форма, которую избрал современный национализм в Восточной Европе. Эта форма организации наиболее соответствует советским и пост-советским условиям и потому она здесь наиболее эффективна. Пока западноевропейские правые живут иллюзиями прошлого и влачат маргинальное существование - "Саюдис" и ему подобные движения в восточной Европе пришли к реальной власти, эксплуатируя правозащитный дискурс. Над этим ФАКТОМ стоит поразмыслить. Хватит ли русским ума создать свой собственный Саюдис№;- о национальной литве, только в союзе с грядущей национальной россией и есть надежда, по ссылке :
http://rus-vopros.livejournal.com/3732177.html
Ориентированное на Речь Посполитую понимание дворянской «нации» предполагало апологию парламентаризма, расширение полномочий Сената до уровня польского Сейма и придание дворянству экстраординарного статуса источника, из которого монарх черпал бы свою легитимность. После того, как идеологи французской революции популяризовали надсословную трактовку «нации» как тотальной общности всех слоёв населения, термин начал вытесняться и цензурироваться властями, рассматривавшими его частью «крамольного» дискурса. Только в пост-севастопольской России понятие «нации» было реабилитировано. Одновременно с этим происходит усваивание термина, монополия на который ранее принадлежала либерально-конституционалистскому лагерю, консервативно-монархическими публицистами (одним из тех редких консерваторов, так и не принявших национализм в силу своих ультра-абсолютистских убеждений является Константин Леонтьев, по прежнему мысливший реалиями «николаевской» эпохи и видевший в национализме одно из орудий подрыва старых устоев). Для нас важно, что как раз в эпоху великих реформ стартует первый проект нациегенеза, мотором которого была «русская партия», пропагандировавшая патриархальный (фактически, старообрядческий: не будем игнорировать тот факт, что финансовую поддержку славянофилам и около-славянофильскому Каткову обеспечивали «древлеправославные» круги, а сами «первые русские националисты» на все лады расхваливали старообрядцев и советовали русским «господствующего исповедания» во всём равняться на «людей древлего благочестия») и верноподданнический образ русского народа. Если власть в процессе нациестроительства держалась прусской, почерпнутой у Шеллинга доктрины графа Уварова (который, прежде чем изобрести знаменитую триаду, позиционировал себя пангерманистом, вызывая немалое удивление у своих собеседников-немцев), то монархически настроенные мыслители, в силу обстоятельств не облечённые властными полномочиями, кроили национальное самосознание по старообрядческим лекалам и на старообрядческие же деньги. Конец этому немецко-старообрядческому симбиозу пришёл в 1914, когда воля монарха, тщательно оберегаемая от нападок как в официальном дискурсе Победоносцева, так и «оппозиционном» дискурсе Хомякова ввергла едва созданную русскую нацию в бойню войны, и не какой-то войны, а войны народов, в которой не осталось и следа от старых конвенционных, «правильных» войн между престолами. Перед лицом кровавого кошмара заведомо неудачной борьбы против лучше подготовленного и технически оснащённого противника постулат, на котором держалась теория «официальной народности», - беззаветная верность русского крестьянина царю, - дал закономерный сбой. Но после краха имперского нациестроительного проекта были ещё два, важность которых для понимания конфликта между двумя «русскими» этносами чрезвычайна. Один из этих проектов относится ко второй половине 1930-х гг. и связан с освоением советской властью «русофильского» понятийного аппарата. О том, на каких сваях держалось это грандиозное строение «советско-русского» национализма уже упоминалось и нет причин возвращаться к этому снова. Надо лишь отметить, что в практически неизменном виде этот «Левиафан» красной русскости дошёл до наших дней, став закваской для интерпретаций «русского народа» как властью (в её ура-патриотических комбинациях), так и националистами. Другой росток нациегенеза возник в среде белого движения, которое сошедшись на поле боя не с какими-то «жидами-комиссарами», а с обезумевшим «большим народом», хоть и неосознанно, но стало мощной точкой аккумуляции альтернативного национального проекта. Легкомысленно было бы использовать накопившийся «белый» нарратив с его гигантским импульсом к образованию отдельной «русской белой нации» в качестве «игровой приставки» к «большому народу». Последний по прежнему болен и вряд ли когда-либо выздоровеет, а потому самое время позаботиться об интеграции всех «других русских» в отдельное национально-расовое сообщество под знаком «белогвардейско-власовской» традиции (естественно, риторика «белых русских» должна представлять целую систему апелляций к прошлому, не ограничиваясь 1917-1922 и 1941-1945 гг.; так, очень важно противопоставить господствующему «славянобесию» готскую теорию истоков Руси). Названная традиция уходит корнями в имперское прошлое, представляя не продолжение, но миниатюрную модификацию «официальной народности» за вычетом присущего ей лубка и фанаберии. Проще говоря, «другие русские» по форме не отличаются от эстонцев, - советская оккупация обеспечила «сжатие» русских до размеров небольшого народа Восточной Европы, - но в области духа они наследуют имперскую культуру, стремясь не навязать её всем окружающим, а отстоять от посягательств и профанации «большого народа». После этой конвертации имперского наследия в национальный эпос (воспринимать имперскую традицию как-то иначе, например, в качестве прямого руководства к действию по восстановлению России в границах 1913 г., может лишь профан, не понимающий, что эту традицию в данный момент важно сохранить, оградить, но ни в коем разе не навязать кому-бы то ни было), «другие русские», как и любой угнетённый народ, обязан озаботиться обретением собственного государства, «русского Тайваня», свободной зоны творческого развития «альтернативной» русской нации, куда могли бы «перетечь» русские элементы, не покалеченные сталинско-путинскими «нацбилдингами».
комментарий -- Возможно, что правозащитная организация - вот та политическая форма, которую избрал современный национализм в Восточной Европе. Эта форма организации наиболее соответствует советским и пост-советским условиям и потому она здесь наиболее эффективна. Пока западноевропейские правые живут иллюзиями прошлого и влачат маргинальное существование - "Саюдис" и ему подобные движения в восточной Европе пришли к реальной власти, эксплуатируя правозащитный дискурс. Над этим ФАКТОМ стоит поразмыслить. Хватит ли русским ума создать свой собственный Саюдис№;- о национальной литве, только в союзе с грядущей национальной россией и есть надежда, по ссылке :
http://rus-vopros.livejournal.com/3732177.html