По Хорасану (1874). Мешхед. 5. У эмира и Нэпира. Русский пленник в Мерве. Невольничий рынок Мешхеда
П. И. Огородников. Страна солнца. - СПб., 1881.
Другие отрывки:
Караван-сарай Зафрание
Мешхед:
• Начало
• Предыдущая часть
• Следующая часть
Мешхед. Вид с крыши хаммама. (Л. Пеше. Конец 1850-х - начало 1860-х гг.)
V
Сцена у эмира, и другая - у Нэпира
Уже 6 ч. в. Мамедов простился, обещаясь придти завтра пораньше.
- Губернот, инглиз, - прошамкал в мою сторону Ибрагим, напялив парадный халат.
- К губернатору и инглизу пойдемте, - пояснил Василий.
Надел пиджак и готов.
Идем.
Вот одна уже известная читателю гауптвахта. Вот - другая. Караульный, сняв сорочку, ищет в ней насекомых, часовой врастяжку лакомится арбузами.
- Калаур! Ит тву маточка, - сердито крикнул им мирза, как видно, научившийся в Баку только ругаться.
Последний, испуганно вскочив на ноги, отхватил на караул, - первый запутался в сорочке.
- Мая, твая калаур, - с сдержанным довольством покосился в мою сторону Ибрагим, застенчиво поднося правую руку к виску.
Но я не отвечал на честь, полагая, что она отдается ему, «представителю» русского правительства здесь, о чем и справился у Василия.
- Нет, - возразил тот, - губернатор приказал через феррашей всем караулам делать честь вам.
Старика подернуло.
- Василий, разве всем европейским купцам отдаются тут воинские почести?
- Вам честь отдают.
- Да почему ж именно мне?
- Сегодня губернатор говорил, что царь прислал вас сюда высмотреть наши порядки…
«Скверно, - подумал я, - если меня принимают за соглядатая!»
- «Мамед, - говорит мне сегодня губернатор, - продолжал Василий, - я, - говорит, понимаю этого человека…» И мутавалли-баши говорит: «Пустил бы его к Имаму, да боюсь: Имам может поразить его».
«Скверно», - мелькнуло опять в голове у меня…
___________
Около орудий на крепостном плацу возилось несколько артиллеристов; в отдалении раздавался барабанный бой - видно, фронтовое ученье.
В сотне шагах от известного уже читателю сводчатого прохода в цитадель, нам встретились две жены «губернаторского мирзы» и одна какого-то хана, ехавшие к Имаму-Ризе, первые - верхами, по-мужски, на прекрасных туркменских конях (держа ноги в стременах), последняя - боком, на ослике…
Как только мы ступили во двор «губернаторского присутствия», стоявшие за водоемом в самых непринужденных позах с десяток военных музыкантов немилосердо затрубили в трубы, засвистали в дудки, вертясь вьюнами во все стороны; турецкий барабан учащенно и без толку закатал.
Ибрагим потупил глаза и вся его приземисто-широкая фигура прониклась скромною торжественностью от столь церемониальной встречи «уруса».
Отсюда, по указанию встретивших нас нукеров эмира, мы прошли двумя-тремя запруженными караульными сарбазами тесными полутемными проходами в чистенький двор с водоемом посередине. Слева и справа - высокие стены, с рядом тощих дерев перед каждой; с третьей стороны - жилье эмира, слишком скромное, чтобы назваться дворцом, с четвертой, противоположной - «присутствие» с тремя спереди открытыми комнатками. У входных дверей этого главного присутствия торчал все тот же согбенный телохранитель с обнаженною саблею при плече; шагах в тридцати перед крайнею комнатой, где виднелась фигура эмира, стоял тот же подсудимый туркменин в красном халате, с тою же безнадежностью во взоре, - и больше на дворе ни души.
Я хотел было подойти к эмиру прямо как вчера, но Ибрагим, остановив меня жестом, решительно направился к дверям. Я - за ним, и уже переступил порог первой комнаты ведущей к эмиру, как сидевший тут на коврах мирза его с двумя другими превосходительствами, взглянув на мои запыленные сапоги, раздражительно указал снять их [Обыкновение на Востоке обнажать ноги было первоначально знаком почитания как Бога, так и короля. Моисей, сделавший это перед неопалимой купиной, и мухаммедане, которых приводят к присяге над Кораном босоногими, служат примером первого, а обыкновение персиан снимать обувь, являясь пред лицо своего монарха, поясняет второе. Но с течением времени эта дань уважения, приносимая впоследствии и второстепенным сановникам, спускалась все ниже и ниже и стала всеобщею.], и телохранитель грубо схватил меня за руку. Я отмахнулся и, прикрикнув на него, вышел на двор, - вслед высыпало десятка три вооруженных феррашей. Впившись в меня мрачно, злобой горевшими глазами и судорожно хватаясь кто за кинжал, кто за саблю, они подступили к нам шагов на десять - вот так бы и разорвали кафыра по первому знаку!!! Но… какой-то чиновник, тихо взяв у меня из рук зонтик, указал нам приблизиться к эмиру, восседавшему на этот раз на красном бархатном тюфячке со спинкою, визави двух каких-то особ; перед ним стоял кувшин, заменяющий плевальницу, сбоку лежал кисетик с печатями [В Персии печать заменяет подпись.].
Я по обыкновению сделал честь по-военному; смущенный Ибрагим сухо отвесил поясной поклон. Эмир проговорил что-то к нему, указывая на меня глазами.
- Губернот… Эт-та… Хорассан - эта… мног, мног, - зашамкал тот в мою сторону.
Я таращил глаза, силясь понять его; эмир язвительно улыбался, что окончательно смутило бедного старика: он как будто бы опал сразу в теле; так и простоял все время бледный, подавленный, с опущенными долу глазами.
- Мамед! - подозвал эмир Василия и стал толковать ему.
- Губернатор, - начал тот, вертясь как на пружинах, - жалеет крепко, что барин не дали знать… что навестите его (экое азиатское лукавство! - ведь сам и час назначил)… Теперя губернатору время нет… Просит придти через шесть ден.
- Почему ж не раньше?
- Нельзи. - С вечера у нас начнется годовой праздник.
- Передай ему, что я уезжаю…
Это известие поразило эмира неожиданностию: на его лице отразилась смесь удивления с испугом. Оправившись, он значительно повторил уже переданное мне вчера через Василия предостережение не выходить из дому по вечерам, и я раскланялся.
Ферраш, подавший мне зонтик, стал нагло требовать денег… за то, что подержал его.
- Не давайте! - рассердился Василий, ожесточенно махнув ему рукой убираться вон, и, бесцеремонно схватив меня под локоть, повел мимо вооруженной толпы к выходу.
Ибрагим следовал за нами молча, с поникшею головой, и только выбравшись отсюда какими-то уже другими закоулками к глухому месту обширного «губернаторского сада», разбитого на окаймленные деревцами квадратики, нежно зеленевшие густою травой («сеянною юнжой», для корма лошадей), - запенился было:
- Губернот?!.. Губернот Хорассан?! - эх-хе…
Но, вероятно, опасаясь Василия, закончил жестом: дома доскажу.
___________
Свернув влево, мы вышли к воронкообразному мелкому пруду, где не то конюхи, не то всадники поили туркменских коней эмира. За ним открывался запущенный двор, замкнутый с остальных трех сторон обветшалыми строениями. Это - жилье Юсуф-хана, стяжавшего себе громкую славу в последней стычке с теккинцами, - стычке, слухи о которой облетели в свое время всю Персию. Дело было так: месяц тому назад 500 теккинцев грабили и жгли хлеб под г. Дерагезом. От них отделилась партия человек в 300 к Сенги-бэсту, что приблизительно в десяти фарсангах от Мешеда по дороге в Херат. Известившись об сем, эмир послал туда Юсуф-хана с 500 «казаков» - так называют здесь всадников, находящихся в числе 1.000 чел. под командой отца этого юного героя, который и напал из засады на хищников ночью: шестьдесят человек положил на месте, сто взял в плен, остальные спаслись бегством. За такую «блистательную» победу Юсуф-хан получил, говорят, чин сертипа.
Мы уже повернули в глухой переулок, как догоняет нас его слуга:
- Сертип зовет.
- Бросьте, не ходите! - нетерпеливо замахал в мою сторону Василий, продолжая путь.
Но Ибрагим настаивал зайдти, и он поплелся за нами.
Красавец Юсуф-хан принял нас сидя на ковре посреди двора и резким движением руки указал мне место напротив себя. Я улыбнулся и, закуривая трубочку, объяснил, что не умею-де сидеть по-персидски, - тогда он велел принести стул… Но все же мое возражение вызвало на его мужественно-выразительном лице судорожное подергиванье и недобрый огонек в глазах. «Ну, с этим не шути! - Вот уж поистине из ноздрей пламя валит», - подумал я, любуясь еще не виданным мною между персами огнем молодой силы.
- Спрашивает, - начал переводить ставший с боку меня Василий, - нет ли серого сукна, и чтобы ему прислать.
- Хорошо.
- Никому нельзи кроме губернатора! - наставляет он меня. - Они денег не платят сичас, а в сроки… и совсем не дают.
- Деньги давай - товар бери, поддержал его Ибрагим.
Тем и кончилось мое случайное знакомство с юным героем.
___________
Отсюда мы поспешили кратчайшим путем к Нэпиру.
Войдя во двор, я опередил Ибрагима и уже поднялся наверх, как послышался снизу недовольный голос его. Оглядываюсь - старик с расстроенным видом сердито машет мне вернуться; но, полагая, что он хочет торжественного шествия вместе со мною, я не обратил на это внимания. Нэпир встретил меня в передней очень любезно и, введя под руку в зал, усадил за богато сервированный стол на два прибора.
«А для Ибрагима?» - подумал я и, кликнув Василия, ожесточенно махавшего мне из передней вместе с мирзою: «Назад! назад!» спросил:
- Где ж Хаджи-Ибрагим?
- Домой пошел, пойдемте и мы, - резко ответил он, и не взглянув на англичанина.
Обращаюсь за разъяснением всего этого к последнему - пожал с натянутой улыбкой плечами и говорит:
- Предвидя, что Ибрагим как мусульманин откажется отобедать вместе с нами (?!), я распорядился, чтобы мои авганцы и персы приняли его внизу: там приготовлен для него чай, шербет, кальян и пр., а он, обидевшись этим, ушел домой… Если б я мог предвидеть это, то, без сомнения, пригласил бы его на верх.
Умышленно или неумышленно подготовил ост-индский англичанин такой прием горячо преданному России почтенному бухарцу? - увидим впоследствии.
Мы послали вдогонку старику Василия с мирзой, но тот, конечно, не вернулся.
Мирзу я отправил на все четыре стороны; Василий стал у дверей рядом с приличным переводчиком Нэпира.
Подали обед, приготовленный его отличным поваром в европейском вкусе: суп, дичь (горная курочка или куропатка), разные соусы с зеленью и пикулями, пирожное, компот, кофе, фрукты, вина, кирасао и вода со льдом. Да, англичане умеют путешествовать с большим комфортом даже по неудобной Персии! А мое-то нищенское положение с бродягою-лгуном вместо переводчика?! - Щекотливо!..
С большим интересом расспрашивал меня Нэпир о России, Сибири, Петербурге, куда намерен он заглянуть зимою, и просил мой адрес.
По временам вмешивался в разговор и Василий, которого мы прозвали по-французски «большим младенцем».
- Попросите у инглиза книжку для меня, - конючил он, ободренный нашею шуткой.
- У инглиза все английские книги, - смеюсь я, передавая Нэпиру фантазию его.
Тот хохочет и под влиянием винных паров или минуты добродушия даже велел подать ему стул.
- Увидите, барин, я завтра буду читать по французскому и инглизскому, - размахивает руками беглый солдатик, усевшись на кончик стула и с слюнками посматривая на яства.
Нэпир распорядился накормить его.
После обеда Василий явился несколько навеселе, но уже не садился, а все беспокойно топтался на одном месте, вслушиваясь в наш разговор на смешанном англо-французско-немецком языке.
- Правда ли, что русский генерал отправился с солдатами в Тегеран? - спросил меня через него по-персидски Нэпир.
- Не слышал, - отвечал я, подумав: «Вот в каком искаженном виде дошли слухи до Хорассана о поездке Ламакина в Астерабад?!»
- Здесь говорят - продолжал он, закуривая папироску, - что русский император отправится скоро в Тегеран навестить шаха… Персы уверяют меня, что ваш государь выдает дочь свою за Наср-ед-Дина…
Я расхохотался.
- Француз хотел взять Расею, да шах сказал: нельзи, значит, не позволил, - с значительною миной заметил уже от себя Василий и заторопил меня домой.
Нэпир приказал оседлать для меня коня и обещал дать конвой из двух своих феррашей и двух караульных сарбазов, которые вместе с Василием и мирзою (как оказывается - всхрапнувшим в ожидании меня внизу) составит достаточную охрану для проезда каких-нибудь двух верст по «Святому Хорассану».
Василий уверяет, что «инглиз» даже дном ходит (вероятно, ездит) не иначе, как в сопровождении слуг, форрашей и вооруженных сарбазов из числа десяти, назначаемых к нему в караул, за что он вносит условленную плату в кассу эмира.
- И вам даст губернатор караул, если заплатите ему, - добавил он.
- С меня довольно и бесплатной чести, - улыбнулся я и, простившись с Нэпиром, обещавшим быть у меня дня через четыре, тихо поехал, окруженный конвоем, с большими фонарями впереди.
Наконец-то дотащились. Сую сарбазам деньги, - не берут: «Боимся, - говорят, - эмир узнает».
- Давайте! - нетерпеливо протягивает Василий руку, догнав меня на лестнице. - Я их, подлецов, знаю, - разнесут по городу: ночью ходили и ничего не получили.
Дал томан на всех, но… как потом оказалось, плутяга передал им всего два крана, а остальное положил себе в карман…
Бедный Ибрагим сильно опечален! В особенности на него подействовала последняя история.
- Мой говорит, - начал он дребезжащим голосом, когда мы расположились с обычным комфортом: он с кальяном на полу, я с трубочкой на постели, - инглиз хорош нет, - не пойдем инглиз! Мой гость сидит (жест: наверху) - мой хочет сидит (жест: вместе с ним)…
Тут Ибрагим горячо заговорил по-персидски к Василию:
- Он (Нэпир) должен был принять меня наверху… И там сказать, что стол для меня накрыт внизу… Но слуги прямо повели меня вниз, а его наверх.
Очевидно оскорбительный прием Ибрагима Нэпиром и меня правителем Хорассана нельзя оправдать недоразумениями, и мне сдается, что все это - штуки ост-индского англичанина.
Как мог - утешил старика, и он пошатываясь пошел к жене, оставив Василия ночевать при мне.
Вот неспокойно-то спит?! Ворочается, бредит, стонет, точно кто давит его… а с отдаления доносятся резкие звуки музыки, хотя часы показывают ровно полночь.
VI
Сетования Ибрагима и кое-какие сведения о миссии Нэпира. - Вести о русском пленнике в Мерве и невольничий рынок в Мешеде.
Когда я проснулся, успевший уже побывать в цитадели Василий сообщил, что эмир требует его к себе, а потому он не может оставаться при мне, но понаведается еще.
Дал ему немного денег, за услуги в качестве толмача, - подарил обещанную записную книжку, еще кое-какие мелочи, и он, довольный «пишкешами», вышел, столкнувшись на пороге с Ибрагимом, вслед за которым явился уже известный читателю большеголовый армянин, и явился очень некстати. Старик что-то покашливал и все еще не успокоился со вчерашнего дня (да и у меня не веревки вместо нерв…) И как он ни намекал ему, что нам-де теперь не до гостей, - сидит, упорно сидит и ловит каждое движение мое, выкуривая кальян за кальяном и размазывая словами. Такая назойливость расстроила старика вконец и он попросил его выдти - ничего не помогает, огрызается даже.
- Боро, боро, боро! - вышел старик из себя, указывая ему на дверь.
Это подействовало… вдруг входит слюнявый шушинец - личность тоже отталкивающая. Но этот хоть не долго мучил нас.
- Э-э-э! Армянин хорош нет, ирани хорош нет, - прошамкал по уходе его Ибрагим, объясняя больше жестами, что вряд ли найдется на свете народец коварнее их.
- Ирани мошевник! - продолжал он захлебываться после краткой паузы, - Ирани - жулик! дарак! - Ирани (жест: украдет здесь)… деньги (жест: положит в карман и едет) Москва!.. Москва матошка мног, мног (в Москве женщин много) - дарак деньги прогуляйт Москва! Урус!? э-э, хорош!..
С приходом Мамедова нахмуренное лицо старика точно разгладилось и просияло. С жаром переговорив с ним, он опять обратился ко мне:
- Э-э-э, Василь хорош нет! Василь (жест: нужно прогнать, ибо) Василь пошел инглиз (жест: и передает, что слышит здесь), Василь пошел губернот (жест: и опять наушничает на нас)…
Короче сказать, Василия нужно остерегаться, ибо он с нами - русский, с персами - перс, с Нэпиром - англичанин, и, передавая последнему и эмиру обо мне и персах - все преувеличивает, все врет?! Да и делать-то ему теперь тут, когда есть Мамедов, - нечего! Во всяком случае, для меня можно подыскать между живавшими в России обывателями хорошего переводчика, и недорого: за какие-нибудь «пол-руп» [Мамедов, как и вообще побывавшие из здешних персов в Москве, кран называют - даже в беседе между собою - рублем (оно, пожалуй, и верно, если считать рубль на ассигнации).] в день.
Затем пошли сетования Ибрагима, что «губернот» не уважает его, потому что он не имеет тут силы, между тем как здешний английский агент «хитер, нехорош», Аббас-хан пользуется дружбой его, ибо располагает большими деньгами, получаемыми от английского правительства, и живет роскошно: свои лошади и пр. и пр… А он-де, Ибрагим, не только что обещанного ордена, даже следуемого ему за прошлый год жалованья - «500 томан» - не получает из Тегерана от нашего посланника, которому он отдает отчет о политическом состоянии Хорассана, или, по выражению Мамедова, «пишет, кто приехал, с кем говорил». Вообще, Ибрагим как бы забыт здесь русскими подлежащими властями. Так, год назад губернатор Мерви, Коушит-хан, писал ему, что желает «заключить мир с Россией», и тот уведомил об этом нашего посланника в Тегеране, но до сих пор «из Петебурга ответа нет»…
«Губернот Хорассан» прямо в глаза смеется старику и упрекает его: «Как не стыдно тебе служить русскому правительству?!»
- Мая консул будет, - эт-та мног-мног хороша будет, - широко развел руками бухарец.
Мамедов одобрительно кивнул головой.
- Тогда берегись «инглиз»! - заметил я в общий тон.
- Инглиз нет хорош! - презрительно сгримасничал старик и в подтверждение своего мнения сообщил мне через Мамедова факты, вполне освещающие цель посещений англичанами Мешеда. Привожу их здесь в связи с другими отрывочными сведениями на этот счет.
В последнюю войну России с Хивой проживавшие в Мешеде двое англичан возбуждали мервцев (туркмен племени текке) к враждебным действиям против нас, снабжая их деньгами, а в прошедшем году какой-то англичанин ездил отсюда в Клад (урочище ли то, деревня ли или крепостца, не добился толку) осматривать узкое дефиле, при котором она расположена, и виделся там с туркменами, которых убедил, что в нем, т. е. дефиле, можно отбиться от целой неприятельской армии. Затем он уехал в Тегеран, а мервцы поспешили отправить посланцев своих (через Кандагар), в Ост-Индию ли или Лондон - старик достоверно не знает, но результатом всего этого, по уверению его, было то, что английское правительство послало в Мешед Нэпира следить за русскою политикой относительно туркмен, с которыми «инглиз» и сблизился до того, что приезжающие сюда мервцы прежде всего спешат повидаться с ним. Он наделяет их подарками, деньгами и обещанием поддержки со стороны Англии в борьбе их с русскими, и вот почему те перенесли свой высокомерный взгляд и на нас.
Все это проделывается англичанами из известного опасения за свою Индию: Мервь-де находится в 200 англ. миль от Херата на пути в Индию*, и если русские покорят мервцев, то северная граница Авганистана будет касаться России, а на западе он будет отделен от нее только «рабскою» Персиею, следовательно, англичанам нужно отстоять независимость Мерви или, наконец, присоединить ее к Авганистану, в конце концов, даже к Персии, лишь бы она не досталась России… Но в силу географических условий она будет поглощена ею!..
*Из Бухары в Мервь около341 версты
» Мерви в Херат »300 »
» Херата в Кандагар (через гор. Ферра) около678 »
» Кандагара в Кабул490 »
» Кабула в Пешауер291 »
___________
Из Бухары в Пешауер около2.100 верст
В ожидании вторжения русских в Мервь многие мервцы свозят в Мешед свои богатства, преимущественно серебро и золото, и отдают их «на сохранение евреям», которые издавна находятся в сношении с ними и которых наберется тут до 700 душ. Они занимаются больше ростовщичеством, обделыванием бирюзы и выгонкою водки, которую странствующие из собратий их начинают распространять даже между мервцами. Фанатическое население «Святого Хорассана» (около 40.000, б. ч. фарси, т. е. персидского происхождения) презирают и обижают всемирных граждан, нередко грабят и даже безнаказанно убирают их.
Нэпир, по уверению Ибрагима, открыто записывает тут все и обо всем корреспондирует в Лондон и, кажется, в Индию. Он успел расположить к себе подарками и разными обещаниями самого правителя Хорассана, не говоря уже о прочих здешних властях. Пытался он сблизиться и с ним, т. е. с Ибрагимом, расспрашивая его о намерениях русского правительства относительно Мерви: послало ли оно туда войско и сколько и т. п., но тот отделался незнанием.
По пророчеству почтенного бухарца, если русские не вторгнутся в Мервь через пять-шесть месяцев, - горе Мешеду! Разумел ли он тут нашествие туркмен на столицу Хорассана или какой другой политический переворот - я не добился толку. На мои расспросы он долго покачивал головой с горькою усмешкой, силясь сказать что-то по-русски, и, подняв правую руку, выпустил изо рта дым и уперся в меня глазами; губы его судорожно шевелились…
- Хорассан говорит, - наконец-то таинственно прошамкал он: - «Урус приходить будет - эт-та хороша будет, эт-та (жест: пропала) Мервь». Хорассан говорит: «Ей-Бог, урус хороша будет!»
- А много ль войска у текке? - спросил я.
Старик поднял обе руки ладонями в мою сторону и, растопырив пальцы, отрицательно покачал головой:
- Тыщ туркмен нет (т. е. не более десятка тысяч)…
Затем он оживленно заговорил по-персидски с Мамедовым и тот передал мне, что в настоящее время в Мерви томится в неволе какой-то русский, по фамилии Кидяев, называющий себя «губернаторским сыном». На мое предположение, не артиллерийский ли то солдат наш, недавно захваченный теккинцами, которого теперь требуют русские власти, старик говорит: нет, купец или приказчик, и рассказал, что когда Кидяев вез «чай, сахар» в Хейбу (по бухарско-мервской дороге) - на него напала сотня текке: товар поделили между собою, а самого его доставили в Мервь, где он и находится вот уже с год.
Месяц тому назад Ибрагим получил от этого несчастного через посланца письмо, которое и подал мне: на одной стороне осьмушки серой бумаги означен (бледными чернилами и ужаснейшим почерком) адрес:
Узбек-сарай
Хозо-Иврагим
рускай от Кидяева,
на другой - текст (письма):
Узбек-сарайскааму чиловеку посылаю нижаши почтение прашу вас ниостафти прозбу чтобы скарея дела делали если будут писать прислалиба 5 фунт. чаю.
Скажите этому чилавеку послан. подарилиба халат.
Г. Кидяев
Почтенный Ибрагим просил эмира помочь «русскому невольнику». Тот ответил, что «денег не даст», но готов обменять его на трех теккинцев из числа взятых в плен под Сенги-бэстом. Вместе с этим ответом правителя Хорассана мервский посланец получил от Ибрагима халат для себя, пять фунт. чаю для Кидяева и письмо к губернатору Мерви Коушит-хану, в котором значилось между прочим, что если с «русским» будут обходиться дурно, то русские, когда возьмут Мервь, вырежут все население ее.
Обо всем этом наш бухарец отписал подробно в Тегеран посланнику, но на ответ не рассчитывает. Ответа же с Мерви ждет на днях, когда прибудет оттуда сюда караван с разным добром теккинцев, которое и сдастся здешним жидам на сохранение.
- Так Мервь ждет разгрома? - спросил я у Мамедова, - и вот сущность его сбивчиво-длинного ответа: Хорассан уверен, что русские возьмут Мервь и туркмены «знают» это… «этому делу» пока еще «мешают инглиз». Многочисленные соплеменники мервцев - Ахал и племена сарок и салур не прочь передаться русским при первом успехе их оружия. Что ж касается до «Святого Хорассана» - то он молит Бога, чтобы русские взяли Мервь, но правитель Хорассана не желает этого… ибо сильно любит «деньги»: инглиз много-много обещал эмиру, а хищники дарят ему «серебро, коней, дорогие материи», лишь бы он по возможности сочувственно относился к ним; и если русские возьмут Мервь, он, конечно, лишится всех этих доходов. Вот почему «губернот Хорассан» против «урус», и вот почему он принимает нас плохо, а «инглиз» - хорошо.
Приняв из моих рук лекарство от кашля, Ибрагим прошамкал, что пора-де отправляться к «старому сертипу», отцу Юсуф-хана, пожелавшему видеть меня у себя по делу - как выразился почтенный бухарец - «купи-продай», и мы вышли.
Между редкими прохожими встретился один с окровавленным лицом - видно, подрался, другой - с отрезанными по кисти руками.
- За воровство, - поясняет мне Мамедов.
- Но ведь шах запретил теперь резать за воровство руки, носы, вообще - уродовать тело.
- Хорассан губернот хорош нет, - презрительно сгримасничал Ибрагим. - Губернот… - и он сделал жест: все может! благодаря отдаленности столицы Хорассана от резиденции шаха…
При повороте одного глухого переулка на какую-то маленькую площадь, раздалось дзвяканье цепей, и вслед за тем мимо нас тихо-тихо прошли гуськом девять мервцев, зверского вида, в лохмотьях, с согнутыми шеями от тяжелых цепей, прикрепленных к одной общей; сбоку их плелся тщедушный ферраш с палкою в руке. То прогуливали «туркменских невольников», как назвал Мамедов теккинцев, плененных Юсуф-ханом под Сенги-бэст’ом.
По обычаю, взявшему в плен и принадлежит пленник; ему принадлежит и лошадь, и вещи его. Но из десяти пленных, взятых сарбазами, - один обязательно предоставляется в пользу начальника, следовательно, в этом случае - отцу Юсуф-хана как командиру здешних «казаков». Отрубленные головы у убитых (а чаще у раненых, или просто-напросто у пойманных где-нибудь в одиночку мирных торговцев-туркмен) препровождаются к эмиру в цитадель, где и складываются в «казаматном сарае», а оттуда при случае отправляются как трофеи в Тегеран.
Войдя в обширный двор жилья «старого сертипа», с несколькими тощими, запыленными деревцами и сухим водоемом, с тремя испорченными фонтанчиками посередине, - мы свернули влево, к сараю, у настежь открытых ворот которого были встречены двумя надсмотрщиками с омерзительными улыбками, точно говорившими: пожалуйте, - товар хороший! И мы перешагнули порог тюрьмы, служащей вместе с тем и невольничьим рынком.
- Селям, - едва слышно проговорил Ибрагим единоверцам своим, сидевшим кружком на голом полу 16 теккинцам; в его надтреснутом голосе слышалась скорбная нотка.
- Селям, - повторял за ним я с тем же горьким чувством.
Тюремщики что-то прошептали, и двенадцать из этих несчастных, прикованных к одной общей цепи, тяжело привстали; остальные не пошевельнулись: железный прут, плотно нажимавший сверху продернутые в массивную деревянную колодку ноги их, по одной у каждого, препятствовал подыматься.
Между невольниками были и юноши, и старцы, одни - мужественно-красивые, другие - с нескладно выдававшимися скулами, и все с всклокоченными бородками или бородами и ненавистью, местью и презрением горевшими исподлобья глазами, и все - в рубищах или до крайности изорванных халатах, а двое - в одних лишь дырявых штанишках.
Левая сторона сарая была завалена толстыми прутьями и палками, внушавшими к себе страх.
Один «важный чилавек» (по выражению Мамедова) попросил кальян - подали; несколько других тихо спросили, кто я, Ибрагим ответил: «Урус», и те с диким любопытством оглядывали меня, но общее выражение лиц не изменилось.
По уверению Мамедова, их содержат «не жестоко», ибо «продавать их нужно…» Но спрашивается: что ж еще более жестокого можно придумать для вольных сынов степей, чтобы при этом сохранить и ценность их?!.
На противоположной стороне двора расположен длинный низенький двухэтажный домик - жилье само́го «старого сертипа», принявшего нас сидя у подъемной рамы верхней залы, откуда ему было очень удобно наблюдать за своим рынком. Превосходительный торговец человеческим мясом, несмотря на свое поскудное ремесло, выглядывал святым, если не брать в расчет его смушковую шапку и широкий серый халат нашего больничного покроя: тихий огонек в глубоких глазах и спокойная строгость во всем лике, не исключая и седой бороды клином.
Визави генерала сидел тучный сын сябзаварского губернатора и еще кто-то. Мы расположились в углу; мирза стал у дверей.
После обычных приветствий Ибрагим смолк и до самого конца визита важно хранил молчание; зато Мамедов был оживлен…
- Сертип, - переводил он, - написал письма туркменам: «За невольников возьму выкуп деньгами, лошадьми или товаром…»
- А во сколько он ценит каждого?
- Разно: пятьдесят томан, важный чилавек стоит пять тысяч томан… Сертип говорит: «Хочешь купить или менять на товары?» Уступку тебе сделает.
- Наши законы не допускают невольничества. Мы, русские, освобождаем из неволи даже других, как, например, освободили персидских невольников в Хиве и уничтожили там невольничий рынок.
По лицу «старого сертипа» скользнула улыбка:
- Туркмены берут наших в неволю, мы - их; как они рубят нам головы в бою - мы им…
Наш мирза, приняв от слуги в дверях поднос с кофе в крошечных чашках, поднес его, став на одно колено, сперва хозяину дома, потом гостям, а затем, уже без коленопреклонений, и нам, «купцам»…
- Сертип говорит, - обратился ко мне Мамедов после кофе: - «Есть двустволки и пистолеты?»
- Нет.
- Хорош товар!
Поговорив еще немного о торговле, мы простились с рабовладельцем.
___________
Вернувшись домой, Ибрагим дал за что-то мальчишке-слуге подзатыльника и ушел к себе рассерженным. Я вздремнул… Но не прошло и десяти минут, как был разбужен раздирающим душу женским плачем, над которым носились резко монотонные причитания - точно кто-то, захлебываясь от слез, горько сетовал или укорял кого-то, часто повторяя: «Али!» «Не удар ли с Ибрагимом или не умер ли сынок его?» - подумал я, прильнув лицом к решетчатой раме, и увидал, из-за зелени, в комнате соседней с парадною залой, несколько женщин с открытыми лицами…
- Э-э-э-э? - послышался в дверях недовольный голос Ибрагима. - Не можно! - строго взглянул он на меня и сосредоточенно заходил по комнате… - Эт-та маточки мног-мног будет… Эт-та Бог!
- Можно посмотреть с балкона?
- Не можно!.. Закон!.. Мой маточки - большой мулла… Мой не пойдет там, - маточки мног-мног!.. (т. е. по закону он сам не может присутствовать при чтении священных книг его женою - замечательною чтицей, когда у ней собираются на это богоугодное дело посторонние женщины, что по обыкновению бывает по вечерам в четверги и в предобеденное время по пятницам).
Продолжаю прислушиваться. Теперь нараспев читают уже несколько голосов… Заунывные рыдания усиливаются… Слышны хлесткие удары, вероятно, ладонями по грудям… Началось хоровое пение с припевами, сопровождаемое под такт «биением в грудь»… И чем дальше, тем учащеннее… Экстаз полный!..
- Иоя Алла!.. Иоя Алла! - трогательно взывал Ибрагим, воздев к небу руки, остановившись посреди комнаты.
Затем все смолкло вокруг, и лишь с разных отдаленных уголков города доносилась еще урывками такая ж глубокая скорбь по Али и другим святым имамам.
___________
Отобедали. Тот же резко-монотонный голос, что покрывал рыдания благочестивых женщин, вдруг раздался за стеной у меня. То жена Ибрагима пришла справиться: отчего я так мало ем?
- У меня желудок маленький, - ответил я, улыбаясь ребенку, которого она, не показываясь нам, передала через мальчишку-слугу мужу своему…
Заботливая хозяйка неслышно удалилась; успокоенный хозяин принялся за третий кальян.
Вот он отставил его в уголок; вынул из кармана красивый платок, в который никогда не сморкается, - медленно расправил и разостлал его перед собою посреди комнаты, - положил на него «муре» [Молитвенный камушек.]… и творит намаз [Молитва.], а у ног его играет с подносом малютка, сопливый и весь в атласе… Опять кальян, и опять молитва, а с дворика и с города опять несутся рыдания, вызываемые чтением о страданиях святых имамов, но уже не так неистово, как утром …
- Спит будет? - проговорил с материнскою нежностью старик, заметив, что я лежу с закрытыми глазами, притворил двери и вышел…
Самовар кипит, и вот он опять налицо. Комнатка наполняется гостями - все «друзья», и больше купцы. Одни пришли по делу «купи-продай», другие - в надежде полечиться даром, третьи - просто для «тамаша». Приносится еще кальян, простенький (из тыквы, с перехватом посредине и длинным горлышком, привезенный Ибрагимом из Мазандерана), и пошел он передаваться из рук в руки с крашенными ногтями. - Подали чай в чашках, и беседа оживилась, причем выпившие - из вежливости ужасно рыгают! Я ж, полураздетый, продолжаю лежа заниматься своим делом. Почтенный хозяин считает долгом не только что пить чай у меня, обедать, ужинать и по целым часам тянуть кальян, но и принимать гостей своих…
Наконец разошлись.
Перед ужином старик, подойдя ко мне, детски-доверчиво подставил рот, чтобы я влил ему микстурки от кашля, потом заговорил всем существом своим, что и «маточка» его сильно страдает, но чем - молчит, и наотрез отказывается показать мне ее, а между тем и для нее просит лекарств?!
После ужина он, по обыкновению, зажурчал кальяном… и сидя вздремнул.
- Ибрагим?! - крикнул я.
Озирается:
- Мая спит - нету, - и пошатываясь вышел.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Карта Персидского Хорасана (прил. к книге П. И. Огородникова «Страна солнца»)
Того же автора:
https://rus-turk.livejournal.com/621640.html
Другие отрывки:
Караван-сарай Зафрание
Мешхед:
• Начало
• Предыдущая часть
• Следующая часть
Мешхед. Вид с крыши хаммама. (Л. Пеше. Конец 1850-х - начало 1860-х гг.)
V
Сцена у эмира, и другая - у Нэпира
Уже 6 ч. в. Мамедов простился, обещаясь придти завтра пораньше.
- Губернот, инглиз, - прошамкал в мою сторону Ибрагим, напялив парадный халат.
- К губернатору и инглизу пойдемте, - пояснил Василий.
Надел пиджак и готов.
Идем.
Вот одна уже известная читателю гауптвахта. Вот - другая. Караульный, сняв сорочку, ищет в ней насекомых, часовой врастяжку лакомится арбузами.
- Калаур! Ит тву маточка, - сердито крикнул им мирза, как видно, научившийся в Баку только ругаться.
Последний, испуганно вскочив на ноги, отхватил на караул, - первый запутался в сорочке.
- Мая, твая калаур, - с сдержанным довольством покосился в мою сторону Ибрагим, застенчиво поднося правую руку к виску.
Но я не отвечал на честь, полагая, что она отдается ему, «представителю» русского правительства здесь, о чем и справился у Василия.
- Нет, - возразил тот, - губернатор приказал через феррашей всем караулам делать честь вам.
Старика подернуло.
- Василий, разве всем европейским купцам отдаются тут воинские почести?
- Вам честь отдают.
- Да почему ж именно мне?
- Сегодня губернатор говорил, что царь прислал вас сюда высмотреть наши порядки…
«Скверно, - подумал я, - если меня принимают за соглядатая!»
- «Мамед, - говорит мне сегодня губернатор, - продолжал Василий, - я, - говорит, понимаю этого человека…» И мутавалли-баши говорит: «Пустил бы его к Имаму, да боюсь: Имам может поразить его».
«Скверно», - мелькнуло опять в голове у меня…
___________
Около орудий на крепостном плацу возилось несколько артиллеристов; в отдалении раздавался барабанный бой - видно, фронтовое ученье.
В сотне шагах от известного уже читателю сводчатого прохода в цитадель, нам встретились две жены «губернаторского мирзы» и одна какого-то хана, ехавшие к Имаму-Ризе, первые - верхами, по-мужски, на прекрасных туркменских конях (держа ноги в стременах), последняя - боком, на ослике…
Как только мы ступили во двор «губернаторского присутствия», стоявшие за водоемом в самых непринужденных позах с десяток военных музыкантов немилосердо затрубили в трубы, засвистали в дудки, вертясь вьюнами во все стороны; турецкий барабан учащенно и без толку закатал.
Ибрагим потупил глаза и вся его приземисто-широкая фигура прониклась скромною торжественностью от столь церемониальной встречи «уруса».
Отсюда, по указанию встретивших нас нукеров эмира, мы прошли двумя-тремя запруженными караульными сарбазами тесными полутемными проходами в чистенький двор с водоемом посередине. Слева и справа - высокие стены, с рядом тощих дерев перед каждой; с третьей стороны - жилье эмира, слишком скромное, чтобы назваться дворцом, с четвертой, противоположной - «присутствие» с тремя спереди открытыми комнатками. У входных дверей этого главного присутствия торчал все тот же согбенный телохранитель с обнаженною саблею при плече; шагах в тридцати перед крайнею комнатой, где виднелась фигура эмира, стоял тот же подсудимый туркменин в красном халате, с тою же безнадежностью во взоре, - и больше на дворе ни души.
Я хотел было подойти к эмиру прямо как вчера, но Ибрагим, остановив меня жестом, решительно направился к дверям. Я - за ним, и уже переступил порог первой комнаты ведущей к эмиру, как сидевший тут на коврах мирза его с двумя другими превосходительствами, взглянув на мои запыленные сапоги, раздражительно указал снять их [Обыкновение на Востоке обнажать ноги было первоначально знаком почитания как Бога, так и короля. Моисей, сделавший это перед неопалимой купиной, и мухаммедане, которых приводят к присяге над Кораном босоногими, служат примером первого, а обыкновение персиан снимать обувь, являясь пред лицо своего монарха, поясняет второе. Но с течением времени эта дань уважения, приносимая впоследствии и второстепенным сановникам, спускалась все ниже и ниже и стала всеобщею.], и телохранитель грубо схватил меня за руку. Я отмахнулся и, прикрикнув на него, вышел на двор, - вслед высыпало десятка три вооруженных феррашей. Впившись в меня мрачно, злобой горевшими глазами и судорожно хватаясь кто за кинжал, кто за саблю, они подступили к нам шагов на десять - вот так бы и разорвали кафыра по первому знаку!!! Но… какой-то чиновник, тихо взяв у меня из рук зонтик, указал нам приблизиться к эмиру, восседавшему на этот раз на красном бархатном тюфячке со спинкою, визави двух каких-то особ; перед ним стоял кувшин, заменяющий плевальницу, сбоку лежал кисетик с печатями [В Персии печать заменяет подпись.].
Я по обыкновению сделал честь по-военному; смущенный Ибрагим сухо отвесил поясной поклон. Эмир проговорил что-то к нему, указывая на меня глазами.
- Губернот… Эт-та… Хорассан - эта… мног, мног, - зашамкал тот в мою сторону.
Я таращил глаза, силясь понять его; эмир язвительно улыбался, что окончательно смутило бедного старика: он как будто бы опал сразу в теле; так и простоял все время бледный, подавленный, с опущенными долу глазами.
- Мамед! - подозвал эмир Василия и стал толковать ему.
- Губернатор, - начал тот, вертясь как на пружинах, - жалеет крепко, что барин не дали знать… что навестите его (экое азиатское лукавство! - ведь сам и час назначил)… Теперя губернатору время нет… Просит придти через шесть ден.
- Почему ж не раньше?
- Нельзи. - С вечера у нас начнется годовой праздник.
- Передай ему, что я уезжаю…
Это известие поразило эмира неожиданностию: на его лице отразилась смесь удивления с испугом. Оправившись, он значительно повторил уже переданное мне вчера через Василия предостережение не выходить из дому по вечерам, и я раскланялся.
Ферраш, подавший мне зонтик, стал нагло требовать денег… за то, что подержал его.
- Не давайте! - рассердился Василий, ожесточенно махнув ему рукой убираться вон, и, бесцеремонно схватив меня под локоть, повел мимо вооруженной толпы к выходу.
Ибрагим следовал за нами молча, с поникшею головой, и только выбравшись отсюда какими-то уже другими закоулками к глухому месту обширного «губернаторского сада», разбитого на окаймленные деревцами квадратики, нежно зеленевшие густою травой («сеянною юнжой», для корма лошадей), - запенился было:
- Губернот?!.. Губернот Хорассан?! - эх-хе…
Но, вероятно, опасаясь Василия, закончил жестом: дома доскажу.
___________
Свернув влево, мы вышли к воронкообразному мелкому пруду, где не то конюхи, не то всадники поили туркменских коней эмира. За ним открывался запущенный двор, замкнутый с остальных трех сторон обветшалыми строениями. Это - жилье Юсуф-хана, стяжавшего себе громкую славу в последней стычке с теккинцами, - стычке, слухи о которой облетели в свое время всю Персию. Дело было так: месяц тому назад 500 теккинцев грабили и жгли хлеб под г. Дерагезом. От них отделилась партия человек в 300 к Сенги-бэсту, что приблизительно в десяти фарсангах от Мешеда по дороге в Херат. Известившись об сем, эмир послал туда Юсуф-хана с 500 «казаков» - так называют здесь всадников, находящихся в числе 1.000 чел. под командой отца этого юного героя, который и напал из засады на хищников ночью: шестьдесят человек положил на месте, сто взял в плен, остальные спаслись бегством. За такую «блистательную» победу Юсуф-хан получил, говорят, чин сертипа.
Мы уже повернули в глухой переулок, как догоняет нас его слуга:
- Сертип зовет.
- Бросьте, не ходите! - нетерпеливо замахал в мою сторону Василий, продолжая путь.
Но Ибрагим настаивал зайдти, и он поплелся за нами.
Красавец Юсуф-хан принял нас сидя на ковре посреди двора и резким движением руки указал мне место напротив себя. Я улыбнулся и, закуривая трубочку, объяснил, что не умею-де сидеть по-персидски, - тогда он велел принести стул… Но все же мое возражение вызвало на его мужественно-выразительном лице судорожное подергиванье и недобрый огонек в глазах. «Ну, с этим не шути! - Вот уж поистине из ноздрей пламя валит», - подумал я, любуясь еще не виданным мною между персами огнем молодой силы.
- Спрашивает, - начал переводить ставший с боку меня Василий, - нет ли серого сукна, и чтобы ему прислать.
- Хорошо.
- Никому нельзи кроме губернатора! - наставляет он меня. - Они денег не платят сичас, а в сроки… и совсем не дают.
- Деньги давай - товар бери, поддержал его Ибрагим.
Тем и кончилось мое случайное знакомство с юным героем.
___________
Отсюда мы поспешили кратчайшим путем к Нэпиру.
Войдя во двор, я опередил Ибрагима и уже поднялся наверх, как послышался снизу недовольный голос его. Оглядываюсь - старик с расстроенным видом сердито машет мне вернуться; но, полагая, что он хочет торжественного шествия вместе со мною, я не обратил на это внимания. Нэпир встретил меня в передней очень любезно и, введя под руку в зал, усадил за богато сервированный стол на два прибора.
«А для Ибрагима?» - подумал я и, кликнув Василия, ожесточенно махавшего мне из передней вместе с мирзою: «Назад! назад!» спросил:
- Где ж Хаджи-Ибрагим?
- Домой пошел, пойдемте и мы, - резко ответил он, и не взглянув на англичанина.
Обращаюсь за разъяснением всего этого к последнему - пожал с натянутой улыбкой плечами и говорит:
- Предвидя, что Ибрагим как мусульманин откажется отобедать вместе с нами (?!), я распорядился, чтобы мои авганцы и персы приняли его внизу: там приготовлен для него чай, шербет, кальян и пр., а он, обидевшись этим, ушел домой… Если б я мог предвидеть это, то, без сомнения, пригласил бы его на верх.
Умышленно или неумышленно подготовил ост-индский англичанин такой прием горячо преданному России почтенному бухарцу? - увидим впоследствии.
Мы послали вдогонку старику Василия с мирзой, но тот, конечно, не вернулся.
Мирзу я отправил на все четыре стороны; Василий стал у дверей рядом с приличным переводчиком Нэпира.
Подали обед, приготовленный его отличным поваром в европейском вкусе: суп, дичь (горная курочка или куропатка), разные соусы с зеленью и пикулями, пирожное, компот, кофе, фрукты, вина, кирасао и вода со льдом. Да, англичане умеют путешествовать с большим комфортом даже по неудобной Персии! А мое-то нищенское положение с бродягою-лгуном вместо переводчика?! - Щекотливо!..
С большим интересом расспрашивал меня Нэпир о России, Сибири, Петербурге, куда намерен он заглянуть зимою, и просил мой адрес.
По временам вмешивался в разговор и Василий, которого мы прозвали по-французски «большим младенцем».
- Попросите у инглиза книжку для меня, - конючил он, ободренный нашею шуткой.
- У инглиза все английские книги, - смеюсь я, передавая Нэпиру фантазию его.
Тот хохочет и под влиянием винных паров или минуты добродушия даже велел подать ему стул.
- Увидите, барин, я завтра буду читать по французскому и инглизскому, - размахивает руками беглый солдатик, усевшись на кончик стула и с слюнками посматривая на яства.
Нэпир распорядился накормить его.
После обеда Василий явился несколько навеселе, но уже не садился, а все беспокойно топтался на одном месте, вслушиваясь в наш разговор на смешанном англо-французско-немецком языке.
- Правда ли, что русский генерал отправился с солдатами в Тегеран? - спросил меня через него по-персидски Нэпир.
- Не слышал, - отвечал я, подумав: «Вот в каком искаженном виде дошли слухи до Хорассана о поездке Ламакина в Астерабад?!»
- Здесь говорят - продолжал он, закуривая папироску, - что русский император отправится скоро в Тегеран навестить шаха… Персы уверяют меня, что ваш государь выдает дочь свою за Наср-ед-Дина…
Я расхохотался.
- Француз хотел взять Расею, да шах сказал: нельзи, значит, не позволил, - с значительною миной заметил уже от себя Василий и заторопил меня домой.
Нэпир приказал оседлать для меня коня и обещал дать конвой из двух своих феррашей и двух караульных сарбазов, которые вместе с Василием и мирзою (как оказывается - всхрапнувшим в ожидании меня внизу) составит достаточную охрану для проезда каких-нибудь двух верст по «Святому Хорассану».
Василий уверяет, что «инглиз» даже дном ходит (вероятно, ездит) не иначе, как в сопровождении слуг, форрашей и вооруженных сарбазов из числа десяти, назначаемых к нему в караул, за что он вносит условленную плату в кассу эмира.
- И вам даст губернатор караул, если заплатите ему, - добавил он.
- С меня довольно и бесплатной чести, - улыбнулся я и, простившись с Нэпиром, обещавшим быть у меня дня через четыре, тихо поехал, окруженный конвоем, с большими фонарями впереди.
Наконец-то дотащились. Сую сарбазам деньги, - не берут: «Боимся, - говорят, - эмир узнает».
- Давайте! - нетерпеливо протягивает Василий руку, догнав меня на лестнице. - Я их, подлецов, знаю, - разнесут по городу: ночью ходили и ничего не получили.
Дал томан на всех, но… как потом оказалось, плутяга передал им всего два крана, а остальное положил себе в карман…
Бедный Ибрагим сильно опечален! В особенности на него подействовала последняя история.
- Мой говорит, - начал он дребезжащим голосом, когда мы расположились с обычным комфортом: он с кальяном на полу, я с трубочкой на постели, - инглиз хорош нет, - не пойдем инглиз! Мой гость сидит (жест: наверху) - мой хочет сидит (жест: вместе с ним)…
Тут Ибрагим горячо заговорил по-персидски к Василию:
- Он (Нэпир) должен был принять меня наверху… И там сказать, что стол для меня накрыт внизу… Но слуги прямо повели меня вниз, а его наверх.
Очевидно оскорбительный прием Ибрагима Нэпиром и меня правителем Хорассана нельзя оправдать недоразумениями, и мне сдается, что все это - штуки ост-индского англичанина.
Как мог - утешил старика, и он пошатываясь пошел к жене, оставив Василия ночевать при мне.
Вот неспокойно-то спит?! Ворочается, бредит, стонет, точно кто давит его… а с отдаления доносятся резкие звуки музыки, хотя часы показывают ровно полночь.
VI
Сетования Ибрагима и кое-какие сведения о миссии Нэпира. - Вести о русском пленнике в Мерве и невольничий рынок в Мешеде.
Когда я проснулся, успевший уже побывать в цитадели Василий сообщил, что эмир требует его к себе, а потому он не может оставаться при мне, но понаведается еще.
Дал ему немного денег, за услуги в качестве толмача, - подарил обещанную записную книжку, еще кое-какие мелочи, и он, довольный «пишкешами», вышел, столкнувшись на пороге с Ибрагимом, вслед за которым явился уже известный читателю большеголовый армянин, и явился очень некстати. Старик что-то покашливал и все еще не успокоился со вчерашнего дня (да и у меня не веревки вместо нерв…) И как он ни намекал ему, что нам-де теперь не до гостей, - сидит, упорно сидит и ловит каждое движение мое, выкуривая кальян за кальяном и размазывая словами. Такая назойливость расстроила старика вконец и он попросил его выдти - ничего не помогает, огрызается даже.
- Боро, боро, боро! - вышел старик из себя, указывая ему на дверь.
Это подействовало… вдруг входит слюнявый шушинец - личность тоже отталкивающая. Но этот хоть не долго мучил нас.
- Э-э-э! Армянин хорош нет, ирани хорош нет, - прошамкал по уходе его Ибрагим, объясняя больше жестами, что вряд ли найдется на свете народец коварнее их.
- Ирани мошевник! - продолжал он захлебываться после краткой паузы, - Ирани - жулик! дарак! - Ирани (жест: украдет здесь)… деньги (жест: положит в карман и едет) Москва!.. Москва матошка мног, мног (в Москве женщин много) - дарак деньги прогуляйт Москва! Урус!? э-э, хорош!..
С приходом Мамедова нахмуренное лицо старика точно разгладилось и просияло. С жаром переговорив с ним, он опять обратился ко мне:
- Э-э-э, Василь хорош нет! Василь (жест: нужно прогнать, ибо) Василь пошел инглиз (жест: и передает, что слышит здесь), Василь пошел губернот (жест: и опять наушничает на нас)…
Короче сказать, Василия нужно остерегаться, ибо он с нами - русский, с персами - перс, с Нэпиром - англичанин, и, передавая последнему и эмиру обо мне и персах - все преувеличивает, все врет?! Да и делать-то ему теперь тут, когда есть Мамедов, - нечего! Во всяком случае, для меня можно подыскать между живавшими в России обывателями хорошего переводчика, и недорого: за какие-нибудь «пол-руп» [Мамедов, как и вообще побывавшие из здешних персов в Москве, кран называют - даже в беседе между собою - рублем (оно, пожалуй, и верно, если считать рубль на ассигнации).] в день.
Затем пошли сетования Ибрагима, что «губернот» не уважает его, потому что он не имеет тут силы, между тем как здешний английский агент «хитер, нехорош», Аббас-хан пользуется дружбой его, ибо располагает большими деньгами, получаемыми от английского правительства, и живет роскошно: свои лошади и пр. и пр… А он-де, Ибрагим, не только что обещанного ордена, даже следуемого ему за прошлый год жалованья - «500 томан» - не получает из Тегерана от нашего посланника, которому он отдает отчет о политическом состоянии Хорассана, или, по выражению Мамедова, «пишет, кто приехал, с кем говорил». Вообще, Ибрагим как бы забыт здесь русскими подлежащими властями. Так, год назад губернатор Мерви, Коушит-хан, писал ему, что желает «заключить мир с Россией», и тот уведомил об этом нашего посланника в Тегеране, но до сих пор «из Петебурга ответа нет»…
«Губернот Хорассан» прямо в глаза смеется старику и упрекает его: «Как не стыдно тебе служить русскому правительству?!»
- Мая консул будет, - эт-та мног-мног хороша будет, - широко развел руками бухарец.
Мамедов одобрительно кивнул головой.
- Тогда берегись «инглиз»! - заметил я в общий тон.
- Инглиз нет хорош! - презрительно сгримасничал старик и в подтверждение своего мнения сообщил мне через Мамедова факты, вполне освещающие цель посещений англичанами Мешеда. Привожу их здесь в связи с другими отрывочными сведениями на этот счет.
В последнюю войну России с Хивой проживавшие в Мешеде двое англичан возбуждали мервцев (туркмен племени текке) к враждебным действиям против нас, снабжая их деньгами, а в прошедшем году какой-то англичанин ездил отсюда в Клад (урочище ли то, деревня ли или крепостца, не добился толку) осматривать узкое дефиле, при котором она расположена, и виделся там с туркменами, которых убедил, что в нем, т. е. дефиле, можно отбиться от целой неприятельской армии. Затем он уехал в Тегеран, а мервцы поспешили отправить посланцев своих (через Кандагар), в Ост-Индию ли или Лондон - старик достоверно не знает, но результатом всего этого, по уверению его, было то, что английское правительство послало в Мешед Нэпира следить за русскою политикой относительно туркмен, с которыми «инглиз» и сблизился до того, что приезжающие сюда мервцы прежде всего спешат повидаться с ним. Он наделяет их подарками, деньгами и обещанием поддержки со стороны Англии в борьбе их с русскими, и вот почему те перенесли свой высокомерный взгляд и на нас.
Все это проделывается англичанами из известного опасения за свою Индию: Мервь-де находится в 200 англ. миль от Херата на пути в Индию*, и если русские покорят мервцев, то северная граница Авганистана будет касаться России, а на западе он будет отделен от нее только «рабскою» Персиею, следовательно, англичанам нужно отстоять независимость Мерви или, наконец, присоединить ее к Авганистану, в конце концов, даже к Персии, лишь бы она не досталась России… Но в силу географических условий она будет поглощена ею!..
*Из Бухары в Мервь около341 версты
» Мерви в Херат »300 »
» Херата в Кандагар (через гор. Ферра) около678 »
» Кандагара в Кабул490 »
» Кабула в Пешауер291 »
___________
Из Бухары в Пешауер около2.100 верст
В ожидании вторжения русских в Мервь многие мервцы свозят в Мешед свои богатства, преимущественно серебро и золото, и отдают их «на сохранение евреям», которые издавна находятся в сношении с ними и которых наберется тут до 700 душ. Они занимаются больше ростовщичеством, обделыванием бирюзы и выгонкою водки, которую странствующие из собратий их начинают распространять даже между мервцами. Фанатическое население «Святого Хорассана» (около 40.000, б. ч. фарси, т. е. персидского происхождения) презирают и обижают всемирных граждан, нередко грабят и даже безнаказанно убирают их.
Нэпир, по уверению Ибрагима, открыто записывает тут все и обо всем корреспондирует в Лондон и, кажется, в Индию. Он успел расположить к себе подарками и разными обещаниями самого правителя Хорассана, не говоря уже о прочих здешних властях. Пытался он сблизиться и с ним, т. е. с Ибрагимом, расспрашивая его о намерениях русского правительства относительно Мерви: послало ли оно туда войско и сколько и т. п., но тот отделался незнанием.
По пророчеству почтенного бухарца, если русские не вторгнутся в Мервь через пять-шесть месяцев, - горе Мешеду! Разумел ли он тут нашествие туркмен на столицу Хорассана или какой другой политический переворот - я не добился толку. На мои расспросы он долго покачивал головой с горькою усмешкой, силясь сказать что-то по-русски, и, подняв правую руку, выпустил изо рта дым и уперся в меня глазами; губы его судорожно шевелились…
- Хорассан говорит, - наконец-то таинственно прошамкал он: - «Урус приходить будет - эт-та хороша будет, эт-та (жест: пропала) Мервь». Хорассан говорит: «Ей-Бог, урус хороша будет!»
- А много ль войска у текке? - спросил я.
Старик поднял обе руки ладонями в мою сторону и, растопырив пальцы, отрицательно покачал головой:
- Тыщ туркмен нет (т. е. не более десятка тысяч)…
Затем он оживленно заговорил по-персидски с Мамедовым и тот передал мне, что в настоящее время в Мерви томится в неволе какой-то русский, по фамилии Кидяев, называющий себя «губернаторским сыном». На мое предположение, не артиллерийский ли то солдат наш, недавно захваченный теккинцами, которого теперь требуют русские власти, старик говорит: нет, купец или приказчик, и рассказал, что когда Кидяев вез «чай, сахар» в Хейбу (по бухарско-мервской дороге) - на него напала сотня текке: товар поделили между собою, а самого его доставили в Мервь, где он и находится вот уже с год.
Месяц тому назад Ибрагим получил от этого несчастного через посланца письмо, которое и подал мне: на одной стороне осьмушки серой бумаги означен (бледными чернилами и ужаснейшим почерком) адрес:
Узбек-сарай
Хозо-Иврагим
рускай от Кидяева,
на другой - текст (письма):
Узбек-сарайскааму чиловеку посылаю нижаши почтение прашу вас ниостафти прозбу чтобы скарея дела делали если будут писать прислалиба 5 фунт. чаю.
Скажите этому чилавеку послан. подарилиба халат.
Г. Кидяев
Почтенный Ибрагим просил эмира помочь «русскому невольнику». Тот ответил, что «денег не даст», но готов обменять его на трех теккинцев из числа взятых в плен под Сенги-бэстом. Вместе с этим ответом правителя Хорассана мервский посланец получил от Ибрагима халат для себя, пять фунт. чаю для Кидяева и письмо к губернатору Мерви Коушит-хану, в котором значилось между прочим, что если с «русским» будут обходиться дурно, то русские, когда возьмут Мервь, вырежут все население ее.
Обо всем этом наш бухарец отписал подробно в Тегеран посланнику, но на ответ не рассчитывает. Ответа же с Мерви ждет на днях, когда прибудет оттуда сюда караван с разным добром теккинцев, которое и сдастся здешним жидам на сохранение.
- Так Мервь ждет разгрома? - спросил я у Мамедова, - и вот сущность его сбивчиво-длинного ответа: Хорассан уверен, что русские возьмут Мервь и туркмены «знают» это… «этому делу» пока еще «мешают инглиз». Многочисленные соплеменники мервцев - Ахал и племена сарок и салур не прочь передаться русским при первом успехе их оружия. Что ж касается до «Святого Хорассана» - то он молит Бога, чтобы русские взяли Мервь, но правитель Хорассана не желает этого… ибо сильно любит «деньги»: инглиз много-много обещал эмиру, а хищники дарят ему «серебро, коней, дорогие материи», лишь бы он по возможности сочувственно относился к ним; и если русские возьмут Мервь, он, конечно, лишится всех этих доходов. Вот почему «губернот Хорассан» против «урус», и вот почему он принимает нас плохо, а «инглиз» - хорошо.
Приняв из моих рук лекарство от кашля, Ибрагим прошамкал, что пора-де отправляться к «старому сертипу», отцу Юсуф-хана, пожелавшему видеть меня у себя по делу - как выразился почтенный бухарец - «купи-продай», и мы вышли.
Между редкими прохожими встретился один с окровавленным лицом - видно, подрался, другой - с отрезанными по кисти руками.
- За воровство, - поясняет мне Мамедов.
- Но ведь шах запретил теперь резать за воровство руки, носы, вообще - уродовать тело.
- Хорассан губернот хорош нет, - презрительно сгримасничал Ибрагим. - Губернот… - и он сделал жест: все может! благодаря отдаленности столицы Хорассана от резиденции шаха…
При повороте одного глухого переулка на какую-то маленькую площадь, раздалось дзвяканье цепей, и вслед за тем мимо нас тихо-тихо прошли гуськом девять мервцев, зверского вида, в лохмотьях, с согнутыми шеями от тяжелых цепей, прикрепленных к одной общей; сбоку их плелся тщедушный ферраш с палкою в руке. То прогуливали «туркменских невольников», как назвал Мамедов теккинцев, плененных Юсуф-ханом под Сенги-бэст’ом.
По обычаю, взявшему в плен и принадлежит пленник; ему принадлежит и лошадь, и вещи его. Но из десяти пленных, взятых сарбазами, - один обязательно предоставляется в пользу начальника, следовательно, в этом случае - отцу Юсуф-хана как командиру здешних «казаков». Отрубленные головы у убитых (а чаще у раненых, или просто-напросто у пойманных где-нибудь в одиночку мирных торговцев-туркмен) препровождаются к эмиру в цитадель, где и складываются в «казаматном сарае», а оттуда при случае отправляются как трофеи в Тегеран.
Войдя в обширный двор жилья «старого сертипа», с несколькими тощими, запыленными деревцами и сухим водоемом, с тремя испорченными фонтанчиками посередине, - мы свернули влево, к сараю, у настежь открытых ворот которого были встречены двумя надсмотрщиками с омерзительными улыбками, точно говорившими: пожалуйте, - товар хороший! И мы перешагнули порог тюрьмы, служащей вместе с тем и невольничьим рынком.
- Селям, - едва слышно проговорил Ибрагим единоверцам своим, сидевшим кружком на голом полу 16 теккинцам; в его надтреснутом голосе слышалась скорбная нотка.
- Селям, - повторял за ним я с тем же горьким чувством.
Тюремщики что-то прошептали, и двенадцать из этих несчастных, прикованных к одной общей цепи, тяжело привстали; остальные не пошевельнулись: железный прут, плотно нажимавший сверху продернутые в массивную деревянную колодку ноги их, по одной у каждого, препятствовал подыматься.
Между невольниками были и юноши, и старцы, одни - мужественно-красивые, другие - с нескладно выдававшимися скулами, и все с всклокоченными бородками или бородами и ненавистью, местью и презрением горевшими исподлобья глазами, и все - в рубищах или до крайности изорванных халатах, а двое - в одних лишь дырявых штанишках.
Левая сторона сарая была завалена толстыми прутьями и палками, внушавшими к себе страх.
Один «важный чилавек» (по выражению Мамедова) попросил кальян - подали; несколько других тихо спросили, кто я, Ибрагим ответил: «Урус», и те с диким любопытством оглядывали меня, но общее выражение лиц не изменилось.
По уверению Мамедова, их содержат «не жестоко», ибо «продавать их нужно…» Но спрашивается: что ж еще более жестокого можно придумать для вольных сынов степей, чтобы при этом сохранить и ценность их?!.
На противоположной стороне двора расположен длинный низенький двухэтажный домик - жилье само́го «старого сертипа», принявшего нас сидя у подъемной рамы верхней залы, откуда ему было очень удобно наблюдать за своим рынком. Превосходительный торговец человеческим мясом, несмотря на свое поскудное ремесло, выглядывал святым, если не брать в расчет его смушковую шапку и широкий серый халат нашего больничного покроя: тихий огонек в глубоких глазах и спокойная строгость во всем лике, не исключая и седой бороды клином.
Визави генерала сидел тучный сын сябзаварского губернатора и еще кто-то. Мы расположились в углу; мирза стал у дверей.
После обычных приветствий Ибрагим смолк и до самого конца визита важно хранил молчание; зато Мамедов был оживлен…
- Сертип, - переводил он, - написал письма туркменам: «За невольников возьму выкуп деньгами, лошадьми или товаром…»
- А во сколько он ценит каждого?
- Разно: пятьдесят томан, важный чилавек стоит пять тысяч томан… Сертип говорит: «Хочешь купить или менять на товары?» Уступку тебе сделает.
- Наши законы не допускают невольничества. Мы, русские, освобождаем из неволи даже других, как, например, освободили персидских невольников в Хиве и уничтожили там невольничий рынок.
По лицу «старого сертипа» скользнула улыбка:
- Туркмены берут наших в неволю, мы - их; как они рубят нам головы в бою - мы им…
Наш мирза, приняв от слуги в дверях поднос с кофе в крошечных чашках, поднес его, став на одно колено, сперва хозяину дома, потом гостям, а затем, уже без коленопреклонений, и нам, «купцам»…
- Сертип говорит, - обратился ко мне Мамедов после кофе: - «Есть двустволки и пистолеты?»
- Нет.
- Хорош товар!
Поговорив еще немного о торговле, мы простились с рабовладельцем.
___________
Вернувшись домой, Ибрагим дал за что-то мальчишке-слуге подзатыльника и ушел к себе рассерженным. Я вздремнул… Но не прошло и десяти минут, как был разбужен раздирающим душу женским плачем, над которым носились резко монотонные причитания - точно кто-то, захлебываясь от слез, горько сетовал или укорял кого-то, часто повторяя: «Али!» «Не удар ли с Ибрагимом или не умер ли сынок его?» - подумал я, прильнув лицом к решетчатой раме, и увидал, из-за зелени, в комнате соседней с парадною залой, несколько женщин с открытыми лицами…
- Э-э-э-э? - послышался в дверях недовольный голос Ибрагима. - Не можно! - строго взглянул он на меня и сосредоточенно заходил по комнате… - Эт-та маточки мног-мног будет… Эт-та Бог!
- Можно посмотреть с балкона?
- Не можно!.. Закон!.. Мой маточки - большой мулла… Мой не пойдет там, - маточки мног-мног!.. (т. е. по закону он сам не может присутствовать при чтении священных книг его женою - замечательною чтицей, когда у ней собираются на это богоугодное дело посторонние женщины, что по обыкновению бывает по вечерам в четверги и в предобеденное время по пятницам).
Продолжаю прислушиваться. Теперь нараспев читают уже несколько голосов… Заунывные рыдания усиливаются… Слышны хлесткие удары, вероятно, ладонями по грудям… Началось хоровое пение с припевами, сопровождаемое под такт «биением в грудь»… И чем дальше, тем учащеннее… Экстаз полный!..
- Иоя Алла!.. Иоя Алла! - трогательно взывал Ибрагим, воздев к небу руки, остановившись посреди комнаты.
Затем все смолкло вокруг, и лишь с разных отдаленных уголков города доносилась еще урывками такая ж глубокая скорбь по Али и другим святым имамам.
___________
Отобедали. Тот же резко-монотонный голос, что покрывал рыдания благочестивых женщин, вдруг раздался за стеной у меня. То жена Ибрагима пришла справиться: отчего я так мало ем?
- У меня желудок маленький, - ответил я, улыбаясь ребенку, которого она, не показываясь нам, передала через мальчишку-слугу мужу своему…
Заботливая хозяйка неслышно удалилась; успокоенный хозяин принялся за третий кальян.
Вот он отставил его в уголок; вынул из кармана красивый платок, в который никогда не сморкается, - медленно расправил и разостлал его перед собою посреди комнаты, - положил на него «муре» [Молитвенный камушек.]… и творит намаз [Молитва.], а у ног его играет с подносом малютка, сопливый и весь в атласе… Опять кальян, и опять молитва, а с дворика и с города опять несутся рыдания, вызываемые чтением о страданиях святых имамов, но уже не так неистово, как утром …
- Спит будет? - проговорил с материнскою нежностью старик, заметив, что я лежу с закрытыми глазами, притворил двери и вышел…
Самовар кипит, и вот он опять налицо. Комнатка наполняется гостями - все «друзья», и больше купцы. Одни пришли по делу «купи-продай», другие - в надежде полечиться даром, третьи - просто для «тамаша». Приносится еще кальян, простенький (из тыквы, с перехватом посредине и длинным горлышком, привезенный Ибрагимом из Мазандерана), и пошел он передаваться из рук в руки с крашенными ногтями. - Подали чай в чашках, и беседа оживилась, причем выпившие - из вежливости ужасно рыгают! Я ж, полураздетый, продолжаю лежа заниматься своим делом. Почтенный хозяин считает долгом не только что пить чай у меня, обедать, ужинать и по целым часам тянуть кальян, но и принимать гостей своих…
Наконец разошлись.
Перед ужином старик, подойдя ко мне, детски-доверчиво подставил рот, чтобы я влил ему микстурки от кашля, потом заговорил всем существом своим, что и «маточка» его сильно страдает, но чем - молчит, и наотрез отказывается показать мне ее, а между тем и для нее просит лекарств?!
После ужина он, по обыкновению, зажурчал кальяном… и сидя вздремнул.
- Ибрагим?! - крикнул я.
Озирается:
- Мая спит - нету, - и пошатываясь вышел.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Карта Персидского Хорасана (прил. к книге П. И. Огородникова «Страна солнца»)
Того же автора:
https://rus-turk.livejournal.com/621640.html