Дневник священника Туркестанской епархии. 18. Поездка на родину: Андижан - Москва - Вологда
В. Иларионов. Дневник священника Туркестанской епархии // Прибавления к Вологодским епархиальным ведомостям. 1905, № 19-23; 1906, № 1-14, 16, 19, 23; 1907, № 2, 6, 9/10, 13, 19, 22; 1908, № 1, 8/9, 12; 1909, № 6; 1912, № 22; 1913, № 3, 15, 16, 20, 21, 23, 24; 1914, № 4, 18; 1915, № 2, 3, 12, 15, 16.
Начиная с 14-й части, «Дневник священника» дополняется отрывками из других произведений В. Иларионова:
В. Иларионов. Из дневника священника // Туркестанские епархиальные ведомости. 1906, № 2-4, 8; 1907, № 4, 6, 20, 24; 1908, № 7, 20, 22; 1909, № 3, 5; 1910, № 19, 24.
В. Иларионов. Воспоминания из поездки на родину // Туркестанские епархиальные ведомости. 1912, № 23; 1913, № 21, 22, 24; 1914, № 2, 3, 5, 7, 13.
Начало: 1. В Азию!
Предыдущая часть: 17. Смена домохозяев. Потребительное общество
Следующая часть: 19. Поездка на родину: Грязовецкий уезд - Санкт-Петербург
Станция Андижан. Пассажирское здание. Фото Н. М. Щапова, 1913
Давно уже была моя мечта съездить во внутреннюю Россию, посмотреть родные места, повидаться с родными, а главное - увидеть, убедиться, насколько изменили последние бурные годы внутреннюю народную жизнь. Прессе что-то не верилось. Думалось, что как единичный, отдельный человек, в минуты сильного возбуждения, подстрекаемый со стороны, мало ли что может наговорить и натворить. Успокоится, одумается, посмотришь - в сущности остался тем же. Так и целый народ наш, думалось, наэлектризованный разными подпольными листками, левыми газетками, подстрекаемый агитаторами, вдруг одурел, но в глубине души остался таким же, в большинстве, кротким, покорным, набожным, богобоязненным.
Наконец мечта моя близка к осуществлению. Заместитель найден, отпуск получен, сборы, одному, без семьи, невелики. Точно школьник на каникулы, не знаю как дождаться дня отъезда. Все на задний план отходит: и служба, и долг, и хозяйство, все думы заняты поездкою. Не выдержал даже, выехал раньше за день против назначенного срока.
Наконец на поезде. С этого года ходят вагоны прямого сообщения от Андижана до Москвы, а это сократило время проезда на двое с половиной суток.
Потянулись знакомые картины: сплошные почти поля хлопка, с небольшими, изредка, кусочками клевера, джугары, сартовские селения. Что прежде интересовало - кажется скучным, однообразным: в голове невольно нет-нет да и представляются знакомые, родные картины хотя и угрюмого, серого, но дорогого Севера: хвойные леса, смешанные с березою, осиною; поля ржи, овса; цветущие луга.
Вот показывается Сырдарья за первой от Коканда станцией. Местность становится более приятной для глаз: больше земли, меньше серых, грязных (по цвету построек) сартовских селений, они отходят от линий, на далеком расстоянии, расположены по берегу реки. Вот и Ташкент проехали. Там путь идет почти сплошными садами, притом садами новыми, на две-три станции. Сады, судя по площади, по величине, с промышленною целию устроены, по возрасту деревьев - устроены уже после проведения железнодорожного пути. Последствия дороги заметны до станции Арысь, всюду виднеются по сторонам большие площади киргизских земель, засеянные клевером. Вблизи Арыси, где, говорят, будет город, кроме казарм понастроено и еще строится много домов и домиков. Местность только очень печальная, унылая: голая, серая степь, безводная, холмы наносных песков. Далее пойдет белая степь, здесь дуют постоянно ветры, носящие облака пыли, три станции ехали с закупаренными окнами и дверями, в вагонах жара невыносимая.
Еду в плацкартном вагоне первый раз. Очень удобно, и публика довольно чистая. Поезд идет очень скоро, остановки, и то на больших станциях, маленькие - 3-5 мин. 3-4 станции, 80-100 вер. проезжаем без остановок. Скорость поезда прямого сообщения сравнительно с скоростью почтового то же, что езда на почтовых сравнитель[но] с ездою на протяжных.
Между гг. Туркестаном и Перовском степь очень оживленная. По ту и другую сторону пути виднеются поля клевера, пшеницы, постоянно попадаются отдельные юрты, целые кишлаки (селения) киргизские, стога сена, клевера, кучи сжатой пшеницы. Много здесь очень озер, болот, всюду арыки с водой. По всей степи кусты саксаула и гребенщика. Здесь были, до постройки дороги, целая масса этих дерев, но в каких-нибудь пять-шесть лет все повырубили. А потом примутся за лесо[о]хранение…
То же самое, что с саксаулом, произойдет и с рыбою в туркестанских реках и озерах, и Аральском море.
Аральское море одним концом подходит к самой железнодорожной линии, не далее 100 саж. На берегу рыбачий поселок, кое-как устроившийся наскоро ввиду того, что земельный вопрос не разработан. Хозяева построили свои домишки на арендованных у киргиз землях. Администрация и правительство при завоевании края поступили неосмотрительно. Реки и озера, также и Аральское море, собственность казны, а береговая земля принадлежит киргизам. Теперь и приходится распутывать старые промахи.
Станция Аральское Море. Пассажирское здание. 1907. (humus)
На протяжении 1200 вер. от Ташкента до Актюбинского уезда, т. е. в пределах Сырдарьинской области, один русский поселок Скобелевский. Да и тот устроился еще до постройки дороги. Ужели за шесть лет нельзя было что-либо предпринять для усиления русского населения вблизи желез. дороги.
От станции Емба и в Актюбинском уезде, вблизи дороги попадается много новых русских поселений, даже в одном или двух есть храмы. Русские селения перемешались с киргизскими аулами. То же самое встречается и за городом Актюбинском, т. е. степи близ линии заселены русскими. Здесь заселяли пустующие степи, а туркестанские степи были в это время закрыты для переселенцев. И Дума об этом молчала.
Церковь в пос. Херсонском Актюбинского уезда
Тургайские степи живописнее, веселее туркестанских, покрыты ковылем, вообще зеленеют, песков переносных нет. Город Актюбинск - небольшая деревня. Есть в нем не более десятка больших домов, а то обыкновенные маленькие крестьянские домишки, мазанки или из сырца-кирпича. Ныне в крае засуха. По рассказам одного пассажира из местных крестьян, в числе переселенцев приехало много богатых крестьян, с деньгами, и разорились, бедствуют, приехав сюда к засушливым, неурожайным годам. И засухи эти с неурожаями будут повторяться периодически: степи тургайские и оренбургские совершенно безлесны. Переселенцы искусственным лесоразведением едва ли скоро займутся. По крайней мере, ни в одном поселке вблизи линии не посажено ни одного куста. Неоткуда переселенцам брать примера: старожилов русских нет, кочевники посадкою леса не занимаются. Даже в г. Актюбинске почти нет садов, а он существует не один десяток лет.
Станция Актюбинск. Пассажирское здание. 1907. (humus)
Интересная пара ехала в одном вагоне, старики, муж и жена: он поляк, она малороссиянка. Разговорились, спросил я, куда они едут. Едут они на родину, в Витебскую губернию, жили в Туркестане долго, что-то около 20 лет. Стал я расспрашивать про их родину: об условиях жизни, составе населения и т. д. Мой собеседник тотчас же поспешил перенести разговор на политическую тему и на религиозную. Что теперь стало хорошо, свобода вероиспо[ве]дений дана, потому-де и стали переходить из православия в католичество, что ранее силою заставляли католиков принимать православие. Я сказал ему, что этого последнего не могло быть, что русское правительство всегда было и есть добродушно, в религии никого не стесняло и не стесняет, что, скорее, дело обстоит наоборот: теперь католическое, при религиозной свободе, духовенство и дворянство силою вынуждает и вынудило с 1905 года несколько тысяч православных Западного края перейти в католичество. Мой собеседник с затаенною злобою бросил разговор со мною, и на эту тему разговор наш уже более не возвращался. Собеседник оказался католиком, а жена православною. А на другой день у него, по-видимому, не осталось и следов злобы против православия и русских, также и против меня. Ксендзы и паны набили ему голову ложью, и трудно разубедить. На другой день мы спокойно и мирно разговаривали с ним, расспрашивал я его о жизни Северо-Западного края; среди этих разговоров старался внушить, что лучше полякам и русским, братьям по крови, жить в мире, стараться изгонять из общественной и экономической жизни русской посторонние славянству элементы, в особенности евреев, указал на жизнь поляков в Восточной Пруссии сравнительно с жизнью в России. Правда, конечно, глаза ему колола, и он отмалчивался больше.
Оренбург проехали ночью, около полночи, между тем еще виднеется заря. На другой день проезжаем г. Бузулук (Самар. губ.) Встречается много лесов, сосна и береза. Здесь засуха сказывается еще больше, яровые хлеба в вершок высоты, очень редки, травы тоже плохи. Уезд малонаселенный, селений мало видно с пути.
В Самарской губернии кончается Азия, и духу ее не остается. Нет уже больше безлесных, безлюдных степей. Степь, да не то, что по эту и по ту сторону Оренбурга. Степи покрыты полями, пшеницей. Села и деревни кругом, кресты православных храмов. Встречается много перелесков. Русью запахло. И там, за Оренбургом - много уже сел и деревень. И там много-много хлебных полей. Но давно ли все это? год, два, десять. И все это как-то там вразброс, понемногу: не столько полей, сколько травянистой, безлесной степи. Самые постройки, вид сел и деревень не тот. За Оренбургом из кирпича, глины, в Самаре - деревянные постройки. Там Азия, здесь Европа, там Юг, здесь среднее между Югом и Севером. Там между русскими селами замешались киргизские зимовки и летние юрты, здесь уже коренное русское население. Проедешь Оренбург, пропадает совершенно «Азия», и с вокзалов не увидишь ни одного киргиза. Куда ни взглянешь, одни русские мужички в коричневых, суконных кафтанах, в пиджаках. На всех станциях множество переселенцев. Вблизи линии, у вокзалов, ряды русских баб со всякою снедью: пирожками, рыбой, яйцами, мясом и молоком. Все продукты продаются вдвое-втрое дешевле, чем за Оренбургом.
За Самарой уже где-то, не помню, недалеко - прошел небольшой дождичек, которого здесь ждут уже сколько времени: в Оренбургской губернии, частию Самарской - в это лето засуха. Травы почти пропали, хлеб тоже - наполовину. А в Уральской области - это бедствие уже другое лето. Поселенцы, приехавшие туда четыре-пять лет тому назад, собираются бежать. Многие из них приехали туда с деньгами, засуха их разорила.
Четыре губернии, по которым приходится проезжать от Самары до Рязани, мало чем отличаются одна от другой: Самарская, Пензенская, Нижегородская и Тамбовская, открытая, ровная местность; сплошные поля пшеницы и ржи, меньше овса, сенокосных земель мало; леса встречаются небольшими оазисами. И они, вероятно, частью владельческие или казенные. Городов почти нет около железной дороги.
Я сказал, что сенокосных земель мало, а искусственного травосеяния нет. По крайней мере до самой Рязани не видел ни одного клочка земли, засеянного клевером или другими травами. Чем же кормят скот, я не понимаю. Топят, само собой, соломой или кизяком, на постройку же домов приходится доставать лес издалека, и он здесь дорогой. Поэтому и дома у крестьян здесь небольшие; вернее, домики в два оконца по лицу, однако наполовину крытые тесом и на четверть соломой. Остальные домашние постройки очень убогие, - это кучи соломы. В первое время я и принял за стога соломы. Это на току. Места огорожены плетнями, сверху плетни покрыты соломой. И как покрыты!.. У нас на Севере большинство строений, даже домов, кроется соломой. Но у нас солома настилается рядами, поверх ее кладутся жерди на одинаковом друг от друга расстоянии; здесь на стропила солома наложена как попало, свешивается по краям неровными прядями. В деревнях, около домов, совершенное отсутствие не только садов, но даже каких-либо деревьев: на деревню один-два садика. Мало лесов, мало и речек заметно с поезда. Жизнь крестьян в этих губерниях, должно быть, не красна: ничего нет кроме хлеба. И скота мало, и он мелкий, с поезда видел не одно стадо. Овцы совершенно отсутствуют. По моему мнению, в нашей Вологодской губернии жить крестьянам привольнее - даже в южных уездах, где уже повырублены старые, долголетние еловые леса и стали посещать эти уезды засухи, не говоря про северные уезды.
Расскажу, какое впечатление произвели эти губернии на иркутскую купчиху, пересевшую в наш вагон где-то около Сызрани. Разговорились о Сибири. Кто-то из пассажиров заметил ей: «У вас там в Сибири холодно, леса, болота, ссыльные». - «Правда, - заметила она на это. - У нас холоднее России, много лесов и болот, но зато и изобилие всего. Земельный простор: сей хлеба сколько хочешь, сколько есть сил и средств. Хлебом мужики богаты. Сенокосных земель много, поэтому и скота держат очень много. А природные богатства! лес нипочем, дрова дешевые. А в лесу! птицы, зверя сколько! в реках изобилие рыбы. Холод нам нипочем. В теплой одежде сорокаградусный мороз не проберет. А одежду там есть из чего шить. Меха крестьяне сами добывают, овчины тоже свои, так как каждый мужик имеет хотя небольшое стадо овец. Дома в Сибири у нас крепкие, основательные, из толстого леса, и при изобилии и дешевизне дров тепло в них держат какое только нужно. Относительно же спокойствия, - продолжала она, - действительно, мы в этом отношении обижены. К нам туда селят бывших каторжан, острожников… Но ныне и у вас, в России, не лучше стало. Грабежи и убийства, в селах, городах, на дорогах. Только грабят благородные, скажут „руки вверх“, наведут дуло револьвера и начнут хозяйничать».
Оказалось, что она ездит в Россию ежегодно и жизнь внутренней России видела и видит, знает хорошо. Никто, говорит, из сибиряков не променяет свою жизнь и положение на здешние, российские, ни горожанин, ни крестьянин. «Все-то у вас скудно, всего мало, начиная с полей, ни дров, ни сена, ни грибов, ни ягод… Как и живут там, не понимаю». Совершенно верно. Таковы уже все окраины: север России, Туркестан, Сибирь, изобилие в них природных богатств.
Пред Рязанью виды меняется: больше здесь виднеется лесов, больше речек, больше лугов, пестреющих цветами. Самые леса имеют иной вид и состав: преобладают хвойные леса, ель, сосна, с большой примесью березы. В полях преобладают рожь и овес, пшеницы мало. Здесь поля уже удобряются навозом, который в июне вывозится на поля, и на них всюду виднеются теперь навозные кучи, в иных местах навоз разбросан и запахивается. Почва серая, чернозема не видно.
Верст пятнадцать ехали берегом реки Цны. Очень красивое место. На левом берегу ее широкие поемные луга, на правом множество сел, деревень, помещичьих усадеб.
В Рязани московский вокзал у самого города, но город посмотреть не удалось. За Рязанью очень большое оживление по дороге: линия в две пары рельс, постоянно встречаются поезда, обгоняем нередко товарные поезда. Похоже на родной Север, больше леса, чем полей; самые деревни и села прячутся за лесом, лишь отчетливо выделяются кресты и главы белых храмов. Верст за сто от Москвы чувствуется ее близость: во всех сторонах видно множество фабричных и заводских труб, села и деревни чище, красивее выглядывают, в них, наравне с лачугами, красуются большие деревянные и каменные дома, нередко крашеные, краснеют и зеленеют, пестрят деревню железные крыши на домах. Верст пятьдесят не доезжая до Москвы начинаются дачи, и все время до Москвы без перерыва поезд идет среди дач и огородов с разными овощами. Дачная местность красивее самой Москвы по постройкам. Деревянные, в русском стиле, большею частию небольшие, новенькие домики; около их цветники. Каждая дача или, вернее, участок домохозяина обнесены кругом палисадниками. Есть конечно, и большие дачные дома, но их немного. Относительно же дорог и тротуаров нельзя сказать, что содержатся в порядке. В дожди, видимо, бывает и грязь. - На безрыбье и рак - рыба. Так и здесь относительно сельского приволья. Место, занимаемое дачей, 300-500 саж. Не разгуляешься. А лес и поля - не ближе двух верст. Говорят, дачники ходят в лес, за грибами и ягодами. Да при такой скученности дач, при такой массе дачников - не только что грибы, но и мох-то весь выдерут. И грибов, думается, не много собирают. Однако за такое жалкое приволье платят большие деньги.
Верст за двадцать показывается и Москва златоглавая. Именно златоглавая: блестят на солнце золоченые кресты, главы. Шпицы церквей ощетинились кверху, выделяются, издалека они кажутся уж очень густо наставленными. Изо всех церквей выделяется Иван Великий, характерная колокольня при кремлевских соборах, всем, думаю, знакомая по картинкам в хрестоматиях. Правда, есть точно такая же колокольня в нашей Вологде, и высотою немного поменьше; помнится, на пять-шесть аршин.
Москва. Рязанский вокзал. (humus)
Не понравился мне Рязанский вокзал. Не этого я ожидал. Да и Ярославский не лучше. Грязь, нечистота на стенах, на полу; теснота. Вокзалы провинциальных городов - много лучше; и просторнее, и чище внутри, и солиднее снаружи. Цены за квартиру в номерах или меблированных комнатах не дороже, чем в городах среднеазиатских, - за полтора рубля в сутки можно иметь чистенький номер в Москве, с самоварами. Есть даже дешевле, но таких мало. Конечно, это в средней руки номерах, для людей со скромными средствами. Обеды также недороги.
В Москве я в первый раз. Поэтому озабочивало меня путешествие по ней, отыскиваний замечательных мест: храмов, монастырей, памятников, музеев. По путеводителю трудно разбираться, да и некогда, - нужно спешить, чтоб осмотреть побольше с меньшей затратой времени. В этом случае помогают городовые, указывают, в какие вагоны (номера) трамвая садиться, чтоб попасть в известное место. А их там везде очень много и рассказывают они обо всем охотно, городовые деликатны. Это день-два так, а потом уже сам освоишься, лишь на квартире, накануне, нужно наметить места осмотра. А то можно так, без плана, лишнюю поездку сделать на трамвае по одной и той же линии.
Прибывшего в Москву или Петербург в первый раз, прежде всего поражает большое движение по улицам и постоянный шум, стихающий лишь немного с 12 до 4 ч. утра. Шум от гудения трамваев, извозчиков, ломовиков, пешеходов. И немудрено, если взять во внимание, что в центральных местах вагоны трамвая проходят чрез минуту в ту или другую сторону. Затем, автомобили грузовые и пассажирские, извозчики.
Стоит прокатиться по нескольким линиям трамвая, как воочию увидишь обилие церквей и часовен в Москве. Проезжая, постоянно видишь по ту или другую сторону церковь или часовню, то и дело пробегают мимо золоченые кресты на них. Многие москвичи не стыдятся и в вагоне трамвая снимать шапку и креститься мимо церкви или часовни. Но есть такие святыни, что почти все проходящие останавливаются помолиться, это, наприм., Иверская часовня - у Воскресенских ворот, у Красной площади. В этой часовне чудотворная икона Иверской Божией матери, привезенная с Афона. В ней постоянно толпятся кучки богомольцев из проходящих и проезжающих. Пред иконою масса зажженных свечей. В Спасских воротах в Кремлевской стене есть образ Спасителя. При проходе чрез эти ворота и доныне все обнажают головы, снимают шапки, что повелел делать еще царь Алексей Михайлович.
Московский кремль на берегу реки Москвы, обнесен каменной стеной с башнями. Стены Кремля довольно внушительных размеров, в особенности в толщину, с глазированными башнями по углам, облупились во многих местах; стены протяжением более двух верст. По стенам есть ходы, но для посторонних вход на стены воспрещен.
<…>
Вот и набережная Москвы-реки в Кремле. Здесь веет уже новым духом. Тротуары асфальтовые, железные перила со стороны реки. Берег здесь высокий, крутой, а внизу порядочной ширины равнинный, где идут стены Кремля, а между ними и высоким берегом бульвар. Самый откос порос травою, зеленеет. Очень красиво.
На набережной Кремля величественный памятник императору Александру II. Огромная статуя императора из темно-зеленой бронзы на гранитном пьедестале. Вокруг памятника крытая галерея, на потолке которой портреты всех русских князей и царей, начиная с Рюрика. На галерее есть скамьи, дозволяется сидеть и любоваться на реку Москву, соборы, стены Кремля, южная часть которых очень близка от памятника.
По Кремлевской набережной, около соборов, мимо дворцов то и дело проходят толпы экскурсантов: гимназисты, семинаристы, епархиалки, ученики сельских школ во главе с учителями, законоучителями. Много экскурсантов и кроме учащихся, всяких возрастов и состояний, со всех концов России, из Сибири даже. При желании здесь можно ознакомиться со всей Россией. Более общительные стараются, во время осмотра, познакомиться, разговориться. В свою очередь расспрашиваешь новых знакомых про ихний край. При осмотре дворцов невольно заводишь знакомство: билеты для осмотра их выдаются на два, на три и более лиц, без всяких формальностей, лишь по предъявлении паспорта. Билет дается на один день. Если вздумается осматривать дворцы по несколько дней, нужно брать новые билеты.
Большой Кремлевский дворец - огромное пятиэтажное здание, с куполом, высотою 22 саж., длиною по фасаду 56 саж., фасадом обращен к набережной р. Москвы. Очень красивое здание. В нем до 700 комнат. При осмотре водят публику так называемы дворцовые гренадеры. Они объясняют публике название и назначение зал, предметов, обстановку в них. Но так как обязанности эти они несут ежедневно, они им наскучили, то и объяснения их поверхностны, - водят обыкновенно целые толпы до 50 человек, - поэтому они невнятны, поспешны. Спешить в их интересах, от публики получают они на чай, чем более раз в день обойдет с посетителями залы, тем более получит на чай. Поэтому Оружейную палату лучше осматривать одному с книжкою-путеводителем в руках. Большой дворец построен в 1849 г. императором Николаем I.
<…>
На обратном пути в Туркестан нарочно останавливался в Москве, чтоб послушать звон большого колокола Ивановской колокольни. Для сего пригнал проезд чрез Москву к 1 августа. Слушал вблизи, у самой колокольни: очень уж густы и сильны звуки, точно из-под земли выходят. Слушать звон лучше с набережной р. Москвы, на расстоянии 50-100 сажен. Насмотрелся заодно и на крестный ход 1 августа для водоосвящения на р. Москве. Более полусотни хоругвей участвовало, не менее ста священнослужителей, в блестящих однообразных облачениях, с митрополитом во главе. Стройное пение Чудовского хора, редкостный, единственный трезвон великанов колоколов, тянущаяся длинная блестящая лента хоругвей, икон, служащих. Такая картина не изгладится из памяти, останется на всю жизнь.
<…>
Часть Москвы южная, на другом берегу реки Москвы, называется Замоскворечьем. Замоскворечье - это, по внешнему виду, - вроде Вятки, Костромы или даже какого-либо северного уездного города: там небольшие деревянные дома с мезонинами, палисадниками на улицу. На набережной, против Кремля, в полверсте от него, рыбный рынок, лавки устроены из досок, вроде балаганов - точно Вологда или Вятка.
Путь из Москвы к Ярославлю до Троице-Сергиевской лавры также идет среди дач. Пришлось ехать ночью, так как поезд отходит вечером, поэтому не удалось побывать в лавре. В Ярославль приехал утром, посмотреть на его святыни, древности также не удалось, надо было спешить. С остановкой в Ярославле много было бы хлопот, перетряски с багажом, так как Ярославль стоит на московском берегу Волги, а вологодский вокзал - на другом, переправа совершается на пароходе. Притом у меня была спутница с ребенком.
Ярославль. Пристань Вологодской ветки. (humus)
От Ярославля до самой Вологды идут леса и леса, хвойные по преимуществу, северная растительность. Конечно, не те леса, что тянутся к северу от Вологды до г. Архангельска, там и по судоходным рекам, по железной дороге, почтовым и иным трактам расстояния между населенными пунктами в 20-30 вер., не менее. Здесь же по обеим сторонам линии, вблизи и вдали, виднеются деревни, села с белеющими церквами. Вид деревень иной, чем к югу от Москвы. Дома и прочие строения основательнее - выше, обширнее, из более толстого леса. Строений больше, ибо каждый домохозяин имеет при доме крытый двор, отдельно - амбар, сарай для сена, погреб, баня, рига - для сушки хлеба при молотьбе. Незнакомому с северным краем деревня покажется больше числом домов, чем она есть в действительности. Все строения кроются соломой, но прочно и красиво. Не только усадебные места, огороды, но и поля обнесены изгородью из жердей, плетней нет. Отсюда же еще особенность Севера, что по каждой дороге в деревню имеются ворота. На полях, по преимуществу, посеяны рожь и овес, много льна, гороху, и изредка ячмень и пшеница, проса и гречи вы не встретите. В лесах нет ни вяза, ни дуба, ни клена: ель и ель, изредка с примесью березы, сосновых лесов очень мало. Особенность Севера: встречаются в лесах рябина и черемуха. Ими же по преимуществу засажены в деревнях огороды и улицы.
Расстояние между Ярославлем и Вологдой 120 в. Дорога хотя и узкоколейная, но поезда идут здесь скорее среднеазиатских. Потому в тот же день, около часу дня, приехали в Вологду. По практическим соображениям проехал прямо в Вологду, миновав родное село, отстоящее от железнодорожного пути в 2 верстах. Полюбовался, посмотрел на него из окна вагона.
Вологда. Прибытие поезда. 1910. (humus)
Шестнадцать лет прошло, как уехал сюда из Вологды, многое в ней изменилось в такой промежуток врем., начиная с вокзала. В то время, когда уезжал в здешний край, в Вологду была единственная дорога из Ярославля. Теперь же четыре жел.-дорожных пути из Вологды: старый в Ярославль и новые в Петербург, Архангельск, Вятку. Вокзал для всех четырех один. Поэтому он значительно расширен, как на узловой станции, со множеством пар рельс в разные стороны, несколькими поездами - в сутки, кажется, около 20. Большое движение. Привокзальные улицы, окраинные, приведены в порядок, застроились. Одно время квартировал на одной из них, у родственника. Едва отыскал мою бывшую квартиру, на этом месте выстроен уже новый огромный дом.
Изменился вид и учебных заведений, в которых обучался, духовного училища и семинарии. Здания их расширены и поднялись выше одним этажом, третьим.
Проезжал и по другим окраинам города. И там ползут дома дальше, за город, поднимаются кверху, заменяются одноэтажный двухэтажными. Но перехода от дерева к камню не заметно, и новые дома все деревянные, за исключением центра города. Остались те же деревянные тротуары, булыжные мостовые, не исключая и центральных улиц. Товарищей моих по учению в Вологде четыре, к сожалению, ни одного из них не видел, все разъехались по селам отдыхать.
Странная произошла встреча и одним очень близким знакомым, товарищем детства, оба мы с ним с одного села. Он теперь состоятельный человек, член управы. На мой звонок открыть дверь довелось ему самому. Открывает и смотрит с удивлением и недоумением, я тоже. Минутная немая сцена, едва узнаем друг друга… «Откуда, как, давно ли явился? - вопрошает мой приятель. - Как ты изменился!..» - «Да и ты - тоже», - говорю ему. Затем проводим часа два в разговорах, интересных для того и другого, в разговорах неумолкаемых, поспешных. Есть о чем поговорить за 16 лет, как разъехались. Знакомый мой то и дело перебивал меня, не отвечая на интересующие меня вопросы о родном крае, знакомых, перебивал расспрашивая или задавая в свою очередь вопрос, не отвечая на мой, - касающийся Туркестанского края. С последним вовсе мало знакомы на Севере, да и не только на Севере, вообще в России. Дорогою доводилось слышать от пассажиров довольно наивные вопросы о туркестанской жизни и природе. У товарища моего собственный дом с небольшим садиком. Здесь, за чаепитием и шла у нас первая после встречи беседа. Я обратил внимание на его садик, состоящий из берез и желтых акаций, с кустами смородины, крыжовника, малины, с клумбами цветов. Что понравилось мне, так это цветы, только. Остальное разве может итти в сравнение со здешними садами, их разнообразием, быстротою роста? Вот это я ему и высказал. И посыпались на меня вопросы без числа. Пришлось толковать о садоводстве. Перешли на сельское хозяйство. Два-три часа заставил он меня говорить обо всем, что касается Туркестанского края.
ОКОНЧАНИЕ
Начиная с 14-й части, «Дневник священника» дополняется отрывками из других произведений В. Иларионова:
В. Иларионов. Из дневника священника // Туркестанские епархиальные ведомости. 1906, № 2-4, 8; 1907, № 4, 6, 20, 24; 1908, № 7, 20, 22; 1909, № 3, 5; 1910, № 19, 24.
В. Иларионов. Воспоминания из поездки на родину // Туркестанские епархиальные ведомости. 1912, № 23; 1913, № 21, 22, 24; 1914, № 2, 3, 5, 7, 13.
Начало: 1. В Азию!
Предыдущая часть: 17. Смена домохозяев. Потребительное общество
Следующая часть: 19. Поездка на родину: Грязовецкий уезд - Санкт-Петербург
Станция Андижан. Пассажирское здание. Фото Н. М. Щапова, 1913
Давно уже была моя мечта съездить во внутреннюю Россию, посмотреть родные места, повидаться с родными, а главное - увидеть, убедиться, насколько изменили последние бурные годы внутреннюю народную жизнь. Прессе что-то не верилось. Думалось, что как единичный, отдельный человек, в минуты сильного возбуждения, подстрекаемый со стороны, мало ли что может наговорить и натворить. Успокоится, одумается, посмотришь - в сущности остался тем же. Так и целый народ наш, думалось, наэлектризованный разными подпольными листками, левыми газетками, подстрекаемый агитаторами, вдруг одурел, но в глубине души остался таким же, в большинстве, кротким, покорным, набожным, богобоязненным.
Наконец мечта моя близка к осуществлению. Заместитель найден, отпуск получен, сборы, одному, без семьи, невелики. Точно школьник на каникулы, не знаю как дождаться дня отъезда. Все на задний план отходит: и служба, и долг, и хозяйство, все думы заняты поездкою. Не выдержал даже, выехал раньше за день против назначенного срока.
Наконец на поезде. С этого года ходят вагоны прямого сообщения от Андижана до Москвы, а это сократило время проезда на двое с половиной суток.
Потянулись знакомые картины: сплошные почти поля хлопка, с небольшими, изредка, кусочками клевера, джугары, сартовские селения. Что прежде интересовало - кажется скучным, однообразным: в голове невольно нет-нет да и представляются знакомые, родные картины хотя и угрюмого, серого, но дорогого Севера: хвойные леса, смешанные с березою, осиною; поля ржи, овса; цветущие луга.
Вот показывается Сырдарья за первой от Коканда станцией. Местность становится более приятной для глаз: больше земли, меньше серых, грязных (по цвету построек) сартовских селений, они отходят от линий, на далеком расстоянии, расположены по берегу реки. Вот и Ташкент проехали. Там путь идет почти сплошными садами, притом садами новыми, на две-три станции. Сады, судя по площади, по величине, с промышленною целию устроены, по возрасту деревьев - устроены уже после проведения железнодорожного пути. Последствия дороги заметны до станции Арысь, всюду виднеются по сторонам большие площади киргизских земель, засеянные клевером. Вблизи Арыси, где, говорят, будет город, кроме казарм понастроено и еще строится много домов и домиков. Местность только очень печальная, унылая: голая, серая степь, безводная, холмы наносных песков. Далее пойдет белая степь, здесь дуют постоянно ветры, носящие облака пыли, три станции ехали с закупаренными окнами и дверями, в вагонах жара невыносимая.
Еду в плацкартном вагоне первый раз. Очень удобно, и публика довольно чистая. Поезд идет очень скоро, остановки, и то на больших станциях, маленькие - 3-5 мин. 3-4 станции, 80-100 вер. проезжаем без остановок. Скорость поезда прямого сообщения сравнительно с скоростью почтового то же, что езда на почтовых сравнитель[но] с ездою на протяжных.
Между гг. Туркестаном и Перовском степь очень оживленная. По ту и другую сторону пути виднеются поля клевера, пшеницы, постоянно попадаются отдельные юрты, целые кишлаки (селения) киргизские, стога сена, клевера, кучи сжатой пшеницы. Много здесь очень озер, болот, всюду арыки с водой. По всей степи кусты саксаула и гребенщика. Здесь были, до постройки дороги, целая масса этих дерев, но в каких-нибудь пять-шесть лет все повырубили. А потом примутся за лесо[о]хранение…
То же самое, что с саксаулом, произойдет и с рыбою в туркестанских реках и озерах, и Аральском море.
Аральское море одним концом подходит к самой железнодорожной линии, не далее 100 саж. На берегу рыбачий поселок, кое-как устроившийся наскоро ввиду того, что земельный вопрос не разработан. Хозяева построили свои домишки на арендованных у киргиз землях. Администрация и правительство при завоевании края поступили неосмотрительно. Реки и озера, также и Аральское море, собственность казны, а береговая земля принадлежит киргизам. Теперь и приходится распутывать старые промахи.
Станция Аральское Море. Пассажирское здание. 1907. (humus)
На протяжении 1200 вер. от Ташкента до Актюбинского уезда, т. е. в пределах Сырдарьинской области, один русский поселок Скобелевский. Да и тот устроился еще до постройки дороги. Ужели за шесть лет нельзя было что-либо предпринять для усиления русского населения вблизи желез. дороги.
От станции Емба и в Актюбинском уезде, вблизи дороги попадается много новых русских поселений, даже в одном или двух есть храмы. Русские селения перемешались с киргизскими аулами. То же самое встречается и за городом Актюбинском, т. е. степи близ линии заселены русскими. Здесь заселяли пустующие степи, а туркестанские степи были в это время закрыты для переселенцев. И Дума об этом молчала.
Церковь в пос. Херсонском Актюбинского уезда
Тургайские степи живописнее, веселее туркестанских, покрыты ковылем, вообще зеленеют, песков переносных нет. Город Актюбинск - небольшая деревня. Есть в нем не более десятка больших домов, а то обыкновенные маленькие крестьянские домишки, мазанки или из сырца-кирпича. Ныне в крае засуха. По рассказам одного пассажира из местных крестьян, в числе переселенцев приехало много богатых крестьян, с деньгами, и разорились, бедствуют, приехав сюда к засушливым, неурожайным годам. И засухи эти с неурожаями будут повторяться периодически: степи тургайские и оренбургские совершенно безлесны. Переселенцы искусственным лесоразведением едва ли скоро займутся. По крайней мере, ни в одном поселке вблизи линии не посажено ни одного куста. Неоткуда переселенцам брать примера: старожилов русских нет, кочевники посадкою леса не занимаются. Даже в г. Актюбинске почти нет садов, а он существует не один десяток лет.
Станция Актюбинск. Пассажирское здание. 1907. (humus)
Интересная пара ехала в одном вагоне, старики, муж и жена: он поляк, она малороссиянка. Разговорились, спросил я, куда они едут. Едут они на родину, в Витебскую губернию, жили в Туркестане долго, что-то около 20 лет. Стал я расспрашивать про их родину: об условиях жизни, составе населения и т. д. Мой собеседник тотчас же поспешил перенести разговор на политическую тему и на религиозную. Что теперь стало хорошо, свобода вероиспо[ве]дений дана, потому-де и стали переходить из православия в католичество, что ранее силою заставляли католиков принимать православие. Я сказал ему, что этого последнего не могло быть, что русское правительство всегда было и есть добродушно, в религии никого не стесняло и не стесняет, что, скорее, дело обстоит наоборот: теперь католическое, при религиозной свободе, духовенство и дворянство силою вынуждает и вынудило с 1905 года несколько тысяч православных Западного края перейти в католичество. Мой собеседник с затаенною злобою бросил разговор со мною, и на эту тему разговор наш уже более не возвращался. Собеседник оказался католиком, а жена православною. А на другой день у него, по-видимому, не осталось и следов злобы против православия и русских, также и против меня. Ксендзы и паны набили ему голову ложью, и трудно разубедить. На другой день мы спокойно и мирно разговаривали с ним, расспрашивал я его о жизни Северо-Западного края; среди этих разговоров старался внушить, что лучше полякам и русским, братьям по крови, жить в мире, стараться изгонять из общественной и экономической жизни русской посторонние славянству элементы, в особенности евреев, указал на жизнь поляков в Восточной Пруссии сравнительно с жизнью в России. Правда, конечно, глаза ему колола, и он отмалчивался больше.
Оренбург проехали ночью, около полночи, между тем еще виднеется заря. На другой день проезжаем г. Бузулук (Самар. губ.) Встречается много лесов, сосна и береза. Здесь засуха сказывается еще больше, яровые хлеба в вершок высоты, очень редки, травы тоже плохи. Уезд малонаселенный, селений мало видно с пути.
В Самарской губернии кончается Азия, и духу ее не остается. Нет уже больше безлесных, безлюдных степей. Степь, да не то, что по эту и по ту сторону Оренбурга. Степи покрыты полями, пшеницей. Села и деревни кругом, кресты православных храмов. Встречается много перелесков. Русью запахло. И там, за Оренбургом - много уже сел и деревень. И там много-много хлебных полей. Но давно ли все это? год, два, десять. И все это как-то там вразброс, понемногу: не столько полей, сколько травянистой, безлесной степи. Самые постройки, вид сел и деревень не тот. За Оренбургом из кирпича, глины, в Самаре - деревянные постройки. Там Азия, здесь Европа, там Юг, здесь среднее между Югом и Севером. Там между русскими селами замешались киргизские зимовки и летние юрты, здесь уже коренное русское население. Проедешь Оренбург, пропадает совершенно «Азия», и с вокзалов не увидишь ни одного киргиза. Куда ни взглянешь, одни русские мужички в коричневых, суконных кафтанах, в пиджаках. На всех станциях множество переселенцев. Вблизи линии, у вокзалов, ряды русских баб со всякою снедью: пирожками, рыбой, яйцами, мясом и молоком. Все продукты продаются вдвое-втрое дешевле, чем за Оренбургом.
За Самарой уже где-то, не помню, недалеко - прошел небольшой дождичек, которого здесь ждут уже сколько времени: в Оренбургской губернии, частию Самарской - в это лето засуха. Травы почти пропали, хлеб тоже - наполовину. А в Уральской области - это бедствие уже другое лето. Поселенцы, приехавшие туда четыре-пять лет тому назад, собираются бежать. Многие из них приехали туда с деньгами, засуха их разорила.
Четыре губернии, по которым приходится проезжать от Самары до Рязани, мало чем отличаются одна от другой: Самарская, Пензенская, Нижегородская и Тамбовская, открытая, ровная местность; сплошные поля пшеницы и ржи, меньше овса, сенокосных земель мало; леса встречаются небольшими оазисами. И они, вероятно, частью владельческие или казенные. Городов почти нет около железной дороги.
Я сказал, что сенокосных земель мало, а искусственного травосеяния нет. По крайней мере до самой Рязани не видел ни одного клочка земли, засеянного клевером или другими травами. Чем же кормят скот, я не понимаю. Топят, само собой, соломой или кизяком, на постройку же домов приходится доставать лес издалека, и он здесь дорогой. Поэтому и дома у крестьян здесь небольшие; вернее, домики в два оконца по лицу, однако наполовину крытые тесом и на четверть соломой. Остальные домашние постройки очень убогие, - это кучи соломы. В первое время я и принял за стога соломы. Это на току. Места огорожены плетнями, сверху плетни покрыты соломой. И как покрыты!.. У нас на Севере большинство строений, даже домов, кроется соломой. Но у нас солома настилается рядами, поверх ее кладутся жерди на одинаковом друг от друга расстоянии; здесь на стропила солома наложена как попало, свешивается по краям неровными прядями. В деревнях, около домов, совершенное отсутствие не только садов, но даже каких-либо деревьев: на деревню один-два садика. Мало лесов, мало и речек заметно с поезда. Жизнь крестьян в этих губерниях, должно быть, не красна: ничего нет кроме хлеба. И скота мало, и он мелкий, с поезда видел не одно стадо. Овцы совершенно отсутствуют. По моему мнению, в нашей Вологодской губернии жить крестьянам привольнее - даже в южных уездах, где уже повырублены старые, долголетние еловые леса и стали посещать эти уезды засухи, не говоря про северные уезды.
Расскажу, какое впечатление произвели эти губернии на иркутскую купчиху, пересевшую в наш вагон где-то около Сызрани. Разговорились о Сибири. Кто-то из пассажиров заметил ей: «У вас там в Сибири холодно, леса, болота, ссыльные». - «Правда, - заметила она на это. - У нас холоднее России, много лесов и болот, но зато и изобилие всего. Земельный простор: сей хлеба сколько хочешь, сколько есть сил и средств. Хлебом мужики богаты. Сенокосных земель много, поэтому и скота держат очень много. А природные богатства! лес нипочем, дрова дешевые. А в лесу! птицы, зверя сколько! в реках изобилие рыбы. Холод нам нипочем. В теплой одежде сорокаградусный мороз не проберет. А одежду там есть из чего шить. Меха крестьяне сами добывают, овчины тоже свои, так как каждый мужик имеет хотя небольшое стадо овец. Дома в Сибири у нас крепкие, основательные, из толстого леса, и при изобилии и дешевизне дров тепло в них держат какое только нужно. Относительно же спокойствия, - продолжала она, - действительно, мы в этом отношении обижены. К нам туда селят бывших каторжан, острожников… Но ныне и у вас, в России, не лучше стало. Грабежи и убийства, в селах, городах, на дорогах. Только грабят благородные, скажут „руки вверх“, наведут дуло револьвера и начнут хозяйничать».
Оказалось, что она ездит в Россию ежегодно и жизнь внутренней России видела и видит, знает хорошо. Никто, говорит, из сибиряков не променяет свою жизнь и положение на здешние, российские, ни горожанин, ни крестьянин. «Все-то у вас скудно, всего мало, начиная с полей, ни дров, ни сена, ни грибов, ни ягод… Как и живут там, не понимаю». Совершенно верно. Таковы уже все окраины: север России, Туркестан, Сибирь, изобилие в них природных богатств.
Пред Рязанью виды меняется: больше здесь виднеется лесов, больше речек, больше лугов, пестреющих цветами. Самые леса имеют иной вид и состав: преобладают хвойные леса, ель, сосна, с большой примесью березы. В полях преобладают рожь и овес, пшеницы мало. Здесь поля уже удобряются навозом, который в июне вывозится на поля, и на них всюду виднеются теперь навозные кучи, в иных местах навоз разбросан и запахивается. Почва серая, чернозема не видно.
Верст пятнадцать ехали берегом реки Цны. Очень красивое место. На левом берегу ее широкие поемные луга, на правом множество сел, деревень, помещичьих усадеб.
В Рязани московский вокзал у самого города, но город посмотреть не удалось. За Рязанью очень большое оживление по дороге: линия в две пары рельс, постоянно встречаются поезда, обгоняем нередко товарные поезда. Похоже на родной Север, больше леса, чем полей; самые деревни и села прячутся за лесом, лишь отчетливо выделяются кресты и главы белых храмов. Верст за сто от Москвы чувствуется ее близость: во всех сторонах видно множество фабричных и заводских труб, села и деревни чище, красивее выглядывают, в них, наравне с лачугами, красуются большие деревянные и каменные дома, нередко крашеные, краснеют и зеленеют, пестрят деревню железные крыши на домах. Верст пятьдесят не доезжая до Москвы начинаются дачи, и все время до Москвы без перерыва поезд идет среди дач и огородов с разными овощами. Дачная местность красивее самой Москвы по постройкам. Деревянные, в русском стиле, большею частию небольшие, новенькие домики; около их цветники. Каждая дача или, вернее, участок домохозяина обнесены кругом палисадниками. Есть конечно, и большие дачные дома, но их немного. Относительно же дорог и тротуаров нельзя сказать, что содержатся в порядке. В дожди, видимо, бывает и грязь. - На безрыбье и рак - рыба. Так и здесь относительно сельского приволья. Место, занимаемое дачей, 300-500 саж. Не разгуляешься. А лес и поля - не ближе двух верст. Говорят, дачники ходят в лес, за грибами и ягодами. Да при такой скученности дач, при такой массе дачников - не только что грибы, но и мох-то весь выдерут. И грибов, думается, не много собирают. Однако за такое жалкое приволье платят большие деньги.
Верст за двадцать показывается и Москва златоглавая. Именно златоглавая: блестят на солнце золоченые кресты, главы. Шпицы церквей ощетинились кверху, выделяются, издалека они кажутся уж очень густо наставленными. Изо всех церквей выделяется Иван Великий, характерная колокольня при кремлевских соборах, всем, думаю, знакомая по картинкам в хрестоматиях. Правда, есть точно такая же колокольня в нашей Вологде, и высотою немного поменьше; помнится, на пять-шесть аршин.
Москва. Рязанский вокзал. (humus)
Не понравился мне Рязанский вокзал. Не этого я ожидал. Да и Ярославский не лучше. Грязь, нечистота на стенах, на полу; теснота. Вокзалы провинциальных городов - много лучше; и просторнее, и чище внутри, и солиднее снаружи. Цены за квартиру в номерах или меблированных комнатах не дороже, чем в городах среднеазиатских, - за полтора рубля в сутки можно иметь чистенький номер в Москве, с самоварами. Есть даже дешевле, но таких мало. Конечно, это в средней руки номерах, для людей со скромными средствами. Обеды также недороги.
В Москве я в первый раз. Поэтому озабочивало меня путешествие по ней, отыскиваний замечательных мест: храмов, монастырей, памятников, музеев. По путеводителю трудно разбираться, да и некогда, - нужно спешить, чтоб осмотреть побольше с меньшей затратой времени. В этом случае помогают городовые, указывают, в какие вагоны (номера) трамвая садиться, чтоб попасть в известное место. А их там везде очень много и рассказывают они обо всем охотно, городовые деликатны. Это день-два так, а потом уже сам освоишься, лишь на квартире, накануне, нужно наметить места осмотра. А то можно так, без плана, лишнюю поездку сделать на трамвае по одной и той же линии.
Прибывшего в Москву или Петербург в первый раз, прежде всего поражает большое движение по улицам и постоянный шум, стихающий лишь немного с 12 до 4 ч. утра. Шум от гудения трамваев, извозчиков, ломовиков, пешеходов. И немудрено, если взять во внимание, что в центральных местах вагоны трамвая проходят чрез минуту в ту или другую сторону. Затем, автомобили грузовые и пассажирские, извозчики.
Стоит прокатиться по нескольким линиям трамвая, как воочию увидишь обилие церквей и часовен в Москве. Проезжая, постоянно видишь по ту или другую сторону церковь или часовню, то и дело пробегают мимо золоченые кресты на них. Многие москвичи не стыдятся и в вагоне трамвая снимать шапку и креститься мимо церкви или часовни. Но есть такие святыни, что почти все проходящие останавливаются помолиться, это, наприм., Иверская часовня - у Воскресенских ворот, у Красной площади. В этой часовне чудотворная икона Иверской Божией матери, привезенная с Афона. В ней постоянно толпятся кучки богомольцев из проходящих и проезжающих. Пред иконою масса зажженных свечей. В Спасских воротах в Кремлевской стене есть образ Спасителя. При проходе чрез эти ворота и доныне все обнажают головы, снимают шапки, что повелел делать еще царь Алексей Михайлович.
Московский кремль на берегу реки Москвы, обнесен каменной стеной с башнями. Стены Кремля довольно внушительных размеров, в особенности в толщину, с глазированными башнями по углам, облупились во многих местах; стены протяжением более двух верст. По стенам есть ходы, но для посторонних вход на стены воспрещен.
<…>
Вот и набережная Москвы-реки в Кремле. Здесь веет уже новым духом. Тротуары асфальтовые, железные перила со стороны реки. Берег здесь высокий, крутой, а внизу порядочной ширины равнинный, где идут стены Кремля, а между ними и высоким берегом бульвар. Самый откос порос травою, зеленеет. Очень красиво.
На набережной Кремля величественный памятник императору Александру II. Огромная статуя императора из темно-зеленой бронзы на гранитном пьедестале. Вокруг памятника крытая галерея, на потолке которой портреты всех русских князей и царей, начиная с Рюрика. На галерее есть скамьи, дозволяется сидеть и любоваться на реку Москву, соборы, стены Кремля, южная часть которых очень близка от памятника.
По Кремлевской набережной, около соборов, мимо дворцов то и дело проходят толпы экскурсантов: гимназисты, семинаристы, епархиалки, ученики сельских школ во главе с учителями, законоучителями. Много экскурсантов и кроме учащихся, всяких возрастов и состояний, со всех концов России, из Сибири даже. При желании здесь можно ознакомиться со всей Россией. Более общительные стараются, во время осмотра, познакомиться, разговориться. В свою очередь расспрашиваешь новых знакомых про ихний край. При осмотре дворцов невольно заводишь знакомство: билеты для осмотра их выдаются на два, на три и более лиц, без всяких формальностей, лишь по предъявлении паспорта. Билет дается на один день. Если вздумается осматривать дворцы по несколько дней, нужно брать новые билеты.
Большой Кремлевский дворец - огромное пятиэтажное здание, с куполом, высотою 22 саж., длиною по фасаду 56 саж., фасадом обращен к набережной р. Москвы. Очень красивое здание. В нем до 700 комнат. При осмотре водят публику так называемы дворцовые гренадеры. Они объясняют публике название и назначение зал, предметов, обстановку в них. Но так как обязанности эти они несут ежедневно, они им наскучили, то и объяснения их поверхностны, - водят обыкновенно целые толпы до 50 человек, - поэтому они невнятны, поспешны. Спешить в их интересах, от публики получают они на чай, чем более раз в день обойдет с посетителями залы, тем более получит на чай. Поэтому Оружейную палату лучше осматривать одному с книжкою-путеводителем в руках. Большой дворец построен в 1849 г. императором Николаем I.
<…>
На обратном пути в Туркестан нарочно останавливался в Москве, чтоб послушать звон большого колокола Ивановской колокольни. Для сего пригнал проезд чрез Москву к 1 августа. Слушал вблизи, у самой колокольни: очень уж густы и сильны звуки, точно из-под земли выходят. Слушать звон лучше с набережной р. Москвы, на расстоянии 50-100 сажен. Насмотрелся заодно и на крестный ход 1 августа для водоосвящения на р. Москве. Более полусотни хоругвей участвовало, не менее ста священнослужителей, в блестящих однообразных облачениях, с митрополитом во главе. Стройное пение Чудовского хора, редкостный, единственный трезвон великанов колоколов, тянущаяся длинная блестящая лента хоругвей, икон, служащих. Такая картина не изгладится из памяти, останется на всю жизнь.
<…>
Часть Москвы южная, на другом берегу реки Москвы, называется Замоскворечьем. Замоскворечье - это, по внешнему виду, - вроде Вятки, Костромы или даже какого-либо северного уездного города: там небольшие деревянные дома с мезонинами, палисадниками на улицу. На набережной, против Кремля, в полверсте от него, рыбный рынок, лавки устроены из досок, вроде балаганов - точно Вологда или Вятка.
Путь из Москвы к Ярославлю до Троице-Сергиевской лавры также идет среди дач. Пришлось ехать ночью, так как поезд отходит вечером, поэтому не удалось побывать в лавре. В Ярославль приехал утром, посмотреть на его святыни, древности также не удалось, надо было спешить. С остановкой в Ярославле много было бы хлопот, перетряски с багажом, так как Ярославль стоит на московском берегу Волги, а вологодский вокзал - на другом, переправа совершается на пароходе. Притом у меня была спутница с ребенком.
Ярославль. Пристань Вологодской ветки. (humus)
От Ярославля до самой Вологды идут леса и леса, хвойные по преимуществу, северная растительность. Конечно, не те леса, что тянутся к северу от Вологды до г. Архангельска, там и по судоходным рекам, по железной дороге, почтовым и иным трактам расстояния между населенными пунктами в 20-30 вер., не менее. Здесь же по обеим сторонам линии, вблизи и вдали, виднеются деревни, села с белеющими церквами. Вид деревень иной, чем к югу от Москвы. Дома и прочие строения основательнее - выше, обширнее, из более толстого леса. Строений больше, ибо каждый домохозяин имеет при доме крытый двор, отдельно - амбар, сарай для сена, погреб, баня, рига - для сушки хлеба при молотьбе. Незнакомому с северным краем деревня покажется больше числом домов, чем она есть в действительности. Все строения кроются соломой, но прочно и красиво. Не только усадебные места, огороды, но и поля обнесены изгородью из жердей, плетней нет. Отсюда же еще особенность Севера, что по каждой дороге в деревню имеются ворота. На полях, по преимуществу, посеяны рожь и овес, много льна, гороху, и изредка ячмень и пшеница, проса и гречи вы не встретите. В лесах нет ни вяза, ни дуба, ни клена: ель и ель, изредка с примесью березы, сосновых лесов очень мало. Особенность Севера: встречаются в лесах рябина и черемуха. Ими же по преимуществу засажены в деревнях огороды и улицы.
Расстояние между Ярославлем и Вологдой 120 в. Дорога хотя и узкоколейная, но поезда идут здесь скорее среднеазиатских. Потому в тот же день, около часу дня, приехали в Вологду. По практическим соображениям проехал прямо в Вологду, миновав родное село, отстоящее от железнодорожного пути в 2 верстах. Полюбовался, посмотрел на него из окна вагона.
Вологда. Прибытие поезда. 1910. (humus)
Шестнадцать лет прошло, как уехал сюда из Вологды, многое в ней изменилось в такой промежуток врем., начиная с вокзала. В то время, когда уезжал в здешний край, в Вологду была единственная дорога из Ярославля. Теперь же четыре жел.-дорожных пути из Вологды: старый в Ярославль и новые в Петербург, Архангельск, Вятку. Вокзал для всех четырех один. Поэтому он значительно расширен, как на узловой станции, со множеством пар рельс в разные стороны, несколькими поездами - в сутки, кажется, около 20. Большое движение. Привокзальные улицы, окраинные, приведены в порядок, застроились. Одно время квартировал на одной из них, у родственника. Едва отыскал мою бывшую квартиру, на этом месте выстроен уже новый огромный дом.
Изменился вид и учебных заведений, в которых обучался, духовного училища и семинарии. Здания их расширены и поднялись выше одним этажом, третьим.
Проезжал и по другим окраинам города. И там ползут дома дальше, за город, поднимаются кверху, заменяются одноэтажный двухэтажными. Но перехода от дерева к камню не заметно, и новые дома все деревянные, за исключением центра города. Остались те же деревянные тротуары, булыжные мостовые, не исключая и центральных улиц. Товарищей моих по учению в Вологде четыре, к сожалению, ни одного из них не видел, все разъехались по селам отдыхать.
Странная произошла встреча и одним очень близким знакомым, товарищем детства, оба мы с ним с одного села. Он теперь состоятельный человек, член управы. На мой звонок открыть дверь довелось ему самому. Открывает и смотрит с удивлением и недоумением, я тоже. Минутная немая сцена, едва узнаем друг друга… «Откуда, как, давно ли явился? - вопрошает мой приятель. - Как ты изменился!..» - «Да и ты - тоже», - говорю ему. Затем проводим часа два в разговорах, интересных для того и другого, в разговорах неумолкаемых, поспешных. Есть о чем поговорить за 16 лет, как разъехались. Знакомый мой то и дело перебивал меня, не отвечая на интересующие меня вопросы о родном крае, знакомых, перебивал расспрашивая или задавая в свою очередь вопрос, не отвечая на мой, - касающийся Туркестанского края. С последним вовсе мало знакомы на Севере, да и не только на Севере, вообще в России. Дорогою доводилось слышать от пассажиров довольно наивные вопросы о туркестанской жизни и природе. У товарища моего собственный дом с небольшим садиком. Здесь, за чаепитием и шла у нас первая после встречи беседа. Я обратил внимание на его садик, состоящий из берез и желтых акаций, с кустами смородины, крыжовника, малины, с клумбами цветов. Что понравилось мне, так это цветы, только. Остальное разве может итти в сравнение со здешними садами, их разнообразием, быстротою роста? Вот это я ему и высказал. И посыпались на меня вопросы без числа. Пришлось толковать о садоводстве. Перешли на сельское хозяйство. Два-три часа заставил он меня говорить обо всем, что касается Туркестанского края.
ОКОНЧАНИЕ