В Ташкентской обсерватории
В. В. Стратонов. По волнам жизни. Т. I. - М., 2019.
Ташкентская обсерватория. 1914
Первые шаги
Назначение в военное ведомство - Ташкентская обсерватория состояла при военно-топографическом отделе штаба Туркестанского военного округа - меня немало смущало [Высочайшим приказом по военному ведомству о чинах гражданских, от 1 января 1895 г., В. В. Стратонов был определен «на службу с допущением исправления должности астрофизика Ташкентской астрономической и физической обсерватории и с утверждением в чине коллежского секретаря», а с 1 января 1898 г. произведен «за выслугу лет» в титулярные советники.]. От ранней молодости я был настроен против военщины. Судьба же заставила меня прослужить чиновником военного ведомства целых семнадцать лет!
На другой день по приезде в Ташкент облекся я в отвратительный парадный мундир военного чиновника, с высоким стоячим воротником, с петлицами, шпагой и пр. и поехал представляться ближайшему начальству. Им, по должности заведующего Ташкентской обсерваторией, был тогда полковник Генерального штаба, геодезист Дмитрий Данилович Гедеонов.
Толстый-претолстый, черноглазый, с громадной головой, уже с проседью. Говорил быстро, задыхаясь от ожирения.
Гедеонов тотчас же повел меня осматривать новый фотографический рефрактор (астрограф), для работ с которым я, собственно, и был назначен. Этот инструмент, прекрасно построенный - механическая часть принадлежит знаменитой фирме Репсольда в Гамбурге, а объективы отшлифованы бр. Анри в Париже, - за десять лет работы в Ташкенте я полюбил, точно живое существо. Но теперь, благодаря своей молодости, я тотчас же сделал существенный промах, который впоследствии имел для меня серьезные последствия.
Не понял я сразу, что постройка башни для астрографа и установка, не дожидаясь моего приезда, этого инструмента - составляли для Гедеонова и занимавшую его игрушку и, вместе с тем, повод к служебной для себя рекламы. Не угадал я и совершенно исключительного самолюбия Гедеонова. Он ждал, что я приду в восхищение от всей его подготовительной работы, хотя бы и в области, с которой он - геодезист - был недостаточно знаком. Я же проявил молодую добросовестную прямолинейность: похвалил то, что было действительно хорошим, но покритиковал показавшееся мне малоудачным.
На лицо Гедеонова легла тень; он стал сразу менее приветлив. А впоследствии бросил мне упрек.
- Я всю душу вложил в устройство башни астрографа, а вы и этим не остались довольны!
Слишком поздно понял я свою ошибку.
Следующим, по восходящему порядку, моим начальством был генерал Станислав Иванович Жилинский, начальник военно-топографического отдела. Мы к нему на другой день, вместе с Гедеоновым, и направились. <…>
Жилинский был «старый туркестанец»; тогда это в Ташкенте считалось большим плюсом при оценке человека. Начал он службу здесь молодым капитаном Генерального штаба, геодезистом, - да так и застрял на всю жизнь под туркестанским солнцем. Ему во многом обязана была своим возникновением и Ташкентская обсерватория, хотя с обоими первыми заведующими ею, сначала с И. И. Померанцевым, а затем с Д. Д. Гедеоновым, - Жилинский сильно не ладил. <…>
Военные топографы
Здесь, в военно-топографическом отделе, я впервые встретился с моими будущими сослуживцами. В комнатах отдела все было заставлено столами, на которых разрисовывали свои планшеты военные топографы [Топографический планшет - часть топографической карты, расположенная на мензульной доске и ограниченная двумя параллелями (кругами широты) и двумя меридианами; предназначен для графических построений при производстве топографической съемки.] - люди в черных форменных мундирах, с синими воротниками. Это были, главным образом, гражданские чиновники: офицеров между ними было мало - только более пожилые. Тогда военно-топографическое дело временно переживало «гражданский» характер. Позже произошла реформа в сторону милитаризации, и молодые топографы были уже исключительно офицерами. Они носили красивый мундир, с белыми аксельбантами.
Первое впечатление от общения с военными топографами было странное. Била в глаза малая их интеллигентность. Правда, встречались некоторые исключения, но довольно редкие. Выглядели они как-то нескладно, лица у большинства неприветливые. Более близкое знакомство с этими моими сослуживцами подтвердило первое впечатление: большая часть военных топографов была малокультурна, как-то сера. Быть может, это являлось последствием их тяжелой работы в глухих местах, за которой они проводили половину своей жизни. Но таковы же в общем были и их жены.
Вспоминаю обед на именинах у моего ближайшего сослуживца полковника Залесского. Приглашено человек пятьдесят гостей. Столы обильно заставлены закусками и напитками. Подкрепившись у столов, гости засаживаются за карты, и уже целый день не встают из‐за столов с зеленым сукном. Время от времени денщики приносят что-нибудь вновь зажаренное: телячий окорок, поросенка и т. п. Хозяйка режет на куски и раздает еще не насытившимся. Так повторяется в течение дня несколько раз.
Дамы и мужчины - все пожилые - мило пикируются:
- От вас, женщин, всегда псятиной пахнет!
- А от вас, мужчин, вечно козлом воняет!
Все довольны этим словесным турниром.
Каждый год весной работы военно-топографического отдела посылались на «смотр», в Петербург. Там скоплялись работы со всех военно-топографических округов России. Один год работы представлялись государю, другой - дело ограничивалось смотром военного министра.
В те годы, когда предстоял смотр государя, работы возил сам Жилинский. На смотр же министру их возил кто-либо из умеющих угодить начальству топографов. Но как-то случилось, что Жилинский на высочайший смотр поехать не смог, а командировал с работами топографа Глаголева. Последний вернулся сияющий и счастливый:
- Доложил я государю все, что было нужно, о работах. Он остановился передо мною: «Давно ли вы служите в Туркестане?» - «Двадцать семь лет, ваше императорское величество!» Он посмотрел на меня такими ласковыми глазами и говорит: «Благодарю вас».
Неудивительно, что Николай II, так умевший мимоходом очаровывать, трафаретной благодарностью нарушил данным им счастьем покой скромного провинциального чиновника. Но удивительно, как эта невинная радость Глаголева была испорчена завистью сослуживцев! «Благодарю», сказанное одному из них царем, им казалось каким-то необыкновенным отличием. Трудно было им это переварить… Начались ссоры с Глаголевым, интриги, мелкие подкопы… На Глаголева жалко было смотреть: осунулся, изнервничался, и, когда говорил на эту тему, на глазах его я замечал слезы. <…>
Начало работ
Вскоре я приступил к астрономическим работам. В это дело я внес всю энергию, которая возможна только в ранней молодости.
Условия работы были для меня крайне неблагоприятны. Жили мы в самом городе, и наша квартира была верстах в трех от обсерватории. Туда же ездить приходилось часто по два, а иногда и по три раза в день. Ночами я работал нередко до рассвета, а днем приезжал для проявления астрономических фотографий, для лабораторных работ и занятий в библиотеке.
Эти поездки были далеко не легки, особенно осенью и зимою. Некоторые улицы, а более всего дорога в переулке, ведущем на обсерваторию, обращались в глинистое, трудно проезжаемое, болото. Пока было возможно, я ездил на своей пролетке; при этом экипаж до самих осей погружался в грязь, а колеса обращались в грязевые диски. Один раз я опрокинулся, вместе с экипажем, в это болото; однажды кучер на передних колесах уехал по грязи вперед, а я на задних колесах и сидении застрял в грязи.
Иногда дорога становилась для моего экипажа вовсе непроезжей, и тогда мне приходилось преодолевать ее верхом. Это было совсем неудобно при тех весьма тонких движениях, которые надо производить пальцами при работе точными инструментами. Рука от поводов лошади уставала, и уже не было в ней‚ после трудной верховой езды, столь необходимой твердости. Не вспоминаю уже о грязи, доходившей выше колен лошади. Такой трехверстный путь занимал иногда в каждый конец более часу времени.
В жаркое время года приходилось на дороге совсем размякать от зноя и, кроме того, тонуть в облаках пыли. Вследствие езды в пыли с воспаленными, после работы, глазами, я получил болезнь, вызвавшую операцию глаза, для отскабливания наползавшей на зрачок пленки [Крыловидная плева (птеригиум) - образование конъюнктивы глазного яблока, постепенно сползающей на роговицу.].
И даже мои кучера становились понемногу астрономами: с вечера начинали следить за облачностью. Если небо не разъяснится, я не поеду, и можно завалиться спать.
В те ночи, когда я почему-либо не ездил на обсерваторию, проводил дома всю ночь за наблюдениями переменных по яркости звезд, наблюдая их невооруженным глазом.
Вскоре, после начала работ, я получил от своего друга С. К. Костинского из Пулковской обсерватории письмо: «Военно-топографическое управление Главного штаба спрашивает у Пулковской обсерватории совета, чтобы такое вам предписать для обязательных наблюдений. Напишите, чем вы сами занимаетесь. Мы это самое им и укажем».
Но, не дождавшись замедлившего, благодаря переписке со мною, ответа от Пулкова, Военно-топографическое управление отправило мне предписание. Незадолго перед этим Байли, в Южной Америке, обнаружил переменные звезды в некоторых звездных скоплениях. Мне и предписали наблюдать эти скопления. К сожалению, военное начальство не сообразило, что часть этих скоплений видна лишь в южном полушарии Земли, и мне, для исполнения предписания начальства, пришлось бы переселяться в Африку или Южную Америку.
Мое отношение к делу вызвало к себе внимание в ташкентском обществе и при том разного характера.
Штат обсерватории состоял тогда из трех лиц, уже давно к тому времени на ней устроившихся: заведующего - Д. Д. Гедеонова и двух его помощников: по астрономической части П. К. Залесского и по метеорологической Я. П. Гультяева. Под влиянием южного солнца и других благоприятствующих тому обстоятельств они уже давно отвыкли работать. В астрономических обсерваториях вообще, кроме первоклассных и совершенно исключительных, обыкновенно очень мало работают. Здесь это было, пожалуй, еще больше, чем в других местах, и в городе об этом хорошо знали.
Моя работа казалась таким контрастом с бездействием остальных трех, что это не могло не вызывать в них легко объяснимого раздражения и неприязненного ко мне чувства.
Наоборот, и в городском обществе, и у моего начальства, то есть в высших военных кругах, молва о моей молодой научной энергии вызывала к себе симпатии и уважительное отношение, оставшиеся неизменными в течение всех десяти лет нашего пребывания в Ташкенте.
Между прочим, обращало общее на себя внимание парадоксальное положение дел с квартирами. Все трое сослуживцев имели каждый в своем распоряжении по дому-особняку. Например, бездетный тогда еще Гедеонов, вдвоем с женой, занимали дом в семь больших комнат. У меня же, единственного, в сущности, тогда научно работавшего на обсерватории, приюта на ней не было.
Естественно возник вопрос о постройке дома и для астрофизика. Три года тянулась бесплодная бюрократическая переписка. На четвертый год совет туркестанского генерал-губернатора [Ведению совета генерал-губернатора, согласно «Положению об управлении Туркестанского края» 1886 г., подлежали все законодательные вопросы, рассмотрение смет и разрешение сверхсметных расходов, руководство ходом дел поземельного и податного устройства.], отнесясь к делу не с формальной стороны, а по существу, вынес постановление, что постройка дома на обсерватории для астрофизика, как облегчающая его научную работу, является краевой нуждой, а потому ассигновал средства из земских сумм края на его постройку - в виде аванса; а потом, когда дом был построен, потребовал возмещения этого аванса в Петербурге, от Военного [министерства] и Министерства народного просвещения. Так, только на пятом году работы, я попал в подходящую для нее обстановку.
Д. Д. Гедеонов
Несколько слов о моих ближайших сослуживцах:
Заведующий обсерваторией Д. Д. Гедеонов не был слишком мудрым, однако не был лишен и способностей. Как и все офицеры Генерального штаба, а особенно геодезисты, он не имел нужды очень заботиться о своей карьере. Геодезистов в России было мало, а высоких геодезических постов относительно много. Карьера каждого была обеспечена в порядке простой очереди.
Служба на обсерватории не была тяжела. Все трое - Гедеонов, Залесский и Гультяев - собирались на обсерватории в 11½ часов утра, обменивались городскими и служебными новостями, ровно в полдень подавали электрический сигнал в крепость, откуда раздавался полуденный пушечный выстрел, - и, за редкими исключениями, на этом дневная служба и заканчивалась. Если случалось почему-либо задержаться на полчаса, П. К. Залесский жаловался
- Как мы сегодня долго «служили»!
Главным и любимым занятием Гедеонова было показывание неба приезжающим на обсерваторию гостям, - особенно старшим военным чинам и их семействам. Нередко бывало, что такая компания проведет весело время в военном клубе, поужинает… А спать еще не хочется. Что же делать?
- Поедем на обсерваторию!
Такие поездки особенно участились со времени установки нового рефрактора - астрографа. Гедеонов показывал в него небо своим гостям, и астрограф стал любимой его игрушкой. Но затем приехал я, и инструмент перешел в мои руки для научной работы. Наезды праздных гостей, однако, продолжались. Гедеонов водил их ко мне в башню, мешая работать. Я стал протестовать. Из-за этого у меня возникла первая серьезная коллизия с начальством. Генерал Жилинский стал в данном вопросе решительно на мою сторону, и Гедеонову пришлось уступить. При своем болезненном самолюбии он не мог мне этого простить.
<…>
Сарты
Весь состав низших служащих - их было около десятка - были сарты. Они же прислуживали при астрономических наблюдениях. Тихий, трезвый народ!
Жили в отведенных им маленьких постройках туземного типа, глинобитных, с земляными крышами, усердно плодились, вели несложное хозяйство. Никогда у них не было слышно о крупных недоразумениях или ссорах, а тем более о пьянстве.
На нас, русских, смотрели снизу вверх, как на людей особой расы. При встречах, по сартскому обычаю, не снимали шапки, а отвешивали поклон, прикладывая правую руку к груди, - делали кулдук. Особенно усердствовал садовник Турдукул: он хватался обеими руками не за грудь, а за живот, и при этом еще приседал. Со стороны казалось, будто, при виде начальства, у него делаются схватки в животе.
Главным между сартами был служитель обсерватории Юнус. Высокий, степенный мужчина, с русой бородой, с умными глазами - всегда в халате и тюбетейке. Большой умница, присматривавшийся к нашей работе и старавшийся ее понять.
В первое время он прислуживал при моих наблюдениях. Я занимался, между прочим, дневными наблюдениями за Венерой и каждый день зарисовывал, что различал на ее поверхности. Вдруг получается телеграмма: кто-то в Америке увидел на Венере светлое пятно.
- Как же это, Юнус? Мы с тобой просмотрели пятно на Венере, а в Америке его увидели…
Отвечает со степенным спокойствием:
- Если «мы» не видели, значит ничего там нет!
Он оказался прав. Через день пришла телеграмма с опровержением: в Америке поторопились: пятна действительно не было.
Приехали на обсерваторию к Гультяеву посетители - смотреть звезды. Показание шло плохо: «астроном» был слишком навеселе, и звезды на небе для него плясали.
- Поищи, Юнус, куда это девалась проклятая Большая Медведица? Никак не могу ее найти.
Юнус направил ему трубу телескопа, куда нужно.
Позже мне пришлось заменить Юнуса одноглазым стариком Кадыром. Долго я дрессировал старика, под конец научил разным маневрам, в том числе самостоятельно заряжать и разряжать большую батарею для освещения.
Работаю я как-то в верхней части башни, готовясь к ночной работе, а Кадыр в нижнем этаже заряжает батарею. Он в таких случаях брал большую ведерную бутыль с серной кислотой, помещенную в деревянном ящике, и наливал ее в банки. Я настрого запретил ему, ввиду неоднократных попыток на это, вынимать бутыль из ящика.
Вдруг - звон стекла и неистовый крик Кадыра! Скатываюсь по лестнице вниз. Кадыр вопит с перекошенным от ужаса лицом. На нем халат и сапоги шипят, дымятся. Асфальтовый пол вокруг него тоже кипит…
Старик самовольно вынул бутыль из ящика. От тяжести серной кислоты бутыль переломилась. На Кадыра обрушилась ванна из серной кислоты, по счастью - на одежду.
Что делать? Одежда быстро горит. Секунд терять нельзя, а под руками нет ничего, нейтрализующего кислоту. Схватываю старика за руку и силой волоку, без лишних разговоров, к протекающему неподалеку большому арыку. Старик, обезумевший от страха, бьется из рук, сопротивляется… Бросаю его в воду.
Одежда погибла, но сам он спасся, отделался мелкими ожогами.
Чертовщина
- Хотите со мною ловить черта?
- Что за шутка, Дмитрий Данилович?
Нет, Гедеонов не шутит.
У Юнуса - домашняя драма. Его давно огорчало неимение детей от жены, уже пожилой сартянки. Впрочем, и ему самому было уже под пятьдесят.
Горю помочь легко. Знакомые и друзья всё учат:
- Возьми себе, Юнус, вторую жену.
Юнус высмотрел восемнадцатилетнюю сартянку. Старая жена стала буянить и протестовать. Но кто же из мусульман станет в таком деле считаться со старой женой?
Отпраздновали свадьбу, начались медовые дни.
Вот здесь и началась чертовщина. Жил Юнус в отдельном домике, среди парка. И каждый вечер на его саклю стали падать, как будто с неба, камни. Очевидно, небо решило вмешаться в его семейные дела. Значит, богу не угоден его второй брак…
Ясно, что в дело вмешался сам шайтан. Каждый день падают камни. Юнус выходит, смотрит. Никого нет! А камни продолжают лететь - то в окно, то в самого Юнуса.
На обсерватории растет тревога, особенно среди сартов:
- Шайтан! Шайтан…
Нечистые силы разыгрались: надо, стало быть, всем правоверным мусульманам уходить с этого места, с этой обсерватории.
Стали заражаться тревогой и некоторые из русских.
Этому надо было положить конец. Мы сговорились с Гедеоновым поймать нечистую силу. Взяли из окружного штаба команду писарей и рабочих из военной типографии. Сели с ними в засаду: Гедеонов - в зарослях внутри, я - в кустах снаружи, в примыкавшей к обсерватории уличке.
Разнервничавшийся наш писарь Мартьянов услышал шорох ночной птицы. Завопил:
- Начинается…
Его, однако, успокоили.
Мы просидели в засаде несколько часов. Чудес не было, и они более не повторялись. Шайтан или, вернее, родственники первой жены признали дальнейшие демонстрации бесполезными.
Домашняя жизнь у Юнуса наладилась. У него родился сын, и Юнус был на верху блаженства.
Бухарский раввин
Приходят несколько халатников, с черными бородками, сильные брюнеты, с более или менее горбатыми носами:
- Мы - бухарские евреи студенты. С нами прибыл из Бухары наш ученый раввин. Он просит позволения, господин профессор, посетить обсерваторию!
На другой день приезжает симпатичный старик, лет под семьдесят. Румяное лицо, кругленький, совсем седой, в халате и ермолке. Его сопровождают, проявляя к нему высочайшее почтение, десятка два бухарских евреев разных возрастов.
Принял я его любезно, провел по всем помещениям, показывая инструменты. Затем в библиотеке показал ему более интересные астрономические иллюстрации и фотографии.
Старик рассматривал всё очень внимательно, а «окружение» стояло почтительной толпой, и ни один не позволил себе вмешиваться в наш разговор или задать в присутствии раввина свой вопрос. А разговор наш с раввином был такого рода:
- Позвольте вот о чем спросить: профессор Пифагорас думает, что Земля стоит посредине, а Солнце ходит вокруг нее. А профессор Коперникус думает, что Солнце стоит посредине, а Земля обходит вокруг него. А как вы думаете?
- Я думаю, что прав профессор Коперникус…
Мы расстались друзьями, и еще целый ряд лет я встречал то в Ташкенте, то проездом через Бухару каких-то бухарских евреев, очевидно - из бывших на обсерватории, которые любезно раскланивались и говорили:
- Вам просил кланяться наш раввин!
Сарты на обсерватории
Нередко приходилось иметь дело и с сартскими учеными и муллами. Они признавали в астрономических вопросах полностью наш русский авторитет.
Одним из поводов к нашему соприкосновению было определение момента того новолуния, после которого правоверным надо начинать праздновать свой пост Уразу, иначе - Рамазан. Муллы пользовались старинными таблицами лунных фаз, составленными в Бухаре, так как Средняя Азия вообще находится под сильным влиянием духовных ученых Бухары.
Но затем муллы стали приезжать ко мне за справками о моменте новолуния. Так как они наглядно убеждались в том, что эти нехитрые предсказания сходились с действительностью гораздо лучше, чем указания их бухарских таблиц, то понемногу ташкентские муллы ввели в правило посовещаться со мною ранее, чем объявлять народу о моменте начала Уразы.
Однажды я читал в Туркестанском археологическом кружке [Правильно: Туркестанский кружок любителей археологии (существовал с 1895 г. в Ташкенте, в 1896-1917 гг. издавал «Протоколы заседаний и сообщения членов Туркестанского кружка любителей археологии»).] доклад об Улуг-беге - средневековом самаркандском государе, бывшем одновременно и знаменитым астрономом той эпохи. В числе моих слушателей был и генерал-губернатор С. М. Духовской. Старика поразила та высота, на которой стояла в эпоху Улуг-бега астрономия в Самарканде. И в его голову пришла мысль восстановить, во время своего управления краем, былую астрономическую научную высоту в Туркестане.
- Постарайтесь воскресить старое! Прививайте ученым сартам интерес к астрономии.
- Трудно это будет, ваше высокопревосходительство!
- Ну, ничего. Попробуем! Собирайте время от времени мусульманских ученых. Показывайте им в телескоп небо, объясняйте. Так мало-помалу у них и привьется вкус к астрономии.
С таким высоким начальством, как «полуцарь», не поспоришь…
Духовской обращается к начальнику города Ладыженскому:
- Оповестите всех ученых сартов, чтобы являлись на обсерваторию слушать лекции астрофизика Стратонова. О днях - сами сговоритесь с ним.
- Слушаюсь!
В назначенный мной вечер приехало десятков пять седобородых старцев, в халатах и чалмах. Поприезжали верхом, в сопровождении своей челяди. Это были народные судьи (кази), пользовавшиеся высшим авторитетом в народе, и муллы, из числа более почтенных. Многие, если только не все, приехали только потому, что узнали о воле на этот счет «полуцаря» и захотели выслужиться.
Объяснять приходилось через переводчика. Показывал им я самое элементарное. Но видел, что стариков все это интересует не более прошлогоднего снега. Опыт дал грустные результаты.
- Когда опять прикажете нам приехать?
Обещал уведомить их через начальника города. Сам же решил поспекулировать на забывчивости старика Духовского и не созывать более сартов, пока он сам об этом не напомнит. Так и вышло: он забыл о своей затее. Эти старцы ко мне более не приезжали.
Между прочим, в связи с этим моим докладом в археологическом кружке, возник интерес к вопросу о том, где именно в Самарканде находилась обсерватория Улуг-бега. Обыкновенно думали, будто он производил наблюдения на знаменитой мечети Улуг-бег, на Регистане, в Самарканде. Мне это представлялось невероятным.
Председатель кружка, директор мужской гимназии Н. П. Остроумов, запросил об этом большого знатока местных древностей и документов, служившего чиновником при самаркандском губернаторе; фамилия его, кажется, была Лапин.
Последний нашел документ, устанавливающий, что обсерватория была не в самом Самарканде, а в нескольких верстах от него. Документ указывал даже довольно точно самое предполагаемое место обсерватории.
Я предполагал заняться здесь раскопками, но все откладывал, занятый срочной работой. Раскопки были произведены уже после моего выезда из Туркестана, и действительно здесь нашли остатки обсерватории. Сохранились даже кое-какие старинные инструменты. Раскопками в научном отношении руководил заведовавший нашей обсерваторией Осипов [Раскопки обсерватории Улугбека начал в 1908 г. археолог В. Л. Вяткин (см.: Вяткин В. Отчет о раскопках обсерватории мирза Улуг-Бека в 1908 и 1909 гг. // Известия Русского комитета для изучения Средней и Восточной Азии. СПб., 1912. Серия II. № 1. С. 76-93).].
Рентгеновская станция
В самом начале века, как только прогремело на весь мир открытие Рентгеном своих лучей, я почти тотчас же завел у себя в лаборатории соответственное обзаведение.
Это была первая рентгеновская станция на всю Среднюю Азию, а вероятнее и на всю азиатскую Россию. Новинка вызвала к себе громадный интерес. А затем моей рентгеновской станцией стали пользоваться и врачи хирурги.
Около этого времени умер С. М. Духовской, и на его место генерал-губернатором был назначен Н. А. Иванов.
По местному обычаю нового «полуцаря» приехали поздравлять депутации от эмира бухарского и хана хивинского [Имеется в виду Сеид Мухаммед-Рахим-Богадур-хан.]. Желая доставить депутациям развлечение, Н. А. Иванов просил продемонстрировать депутациям рентгеновские лучи.
Приехала сначала ко мне депутация бухарцев. Во главе ее прибыл любимец эмира, его министр финансов Астанакул. Человек лет за сорок, полный, чернобородый, в богатом халате. Приехало с ним еще пять чиновников разных рангов.
Стал я демонстрировать опыты. Бухарцы заохали, увидев на экране кости своих рук, скрытые в деревянных ящиках металлические предметы и т. п. Один Астанакул соблюдал величавое спокойствие, старясь быть невозмутимым.
Тогда я попросил его портмоне - бархатный мешочек. На экране стали вдруг пересыпаться изображения золотых бухарских монет. Бухарцы заохали еще больше, но Астанакул делал вид, будто его ничто удивить не может.
Пригласили мы бухарцев на чашку чая, а чай у нас был хороший, прямой получки из Китая, через знакомых моряков. Вот чай на Астанакула произвел впечатление, он пил чашку за чашкой.
На другой день приезжает бухарский чиновник:
- Министр финансов просит принять на память!
Этого еще не доставало… Неприятное положение! Отказаться нельзя, по местным обычаям это было бы сочтено за оскорбление депутации. Пришлось принять: два-три халата, несколько полос бархатной материи, несколько кусков шелка…
Через пять дней прибыли хивинцы. Во главе их стоял молодой наследник престола. Кажется, его звали Асфендиар-хан. Высокий, стройный молодой человек, с только начавшей пробиваться бородкой, но тоже в богатом халате, увешанный дорогим, разукрашенным камнями оружием.
Показывал я им все то же, что и бухарцам. Удивляются, охают, но не уходят. Что же с ними еще делать? Стал показывать фотографии Луны, карты Марса. Объясняю, что один из больших каналов на Марсе назван Оксос и что это значит Аму-Дарья.
Хивинский наследник так и подскочил:
- Хивински Аму-Дарья?
- Она самая!
Хивинцы - народ бедный. В благодарность я получил фотографический портрет наследника престола с его надписью по-хивински.
Позже этот наследник успел стать ханом, последним хивинским ханом, которого застал на престоле большевизм, и который пережил весь большевицкий разгром Хивы [Неточность: Сеид Асфендиар-хан был убит в октябре 1918 г. по приказу одного из предводителей туркменского племени иомудов Джунейд-хана, который, захватив власть в Хиве, посадил на трон младшего брата покойного - Сеида Абдуллу-хана, отрекшегося от престола 2 февраля 1920 г. в связи с советизацией Хивинского ханства.].
Генерал Куропаткин
Прибыл в Туркестан генерал А. Н. Куропаткин. Он был тогда военным министром, и ему был непосредственно подчинен этот край. Куропаткин был, вместе с тем, старый боевой туркестанец, и его поэтому здесь встретили особенно торжественно. Это было еще до Японской войны, и звезда Куропаткина, как сподвижника Скобелева, стояла очень высоко.
Между прочим ему должен был представиться штаб округа с военно-топографическим отделом и нашей обсерваторией. Были выставлены на столах работы топографов, а особый стол занимали труды обсерватории [Имеются в виду первые три выпуска Трудов Ташкентской астрономической и физической обсерватории (Publications de l’Observatoire astronomique et physique de Tachkent), единственным автором которых был В. В. Стратонов, вышедших соответственно в 1899, 1900 и 1901 гг. на французском языке.] - точнее говоря, мои труды, потому что других там тогда не было.
В строю военных мундиров я один стоял во фраке и этим обратил на себя невольно внимание министра. Когда же он увидел стол с моими книгами, то нахмурился:
- Почему ваши книги напечатаны по-французски?
- В России, ваше высокопревосходительство, слишком мало специалистов, которые могли бы их прочесть. А астрономы всего остального мира по-русски не поймут.
Куропаткин нахмурился еще больше:
- Ну, а если русский офицер захочет прочесть вашу книгу и вдруг встретит незнакомый ему язык?
Я замолчал. Трудно было сказать недовольному министру, что если русский офицер возьмется читать специальные книги по астрономии, то, конечно, он знает и по-французски. Оглянулся: вижу - кругом нахмуренные из сочувствия к рассердившемуся министру лица, точно съесть меня хотят.
- Вот что, - сказал Куропаткин, - в будущем вы печатайте свои книги не иначе, как на обоих языках: русском и французском! А так как у вас, вероятно, не хватит на это средств, то обратитесь ко мне. Я вам их дам!
- Слушаю!
Он любезно мне кивнул. Смотрю - все кругом смотрят на меня любезно…
Прошло около года. Мне как раз понадобилось печатать 4 и 5 тома своих «Трудов Ташкентской обсерватории» [См.: Стратонов В. В. Фотографические наблюдения планеты Эроса. Ташкент, 1904 (Труды Ташкентской астрономической и физической обсерватории. № 4); Он же. Наблюдения переменных звезд. Ташкент, 1904 (Труды Ташкентской астрономической и физической обсерватории. № 5).]. Помня предложение Куропаткина, я подал, для отсылки в Военное министерство, смету для их напечатания. Зная привычку министерства сильно урезывать сметы, я ее составил с большим запасом.
Ответ, к моему удивлению, пришел весьма быстро. По распоряжению Куропаткина деньги были отпущены немедленно и безо всяких урезок.
Судьбы изменчивы. Позже Куропаткин вновь вернулся в Туркестан на сравнительно скромный для него пост генерал-губернатора. Здесь его и захватил большевизм.
Материалы о Ташкенте и других населенных пунктах Сырдарьинской области:
https://rus-turk.livejournal.com/539147.html
Ташкентская обсерватория. 1914
Первые шаги
Назначение в военное ведомство - Ташкентская обсерватория состояла при военно-топографическом отделе штаба Туркестанского военного округа - меня немало смущало [Высочайшим приказом по военному ведомству о чинах гражданских, от 1 января 1895 г., В. В. Стратонов был определен «на службу с допущением исправления должности астрофизика Ташкентской астрономической и физической обсерватории и с утверждением в чине коллежского секретаря», а с 1 января 1898 г. произведен «за выслугу лет» в титулярные советники.]. От ранней молодости я был настроен против военщины. Судьба же заставила меня прослужить чиновником военного ведомства целых семнадцать лет!
На другой день по приезде в Ташкент облекся я в отвратительный парадный мундир военного чиновника, с высоким стоячим воротником, с петлицами, шпагой и пр. и поехал представляться ближайшему начальству. Им, по должности заведующего Ташкентской обсерваторией, был тогда полковник Генерального штаба, геодезист Дмитрий Данилович Гедеонов.
Толстый-претолстый, черноглазый, с громадной головой, уже с проседью. Говорил быстро, задыхаясь от ожирения.
Гедеонов тотчас же повел меня осматривать новый фотографический рефрактор (астрограф), для работ с которым я, собственно, и был назначен. Этот инструмент, прекрасно построенный - механическая часть принадлежит знаменитой фирме Репсольда в Гамбурге, а объективы отшлифованы бр. Анри в Париже, - за десять лет работы в Ташкенте я полюбил, точно живое существо. Но теперь, благодаря своей молодости, я тотчас же сделал существенный промах, который впоследствии имел для меня серьезные последствия.
Не понял я сразу, что постройка башни для астрографа и установка, не дожидаясь моего приезда, этого инструмента - составляли для Гедеонова и занимавшую его игрушку и, вместе с тем, повод к служебной для себя рекламы. Не угадал я и совершенно исключительного самолюбия Гедеонова. Он ждал, что я приду в восхищение от всей его подготовительной работы, хотя бы и в области, с которой он - геодезист - был недостаточно знаком. Я же проявил молодую добросовестную прямолинейность: похвалил то, что было действительно хорошим, но покритиковал показавшееся мне малоудачным.
На лицо Гедеонова легла тень; он стал сразу менее приветлив. А впоследствии бросил мне упрек.
- Я всю душу вложил в устройство башни астрографа, а вы и этим не остались довольны!
Слишком поздно понял я свою ошибку.
Следующим, по восходящему порядку, моим начальством был генерал Станислав Иванович Жилинский, начальник военно-топографического отдела. Мы к нему на другой день, вместе с Гедеоновым, и направились. <…>
Жилинский был «старый туркестанец»; тогда это в Ташкенте считалось большим плюсом при оценке человека. Начал он службу здесь молодым капитаном Генерального штаба, геодезистом, - да так и застрял на всю жизнь под туркестанским солнцем. Ему во многом обязана была своим возникновением и Ташкентская обсерватория, хотя с обоими первыми заведующими ею, сначала с И. И. Померанцевым, а затем с Д. Д. Гедеоновым, - Жилинский сильно не ладил. <…>
Военные топографы
Здесь, в военно-топографическом отделе, я впервые встретился с моими будущими сослуживцами. В комнатах отдела все было заставлено столами, на которых разрисовывали свои планшеты военные топографы [Топографический планшет - часть топографической карты, расположенная на мензульной доске и ограниченная двумя параллелями (кругами широты) и двумя меридианами; предназначен для графических построений при производстве топографической съемки.] - люди в черных форменных мундирах, с синими воротниками. Это были, главным образом, гражданские чиновники: офицеров между ними было мало - только более пожилые. Тогда военно-топографическое дело временно переживало «гражданский» характер. Позже произошла реформа в сторону милитаризации, и молодые топографы были уже исключительно офицерами. Они носили красивый мундир, с белыми аксельбантами.
Первое впечатление от общения с военными топографами было странное. Била в глаза малая их интеллигентность. Правда, встречались некоторые исключения, но довольно редкие. Выглядели они как-то нескладно, лица у большинства неприветливые. Более близкое знакомство с этими моими сослуживцами подтвердило первое впечатление: большая часть военных топографов была малокультурна, как-то сера. Быть может, это являлось последствием их тяжелой работы в глухих местах, за которой они проводили половину своей жизни. Но таковы же в общем были и их жены.
Вспоминаю обед на именинах у моего ближайшего сослуживца полковника Залесского. Приглашено человек пятьдесят гостей. Столы обильно заставлены закусками и напитками. Подкрепившись у столов, гости засаживаются за карты, и уже целый день не встают из‐за столов с зеленым сукном. Время от времени денщики приносят что-нибудь вновь зажаренное: телячий окорок, поросенка и т. п. Хозяйка режет на куски и раздает еще не насытившимся. Так повторяется в течение дня несколько раз.
Дамы и мужчины - все пожилые - мило пикируются:
- От вас, женщин, всегда псятиной пахнет!
- А от вас, мужчин, вечно козлом воняет!
Все довольны этим словесным турниром.
Каждый год весной работы военно-топографического отдела посылались на «смотр», в Петербург. Там скоплялись работы со всех военно-топографических округов России. Один год работы представлялись государю, другой - дело ограничивалось смотром военного министра.
В те годы, когда предстоял смотр государя, работы возил сам Жилинский. На смотр же министру их возил кто-либо из умеющих угодить начальству топографов. Но как-то случилось, что Жилинский на высочайший смотр поехать не смог, а командировал с работами топографа Глаголева. Последний вернулся сияющий и счастливый:
- Доложил я государю все, что было нужно, о работах. Он остановился передо мною: «Давно ли вы служите в Туркестане?» - «Двадцать семь лет, ваше императорское величество!» Он посмотрел на меня такими ласковыми глазами и говорит: «Благодарю вас».
Неудивительно, что Николай II, так умевший мимоходом очаровывать, трафаретной благодарностью нарушил данным им счастьем покой скромного провинциального чиновника. Но удивительно, как эта невинная радость Глаголева была испорчена завистью сослуживцев! «Благодарю», сказанное одному из них царем, им казалось каким-то необыкновенным отличием. Трудно было им это переварить… Начались ссоры с Глаголевым, интриги, мелкие подкопы… На Глаголева жалко было смотреть: осунулся, изнервничался, и, когда говорил на эту тему, на глазах его я замечал слезы. <…>
Начало работ
Вскоре я приступил к астрономическим работам. В это дело я внес всю энергию, которая возможна только в ранней молодости.
Условия работы были для меня крайне неблагоприятны. Жили мы в самом городе, и наша квартира была верстах в трех от обсерватории. Туда же ездить приходилось часто по два, а иногда и по три раза в день. Ночами я работал нередко до рассвета, а днем приезжал для проявления астрономических фотографий, для лабораторных работ и занятий в библиотеке.
Эти поездки были далеко не легки, особенно осенью и зимою. Некоторые улицы, а более всего дорога в переулке, ведущем на обсерваторию, обращались в глинистое, трудно проезжаемое, болото. Пока было возможно, я ездил на своей пролетке; при этом экипаж до самих осей погружался в грязь, а колеса обращались в грязевые диски. Один раз я опрокинулся, вместе с экипажем, в это болото; однажды кучер на передних колесах уехал по грязи вперед, а я на задних колесах и сидении застрял в грязи.
Иногда дорога становилась для моего экипажа вовсе непроезжей, и тогда мне приходилось преодолевать ее верхом. Это было совсем неудобно при тех весьма тонких движениях, которые надо производить пальцами при работе точными инструментами. Рука от поводов лошади уставала, и уже не было в ней‚ после трудной верховой езды, столь необходимой твердости. Не вспоминаю уже о грязи, доходившей выше колен лошади. Такой трехверстный путь занимал иногда в каждый конец более часу времени.
В жаркое время года приходилось на дороге совсем размякать от зноя и, кроме того, тонуть в облаках пыли. Вследствие езды в пыли с воспаленными, после работы, глазами, я получил болезнь, вызвавшую операцию глаза, для отскабливания наползавшей на зрачок пленки [Крыловидная плева (птеригиум) - образование конъюнктивы глазного яблока, постепенно сползающей на роговицу.].
И даже мои кучера становились понемногу астрономами: с вечера начинали следить за облачностью. Если небо не разъяснится, я не поеду, и можно завалиться спать.
В те ночи, когда я почему-либо не ездил на обсерваторию, проводил дома всю ночь за наблюдениями переменных по яркости звезд, наблюдая их невооруженным глазом.
Вскоре, после начала работ, я получил от своего друга С. К. Костинского из Пулковской обсерватории письмо: «Военно-топографическое управление Главного штаба спрашивает у Пулковской обсерватории совета, чтобы такое вам предписать для обязательных наблюдений. Напишите, чем вы сами занимаетесь. Мы это самое им и укажем».
Но, не дождавшись замедлившего, благодаря переписке со мною, ответа от Пулкова, Военно-топографическое управление отправило мне предписание. Незадолго перед этим Байли, в Южной Америке, обнаружил переменные звезды в некоторых звездных скоплениях. Мне и предписали наблюдать эти скопления. К сожалению, военное начальство не сообразило, что часть этих скоплений видна лишь в южном полушарии Земли, и мне, для исполнения предписания начальства, пришлось бы переселяться в Африку или Южную Америку.
Мое отношение к делу вызвало к себе внимание в ташкентском обществе и при том разного характера.
Штат обсерватории состоял тогда из трех лиц, уже давно к тому времени на ней устроившихся: заведующего - Д. Д. Гедеонова и двух его помощников: по астрономической части П. К. Залесского и по метеорологической Я. П. Гультяева. Под влиянием южного солнца и других благоприятствующих тому обстоятельств они уже давно отвыкли работать. В астрономических обсерваториях вообще, кроме первоклассных и совершенно исключительных, обыкновенно очень мало работают. Здесь это было, пожалуй, еще больше, чем в других местах, и в городе об этом хорошо знали.
Моя работа казалась таким контрастом с бездействием остальных трех, что это не могло не вызывать в них легко объяснимого раздражения и неприязненного ко мне чувства.
Наоборот, и в городском обществе, и у моего начальства, то есть в высших военных кругах, молва о моей молодой научной энергии вызывала к себе симпатии и уважительное отношение, оставшиеся неизменными в течение всех десяти лет нашего пребывания в Ташкенте.
Между прочим, обращало общее на себя внимание парадоксальное положение дел с квартирами. Все трое сослуживцев имели каждый в своем распоряжении по дому-особняку. Например, бездетный тогда еще Гедеонов, вдвоем с женой, занимали дом в семь больших комнат. У меня же, единственного, в сущности, тогда научно работавшего на обсерватории, приюта на ней не было.
Естественно возник вопрос о постройке дома и для астрофизика. Три года тянулась бесплодная бюрократическая переписка. На четвертый год совет туркестанского генерал-губернатора [Ведению совета генерал-губернатора, согласно «Положению об управлении Туркестанского края» 1886 г., подлежали все законодательные вопросы, рассмотрение смет и разрешение сверхсметных расходов, руководство ходом дел поземельного и податного устройства.], отнесясь к делу не с формальной стороны, а по существу, вынес постановление, что постройка дома на обсерватории для астрофизика, как облегчающая его научную работу, является краевой нуждой, а потому ассигновал средства из земских сумм края на его постройку - в виде аванса; а потом, когда дом был построен, потребовал возмещения этого аванса в Петербурге, от Военного [министерства] и Министерства народного просвещения. Так, только на пятом году работы, я попал в подходящую для нее обстановку.
Д. Д. Гедеонов
Несколько слов о моих ближайших сослуживцах:
Заведующий обсерваторией Д. Д. Гедеонов не был слишком мудрым, однако не был лишен и способностей. Как и все офицеры Генерального штаба, а особенно геодезисты, он не имел нужды очень заботиться о своей карьере. Геодезистов в России было мало, а высоких геодезических постов относительно много. Карьера каждого была обеспечена в порядке простой очереди.
Служба на обсерватории не была тяжела. Все трое - Гедеонов, Залесский и Гультяев - собирались на обсерватории в 11½ часов утра, обменивались городскими и служебными новостями, ровно в полдень подавали электрический сигнал в крепость, откуда раздавался полуденный пушечный выстрел, - и, за редкими исключениями, на этом дневная служба и заканчивалась. Если случалось почему-либо задержаться на полчаса, П. К. Залесский жаловался
- Как мы сегодня долго «служили»!
Главным и любимым занятием Гедеонова было показывание неба приезжающим на обсерваторию гостям, - особенно старшим военным чинам и их семействам. Нередко бывало, что такая компания проведет весело время в военном клубе, поужинает… А спать еще не хочется. Что же делать?
- Поедем на обсерваторию!
Такие поездки особенно участились со времени установки нового рефрактора - астрографа. Гедеонов показывал в него небо своим гостям, и астрограф стал любимой его игрушкой. Но затем приехал я, и инструмент перешел в мои руки для научной работы. Наезды праздных гостей, однако, продолжались. Гедеонов водил их ко мне в башню, мешая работать. Я стал протестовать. Из-за этого у меня возникла первая серьезная коллизия с начальством. Генерал Жилинский стал в данном вопросе решительно на мою сторону, и Гедеонову пришлось уступить. При своем болезненном самолюбии он не мог мне этого простить.
<…>
Сарты
Весь состав низших служащих - их было около десятка - были сарты. Они же прислуживали при астрономических наблюдениях. Тихий, трезвый народ!
Жили в отведенных им маленьких постройках туземного типа, глинобитных, с земляными крышами, усердно плодились, вели несложное хозяйство. Никогда у них не было слышно о крупных недоразумениях или ссорах, а тем более о пьянстве.
На нас, русских, смотрели снизу вверх, как на людей особой расы. При встречах, по сартскому обычаю, не снимали шапки, а отвешивали поклон, прикладывая правую руку к груди, - делали кулдук. Особенно усердствовал садовник Турдукул: он хватался обеими руками не за грудь, а за живот, и при этом еще приседал. Со стороны казалось, будто, при виде начальства, у него делаются схватки в животе.
Главным между сартами был служитель обсерватории Юнус. Высокий, степенный мужчина, с русой бородой, с умными глазами - всегда в халате и тюбетейке. Большой умница, присматривавшийся к нашей работе и старавшийся ее понять.
В первое время он прислуживал при моих наблюдениях. Я занимался, между прочим, дневными наблюдениями за Венерой и каждый день зарисовывал, что различал на ее поверхности. Вдруг получается телеграмма: кто-то в Америке увидел на Венере светлое пятно.
- Как же это, Юнус? Мы с тобой просмотрели пятно на Венере, а в Америке его увидели…
Отвечает со степенным спокойствием:
- Если «мы» не видели, значит ничего там нет!
Он оказался прав. Через день пришла телеграмма с опровержением: в Америке поторопились: пятна действительно не было.
Приехали на обсерваторию к Гультяеву посетители - смотреть звезды. Показание шло плохо: «астроном» был слишком навеселе, и звезды на небе для него плясали.
- Поищи, Юнус, куда это девалась проклятая Большая Медведица? Никак не могу ее найти.
Юнус направил ему трубу телескопа, куда нужно.
Позже мне пришлось заменить Юнуса одноглазым стариком Кадыром. Долго я дрессировал старика, под конец научил разным маневрам, в том числе самостоятельно заряжать и разряжать большую батарею для освещения.
Работаю я как-то в верхней части башни, готовясь к ночной работе, а Кадыр в нижнем этаже заряжает батарею. Он в таких случаях брал большую ведерную бутыль с серной кислотой, помещенную в деревянном ящике, и наливал ее в банки. Я настрого запретил ему, ввиду неоднократных попыток на это, вынимать бутыль из ящика.
Вдруг - звон стекла и неистовый крик Кадыра! Скатываюсь по лестнице вниз. Кадыр вопит с перекошенным от ужаса лицом. На нем халат и сапоги шипят, дымятся. Асфальтовый пол вокруг него тоже кипит…
Старик самовольно вынул бутыль из ящика. От тяжести серной кислоты бутыль переломилась. На Кадыра обрушилась ванна из серной кислоты, по счастью - на одежду.
Что делать? Одежда быстро горит. Секунд терять нельзя, а под руками нет ничего, нейтрализующего кислоту. Схватываю старика за руку и силой волоку, без лишних разговоров, к протекающему неподалеку большому арыку. Старик, обезумевший от страха, бьется из рук, сопротивляется… Бросаю его в воду.
Одежда погибла, но сам он спасся, отделался мелкими ожогами.
Чертовщина
- Хотите со мною ловить черта?
- Что за шутка, Дмитрий Данилович?
Нет, Гедеонов не шутит.
У Юнуса - домашняя драма. Его давно огорчало неимение детей от жены, уже пожилой сартянки. Впрочем, и ему самому было уже под пятьдесят.
Горю помочь легко. Знакомые и друзья всё учат:
- Возьми себе, Юнус, вторую жену.
Юнус высмотрел восемнадцатилетнюю сартянку. Старая жена стала буянить и протестовать. Но кто же из мусульман станет в таком деле считаться со старой женой?
Отпраздновали свадьбу, начались медовые дни.
Вот здесь и началась чертовщина. Жил Юнус в отдельном домике, среди парка. И каждый вечер на его саклю стали падать, как будто с неба, камни. Очевидно, небо решило вмешаться в его семейные дела. Значит, богу не угоден его второй брак…
Ясно, что в дело вмешался сам шайтан. Каждый день падают камни. Юнус выходит, смотрит. Никого нет! А камни продолжают лететь - то в окно, то в самого Юнуса.
На обсерватории растет тревога, особенно среди сартов:
- Шайтан! Шайтан…
Нечистые силы разыгрались: надо, стало быть, всем правоверным мусульманам уходить с этого места, с этой обсерватории.
Стали заражаться тревогой и некоторые из русских.
Этому надо было положить конец. Мы сговорились с Гедеоновым поймать нечистую силу. Взяли из окружного штаба команду писарей и рабочих из военной типографии. Сели с ними в засаду: Гедеонов - в зарослях внутри, я - в кустах снаружи, в примыкавшей к обсерватории уличке.
Разнервничавшийся наш писарь Мартьянов услышал шорох ночной птицы. Завопил:
- Начинается…
Его, однако, успокоили.
Мы просидели в засаде несколько часов. Чудес не было, и они более не повторялись. Шайтан или, вернее, родственники первой жены признали дальнейшие демонстрации бесполезными.
Домашняя жизнь у Юнуса наладилась. У него родился сын, и Юнус был на верху блаженства.
Бухарский раввин
Приходят несколько халатников, с черными бородками, сильные брюнеты, с более или менее горбатыми носами:
- Мы - бухарские евреи студенты. С нами прибыл из Бухары наш ученый раввин. Он просит позволения, господин профессор, посетить обсерваторию!
На другой день приезжает симпатичный старик, лет под семьдесят. Румяное лицо, кругленький, совсем седой, в халате и ермолке. Его сопровождают, проявляя к нему высочайшее почтение, десятка два бухарских евреев разных возрастов.
Принял я его любезно, провел по всем помещениям, показывая инструменты. Затем в библиотеке показал ему более интересные астрономические иллюстрации и фотографии.
Старик рассматривал всё очень внимательно, а «окружение» стояло почтительной толпой, и ни один не позволил себе вмешиваться в наш разговор или задать в присутствии раввина свой вопрос. А разговор наш с раввином был такого рода:
- Позвольте вот о чем спросить: профессор Пифагорас думает, что Земля стоит посредине, а Солнце ходит вокруг нее. А профессор Коперникус думает, что Солнце стоит посредине, а Земля обходит вокруг него. А как вы думаете?
- Я думаю, что прав профессор Коперникус…
Мы расстались друзьями, и еще целый ряд лет я встречал то в Ташкенте, то проездом через Бухару каких-то бухарских евреев, очевидно - из бывших на обсерватории, которые любезно раскланивались и говорили:
- Вам просил кланяться наш раввин!
Сарты на обсерватории
Нередко приходилось иметь дело и с сартскими учеными и муллами. Они признавали в астрономических вопросах полностью наш русский авторитет.
Одним из поводов к нашему соприкосновению было определение момента того новолуния, после которого правоверным надо начинать праздновать свой пост Уразу, иначе - Рамазан. Муллы пользовались старинными таблицами лунных фаз, составленными в Бухаре, так как Средняя Азия вообще находится под сильным влиянием духовных ученых Бухары.
Но затем муллы стали приезжать ко мне за справками о моменте новолуния. Так как они наглядно убеждались в том, что эти нехитрые предсказания сходились с действительностью гораздо лучше, чем указания их бухарских таблиц, то понемногу ташкентские муллы ввели в правило посовещаться со мною ранее, чем объявлять народу о моменте начала Уразы.
Однажды я читал в Туркестанском археологическом кружке [Правильно: Туркестанский кружок любителей археологии (существовал с 1895 г. в Ташкенте, в 1896-1917 гг. издавал «Протоколы заседаний и сообщения членов Туркестанского кружка любителей археологии»).] доклад об Улуг-беге - средневековом самаркандском государе, бывшем одновременно и знаменитым астрономом той эпохи. В числе моих слушателей был и генерал-губернатор С. М. Духовской. Старика поразила та высота, на которой стояла в эпоху Улуг-бега астрономия в Самарканде. И в его голову пришла мысль восстановить, во время своего управления краем, былую астрономическую научную высоту в Туркестане.
- Постарайтесь воскресить старое! Прививайте ученым сартам интерес к астрономии.
- Трудно это будет, ваше высокопревосходительство!
- Ну, ничего. Попробуем! Собирайте время от времени мусульманских ученых. Показывайте им в телескоп небо, объясняйте. Так мало-помалу у них и привьется вкус к астрономии.
С таким высоким начальством, как «полуцарь», не поспоришь…
Духовской обращается к начальнику города Ладыженскому:
- Оповестите всех ученых сартов, чтобы являлись на обсерваторию слушать лекции астрофизика Стратонова. О днях - сами сговоритесь с ним.
- Слушаюсь!
В назначенный мной вечер приехало десятков пять седобородых старцев, в халатах и чалмах. Поприезжали верхом, в сопровождении своей челяди. Это были народные судьи (кази), пользовавшиеся высшим авторитетом в народе, и муллы, из числа более почтенных. Многие, если только не все, приехали только потому, что узнали о воле на этот счет «полуцаря» и захотели выслужиться.
Объяснять приходилось через переводчика. Показывал им я самое элементарное. Но видел, что стариков все это интересует не более прошлогоднего снега. Опыт дал грустные результаты.
- Когда опять прикажете нам приехать?
Обещал уведомить их через начальника города. Сам же решил поспекулировать на забывчивости старика Духовского и не созывать более сартов, пока он сам об этом не напомнит. Так и вышло: он забыл о своей затее. Эти старцы ко мне более не приезжали.
Между прочим, в связи с этим моим докладом в археологическом кружке, возник интерес к вопросу о том, где именно в Самарканде находилась обсерватория Улуг-бега. Обыкновенно думали, будто он производил наблюдения на знаменитой мечети Улуг-бег, на Регистане, в Самарканде. Мне это представлялось невероятным.
Председатель кружка, директор мужской гимназии Н. П. Остроумов, запросил об этом большого знатока местных древностей и документов, служившего чиновником при самаркандском губернаторе; фамилия его, кажется, была Лапин.
Последний нашел документ, устанавливающий, что обсерватория была не в самом Самарканде, а в нескольких верстах от него. Документ указывал даже довольно точно самое предполагаемое место обсерватории.
Я предполагал заняться здесь раскопками, но все откладывал, занятый срочной работой. Раскопки были произведены уже после моего выезда из Туркестана, и действительно здесь нашли остатки обсерватории. Сохранились даже кое-какие старинные инструменты. Раскопками в научном отношении руководил заведовавший нашей обсерваторией Осипов [Раскопки обсерватории Улугбека начал в 1908 г. археолог В. Л. Вяткин (см.: Вяткин В. Отчет о раскопках обсерватории мирза Улуг-Бека в 1908 и 1909 гг. // Известия Русского комитета для изучения Средней и Восточной Азии. СПб., 1912. Серия II. № 1. С. 76-93).].
Рентгеновская станция
В самом начале века, как только прогремело на весь мир открытие Рентгеном своих лучей, я почти тотчас же завел у себя в лаборатории соответственное обзаведение.
Это была первая рентгеновская станция на всю Среднюю Азию, а вероятнее и на всю азиатскую Россию. Новинка вызвала к себе громадный интерес. А затем моей рентгеновской станцией стали пользоваться и врачи хирурги.
Около этого времени умер С. М. Духовской, и на его место генерал-губернатором был назначен Н. А. Иванов.
По местному обычаю нового «полуцаря» приехали поздравлять депутации от эмира бухарского и хана хивинского [Имеется в виду Сеид Мухаммед-Рахим-Богадур-хан.]. Желая доставить депутациям развлечение, Н. А. Иванов просил продемонстрировать депутациям рентгеновские лучи.
Приехала сначала ко мне депутация бухарцев. Во главе ее прибыл любимец эмира, его министр финансов Астанакул. Человек лет за сорок, полный, чернобородый, в богатом халате. Приехало с ним еще пять чиновников разных рангов.
Стал я демонстрировать опыты. Бухарцы заохали, увидев на экране кости своих рук, скрытые в деревянных ящиках металлические предметы и т. п. Один Астанакул соблюдал величавое спокойствие, старясь быть невозмутимым.
Тогда я попросил его портмоне - бархатный мешочек. На экране стали вдруг пересыпаться изображения золотых бухарских монет. Бухарцы заохали еще больше, но Астанакул делал вид, будто его ничто удивить не может.
Пригласили мы бухарцев на чашку чая, а чай у нас был хороший, прямой получки из Китая, через знакомых моряков. Вот чай на Астанакула произвел впечатление, он пил чашку за чашкой.
На другой день приезжает бухарский чиновник:
- Министр финансов просит принять на память!
Этого еще не доставало… Неприятное положение! Отказаться нельзя, по местным обычаям это было бы сочтено за оскорбление депутации. Пришлось принять: два-три халата, несколько полос бархатной материи, несколько кусков шелка…
Через пять дней прибыли хивинцы. Во главе их стоял молодой наследник престола. Кажется, его звали Асфендиар-хан. Высокий, стройный молодой человек, с только начавшей пробиваться бородкой, но тоже в богатом халате, увешанный дорогим, разукрашенным камнями оружием.
Показывал я им все то же, что и бухарцам. Удивляются, охают, но не уходят. Что же с ними еще делать? Стал показывать фотографии Луны, карты Марса. Объясняю, что один из больших каналов на Марсе назван Оксос и что это значит Аму-Дарья.
Хивинский наследник так и подскочил:
- Хивински Аму-Дарья?
- Она самая!
Хивинцы - народ бедный. В благодарность я получил фотографический портрет наследника престола с его надписью по-хивински.
Позже этот наследник успел стать ханом, последним хивинским ханом, которого застал на престоле большевизм, и который пережил весь большевицкий разгром Хивы [Неточность: Сеид Асфендиар-хан был убит в октябре 1918 г. по приказу одного из предводителей туркменского племени иомудов Джунейд-хана, который, захватив власть в Хиве, посадил на трон младшего брата покойного - Сеида Абдуллу-хана, отрекшегося от престола 2 февраля 1920 г. в связи с советизацией Хивинского ханства.].
Генерал Куропаткин
Прибыл в Туркестан генерал А. Н. Куропаткин. Он был тогда военным министром, и ему был непосредственно подчинен этот край. Куропаткин был, вместе с тем, старый боевой туркестанец, и его поэтому здесь встретили особенно торжественно. Это было еще до Японской войны, и звезда Куропаткина, как сподвижника Скобелева, стояла очень высоко.
Между прочим ему должен был представиться штаб округа с военно-топографическим отделом и нашей обсерваторией. Были выставлены на столах работы топографов, а особый стол занимали труды обсерватории [Имеются в виду первые три выпуска Трудов Ташкентской астрономической и физической обсерватории (Publications de l’Observatoire astronomique et physique de Tachkent), единственным автором которых был В. В. Стратонов, вышедших соответственно в 1899, 1900 и 1901 гг. на французском языке.] - точнее говоря, мои труды, потому что других там тогда не было.
В строю военных мундиров я один стоял во фраке и этим обратил на себя невольно внимание министра. Когда же он увидел стол с моими книгами, то нахмурился:
- Почему ваши книги напечатаны по-французски?
- В России, ваше высокопревосходительство, слишком мало специалистов, которые могли бы их прочесть. А астрономы всего остального мира по-русски не поймут.
Куропаткин нахмурился еще больше:
- Ну, а если русский офицер захочет прочесть вашу книгу и вдруг встретит незнакомый ему язык?
Я замолчал. Трудно было сказать недовольному министру, что если русский офицер возьмется читать специальные книги по астрономии, то, конечно, он знает и по-французски. Оглянулся: вижу - кругом нахмуренные из сочувствия к рассердившемуся министру лица, точно съесть меня хотят.
- Вот что, - сказал Куропаткин, - в будущем вы печатайте свои книги не иначе, как на обоих языках: русском и французском! А так как у вас, вероятно, не хватит на это средств, то обратитесь ко мне. Я вам их дам!
- Слушаю!
Он любезно мне кивнул. Смотрю - все кругом смотрят на меня любезно…
Прошло около года. Мне как раз понадобилось печатать 4 и 5 тома своих «Трудов Ташкентской обсерватории» [См.: Стратонов В. В. Фотографические наблюдения планеты Эроса. Ташкент, 1904 (Труды Ташкентской астрономической и физической обсерватории. № 4); Он же. Наблюдения переменных звезд. Ташкент, 1904 (Труды Ташкентской астрономической и физической обсерватории. № 5).]. Помня предложение Куропаткина, я подал, для отсылки в Военное министерство, смету для их напечатания. Зная привычку министерства сильно урезывать сметы, я ее составил с большим запасом.
Ответ, к моему удивлению, пришел весьма быстро. По распоряжению Куропаткина деньги были отпущены немедленно и безо всяких урезок.
Судьбы изменчивы. Позже Куропаткин вновь вернулся в Туркестан на сравнительно скромный для него пост генерал-губернатора. Здесь его и захватил большевизм.
Материалы о Ташкенте и других населенных пунктах Сырдарьинской области:
https://rus-turk.livejournal.com/539147.html