Летние поездки натуралиста: В Северной Персии (3/3)
А. М. Никольский, доктор зоологии. Летние поездки натуралиста. - СПб., 1900.
Часть 1. Часть 2.
Травянистая степь вблизи гор
На следующий день мы вернулись в Нардын. Молодые ханы попросили меня остаться еще на день, когда туркменские ханы племени гокланов должны были явиться с поздравлениями к начальнику Нардына по случаю дня его рождения. Прибывшие туркмены, по большей части молодой рослый народ, держали себя с достоинством и даже с некоторой надменностью. Все они были вооружены винтовками и ножами; а у некоторых были русские пехотные берданки работы Ижевского завода, попавшие к ним от текинцев. Как известно, под Геок-Тепе не одна тысяча наших солдат сложили свои головы. Их ружья достались текинцам, а те перепродали их персидским туркменам, когда Текинский оазис был присоединен к русским владениям. Теперь наши берданки принимают очень деятельное участие в грабежах и убийствах в здешней стране десятирублевых голов.
За ужином молодые ханы, по секрету от гостей-туркмен, рассказывали мне забавные вещи о персидских порядках.
- Теперь, - говорили они, - нам живется плохо и скучно, и доходов мало. Кое-когда шайка туркмен ограбит караван; настоящей же войны не было уже давно, и ждать ее нечего, после того как русские покорили текинцев. Прежде войны у нас не переводились. На военном положении мы получали большое жалованье, да разная добыча, например, лошади и оружие, отбитые у туркмен, давали нам немало дохода.
Из дальнейших рассказов выяснилось, что персидские ханы, ввиду того, что войны доставляли им особые выгоды, употребляли всяческие старания, чтобы не покорить туркмен окончательно: иначе воевать было бы не с кем. Если по какой-нибудь причине наступал продолжительный мир, который грозил ханам уменьшением доходов на долгие времена, они, по соглашению с туркменскими ханами, устраивали театральные войны. Туркмены делали вид, что нападают; персы выступали против них в поход, палили из пушек, ружей; затем противники, насмеявшись вдосталь, мирно расходились по своим домам. А в Тегеран летели донесения об этой потешной войне, и военное положение закреплялось надолго.
После ужина хозяева и гости принялись палить из винтовок, пистолетов и всяких других орудий. Воспользовавшись настроением, я пытался поддержать честь русского имени, и, надо правду сказать, мне удалось это довольно благополучно. Я велел принести свою заслуженную двустволку и стал показывать штуки, хорошо известные любому охотнику по перу, но для персов показавшиеся удивительными. Подобно фокуснику, который сначала проделывает более обыкновенные фокусы, откладывая самые эффектные под конец представления, я сначала предложил одному из присутствующих бросить вверх куриное яйцо. Когда оно достигло высшей точки, я выстрелил из двустволки и разбил его вдребезги. Другое яйцо я бросил сам; его постигла та же участь. Наконец я бросил два яйца сразу, и оба они, одно за другим, выпустили на воздух свои желтки. Эффект был полный. Туркмены, которые, кстати сказать, считаются превосходными стрелками, качали головами, приговаривая: «Ой, урус, чок якши (очень хорошо), урус!» А молодые нардынские ханы попытались было проделать то же самое, но, к довершению впечатления, осрамились.
7-го июля, простившись со своими знакомыми, мы выступили в дальнейший путь. В течение всего нынешнего перехода дорога пролегала скучной местностью. Безводная равнина, покрытая чахлой, выгоревшей на солнце полынью, а в отдалении низкие голые горы - вот все, что мы видели во весь этот день. Около 30 верст шли мы, не встретив на пути ни капли воды. Солнце жгло так, как только может оно жечь в персидских широтах. «Пить, скорее, пить!» - так думал каждый - и мы, и наши лошади. Наконец, после шести часов марша, мы подошли к колодцу, но, к ужасу своему, убедились, что на дне его нет даже грязи: все высохло.
Приходилось идти дальше, до следующего колодца. Не медля ни секунды, погоняя своих и без того истомленных лошадей, поплелись мы по голой, растрескавшейся глине. А солнце, склонившееся за полдень, все жгло да жгло: во рту стало сухо, губы сморщились и собирались растрескаться, подобно глине; в ушах звон, в глазах красные круги… Тучный Кафар, видимо, чувствовал себя хуже всех. Он жаловался на головокружение и с минуты на минуту собирался кувырнуться с лошади. Наконец вдали, как бы плавая в воздухе, показался закругленный купол колодца. Завидя его, лошади без всякого принуждения с нашей стороны прибавили шагу и пошли так скоро, как они не шли все время своей службы у нас. Бедные росинанты! Надо было видеть, как они столпились около колодца, какими выразительными глазами заглядывали они внутрь его, с каким азартом, расплескивая воду, отбивали они друг от друга ведро, - надо было видеть все это для того, чтобы простить им все их вольные и невольные прегрешения против нас. Хотя в окрестностях колодца расстилалась совершенно мертвая, выжженная солнцем пустыня, лишенная даже признака растительности, мы все-таки остались здесь ночевать. Вечером к тому же колодцу пришел пилигрим, пробиравшийся пешком в город Мешед. Это был отставной солдат персидской армии, которому во время последней русско-турецкой войны турки отрезали всю кисть левой руки и три пальца на правой; остальные два они оставили, чтобы наказанный мог молиться. Эту операцию турки проделали за то, что он вместе с другими персами доставлял провиант нашим войскам.
На следующий день рано утром, в сопровождении пилигрима, мы выступили в путь. Дорога пролегала той же безводной пустыней; но, к нашему удивлению, мы скоро подошли к аулу Дара, окруженному пашнями и садами. Удивление наше возросло еще больше, когда за садами мы увидели ту же пустыню без всяких признаков хотя бы маленького ручья. Впоследствии оказалось, что этот цветущий оазис орошается исключительно водой колодцев особого устройства, возможного только в долинах, примыкающих к горам. Где-нибудь на склоне горы роется колодец, в котором вода показывается гораздо выше соседней долины. Со дна его копают подземный канал, при помощи которого выводят воду на поверхность долины, а по длине этого канала вырывают ряд отдушин в виде колодцев. Такие подземные ручьи тянутся иногда на несколько верст. Верхний колодец нередко достигает глубины нескольких десятков сажен. Эта огромная работа могла быть сделана только в прежние, давно прошедшие времена процветания Персии. Теперь же, когда города и селения этой некогда богатой, а ныне разоренной страны, вследствие порядков или, вернее, беспорядков, господствующих в ней, превратились местами в развалины, у жителей едва хватает средств, чтобы поддерживать старинные сооружения. Многие колодцы такого устройства совершенно заброшены и не приносят населению никакой пользы. Кстати, насчет развалин. Вот и сегодня, подходя к аулу Джоджерм, мы видели брошенную развалившуюся крепость. Раньше нам попадалось немало таких же аулов, да и существующие ныне носят на себе следы разгромов, запустения и обнищалости жителей. Конечно, вечные набеги десятирублевых голов немало содействовали такому запустению. Но не в этом заключается причина его. Главной виной остается все-таки весь государственный строй Персии. Должностные лица обыкновенно не получают здесь никакого жалованья. Шах раздает губернии тому из претендентов на должность губернатора, кто предлагает ему за эту должность наибольшую плату. Губернатор, в свою очередь, на тех же условиях продает низшие места ханам, большие ханы маленьким ханам, и так далее, до последней правительственной сошки. Затем уже начинается выколачивание доходов преемственно, от старших к младшим. Губернатор, чтобы уплатить шаху обещанную сумму и получить как можно больше дохода, жмет подчиненных ему ханов. Эти выжимают, что можно, у ханов поменьше. Последняя сошка дубасит и грабит мирного обывателя. Если у деревенского обывателя завелась лишняя лошадь, для начальства этого достаточно, чтобы отобрать ее и пустить в оборот. Хороший урожай служит уважительным основанием к тому, чтобы отнять и этот урожай, да в придачу еще козу или барана.
Поэтому всякий, у кого завелся какой-нибудь достаток, употребляет всевозможные старания, чтобы скрыть это опасное обстоятельство от хищных взоров своих ближайших грабителей. Довольно состоятельные купцы, из опасения навлечь на себя подозрение в зажиточности, живут так же бедно, как и простой крестьянин.
Таким образом, персидские власти всех ступеней и рангов сводят свою деятельность только к одному выколачиванию доходов. Обо всем остальном, что касается благосостояния жителей, они заботятся менее, чем об удобствах собственной лошади. Народного образования нет почти никакого. Во всей стране, за исключением Тегерана и некоторых других больших городов, нет ни одного экипажа, ни одного колеса; они излишни там, где нет дорог. Даже от портов Каспийского моря в столицу товары, да и люди, доставляются на спинах лошадей, верблюдов или ослов по узким горным тропинкам. Иногда шах предпринимает поездку по стране, крайне разорительную для жителей. Тогда и только тогда для него устраивают колесную дорогу. Сейчас же по окончании путешествия шаха ее бросают на произвол судьбы. В скором времени она снова делается вьючной тропинкой. Только в самое последнее время, русские провели колесные дороги от Асхабада в Мешед и от Каспийского моря в Тегеран.
Правосудие в Персии сводится к праву богатства. Перед лицом начальства прав тот, кто больше заплатит. Хорошим образцом персидского правосудия может служить такой пример. У одного старика, жившего в ауле Сумбек, в один несчастный для него день пропала дочь, девочка лет десяти. Отец сначала приписал было похищение ее туркменам. Затем, около года спустя, узнал, что она украдена старшиной аула Дербент, находящегося в нескольких верстах от Сумбека. Недолго думая, старик явился к похитителю и стал умолять его вернуть девочку. Тог не только не отдал ее, но вытолкал отца вон и отказался уплатить ему калым, которым обыкновенно кончаются подобного рода дела. Прослышав о моем приезде, обиженный тотчас приплелся ко мне пешком, с просьбой - приказать старшине вернуть украденную дочь.
- Да ведь я русский, чужой человек в Персии, - говорю я. - Да еще беспаспортный, - думаю про себя.
- Вот это-то и хорошо! - возражает старик. - Ты только накричи на него: он побоится русского и сейчас же отдаст.
Единственный раз в жизни я пожалел, что не обладаю талантами Ивана Александровича Хлестакова. Судя по всему, что приходилось слышать, в Персии относятся к русским с уважением и даже с некоторым подобострастием, в особенности после покорения текинцев и прекращения их разбоев в пределах нашего государства. В русских здесь видят сильную нацию, а сила, по понятиям персов, - то же, что право. Поэтому мне достаточно было бы напустить на старшину хотя бы половину воображаемых курьеров почтеннейшего Ивана Александровича, и похититель вернул бы дочь ее отцу. Но у меня не было этих талантов, и потому, не рассчитывая на успех, я отказался от роли защитника угнетенных.
- Что же ты не жалуешься своему хану? - спрашиваю я старика.
Но тот так красноречиво махнул рукой, что я уже больше ничего не спрашивал.
Другой раз молодой перс предлагал мне бесплатно услуги в качестве проводника с тем только, чтобы я заехал в туркменский аул и вытребовал у одного из тамошних жителей его долг персу.
Переночевав около Джоджерма, на следующий день мы вышли без проводника, но в сопровождении пилигрима с отрубленными пальцами. Все та же пустынная, широкая, как степь, долина с чахлой полынью тянулась весь этот переход. Антилопы-джейраны, степные жаворонки, ящерицы-круглоголовки окончательно придавали долине вид среднеазиатской степи. В довершение сходства, у колодца мы встретили две семьи кочующих курдов, у которых впервые в течение всего путешествия по Персии видели верблюдов; у них же было небольшое стадо яков, этих жителей горных плато. Из черной шерсти яков курды ткут грубую материю, а из нее делают палатки. Внутри жилища наших новых знакомых на голой земле сложен был домашний скарб; тут же сидели оборванные хозяева, их чумазые ребята, и здесь же лежал маленький жеребенок.
Ничего не видавшие в жизни, кроме степи и ближайших гор, которые чахлой растительностью кормят их стада, не видавшие, вероятно, ни одного русского, курды обступили нас и с нескрываемым изумлением принялись рассматривать пришельцев; а мальчишки, почти голые и тощие, от избытка чувств даже разинули рты. Началось обычное в таких случаях ощупывание материи моей блузы, разглядывание пуговиц, ружей и восторженное причмокивание. Как всегда среди таких дикарей, две-три пуговицы и несколько пустых ружейных патронов, подаренных женщинам, вызвали неподдельную радость и с большой пользой послужили делу нашего сближения с добродушными хозяевами. Старухи вытащили свои запасы кислого козьего молока, притащили откуда-то добытых огурцов, зеленого луку; мы поставили на огонь чайник, достали свои тряпкоподобные чуреки, сахар, и начался у нас пир горой!
После такого пира трудно было подниматься в дорогу, да и лошади наши, познакомившись со своими курдскими товарищами по службе человечеству, ушли с ними далеко в горы. Только на следующий день, и то лишь к 9 часам утра, с помощью курдов, мы отвлекли их от приятной компании, навьючили и поехали на них дальше. Через четыре часа мы были в ауле Хуршо, где, по приглашению жителей, остановились на паперти мечети. Надо же быть такому несчастью: жители эти оказались фарсами. Они проморили нас голодом, украли несколько мелких вещей, которые не удалось выпросить, и до тошноты надоели своей болтовней, запрудив всю улицу около мечети. Положительно можно сказать, что мухи в фарсы самые несносные существа во всей Северной Персии. Сравнительно с ними, туркмены, даже самые отчаянные из этих головорезов, - сущие джентльмены. И доставалось же от туркмен этому трусливому племени в ауле Хуршо! Среди пашен, разбросанных в его окрестностях, всюду понастроены высокие глинобитные башни с амбразурами или бойницами. Это памятники постоянных набегов туркмен. Еще недавно, спрятавшись за соседними горами, эти лихие наездники поджидали по вечерам окончания полевых работ; на быстрых конях нападали они на толпы фарсов, возвращающихся с поля, и уводили их в плен. Кто мог, спасался в башне и отстреливался оттуда, пока не приходила из аула помощь. С тех пор, как русские покорили текинцев, постоянные набеги туркмен на фарсов отошли в область прошедшего; однако и теперь еще жители Хуршо держат ухо востро и при первом выстреле со всех ног задают тягу.
Чтобы избавиться от фарсов, задали тягу и мы, поднявшись рано утром, пока эти несносные попрошайки не успели выползти на улицу.
По дороге близ аула Курф одна из наших лошадей потеряла подкову, и мы вошли было в аул, чтобы поправить беду. Оказалось, что мы рисковали нажить еще большую неприятность: жители его были фарсы. Ковыляй, бедный росинант, до следующей кузницы! В Дербенте мы починили наконец его железные сандалии и сейчас же тронулись в путь. Уже вечером, подходя к утопавшему в садах аулу Тавар, мы встретили европейца, первого и единственного за все путешествие по Персии. Это был рыжий англичанин с лицом, очень походившим на физиономию моего доброго коня; на этом лице как бы застыло выражение надменности и чопорности. За ним шла целая свита персиян и караван тяжело навьюченных лошадей и ослов. В Таваре мне говорили, что он везет с собой мешки золота и щедро расплачивается им за всякую безделицу. Едет он из Герата в Баку и по пути обо всем расспрашивает и записывает. По всем приметам это был один из тех английских правительственных агентов, которые во множестве шныряют около русской границы в Средней Азии. «Энглиз китты, урус кильды (англичанин ушел, русский пришел)», - так приветствовали меня в Таваре и немедленно принесли блюдо сливы, за которое англичанин только что заплатил 5 кран (1 руб. 70 коп.). Нужно сознаться, я положил на блюдо полкрана (17 коп.). От Тавара дорога сначала идет широкой долиной, но верстах в 10 от него поднимается на горный перевал Тахта-башка, откуда мы спустились в узкое ущелье, на дне которого весело журчит речка Кариз.
Пройдя около 40 верст от Тавара, мы остановились близ аула Фирюзе, расположенного на берегу горной речки Кариз. Зеленой, извилистой лентой по обе стороны Кариза тянется здесь нескончаемый ряд садов. Что за роскошь эти сады, и какие в них фрукты! Прозрачная алыча, слива, белый шах-тут смотрели на нас из-под каждого листка: спелые ягоды падали на землю, иные даже прямо нам на голову, как бы напрашиваясь: «Съешь, пожалуйста, съешь!» И мы не заставили просить себя долго. Кафар бросил лошадей неразвьюченными, и не успел я оглянуться, как он уже колотил палкой по веткам тутового дерева и, собирая падающие ягоды, с жадностью набивал ими рот. Оттуда он перешел к алыче, затем сделал нападение на сливу, потом опять вернулся к алыче, пока продолжительным опытом не убедился, что невместимое вместить невозможно. Надо правду сказать, я успел дойти до того же убеждения.
Мягкий воздух, чудная природа, эти роскошные сады и фрукты очень убедительно приглашали нас остаться в Фирюзе подольше, но, увы!.. мне приходилось торопиться.
Скудный запас денег у меня приходил к концу; оставалась одна только надежда на живой капитал, в лице трех моих росинантов, которых можно было превратить в деньги в конце пути. Но и этот капитал с каждым днем терял свою ценность. Спины у всех лошадей были сбиты; а одна из этих мучениц науки, бывшая под Кафаром, отказалась служить окончательно ввиду того, что спина ее превратилась в котлету. В Фирюзе удалось променять этого бедного серого росинанта на старого бурого кривоногого и хромого одра, у которого, по крайней мере, спина была в большей исправности.
Все-таки в Фирюзе мы продолжали истреблять фрукты до двух часов следующего дня. Тогда только, навьючив росинантов и нового одра, мы тронулись к путь. До самого Буджнурта дорога идет мимо роскошных садов и зеленеющих пашен. Буджнурт - первый и последний персидский город, который мы видели в течение всего путешествия. Хотя он состоит из таких же глиняных, в беспорядке разбросанных хижин с плоскими крышами, какие мы видели в аулах, но здесь имеется большой каменный дом хана, старинная каменная мечеть, постоялый двор и целая улица лавок, так называемый базар. На базаре продают чуреки, фрукты, мясо, ситцы, сахар; тут же под навесами сапожники точают персидские галоши, шапочники шьют шапки, а мальчишки, вместо собак, гоняют кошек. Дом хана, со следами былой роскоши, напоминает теперь развалину; мечеть обвалилась; некоторые постройки совершенно разрушены; словом, здесь, как и везде в Северной Персии, запустение наложило свою руку. По поводу этого запустения у персов существует рассказ о некоем министре, который, зная птичий язык, подслушал следующий разговор совы с вороной. Ворона сватала у совы дочь, а сова просила за нее калым: три разрушенных города и три таких же аула. «Это совсем пустяки, - ответила ворона, - скоро настанет время, когда я дам тебе 1000 городов и аулов, лежащих в развалинах». Время это уже настало, и сова, вероятно, давно уже получила обещанный калым.
В Буджнурте мы остановились на постоялом дворе. Это действительно квадратный двор, обнесенный со всех сторон низкой глиняной постройкой. В ней понаделаны клетушки, очень напоминающие лошадиные стойла, предназначенные, однако, для путешественников. В качестве таковых, мы заняли одно стойло и расположились спать на его глиняном полу. Кафар, нимало не медля, принялся храпеть во весь свой фарсийский нос, я же проворочался с боку на бок всю ночь, словно отравленный. После широкого полога неба, которое покрывало нас целый месяц, после ярких южных звезд, которые заглядывали по ночам в мою палатку, не угодно ли спать в этом глиняном гробу? не угодно ли дышать этим воздухом с запахом глины и пыли? Стены давят; кажется, вот-вот они обрушатся на нас; слышится писк летучей мыши; где-то в углу шуршит какая-то козявка; кто-то кусает ваше тело; уж не смертоносные ли это клещи, составляющие достопримечательность Персии?.. А Кафарка храпит и сопит, как не сопел он, кажется, никогда в жизни. Нет, Бог с ними, с персидскими городами, а в особенности с их постоялыми дворами! Под открытым небом лучше.
От Буджнурта дороги расходятся во все четыре стороны света, но состояние моих финансов и моих лошадей не оставляло для меня иного выбора, как без всяких проволочек идти на север, в русский город Асхабад. Кстати, нашелся и проводник-курд, который взялся провести нас до первого жилого пункта в пределах России. 15-го июля мы вышли к знакомой уже нам реке Атреку, составляющему в нижнем своем течении пограничную линию между Россией и Персией. Здесь Атрек имеет вид маленького ручья. По животрепещущему мостику наши лошади перешли на другой берег реки, откуда мы направились прямо в горы и остановились ночевать подле курдского аула Шихер.
В прежнее время в этих местах жили фарсы. Туркмены вытеснили отсюда это трусливое племя. Тогда персидское правительство заселило эту пограничную полосу оседлыми курдами, за спиной которых должны были прятаться фарсы. Мера оказалась очень практичной. Туркмены-текинцы нашли в курдах достойных соперников по части головорезничества. За каждого убитого соплеменника они норовят нарубить воз вражеских голов, а за украденную лошадь отбивают табун лошадей. Мужественные, открытые, но суровые лица курдов внушают невольное уважение; говорят, что с большим уважением относятся к ним и туркмены, которые признают одну только силу да удаль.
От Шихера часа через четыре езды мы стали взбираться на крутой и каменистый перевал, составляющий водораздельную линию хребта Копет-Дага. Далее дорога врезается в ущелье, затем выходит на узкие горные долины, покрытые пашнями и садами, и наконец подходит к курдскому аулу Алогма. Переночевав здесь, рано утром мы выступили в путь, чтобы в тот же день перейти границу России.
От последнего персидского, но населенного также курдами аула Робата мы на другой день поднялись на перевал, с вершины которого на севере видна была последняя цепь, окаймляющая огромную Арало-Каспийскую степь. Местами чрез седловины этого хребта как бы в тумане виднелась и сама степь. Часа через три езды от Робата, когда мы поднялись на вершину хребта, она развернулась перед нами во всю ширь. Далеко, до самого горизонта простиралось это дно некогда бывшего здесь моря.
Море это покрывало всю Арало-Каспийскую низменность и соединялось на западе с Черным. Затем, вследствие поднятия дна, отделилось сначала Черное море. Арало-Каспийский бассейн разделился на Арал и Каспий, Аму-Дарья, впадавшая раньше в Каспий, повернула в сторону Арала, и карта страны приняла тот вид, который она имеет в настоящее время. Что внизу под нашими ногами некогда бушевало море, об этом свидетельствовал самый вид степи, ровной, как пол, то глинистой с солонцами, то песчаной. Только под водой могут образоваться такие равнины; только море может оставлять после себя эти белые солонцы.
Казалось, волны моря только что перестали омывать лежащие под нашими ногами скалы и отступили, обнажив гляну и пески. Мы еще были в Иране, в этой стране, некогда славной и могущественной, населенной арийцами (фарсы), и только частью тюркскими племенами, в которых, однако, не осталось ничего монгольского. Вдали же перед нами расстилались равнины Турана с его пустынями, с его дикими монгольскими племенами-номадами, сохранившими до сих пор нравы и образ жизни своих исчезнувших с лица земли соплеменников гуннов. Здесь, на границе этих двух стран, много столетий тянулась кровопролитная борьба между номадами и потомками древних иранцев, пока не пришли жители далекого севера, русские, и не положили конец этой борьбе.
Спуск к степи оказался чрезвычайно крутым и трудным. Мы слезли с лошадей и начали прыгать вместе с ними с камня на камень, пока не добрались до русла высохшей речки. Мы были на дне ущелья, между отвесными скалами. Горные куропатки с криком бегали по камням; большие стаи диких голубей носились над нашими головами; а из небольшой пещерки выползла к нам огромная очковая змея. Сознавая свою силу, как все большие ядовитые змеи, она не обнаруживала никаких признаков страха перед людьми. Свернувшись клубком и сверкая своей стальной чешуей, она спокойно залегла как раз на тропинке, и только когда мы подошли к ней шагов на десять, она подняла голову, раздула горло, зашипела, но продолжала лежать на прежнем месте. Без сомнения, она не имела никакого представления о том, что значит хороший выстрел из ружья дробью; поэтому кончила печально, угодив в мою банку со спиртом. Это была почтенная представительница своей породы, в 2¼ аршина длиной и в руку толщиной. Очковые змеи, живущие в Персии и Закаспийской области, отличаются от своих индейских родичей только тем, что не имеют около головы узора наподобие очков; впрочем, его часто не бывает и у очковых змей в Индии.
Русская очковая змея питается по преимуществу горными куропатками, которых находили в ее желудке по 5-6 штук сразу. Впоследствии казаки говорили мне, что укушение этой змеи безусловно смертельно; собака, ужаленная ею, умирает не больше как через пять минуть.
Вскоре после сражения со змеей мы добрались до первого русского жилого пункта, до Гярмаба. Это - бывший персидский аул, перешедший в русское владение после покорения текинцев. Во время ли самой войны с ними, или уже после взятия Геок-Тепе, - только жители, все до единого, бросили аул, оставив на произвол судьбы дома и роскошные сады. В настоящее время здесь помещается русский пост, где находятся несколько казаков под командой одного офицера. Глиняные домики и заборы обвалились; сады заглохли, превратившись в лес фруктовых деревьев, опутанных виноградом. В то время как в 15-20 верстах отсюда расстилается обожженная степь, где нельзя скрыться от палящих лучей солнца, здесь, в Гярмабе, путника ждет прохлада в тиши роскошных деревьев, на берегу кристального ручья.
Пост, будучи пограничным, обязан следить, во-первых, за контрабандой, а во-вторых, что самое главное, за шпионами, которых нередко засылают англичане. Только накануне моего приезда начальник поста, молодой офицер Терского казачьего войска, получил предписание быть особенно настороже, так как какой-то англичанин, по слухам, собирается пробраться в Закаспийскую область. Совпадение моего приезда с получением бумаги об английском шпионе хоть кому покажется подозрительным. Начальник поста прямо решил, что я тот самый англичанин, изловить которого он был обязан, согласно предписанию начальства. Он и поймал, объявив нас с Кафаром арестованными.
Начался обыск. «Ну, - думаю себе, - сухие растения, птицы да маринад из ящериц и змей выручат». Но нас подвело наше оружие: моя двухстволка и оба револьвера были родом из Англии.
Тут я вспомнил, что только в Персии я был беспаспортным, для России же у меня был самый законный паспорт; поэтому я тотчас же показал бумагу, разрешающую мне жить в России беспрепятственно. Однако начальник поста совершенно резонно заметил, что англичанам ничего не стоит сделать какой угодно паспорт, хотя бы готтентотский или эксимосский. После такого убедительного возражения оставалось только покориться.
Начальник решил отправить нас тотчас же прямо в Асхабад. Шутка сказать, в Асхабад, до которого отсюда 80 верст, да еще на наших одрах с разбитыми спинами! Однако делать нечего, надо собираться. Перепугавшийся на смерть Кафар уже не в состоянии был вьючить лошадей; вместо него, это сделали казаки. Затем под конвоем трех вооруженных берданками и кинжалами терцев мы выступили в поход. Наверное, казаки получили приказание стрелять в шпионов в случае, если они попытаются бежать. Терцы оказались, однако, добродушными ребятами и нисколько не злоупотребляли своим положением: они чутьем догадывались, что тут дело неладно; да и немудрено: их пленник-англичанин слишком сильно смахивал на русского.
К рассвету мы добрались до Геок-Тепе, той самой текинской крепости, куда Скобелев въезжал победителем, а я въезжаю побежденным. Здесь надо было выкормить лошадей, чтобы тотчас же ехать дальше. Я бы на их месте и есть не стал, а прямо лег бы спать, до такой степени клонило ко сну. Пока лошади жевали ячмень, мы приткнулись под забором какого-то дома и, положив под голову переметные сумы, в чем были, заснули как убитые на голой земле. Легли и двое казаков, а третий, с берданкой в руках, остался на карауле. Бедный человек, мне от души было его жаль! Бывают же случаи, когда взявшему в плен приходится завидовать своему пленнику. Недолго, однако, продолжалось наше привилегированное положение. Часа через два нас разбудили собираться в путь.
Пока казаки и Кафар возились с лошадьми, я, с разрешения начальства, побежал взглянуть на крепость, которую с таким мужеством отстаивали текинцы. Глиняная стена, скорее, просто вал, окружающий клочок степи, - вот все, что осталось от крепости. Для того, чтобы вбежать на верхушку вала, надо употребить не больше усилий, чем для того, чтобы подняться па десять ступенек лестницы, а между тем сколько крови стоило нам Геок-Тепе! Теперь крепость совершенно оставлена людьми и занята ящерицами, которые кишат в ее глиняных развалинах и с большим успехом защищают ее от нападения жуков и других насекомых.
До самого Асхабада дорога тянется ровной степью. Местами попадаются аулы оседлых туркмен, окруженные садами и пашнями: в садах зреет виноград, а на полях джугара или сорго.
Только вечером, уже по закате солнца, показались сады Асхабада. Слава Богу! Скоро конец нашему плену и, что, пожалуй, еще важнее, скоро можно будет слезать с лошадей. Целые сутки с двумя короткими отдыхами протрястись верхом на лошади, восседая на переметных сумах, без стремян, - это чего-нибудь да стоит! Спина болит, ноги онемели и уже давно перестали болеть, превратившись в бесчувственные привески. В таком состоянии подъезжал я к Асхабаду в то время, когда из ближайшего сада доносились до нас звуки оркестра, игравшего вальс. Воображение рисовало веранду в саду, скользящие по паркету пары, нарядных дам, а действительность напоминала о себе нывшей спиной, сильной жаждой и побрякиванием кинжалов за поясом наших конвоиров. Так как наступила ночь и всякие кутузки в Асхабаде, вероятно, уже закрыли свои гостеприимные двери, казаки поместили нас в караван-сарае. Сейчас же персы-торговцы всех ближайших лавок проведали о том, что привезли англичанина, и не замедлили явиться, чтобы поглазеть на него. Утром об англичанине знал уже весь базар, так что, когда меня повели к полицеймейстеру, за нами шла толпа народу. Персидские мальчишки бежали и впереди, и сзади, и с боков, бежали и кричали: «Энглиз, энглиз!» В том, что я действительно «энглиз», не сомневался, очевидно, и полицеймейстер, - по крайней мере, первый вопрос его был:
- Умеете ли вы говорить по-русски?
Вместо ответа, я подал рекомендательное письмо к начальнику Закаспийской области генералу Комарову, и на русском языке попросил доставить это письмо по адресу. Через полчаса пленение мое кончилось, и мне вернули все отобранные у меня вещи.
Асхабад - новорожденный городок. В то время добрая треть домов его находилась еще только в постройке. Всюду сажали деревья, проводили арыки (канавы), пилили, стругали, месили глину, - словом, строили город. Все это совершалось легко и весело под палящими лучами солнца, при ужасной жаре, от которой даже ящерицы сидели, разинув рты.
В Асхабаде я расстался с Кафаром. Он не терял надежды пробраться в священный город Мешед; я же, распродав своих росинантов, нанял арбу, - туркменскую двухколесную телегу, и в сопровождении хозяина ее, туркмена, отправился в Кизыл-Арват. В то время железная дорога была доведена только до этого городка.
Пять дней плелись мы до Кизыл-Арвата по голой бесплодной степи. По дороге изредка встречались пассажиры на таких же арбах, как наша; это были по большой части армяне и персияне, отправлявшиеся открывать лавочки в Асхабаде. Но попадались и пассажирки, русские дамы без всяких проводников, за исключением погонщика арбы. Давно ли было время, когда в здешние места ни один европеец не мог проникнуть иначе, как нарядившись в азиатский костюм, под видом мусульманина? Еще жив знаменитый Вамбери, путешествие которого, полное стольких опасностей, кажется сказочным. Теперь же по всей Закаспийской области могут путешествовать даже дамы. Внешний вид страны, если не считать отдельных пунктов по линии железной дороги, нисколько не изменился: та же пустыня, то глинистая, то песчаная, те же антилопы, те же куланы, или дикие полуослы, небольшие табуны которых и теперь случается видеть в степи. Изменились только нравы жителей: прежние головорезы туркмены, рыскавшие на лихих конях по степи и занимавшиеся разбоем, перешли на земледелие и ездят теперь по железной дороге. В Кизыл-Арвате я сел на поезд, доставивший меня в Михайловский залив. Оттуда на пароходе я скоро доехал до Астрахани.
Того же автора:
• Путешествие на озеро Балхаш и в Семиреченскую область;
• Поездка в северо-восточную Персию и Закаспийскую область.
Часть 1. Часть 2.
Травянистая степь вблизи гор
На следующий день мы вернулись в Нардын. Молодые ханы попросили меня остаться еще на день, когда туркменские ханы племени гокланов должны были явиться с поздравлениями к начальнику Нардына по случаю дня его рождения. Прибывшие туркмены, по большей части молодой рослый народ, держали себя с достоинством и даже с некоторой надменностью. Все они были вооружены винтовками и ножами; а у некоторых были русские пехотные берданки работы Ижевского завода, попавшие к ним от текинцев. Как известно, под Геок-Тепе не одна тысяча наших солдат сложили свои головы. Их ружья достались текинцам, а те перепродали их персидским туркменам, когда Текинский оазис был присоединен к русским владениям. Теперь наши берданки принимают очень деятельное участие в грабежах и убийствах в здешней стране десятирублевых голов.
За ужином молодые ханы, по секрету от гостей-туркмен, рассказывали мне забавные вещи о персидских порядках.
- Теперь, - говорили они, - нам живется плохо и скучно, и доходов мало. Кое-когда шайка туркмен ограбит караван; настоящей же войны не было уже давно, и ждать ее нечего, после того как русские покорили текинцев. Прежде войны у нас не переводились. На военном положении мы получали большое жалованье, да разная добыча, например, лошади и оружие, отбитые у туркмен, давали нам немало дохода.
Из дальнейших рассказов выяснилось, что персидские ханы, ввиду того, что войны доставляли им особые выгоды, употребляли всяческие старания, чтобы не покорить туркмен окончательно: иначе воевать было бы не с кем. Если по какой-нибудь причине наступал продолжительный мир, который грозил ханам уменьшением доходов на долгие времена, они, по соглашению с туркменскими ханами, устраивали театральные войны. Туркмены делали вид, что нападают; персы выступали против них в поход, палили из пушек, ружей; затем противники, насмеявшись вдосталь, мирно расходились по своим домам. А в Тегеран летели донесения об этой потешной войне, и военное положение закреплялось надолго.
После ужина хозяева и гости принялись палить из винтовок, пистолетов и всяких других орудий. Воспользовавшись настроением, я пытался поддержать честь русского имени, и, надо правду сказать, мне удалось это довольно благополучно. Я велел принести свою заслуженную двустволку и стал показывать штуки, хорошо известные любому охотнику по перу, но для персов показавшиеся удивительными. Подобно фокуснику, который сначала проделывает более обыкновенные фокусы, откладывая самые эффектные под конец представления, я сначала предложил одному из присутствующих бросить вверх куриное яйцо. Когда оно достигло высшей точки, я выстрелил из двустволки и разбил его вдребезги. Другое яйцо я бросил сам; его постигла та же участь. Наконец я бросил два яйца сразу, и оба они, одно за другим, выпустили на воздух свои желтки. Эффект был полный. Туркмены, которые, кстати сказать, считаются превосходными стрелками, качали головами, приговаривая: «Ой, урус, чок якши (очень хорошо), урус!» А молодые нардынские ханы попытались было проделать то же самое, но, к довершению впечатления, осрамились.
7-го июля, простившись со своими знакомыми, мы выступили в дальнейший путь. В течение всего нынешнего перехода дорога пролегала скучной местностью. Безводная равнина, покрытая чахлой, выгоревшей на солнце полынью, а в отдалении низкие голые горы - вот все, что мы видели во весь этот день. Около 30 верст шли мы, не встретив на пути ни капли воды. Солнце жгло так, как только может оно жечь в персидских широтах. «Пить, скорее, пить!» - так думал каждый - и мы, и наши лошади. Наконец, после шести часов марша, мы подошли к колодцу, но, к ужасу своему, убедились, что на дне его нет даже грязи: все высохло.
Приходилось идти дальше, до следующего колодца. Не медля ни секунды, погоняя своих и без того истомленных лошадей, поплелись мы по голой, растрескавшейся глине. А солнце, склонившееся за полдень, все жгло да жгло: во рту стало сухо, губы сморщились и собирались растрескаться, подобно глине; в ушах звон, в глазах красные круги… Тучный Кафар, видимо, чувствовал себя хуже всех. Он жаловался на головокружение и с минуты на минуту собирался кувырнуться с лошади. Наконец вдали, как бы плавая в воздухе, показался закругленный купол колодца. Завидя его, лошади без всякого принуждения с нашей стороны прибавили шагу и пошли так скоро, как они не шли все время своей службы у нас. Бедные росинанты! Надо было видеть, как они столпились около колодца, какими выразительными глазами заглядывали они внутрь его, с каким азартом, расплескивая воду, отбивали они друг от друга ведро, - надо было видеть все это для того, чтобы простить им все их вольные и невольные прегрешения против нас. Хотя в окрестностях колодца расстилалась совершенно мертвая, выжженная солнцем пустыня, лишенная даже признака растительности, мы все-таки остались здесь ночевать. Вечером к тому же колодцу пришел пилигрим, пробиравшийся пешком в город Мешед. Это был отставной солдат персидской армии, которому во время последней русско-турецкой войны турки отрезали всю кисть левой руки и три пальца на правой; остальные два они оставили, чтобы наказанный мог молиться. Эту операцию турки проделали за то, что он вместе с другими персами доставлял провиант нашим войскам.
На следующий день рано утром, в сопровождении пилигрима, мы выступили в путь. Дорога пролегала той же безводной пустыней; но, к нашему удивлению, мы скоро подошли к аулу Дара, окруженному пашнями и садами. Удивление наше возросло еще больше, когда за садами мы увидели ту же пустыню без всяких признаков хотя бы маленького ручья. Впоследствии оказалось, что этот цветущий оазис орошается исключительно водой колодцев особого устройства, возможного только в долинах, примыкающих к горам. Где-нибудь на склоне горы роется колодец, в котором вода показывается гораздо выше соседней долины. Со дна его копают подземный канал, при помощи которого выводят воду на поверхность долины, а по длине этого канала вырывают ряд отдушин в виде колодцев. Такие подземные ручьи тянутся иногда на несколько верст. Верхний колодец нередко достигает глубины нескольких десятков сажен. Эта огромная работа могла быть сделана только в прежние, давно прошедшие времена процветания Персии. Теперь же, когда города и селения этой некогда богатой, а ныне разоренной страны, вследствие порядков или, вернее, беспорядков, господствующих в ней, превратились местами в развалины, у жителей едва хватает средств, чтобы поддерживать старинные сооружения. Многие колодцы такого устройства совершенно заброшены и не приносят населению никакой пользы. Кстати, насчет развалин. Вот и сегодня, подходя к аулу Джоджерм, мы видели брошенную развалившуюся крепость. Раньше нам попадалось немало таких же аулов, да и существующие ныне носят на себе следы разгромов, запустения и обнищалости жителей. Конечно, вечные набеги десятирублевых голов немало содействовали такому запустению. Но не в этом заключается причина его. Главной виной остается все-таки весь государственный строй Персии. Должностные лица обыкновенно не получают здесь никакого жалованья. Шах раздает губернии тому из претендентов на должность губернатора, кто предлагает ему за эту должность наибольшую плату. Губернатор, в свою очередь, на тех же условиях продает низшие места ханам, большие ханы маленьким ханам, и так далее, до последней правительственной сошки. Затем уже начинается выколачивание доходов преемственно, от старших к младшим. Губернатор, чтобы уплатить шаху обещанную сумму и получить как можно больше дохода, жмет подчиненных ему ханов. Эти выжимают, что можно, у ханов поменьше. Последняя сошка дубасит и грабит мирного обывателя. Если у деревенского обывателя завелась лишняя лошадь, для начальства этого достаточно, чтобы отобрать ее и пустить в оборот. Хороший урожай служит уважительным основанием к тому, чтобы отнять и этот урожай, да в придачу еще козу или барана.
Поэтому всякий, у кого завелся какой-нибудь достаток, употребляет всевозможные старания, чтобы скрыть это опасное обстоятельство от хищных взоров своих ближайших грабителей. Довольно состоятельные купцы, из опасения навлечь на себя подозрение в зажиточности, живут так же бедно, как и простой крестьянин.
Таким образом, персидские власти всех ступеней и рангов сводят свою деятельность только к одному выколачиванию доходов. Обо всем остальном, что касается благосостояния жителей, они заботятся менее, чем об удобствах собственной лошади. Народного образования нет почти никакого. Во всей стране, за исключением Тегерана и некоторых других больших городов, нет ни одного экипажа, ни одного колеса; они излишни там, где нет дорог. Даже от портов Каспийского моря в столицу товары, да и люди, доставляются на спинах лошадей, верблюдов или ослов по узким горным тропинкам. Иногда шах предпринимает поездку по стране, крайне разорительную для жителей. Тогда и только тогда для него устраивают колесную дорогу. Сейчас же по окончании путешествия шаха ее бросают на произвол судьбы. В скором времени она снова делается вьючной тропинкой. Только в самое последнее время, русские провели колесные дороги от Асхабада в Мешед и от Каспийского моря в Тегеран.
Правосудие в Персии сводится к праву богатства. Перед лицом начальства прав тот, кто больше заплатит. Хорошим образцом персидского правосудия может служить такой пример. У одного старика, жившего в ауле Сумбек, в один несчастный для него день пропала дочь, девочка лет десяти. Отец сначала приписал было похищение ее туркменам. Затем, около года спустя, узнал, что она украдена старшиной аула Дербент, находящегося в нескольких верстах от Сумбека. Недолго думая, старик явился к похитителю и стал умолять его вернуть девочку. Тог не только не отдал ее, но вытолкал отца вон и отказался уплатить ему калым, которым обыкновенно кончаются подобного рода дела. Прослышав о моем приезде, обиженный тотчас приплелся ко мне пешком, с просьбой - приказать старшине вернуть украденную дочь.
- Да ведь я русский, чужой человек в Персии, - говорю я. - Да еще беспаспортный, - думаю про себя.
- Вот это-то и хорошо! - возражает старик. - Ты только накричи на него: он побоится русского и сейчас же отдаст.
Единственный раз в жизни я пожалел, что не обладаю талантами Ивана Александровича Хлестакова. Судя по всему, что приходилось слышать, в Персии относятся к русским с уважением и даже с некоторым подобострастием, в особенности после покорения текинцев и прекращения их разбоев в пределах нашего государства. В русских здесь видят сильную нацию, а сила, по понятиям персов, - то же, что право. Поэтому мне достаточно было бы напустить на старшину хотя бы половину воображаемых курьеров почтеннейшего Ивана Александровича, и похититель вернул бы дочь ее отцу. Но у меня не было этих талантов, и потому, не рассчитывая на успех, я отказался от роли защитника угнетенных.
- Что же ты не жалуешься своему хану? - спрашиваю я старика.
Но тот так красноречиво махнул рукой, что я уже больше ничего не спрашивал.
Другой раз молодой перс предлагал мне бесплатно услуги в качестве проводника с тем только, чтобы я заехал в туркменский аул и вытребовал у одного из тамошних жителей его долг персу.
Переночевав около Джоджерма, на следующий день мы вышли без проводника, но в сопровождении пилигрима с отрубленными пальцами. Все та же пустынная, широкая, как степь, долина с чахлой полынью тянулась весь этот переход. Антилопы-джейраны, степные жаворонки, ящерицы-круглоголовки окончательно придавали долине вид среднеазиатской степи. В довершение сходства, у колодца мы встретили две семьи кочующих курдов, у которых впервые в течение всего путешествия по Персии видели верблюдов; у них же было небольшое стадо яков, этих жителей горных плато. Из черной шерсти яков курды ткут грубую материю, а из нее делают палатки. Внутри жилища наших новых знакомых на голой земле сложен был домашний скарб; тут же сидели оборванные хозяева, их чумазые ребята, и здесь же лежал маленький жеребенок.
Ничего не видавшие в жизни, кроме степи и ближайших гор, которые чахлой растительностью кормят их стада, не видавшие, вероятно, ни одного русского, курды обступили нас и с нескрываемым изумлением принялись рассматривать пришельцев; а мальчишки, почти голые и тощие, от избытка чувств даже разинули рты. Началось обычное в таких случаях ощупывание материи моей блузы, разглядывание пуговиц, ружей и восторженное причмокивание. Как всегда среди таких дикарей, две-три пуговицы и несколько пустых ружейных патронов, подаренных женщинам, вызвали неподдельную радость и с большой пользой послужили делу нашего сближения с добродушными хозяевами. Старухи вытащили свои запасы кислого козьего молока, притащили откуда-то добытых огурцов, зеленого луку; мы поставили на огонь чайник, достали свои тряпкоподобные чуреки, сахар, и начался у нас пир горой!
После такого пира трудно было подниматься в дорогу, да и лошади наши, познакомившись со своими курдскими товарищами по службе человечеству, ушли с ними далеко в горы. Только на следующий день, и то лишь к 9 часам утра, с помощью курдов, мы отвлекли их от приятной компании, навьючили и поехали на них дальше. Через четыре часа мы были в ауле Хуршо, где, по приглашению жителей, остановились на паперти мечети. Надо же быть такому несчастью: жители эти оказались фарсами. Они проморили нас голодом, украли несколько мелких вещей, которые не удалось выпросить, и до тошноты надоели своей болтовней, запрудив всю улицу около мечети. Положительно можно сказать, что мухи в фарсы самые несносные существа во всей Северной Персии. Сравнительно с ними, туркмены, даже самые отчаянные из этих головорезов, - сущие джентльмены. И доставалось же от туркмен этому трусливому племени в ауле Хуршо! Среди пашен, разбросанных в его окрестностях, всюду понастроены высокие глинобитные башни с амбразурами или бойницами. Это памятники постоянных набегов туркмен. Еще недавно, спрятавшись за соседними горами, эти лихие наездники поджидали по вечерам окончания полевых работ; на быстрых конях нападали они на толпы фарсов, возвращающихся с поля, и уводили их в плен. Кто мог, спасался в башне и отстреливался оттуда, пока не приходила из аула помощь. С тех пор, как русские покорили текинцев, постоянные набеги туркмен на фарсов отошли в область прошедшего; однако и теперь еще жители Хуршо держат ухо востро и при первом выстреле со всех ног задают тягу.
Чтобы избавиться от фарсов, задали тягу и мы, поднявшись рано утром, пока эти несносные попрошайки не успели выползти на улицу.
По дороге близ аула Курф одна из наших лошадей потеряла подкову, и мы вошли было в аул, чтобы поправить беду. Оказалось, что мы рисковали нажить еще большую неприятность: жители его были фарсы. Ковыляй, бедный росинант, до следующей кузницы! В Дербенте мы починили наконец его железные сандалии и сейчас же тронулись в путь. Уже вечером, подходя к утопавшему в садах аулу Тавар, мы встретили европейца, первого и единственного за все путешествие по Персии. Это был рыжий англичанин с лицом, очень походившим на физиономию моего доброго коня; на этом лице как бы застыло выражение надменности и чопорности. За ним шла целая свита персиян и караван тяжело навьюченных лошадей и ослов. В Таваре мне говорили, что он везет с собой мешки золота и щедро расплачивается им за всякую безделицу. Едет он из Герата в Баку и по пути обо всем расспрашивает и записывает. По всем приметам это был один из тех английских правительственных агентов, которые во множестве шныряют около русской границы в Средней Азии. «Энглиз китты, урус кильды (англичанин ушел, русский пришел)», - так приветствовали меня в Таваре и немедленно принесли блюдо сливы, за которое англичанин только что заплатил 5 кран (1 руб. 70 коп.). Нужно сознаться, я положил на блюдо полкрана (17 коп.). От Тавара дорога сначала идет широкой долиной, но верстах в 10 от него поднимается на горный перевал Тахта-башка, откуда мы спустились в узкое ущелье, на дне которого весело журчит речка Кариз.
Пройдя около 40 верст от Тавара, мы остановились близ аула Фирюзе, расположенного на берегу горной речки Кариз. Зеленой, извилистой лентой по обе стороны Кариза тянется здесь нескончаемый ряд садов. Что за роскошь эти сады, и какие в них фрукты! Прозрачная алыча, слива, белый шах-тут смотрели на нас из-под каждого листка: спелые ягоды падали на землю, иные даже прямо нам на голову, как бы напрашиваясь: «Съешь, пожалуйста, съешь!» И мы не заставили просить себя долго. Кафар бросил лошадей неразвьюченными, и не успел я оглянуться, как он уже колотил палкой по веткам тутового дерева и, собирая падающие ягоды, с жадностью набивал ими рот. Оттуда он перешел к алыче, затем сделал нападение на сливу, потом опять вернулся к алыче, пока продолжительным опытом не убедился, что невместимое вместить невозможно. Надо правду сказать, я успел дойти до того же убеждения.
Мягкий воздух, чудная природа, эти роскошные сады и фрукты очень убедительно приглашали нас остаться в Фирюзе подольше, но, увы!.. мне приходилось торопиться.
Скудный запас денег у меня приходил к концу; оставалась одна только надежда на живой капитал, в лице трех моих росинантов, которых можно было превратить в деньги в конце пути. Но и этот капитал с каждым днем терял свою ценность. Спины у всех лошадей были сбиты; а одна из этих мучениц науки, бывшая под Кафаром, отказалась служить окончательно ввиду того, что спина ее превратилась в котлету. В Фирюзе удалось променять этого бедного серого росинанта на старого бурого кривоногого и хромого одра, у которого, по крайней мере, спина была в большей исправности.
Все-таки в Фирюзе мы продолжали истреблять фрукты до двух часов следующего дня. Тогда только, навьючив росинантов и нового одра, мы тронулись к путь. До самого Буджнурта дорога идет мимо роскошных садов и зеленеющих пашен. Буджнурт - первый и последний персидский город, который мы видели в течение всего путешествия. Хотя он состоит из таких же глиняных, в беспорядке разбросанных хижин с плоскими крышами, какие мы видели в аулах, но здесь имеется большой каменный дом хана, старинная каменная мечеть, постоялый двор и целая улица лавок, так называемый базар. На базаре продают чуреки, фрукты, мясо, ситцы, сахар; тут же под навесами сапожники точают персидские галоши, шапочники шьют шапки, а мальчишки, вместо собак, гоняют кошек. Дом хана, со следами былой роскоши, напоминает теперь развалину; мечеть обвалилась; некоторые постройки совершенно разрушены; словом, здесь, как и везде в Северной Персии, запустение наложило свою руку. По поводу этого запустения у персов существует рассказ о некоем министре, который, зная птичий язык, подслушал следующий разговор совы с вороной. Ворона сватала у совы дочь, а сова просила за нее калым: три разрушенных города и три таких же аула. «Это совсем пустяки, - ответила ворона, - скоро настанет время, когда я дам тебе 1000 городов и аулов, лежащих в развалинах». Время это уже настало, и сова, вероятно, давно уже получила обещанный калым.
В Буджнурте мы остановились на постоялом дворе. Это действительно квадратный двор, обнесенный со всех сторон низкой глиняной постройкой. В ней понаделаны клетушки, очень напоминающие лошадиные стойла, предназначенные, однако, для путешественников. В качестве таковых, мы заняли одно стойло и расположились спать на его глиняном полу. Кафар, нимало не медля, принялся храпеть во весь свой фарсийский нос, я же проворочался с боку на бок всю ночь, словно отравленный. После широкого полога неба, которое покрывало нас целый месяц, после ярких южных звезд, которые заглядывали по ночам в мою палатку, не угодно ли спать в этом глиняном гробу? не угодно ли дышать этим воздухом с запахом глины и пыли? Стены давят; кажется, вот-вот они обрушатся на нас; слышится писк летучей мыши; где-то в углу шуршит какая-то козявка; кто-то кусает ваше тело; уж не смертоносные ли это клещи, составляющие достопримечательность Персии?.. А Кафарка храпит и сопит, как не сопел он, кажется, никогда в жизни. Нет, Бог с ними, с персидскими городами, а в особенности с их постоялыми дворами! Под открытым небом лучше.
От Буджнурта дороги расходятся во все четыре стороны света, но состояние моих финансов и моих лошадей не оставляло для меня иного выбора, как без всяких проволочек идти на север, в русский город Асхабад. Кстати, нашелся и проводник-курд, который взялся провести нас до первого жилого пункта в пределах России. 15-го июля мы вышли к знакомой уже нам реке Атреку, составляющему в нижнем своем течении пограничную линию между Россией и Персией. Здесь Атрек имеет вид маленького ручья. По животрепещущему мостику наши лошади перешли на другой берег реки, откуда мы направились прямо в горы и остановились ночевать подле курдского аула Шихер.
В прежнее время в этих местах жили фарсы. Туркмены вытеснили отсюда это трусливое племя. Тогда персидское правительство заселило эту пограничную полосу оседлыми курдами, за спиной которых должны были прятаться фарсы. Мера оказалась очень практичной. Туркмены-текинцы нашли в курдах достойных соперников по части головорезничества. За каждого убитого соплеменника они норовят нарубить воз вражеских голов, а за украденную лошадь отбивают табун лошадей. Мужественные, открытые, но суровые лица курдов внушают невольное уважение; говорят, что с большим уважением относятся к ним и туркмены, которые признают одну только силу да удаль.
От Шихера часа через четыре езды мы стали взбираться на крутой и каменистый перевал, составляющий водораздельную линию хребта Копет-Дага. Далее дорога врезается в ущелье, затем выходит на узкие горные долины, покрытые пашнями и садами, и наконец подходит к курдскому аулу Алогма. Переночевав здесь, рано утром мы выступили в путь, чтобы в тот же день перейти границу России.
От последнего персидского, но населенного также курдами аула Робата мы на другой день поднялись на перевал, с вершины которого на севере видна была последняя цепь, окаймляющая огромную Арало-Каспийскую степь. Местами чрез седловины этого хребта как бы в тумане виднелась и сама степь. Часа через три езды от Робата, когда мы поднялись на вершину хребта, она развернулась перед нами во всю ширь. Далеко, до самого горизонта простиралось это дно некогда бывшего здесь моря.
Море это покрывало всю Арало-Каспийскую низменность и соединялось на западе с Черным. Затем, вследствие поднятия дна, отделилось сначала Черное море. Арало-Каспийский бассейн разделился на Арал и Каспий, Аму-Дарья, впадавшая раньше в Каспий, повернула в сторону Арала, и карта страны приняла тот вид, который она имеет в настоящее время. Что внизу под нашими ногами некогда бушевало море, об этом свидетельствовал самый вид степи, ровной, как пол, то глинистой с солонцами, то песчаной. Только под водой могут образоваться такие равнины; только море может оставлять после себя эти белые солонцы.
Казалось, волны моря только что перестали омывать лежащие под нашими ногами скалы и отступили, обнажив гляну и пески. Мы еще были в Иране, в этой стране, некогда славной и могущественной, населенной арийцами (фарсы), и только частью тюркскими племенами, в которых, однако, не осталось ничего монгольского. Вдали же перед нами расстилались равнины Турана с его пустынями, с его дикими монгольскими племенами-номадами, сохранившими до сих пор нравы и образ жизни своих исчезнувших с лица земли соплеменников гуннов. Здесь, на границе этих двух стран, много столетий тянулась кровопролитная борьба между номадами и потомками древних иранцев, пока не пришли жители далекого севера, русские, и не положили конец этой борьбе.
Спуск к степи оказался чрезвычайно крутым и трудным. Мы слезли с лошадей и начали прыгать вместе с ними с камня на камень, пока не добрались до русла высохшей речки. Мы были на дне ущелья, между отвесными скалами. Горные куропатки с криком бегали по камням; большие стаи диких голубей носились над нашими головами; а из небольшой пещерки выползла к нам огромная очковая змея. Сознавая свою силу, как все большие ядовитые змеи, она не обнаруживала никаких признаков страха перед людьми. Свернувшись клубком и сверкая своей стальной чешуей, она спокойно залегла как раз на тропинке, и только когда мы подошли к ней шагов на десять, она подняла голову, раздула горло, зашипела, но продолжала лежать на прежнем месте. Без сомнения, она не имела никакого представления о том, что значит хороший выстрел из ружья дробью; поэтому кончила печально, угодив в мою банку со спиртом. Это была почтенная представительница своей породы, в 2¼ аршина длиной и в руку толщиной. Очковые змеи, живущие в Персии и Закаспийской области, отличаются от своих индейских родичей только тем, что не имеют около головы узора наподобие очков; впрочем, его часто не бывает и у очковых змей в Индии.
Русская очковая змея питается по преимуществу горными куропатками, которых находили в ее желудке по 5-6 штук сразу. Впоследствии казаки говорили мне, что укушение этой змеи безусловно смертельно; собака, ужаленная ею, умирает не больше как через пять минуть.
Вскоре после сражения со змеей мы добрались до первого русского жилого пункта, до Гярмаба. Это - бывший персидский аул, перешедший в русское владение после покорения текинцев. Во время ли самой войны с ними, или уже после взятия Геок-Тепе, - только жители, все до единого, бросили аул, оставив на произвол судьбы дома и роскошные сады. В настоящее время здесь помещается русский пост, где находятся несколько казаков под командой одного офицера. Глиняные домики и заборы обвалились; сады заглохли, превратившись в лес фруктовых деревьев, опутанных виноградом. В то время как в 15-20 верстах отсюда расстилается обожженная степь, где нельзя скрыться от палящих лучей солнца, здесь, в Гярмабе, путника ждет прохлада в тиши роскошных деревьев, на берегу кристального ручья.
Пост, будучи пограничным, обязан следить, во-первых, за контрабандой, а во-вторых, что самое главное, за шпионами, которых нередко засылают англичане. Только накануне моего приезда начальник поста, молодой офицер Терского казачьего войска, получил предписание быть особенно настороже, так как какой-то англичанин, по слухам, собирается пробраться в Закаспийскую область. Совпадение моего приезда с получением бумаги об английском шпионе хоть кому покажется подозрительным. Начальник поста прямо решил, что я тот самый англичанин, изловить которого он был обязан, согласно предписанию начальства. Он и поймал, объявив нас с Кафаром арестованными.
Начался обыск. «Ну, - думаю себе, - сухие растения, птицы да маринад из ящериц и змей выручат». Но нас подвело наше оружие: моя двухстволка и оба револьвера были родом из Англии.
Тут я вспомнил, что только в Персии я был беспаспортным, для России же у меня был самый законный паспорт; поэтому я тотчас же показал бумагу, разрешающую мне жить в России беспрепятственно. Однако начальник поста совершенно резонно заметил, что англичанам ничего не стоит сделать какой угодно паспорт, хотя бы готтентотский или эксимосский. После такого убедительного возражения оставалось только покориться.
Начальник решил отправить нас тотчас же прямо в Асхабад. Шутка сказать, в Асхабад, до которого отсюда 80 верст, да еще на наших одрах с разбитыми спинами! Однако делать нечего, надо собираться. Перепугавшийся на смерть Кафар уже не в состоянии был вьючить лошадей; вместо него, это сделали казаки. Затем под конвоем трех вооруженных берданками и кинжалами терцев мы выступили в поход. Наверное, казаки получили приказание стрелять в шпионов в случае, если они попытаются бежать. Терцы оказались, однако, добродушными ребятами и нисколько не злоупотребляли своим положением: они чутьем догадывались, что тут дело неладно; да и немудрено: их пленник-англичанин слишком сильно смахивал на русского.
К рассвету мы добрались до Геок-Тепе, той самой текинской крепости, куда Скобелев въезжал победителем, а я въезжаю побежденным. Здесь надо было выкормить лошадей, чтобы тотчас же ехать дальше. Я бы на их месте и есть не стал, а прямо лег бы спать, до такой степени клонило ко сну. Пока лошади жевали ячмень, мы приткнулись под забором какого-то дома и, положив под голову переметные сумы, в чем были, заснули как убитые на голой земле. Легли и двое казаков, а третий, с берданкой в руках, остался на карауле. Бедный человек, мне от души было его жаль! Бывают же случаи, когда взявшему в плен приходится завидовать своему пленнику. Недолго, однако, продолжалось наше привилегированное положение. Часа через два нас разбудили собираться в путь.
Пока казаки и Кафар возились с лошадьми, я, с разрешения начальства, побежал взглянуть на крепость, которую с таким мужеством отстаивали текинцы. Глиняная стена, скорее, просто вал, окружающий клочок степи, - вот все, что осталось от крепости. Для того, чтобы вбежать на верхушку вала, надо употребить не больше усилий, чем для того, чтобы подняться па десять ступенек лестницы, а между тем сколько крови стоило нам Геок-Тепе! Теперь крепость совершенно оставлена людьми и занята ящерицами, которые кишат в ее глиняных развалинах и с большим успехом защищают ее от нападения жуков и других насекомых.
До самого Асхабада дорога тянется ровной степью. Местами попадаются аулы оседлых туркмен, окруженные садами и пашнями: в садах зреет виноград, а на полях джугара или сорго.
Только вечером, уже по закате солнца, показались сады Асхабада. Слава Богу! Скоро конец нашему плену и, что, пожалуй, еще важнее, скоро можно будет слезать с лошадей. Целые сутки с двумя короткими отдыхами протрястись верхом на лошади, восседая на переметных сумах, без стремян, - это чего-нибудь да стоит! Спина болит, ноги онемели и уже давно перестали болеть, превратившись в бесчувственные привески. В таком состоянии подъезжал я к Асхабаду в то время, когда из ближайшего сада доносились до нас звуки оркестра, игравшего вальс. Воображение рисовало веранду в саду, скользящие по паркету пары, нарядных дам, а действительность напоминала о себе нывшей спиной, сильной жаждой и побрякиванием кинжалов за поясом наших конвоиров. Так как наступила ночь и всякие кутузки в Асхабаде, вероятно, уже закрыли свои гостеприимные двери, казаки поместили нас в караван-сарае. Сейчас же персы-торговцы всех ближайших лавок проведали о том, что привезли англичанина, и не замедлили явиться, чтобы поглазеть на него. Утром об англичанине знал уже весь базар, так что, когда меня повели к полицеймейстеру, за нами шла толпа народу. Персидские мальчишки бежали и впереди, и сзади, и с боков, бежали и кричали: «Энглиз, энглиз!» В том, что я действительно «энглиз», не сомневался, очевидно, и полицеймейстер, - по крайней мере, первый вопрос его был:
- Умеете ли вы говорить по-русски?
Вместо ответа, я подал рекомендательное письмо к начальнику Закаспийской области генералу Комарову, и на русском языке попросил доставить это письмо по адресу. Через полчаса пленение мое кончилось, и мне вернули все отобранные у меня вещи.
Асхабад - новорожденный городок. В то время добрая треть домов его находилась еще только в постройке. Всюду сажали деревья, проводили арыки (канавы), пилили, стругали, месили глину, - словом, строили город. Все это совершалось легко и весело под палящими лучами солнца, при ужасной жаре, от которой даже ящерицы сидели, разинув рты.
В Асхабаде я расстался с Кафаром. Он не терял надежды пробраться в священный город Мешед; я же, распродав своих росинантов, нанял арбу, - туркменскую двухколесную телегу, и в сопровождении хозяина ее, туркмена, отправился в Кизыл-Арват. В то время железная дорога была доведена только до этого городка.
Пять дней плелись мы до Кизыл-Арвата по голой бесплодной степи. По дороге изредка встречались пассажиры на таких же арбах, как наша; это были по большой части армяне и персияне, отправлявшиеся открывать лавочки в Асхабаде. Но попадались и пассажирки, русские дамы без всяких проводников, за исключением погонщика арбы. Давно ли было время, когда в здешние места ни один европеец не мог проникнуть иначе, как нарядившись в азиатский костюм, под видом мусульманина? Еще жив знаменитый Вамбери, путешествие которого, полное стольких опасностей, кажется сказочным. Теперь же по всей Закаспийской области могут путешествовать даже дамы. Внешний вид страны, если не считать отдельных пунктов по линии железной дороги, нисколько не изменился: та же пустыня, то глинистая, то песчаная, те же антилопы, те же куланы, или дикие полуослы, небольшие табуны которых и теперь случается видеть в степи. Изменились только нравы жителей: прежние головорезы туркмены, рыскавшие на лихих конях по степи и занимавшиеся разбоем, перешли на земледелие и ездят теперь по железной дороге. В Кизыл-Арвате я сел на поезд, доставивший меня в Михайловский залив. Оттуда на пароходе я скоро доехал до Астрахани.
Того же автора:
• Путешествие на озеро Балхаш и в Семиреченскую область;
• Поездка в северо-восточную Персию и Закаспийскую область.