Калмыцкий ад и другие рассказы (2/3)
И. И. Железнов. Уральцы. Очерки быта уральских казаков. Полное собрание сочинений Иоасафа Игнатьевича Железнова. Том 3. - СПб., 1910.
Часть 1. Часть 2. Часть 3.
Крючок и вилка
- Чульчумка! - спросил Бахин калмыка.
Чульчумка кашлянул, но не откликнулся.
- Спишь, что ли, идол? - снова спросил Бахин.
- Сама идол! - отвечал Чульчумка сквозь зубы.
- Что ж ты молчишь? Ведь не дьявола, тебя кличут.
- Говорить-то не качу!
- Ты только слушай, калмыцкий лоб, а не говори. Говорить я буду.
- Говори.
- Слушай же! - проговорил Бахин и, подсаживаясь ближе к Чульчумке, спросил: - Хочешь, чтоб тебя Ганка Курносенко любила?
- Пропадай она совсем, эта Ганка подлец! - сказал с досадой калмык. - Я и глядеть-то на нево не качу, чтоб ему здохнуть…
- Да ты не торопись ругаться-то, - проговорил Бахин, - послушай, а потом уже бранись. Слушай-ка. Есть-коли хочешь, чтоб любил тебя женский пол, - начал Бахин, - то добейся (добудь) две штучки: крючок да вилку…
- Какой крючок? Какой вилка? - перебил Чульчумка речь Бахина. - Моя крючок на оба мундир полна. Моя на конюшня два железный вил есть. Эта что ли крючок? Эта что ли вила? - сострил Чульчумка и добродушно рассмеялся. Дотоле калмык переговаривался с русским лежа, но тут привстал, сел и, не переставая улыбаться, прямо смотрел в глаза рассказчика.
Некоторые из русских тоже засмеялись.
- Вишь какой заковыристый, словно чувашский лапоть! - проговорил Бахин. - Да ты, идол, - обратился он к калмыку, - прежде выслушай, разжуй, потом уже толкуй. Я тебе, дурашка, не смехом говорю. Слушай.
- Ладна, ладна! - проговорил Чульчумка, с сияющим от удовольствия лицом, что ему, в кои-то веки, удалось удачно сострить над Бахиным.
Бахин снова начал:
- Есть-коли, говорю, хочешь, чтоб тебя любил женский пол, то добейся две штучки: крючок и вилку. Добыть их можно следующим манером. Найди двух спарившихся лягушек, возьми их бережно и положи в глиняной кувшин, закупори кувшин и наверти в нем дырочек. Потом кувшин с лягушками зарой в муравейник. Для этого зарань огляди, где есть большой муравейник, чтобы уж знать, куда нести лягушек. Ладно! Зарымши в муравейник кувшин, уйди куда тебе надо, иди от муравейника не оглядываясь. Муравьи через дыры вползут в кувшин и заедят, заточут лягушек. Ладно. Через двенадцать дней, в глухую полночь, ступай к муравейнику, наперед скинь с себя и крест, и пояс…
Чульчумка насмешливо взглянул на рассказчика и осклабился. Русские засмеялись. Рассказчик догадался, что проговорился, и тотчас поспешил поправиться.
- Виноват, братцы! - сказал Бахин. - Я забыл, что рассказываю идольцу. Ничего, ничего, Чульчумка. Это до тебя не касается, - обратился Бахин к калмыку, и потом продолжал:
- Ты, Чульчумка, просто-напросто ступай через двенадцать дней к муравейнику, заткни только покрепче уши чем-нибудь, хоть хлопчаткой, хоть тряпками, а потом еще завяжи уши чем-нибудь, одно слово, закутай уши глухо-наглухо, чтобы ничего не слыхать было. Предосторожность эта вот для чего. Когда ты будешь подходить к муравейнику, то сзади тебя будут кликать по имени якобы знакомые твои; когда услышишь, что тебя кличут, ты можешь забыться и обернешься, а обертываться ни под каким видом нельзя: ослепнешь, коль скоро обернешься, не забудь это. А коли ослепнешь, толковать ли? Крючка с вилкой не найдешь. Да кроме того, на всю жизнь останешься без глаз, дело выйдет скверно. Понял? - спросил Бахин калмыка.
Чульчумка кивнул головой. Сначала он слушал Бахина рассеянно, но по мере того, как рассказ становился таинственнее, страшнее, Чульчумка делался внимательнее. То же можно сказать и насчет русских. Сначала некоторые из них не обращали никакого внимания на рассказ Бахина, но тут, незаметно, стали все прислушиваться.
Бахин продолжал:
- Слушай дальше, Чульчумочка! Когда подойдешь к муравейнику, вынь из него кувшин и бережненько разбей его: тут и найдешь два лягушечьих остова. Известно, муравьи все лягушечье мясо съедят и растащут по норам. Хорошо. Взявши лягушечьи остовы, бережненько разбери их, косточку по косточке; между ними и найдешь две нужные косточки: в одном остове косточку с крючком на конце, а в другом остове косточку с развилочками на конце, они-то и есть крючок и вилка, их-то и возьми. Хорошо. Взявши крючок с вилкой, обойди крутом муравейник и ступай назад в свое место, куда тебе путь предлежит. Тут уже ничего не бойся, иди смело, а назад все-таки не оглядывайся ни для чего; не ровен час, пожалуй, какие ужасти представятся. Понял? - обратился Бахин к Чульчумке.
Чульчумка кивнул головой. Бахин продолжал:
- Добившись эти крючок и вилку, смело говори: важнец! Любая женщина, любая девушка будет твоя. Стоит только слегка зацепить крючок за волоса женщины, и женщина тое ж минуту воспалится к тебе любовию огненною, забудет стыд и совесть, сама повиснет тебе на шею. А коли надоест, коли захочешь, чтоб отстала, то возьми в руку вилочку и слегка толкни ею свою полюбовницу, тот же миг любовь ее к тебе пройдет, и ты свободен. Таким манером можешь выбирать любую, кто бы она ни была - хохлацкая ли девка, барыня ли какая - все единственно, супротив нечистой силы устоять не может.
Настало молчание. Но минуту спустя послышался голос одного из русских; он спросил Бахина:
- Разве тут нечистый действует?
- А то кто же? - отозвался рассказчик. - Кроме его, никто! Он один по этим делам ходок.
Опять настало молчание. Но немного погодя обратился к рассказчику с вопросом Чульчумка:
- А что, Баська, на тот свет, за эта крючка и вилка, какой рызалюц (резолюцию) дадут?
- Известно какой, - сказал Бахин. - Как взвалят добра молодца, к примеру сказать, Чиньчина Чильчумыча, на горячую каменку, так хоть охрипни кричамши, а уж - извини - «холодна» не дадут!
Слушатели слегка засмеялись. Чульчумка сконфузился. Но на него на этот раз не обратили особенного внимания: все заинтересованы были рассказом о крючке и вилке. Один из русских, не обращаясь ни к кому в особенности, высказал:
- Неужто в самом деле есть на свете такой крючок и такая вилка?
- Коли в миру говорят, - отозвался, Бахин, - так, стало быть, есть. С ветра не возьмут.
- Мудрено что-то! - возразил неверующий.
Это был молодой парень.
- Что?! - произнес Бахин и с удивлением посмотрел на казачонка, осмелившегося усомниться в крючке и вилке.
Можно наверное сказать, что Бахин меньше бы удивился, как если б кто из коренных уральских казаков спросил, например, его: неужто-де багром из-подо льда, не видавши рыбу, можно поймать ее? Минуту спустя, Бахин спросил неверующего:
- Да ты из каких? Из господ, что ли? Те не веруют ни во что, зато они господа. А ты кто? Балбес…
Неверующий ничего не отвечал, а робко посмотрел вокруг себя; заметно было, он искал поддержки себе со стороны. Но все молчали, ждали, что скажет Бахин. Тот не замедлил разразиться потоком балагурства. Бахин был мастер этого дела.
- Эх ты, дубина - дубина березовая! - обратился он к неверующему. - Где ты росла, где повыросла? - Росла я, братцы, повыросла, - Бахин переменил голос на плачевный, - во Вшивой луке, на том острове, на Каржиныим, близ того ерика, близ Вонючего. - Во Вшивой луке, братцы, во излучине, - Бахин заговорил обыкновенным голосом, - у трех маров, меж трех вязов, лежит-гниет карша сокорева, - под той каршей, под сокоревой, лежит заразынька, зараза сибирская. Что ж она, братцы, не убьет такого олуха, как наш Сидорушка, что не верит в крючок-вилочку лягушечью? А? Как ты думаешь, Сидорушка? - приставал Бахин к молодому казаку. - Бедненький! Не поучила тебя матушка родимая уму-разуму, да на службу царскую снарядила, да на чужую дальную сторонушку проводила! Пропадешь ты, мальчик, не за денежку, - пропадешь, коли не станешь верить в крючок и вилочку! Горе тебе, бестолковому, коли не станешь слушать речей умных от людей опытных, бывалыих! Знаешь ли ты, к примеру, о косточке-невидимке, а? - приставал Бахин к казачонку.
- С тобой не сговоришь, - отозвался казачок.
Сказавши это, казачок сполз с нар, отошел к дверям и стал оправлять лежавшее на полу седло, хотя оно вовсе этого не требовало, ибо лежало хорошо-уютно.
- Да ты постой, Сидорушка, не уходи! - кричал ему вслед Бахин. - Подойди ко мне, голубчик, я расскажу тебе о косточке-невидимке, а мало, - расскажу о неразменном целковом, а мало, - расскажу притчу о камык-камне-самоцвете.
Во все время, пока Бахин это говорил, калмык Чульчумка не сводил с него глаз и напряженно вслушивался в каждое его слово.
Казачок, к которому приставал Бахин, наконец не вытерпел и ушел из избы.
Казаки засмеялись.
- Шут с тобой, - проговорил Бахин вслед казачонку. - Дурака учат уму-разуму, а он же сердится. И без тебя есть кому меня послушать. Чульчумка! - обратился Бахин к калмыку. - Хочешь добыть косточку-невидимку, а?
- Костушка-невыдумка? Какой такой эта штук? - спросил калмык рассказчика.
- He невыдумка, дурашка, а невидимка! - поправил Бахин. - Слушай, калмыцкий лоб.
Калмык кивнул головой. Бахин прокашлялся и начал.
Косточка-невидимка
- Косточка-невидимка, - говорил Бахин, - просто-напросто небольшая косточка из черной кошки. Кто эту косточку будет держать при себе, того никто, значит, видеть не может: оттого она и называется косточка-невидимка. Добывают ее следующим манером. Однако хорошенько слушай, калмыцкий лоб, ни одного слова не пророни.
Бахин прокашлялся. Калмык весь обратился в слух и внимание. Бахин продолжал:
- Главное: добудь черную кошку, без всякой отметины, то ись чтобы нигде у нее, ни на лапках, ни под шейкой, не было ни единого белого волоска. Хорошо. Добывши такую кошку, иди с ней в баню, в глухую полночь, на Святках, когда, значит, шишиги (черти) вылазят из преисподней и разгуливают по земле меж людей. Хорошо. Забравшись в баню, свари эту кошечку в котле, свари, как она есть, целиком. Долго вари-кипяти кошку, чтобы мясо разопрело, от костей отстало и в кисель претворилось (превратилось). Хорошо. Бурду эту процеди сквозь решето; жижа, знамо, пройдет, останется густень. И эту густень разведи водой, промой и опять процеди. Делай это до тех пор, покуда все косточки очистятся. Вот тут-то меж костями и ищи ее, голобушку, то ись косточку-невидимку. А распознать ее можно таким родом. Поставь перед собой зеркало и одной рукой, косточку по косточке, перебирай все кости, а сам глядись в зеркало. Когда будут попадаться тебе в руку простые кости, ты будешь видеть себя в зеркале, а как попадется она, то ись косточка-невидимка, так рожа твоя скроется в зеркале: сам себя, значит, не увидишь. Вот тебе и вся недолга! - заключил Бахин.
Потом, минуту спустя, он спросил калмыка:
- Понял?
Калмык кивнул головой, а потом спросил:
- А какой из того толк будет?
- Экой ты какой, дурашка, непонятный! - сказал Бахин. - Я уж тебе говорил: кто-де эту косточку будет держать при себе, того никто не может видеть. К примеру, вот бы я имел эту косточку. Хорошо. Держу я ее в руках и стою с тобой рядом, а ты меня не видишь, значит, косточка глаза отводит; оттого она и прозывается невидимкой. Понял, что ли? - спросил Бахин калмыка.
Понял ли, не понял ли калмык, Бог ведает, только кивнул головой и о чем-то хотел спросить, но Бахин предупредил его.
- Всего удобнее, - сказал Бахин, - эту самую косточку зашить в шапку. Надел шапку и разгуливай по белому свету: что хошь твори, никто тебя не увидит. К примеру, зайди в любую лавку и бери что хочешь, никто не воспретит, никто, значит, видеть тебя не может. Хорошо? - спросил Бахин Чульчумку.
Чульчумка осклабился и от удовольствия заёрзал на месте. Ясно было, что только тут уразумел все значение таинственной косточки.
- Важна! - проговорил калмык. - Этак можна к Лейба зайти на шинка и вся грушовка, вся вишневка утащить?
- Можно! - отвечал Бахин.
- Ай да славно! - осклабившись, проговорил Чульчумка и подпрыгнул на месте.
Русские засмеялись.
- Кто про что, - заметил один из них, - а калмык про вино.
- Чульчумка, убей тя, - подхватил другой, - облопаешься!
- На том свете на каменку взвалят и «холодна» не дадут! - проговорил третий.
- Ничаво! - был ответ калмыка. - Только бы у Лейба грушовка да вишневка кончать.
Русские снова засмеялись.
- Молодец, Чульчумка! - похвалил Бахин калмыка. - He робеть! И за это самое, что ты не робеешь да умные речи со вниманием слушаешь, - сказал Бахин калмыку, - за это я научу тебя, как добыть неразменный целковый. Тоже штука славная. Хочешь?
Калмык закивал головой.
- Бажалыста, - проговорил он, - много добра не мешат.
- Слушай же, дурашка.
Неразменный целковый
- Добейся точно такую же черную кошку, - начал Бахин, - спеленай ее, как пеленают грудных младенцев, выходи с ней на улицу, тоже на Святках и в полночь, и стань на перекрестке. Хорошо. Много ли, мало ли, долго ли, коротко ли, постоишь ты тут, и явятся к тебе веселые черти в образе людском. А отличить их от настоящих людей можно по хвосту да по ногам. Как бы там черт ни притворялся, а хвоста скрыть не может: хоть кончик, да будет виден из-под одежды. То же и насчет ног: истовых, значит, ног он иметь не может, а будет иметь иль-бо лошадиные копыты, иль-бо звериные лапы. Понял?
Чульчумка кивнул головой. Бахин продолжал:
- Явятся к тебе, говорю, черти, и спросят: что это, человече, у тебя на руках? Ты отвечай: черная кошечка. «Продай!» - скажут черти. Ты отвечай: не продажна, а оброшна. «Сколько оброку?» - спросят черти. Ты говори: неразменный целковый. Слышишь, - сказал наставительно Бахин, - зазубри это слово. Ладно! Черти засмеются и скажут: «Прост же ты, человече! просишь целковый, когда вещь стоит золотой. Но мы, - скажут черти, - не хотим воспользоваться твоей простотой. Возьми, скажут, золотую!» А ты не бери, говори одно: подайте-де неразменный целковый. Черти станут давать тебе две золотых, три, десять, будут давать горсть золотых, пригоршни, этого мало - будут давать мешки золота, но ты не зарись, стой на своем: давайте-де неразменный целковый и баста! Оно, конечно, - заметил рассказчик, - можно бы взять мешок золота, пудика в три-четыре, порядочная кучка, что и толковать, да проку-то в нем мало: как только возьмешь, так золото-то в черепки и обратится. По этой самой причине ты, Чульчумка, отнюдь на золото или на другое что не соглашайся, а стой на своем: целковый-де неразменный подавайте! Хорошо. Слушай дальше.
- Словно самарские кулаки, что нашего брата на пшенице надувают, словно, говорю, кулаки, черти долго будут с тобой торговаться; напоследок согласятся, вот тут-то и держи ухо востро. Одного из себя пошлют черти за целковым, якобы домой, а куда домой? Знамо, в ад кромешный, к сатане веселому. Хорошо. Явится черт с неразменным целковым, и подаст его тебе. Но ты кошечку из рук не выпускай - надуют, бестии. Сперва возьми целковый в левую руку, на ладонь, а правой перекрести…
При последнем слове русские слушатели захохотали. Рассказчик приостановился; улыбнулся и потом заговорил:
- Ах, Чульчумка! Жаль мне тебя, горемычного: нельзя тебе добыть неразменный целковый. Я и забыл, олух, что ты идолу поклоняешься, а что идол, что черт - не в обиду будь сказано - все единственно. Ведь так? - обратился рассказчик к калмыку.
- Ну-ну-ну! А ты не бранись, Баська! - проговорил калмык и погрозил рассказчику кулаком.
- А ты не сердись, дурашка, - сказал Бахин, - я дело говорю. Черти тебя надуют, словно пить дадут. Вместо, значит, неразменного целкового, подсунут тебе черепок, альбо и другое что похуже… приведется еще руки обмывать. Ну, а с русским этой штуки им сыграть не удастся, коли русский сам не даст маху, - продолжал Бахин. - К примеру, я продаю кошечку. Хорошо. Мне дадут черти целковый. Хорошо. Прежде чем отдать им кошечку, я перекрещу правой рукой целковый и - дьявольское навождение исчезнет, то ись, есть-коли черти подсунут фальшивый целковый, он тоё ж секунду обратится в черепок, ну я и кину его чертям в харю. Тогда черти подуются-подуются, да и вырыгнут настоящий неразменный целковый. Им, видишь ли, и кошечка-то дорога, и целковый-то дорог, - пояснил рассказчик, - вот они и мудрят, проклятые, над человеком, думают: «Не надуем ли?» Однако кошечка пересиливает; она, значит, все-таки для них дороже неразменного целкового. Хорошо. Слушай.
- Коли очутится у человека в руках настоящий неразменный целковый, - продолжал Бахин, - то ись, коли он не исчезнет или не оборотится от крестного знамения в черепок, - человек отдаст чертям кошечку, а сам останется на месте до тех пор, покуда пропоют первые петухи. Тогда черти исчезнут, и дело с концом. Понял? - обратился Бахин к калмыку.
Чульчумка вытаращил глаза на рассказчика. Ясно было, калмык не уразумел всего значения таинственного целкового. Бахин принялся объяснять.
- На этот самый целковый, - заговорил Бахин, - человек, что захочет, все может покупать, но не на весь, то ись беспременно должен брать сдачу, не то целковый пропадет. К примеру, купит человек в лавке чего-нибудь на полтинник, ему сдадут полтинник же. Человек выйдет из лавки, а целковый тот же миг очутится у него опять в кармане. Таким манером хоть сто раз в день покупай, бери сдачу, сколько-нибудь да бери, хоша бы грош единый, все единственно, - целковый все будет приходить назад. Оттого-то он и называется неразменным, значит, всегда цел; нет ему размена.
- Важная вещь, этот неразменный целковый, - прибавил Бахин, - и товар, и сдача, и он сам - все у тебя. Таким родом, покупая кое-что по малости и загребая сдачу, можно тысячником сделаться. Но, - заключил рассказчик, - коль скоро дашь маху, купишь на весь целковый - шабаш! He зови своим: останется он у купца, а там унесут его черти опять к себе. Понял? - вопросил Бахин Чульчумку.
Чульчумка прищурил глазки, потряс головой и отчаянно махнул рукой.
- Ай-ай, Баська! - проговорил наконец калмык. - Ума-разума кончал! Больно страшна, больно мудрана.
- А ты как бы думал, калмыцкий лоб? - заметил Бахин. - Ты полагаешь: тяп-ляп, да и клетка. Нет, дурашка, с нечистой силой надо умеючи обращаться, тут нужен ум да умец да третий разумец.
Настало молчание. Только калмык время от времени бормотал про себя: «Мудрана, мудрана!», «Страшна, страшна!» Наконец, спустя некоторое время, один из русских заметил:
- Чудная, однако, вещь этот неразменный целковый.
- Еще бы! - отозвался Бахин.
- Откуда, эдакая вещь, он взялся?
- От черта! - ответил Бахин.
- Да черт-то откуда добыл?
- Из тартара-преисподней.
- Да откуда в преисподнюю-то он попал? - допытывался любопытный.
- Много будешь знать, скоро состаришься! - проговорил Бахин с оттенком неудовольствия; но потом спохватился, весело прибавил: - Да что об этом толковать. У черта и помудренее кое-что есть, нежели этот целковый: на то, значит, он и черт.
- А что такое еще? - спросил кто-то из слушателей.
- Камык-камень-самоцвет! - сказал Бахин.
Спрашивавший замолчал. Немного погодя Бахин заговорил:
- Это такой, братцы мои, камень драгоценный, которому цены нет, который, значит, всего на свете дороже. А добыт он из преисподней, - добавил Бахин. - Сказывал мне об нем отец Петр, кроющийся священник. Слыхали, чай, об нем, об отце Петре? - обратился Бахин к окружающим.
- Это тот, что ли, что надерживался в М-х хуторах? - спросил кто-то из казаков.
- Он самый.
- Да ведь его, кажись, давно словили и в острог заточили.
- Нет, не больно давно: всего третий год, - сказал Бахин. - Вот тогда-то я и слышал от него эту притчу, - продолжал Бахин. - Когда везли его, то ись отца Петра, из Уральска в Саратов, в ту пору я служил на Чижах, и трафилось мне быть в конвойных. Когда мы везли его степью по тракту на г. Хвалынск, он, то ись отец Петр, во всю дорогу неустанно говорил нам от Божественного Писания. Раз он сказал, что не худо бы, для поддержки благочестия, нашему обчеству добыть своего архиерея от благочестия. С нами в ту пору был казак Краснятов из Т-х хуторов. Он и сказал на это отцу Петру, что нельзя-де этому делу статься. Шутка ли! Своего архиерея добыть. Где его найдешь? На это отец Петр рассказал нам одну притчу, то ись притчу о камык-камне-самоцвете. Хотите? Я расскажу.
Дотоле Бахин преимущественно ораторствовал для калмыка Чульчумки. Но тут, когда речь коснулась отца Петра, кроющегося священника, и притчи, слышанной им от него, Бахин оставил Чульчумку в стороне и обратил свое красноречие на одних русских. Те плотнее сдвинулись вокруг него. Чульчумка остался на заднем плане.
- Рассказывай, Василий, рассказывай! - послышалось множество голосов, чуть ли не всей честной компании.
Камык-камень-самоцвет
- Хорошо. Слушайте.
Бахин прокашлялся и продолжал:
Жил-был во лесу, во пустыне, некий муж благочестивый. Хорошо. Неужто-де в самом деле, думал пустынник, можно найти все то, чего ни захочешь? Знамо дело, - прибавил рассказчик, - дьявол сомущал пустынника. Хорошо. Пустынник долго ломал над этим голову. Напоследок не вытерпел и пошел за советом к другому пустыннику, - тот жил неподалеку от него. Хорошо. Пришел пустынник к пустыннику и говорит:
- Не всуе ли мы трудимся?
- Как так! - спрашивает второй пустынник.
- Так и так! - говорит первый пустынник и рассказал второму пустыннику, в чем дело.
Хорошо. Второй пустынник - он был постарше первого, значит, побольше видел искуса, - второй пустынник сейчас открыл, значит, книгу, отыскал в ней одно место и указал первому пустыннику. Зри, говорит, брат. Первый пустынник прочел.
- Ну, что супротив этого скажешь? - вопросил второй пустынник первого.
Первый пустынник на первых порах уверовал было, а потом, через некоторое время, опять понес свое, - знамо, дьявол сомущал. Вышел у пустынников горячий спор. Напоследок второй пустынник и говорит:
- Послушай, брат! заместо того, чтобы нам спорить и дьявола потешать, ты испробуй. Хоша и погрешно, - говорит, - однако делать нечего, испробуй, испытай; авось уверуешь.
- Помилуй! - говорит первый пустынник. - И без испытания, наперед можно сказать, нельзя сыскать всего, чего ни захочешь.
- Ты прежде испытай! - говорит второй пустынник.
- Хорошо, - говорит первый пустынник. - К примеру, пошел бы я к царю и посватал бы у него за себя дочь. Неужто отдаст?
- Испытай, - говорит второй пустынник.
Первый пустынник решился испытать, пошел к царю. Хорошо. Докладывают царю, что какой-то пустынник желает видеть его по весьма важному делу. Царь велел допустить. Явился пустынник и говорит:
- Так и так, ваше царское величество! Возымел, - говорит, - я намерение оставить пустынническое житие и возвратиться в мир.
- Что же? - говорит царь. - Вольному воля, спасенному рай.
- Однако, - говорит пустынник, - жить в миру одному неудобно: хочу, - говорит, - жениться и домом обзавестись.
- Что же? - говорит царь. - Дело хорошее. И в Писании сказано, - говорит царь, - «раститеся и множитеся».
- Однако, - говорит пустынник, - как бы это сказать вашему царскому величеству? К примеру, у вас товар, у нас купец, то ись, попросту сказать, - говорит пустынник, - пришел я к вашему царскому величеству посватать у вас за себя дочку вашу, - не будет ли отдашна?
- Вот так отмочил штуку! - заметил рассказчик. - Ай да пустынник! Молодец! - Потом продолжал:
Царь идно ужастился, услыхавши такие слова от пустынника, отскочил от него на несколько шагов и закричал стражникам, чтобы взяли пустынника под караул и отвели в темницу. Сей же миг явились стражники и схватили пустынника кто за руки, кто за шиворот, и потащили раба Божьего из царских палат. Пустынник запиял, кричит:
- Это незаконно! За что же, ваше царское величество, такая немилость? Ведь я не украл что. Я, - говорит, - только дочку твою посватал. Вольны отдать, - говорит, - вольны и не отдать. Знаете: плохой сватается - хорошему путь указывает.
- Ай да пустынник! He робеет. Молодец, - заметил рассказчик, потом продолжал:
Царь одумался, велел ослобонить пустынника. Ослобонили. Царь говорит пустыннику:
- И впрямь так! Однако, - говорит царь, - дочь у меня одна, приданого за ней полцарства, - а умру - и все царство ее. Понимаешь? - спрашивает царь.
Пустынник кивает головой: понимаю-де. Ладно.
- По приданому, - говорит царь, - должна быть и кладка [Кладка - нечто вроде выкупа, который дает жених невесте или за невесту. Этот обычай существует доселе у уральских казаков]. Что ж ты на кладку дашь? - спрашивает царь.
- Знамо, - пояснил рассказчик, - царь пошел на шутку.
- А что изволите положить? - спрашивает пустынник.
- Да у тебя что есть? - спрашивает царь.
- Ничего нет! - говорит пустынник.
Царь улыбнулся. В это время вошла к нему царица с царевной: собрались, значит, прогуляться и зашли к царю спроситься. - Царь рассказал им, в чем дело. Царица засмеялась, а царевна призадумалась. Потом намного погодя говорит:
- Папенька! Вычитала я в книжках, что есть где-то на свете один драгоценный камень, называется он камык-камень-самоцвет. Нет-то его, - говорит царевна, - и краше, нет-то его и дороже. Прикажите пустыннику отыскать этот камень.
- Ай да дочка! Славно выдумала! - говорит царь. - Зададим же мы отцу пустыннику задачу: исполнит - хорошо; не исполнит - голову долой! Вперед дурить не станет. Слушай, - говорит царь пустыннику. - Отыщи и доставь мне камык-камень-самоцвет. Доставишь, дочь за тебя отдам, - в том тебе порукой мое царское слово, - нет, не прогневайся: велю тебя казнить. Слышишь? - спрашивает царь пустынника.
- Слушаю! - говорит пустынник. - Больше ничего? - спрашивает пустынник царя.
- Больше ничего, - говорит царь.
- За тем прощенья просим! - говорит пустынник. Сказал это, поклонился и ушел.
Рассказчик приостановился, прокашлялся и продолжал:
Долго пустынник странствовал из места в место, из города в город, но камык-камня не нашел; не точию не нашел, даже ни от кого не слыхал, что есть такой камень на свете. Напоследок пустынник впал в раскаяние, что решился на такие дела, о коих пустыннику и думать грешно, - впал, говорю, пустынник в раскаяние и удалился снова в пустыню, захотел, значит, замолить грех. Ладно. Отыскал пустынник порожнюю келью и в ней поселился. Ладно. В первый же вечер пустынник стал на молитву, стоит и слышит позади себя какой-то пискливый голос. Пустынник оглянулся: никого нет. Пустынник отплюнулся и опять стал молиться. Напоследок пустынник услышал явственный голос:
- Отче! Выпусти меня, пожалуйста, отсюда. А я тебе слуга покорный буду.
Пустынник обернулся и спросил:
- Кто еси ты?
- Черт! - отвечал голос.
Пустынник перекрестился.
- Где ты? - спрашивает пустынник.
- Здесь, в рукомойнике! - отвечает черт.
Пустынник подошел к рукомойнику, что висел у дверец на бечевке, подошел и слышит, - в рукомойнике что-то шевелится.
- А?! - говорит пустынник. - Так ты тут, окаянный?
- Тут, отче! - говорит черт.
- Каким манером ты сюда попал? - спрашивает пустынник.
- Да от своей глупости, - говорит черт. - Назад тому годов тридцать, - говорит черт, - спасался в этой самой келье один пустынник. Я, - говорит, - соблазнял его и всякими манерами мешал ему молиться, но пустынник был тверд, не поддавался. Раз стоял он на молитве, а я, - говорит черт, - чтоб помешать ему, сдуру-то и влез в рукомойник и давай по-кошачьи мяукать; думал, не выведу ли пустынника из терпенья, не выругает ли он меня в сердцах каким ни на есть нехорошим словом. Но пустынник, - говорит черт, - тверд был. He говоря ни слова, тихою поступью, подошел пустынник к рукомойнику и осенил его крестным знамением, - только и было! Я, - говорит черт, - как сидел тут, так и остался. Выйти отсюда мне никаким манером нельзя: крест не допускает. Разве, - говорит черт, - разве какой добрый человек сжалится и разобьет рукомойник: тогда, - говорит черт, - получу свободу. Пожалуйста, отче, разбей рукомойник, - упрашивает черт, - и дай мне волю, а я, - говорит черт, - дам тебе за то чего ни запросишь. Пожалуйста, отче, удружи! - умаливает черт и вздыхает.
- А что ты мне дашь? - спрашивает пустынник.
- Что хошь, - говорит черт, - сребра ли, злата ли, драгоценных ли камней. Всего этого, - говорит черт - у нас вдоволь, хоть лопатами греби.
Пустынник спохватился, и говорит черту:
- А можешь ли ты добыть мне камык-камень-самоцвет?
- Постараюсь, - говорит черт. - Этот самый камык-камень-самоцвет, - говорит черт, - у нашего сатаны в аду бережется. Слетаю, - говорит, - к нему и выпрошу.
- А ну как сатана-то, - говорит пустынник, - пожалеет и не отдаст камык-камень. Тогда что?
- Этого быть не может, - говорит черт. - Хоша камык-камень и дорог сатане, однако, - говорит черт, - и я чего-нибудь да стою. Ведь я не рядовой черт - говорит черт, - а чиновный. Есть-когда б не засел здесь, я бы теперь был енералом. Да ты не сомневайся, - говорит черт пустыннику. - Я уж так поведу дело, что беспременно добуду тебе этот камень. Пожалуйста, выпусти только на волю поскорее, - упрашивает черт.
- А кто мне за тебя поручится, - спрашивает пустынник черта, - кто мне поручится, что ты не надуешь меня? Ведь ты дьявол!
- Клянусь тебе, - говорит черт, - клянусь самим сатаной моим и всем мрачным его адом!
- Хорошо, - говорит пустынник. - Выпущу тебя на волю: так и быть! Исполнишь ли - твое дело; по крайности, - говорит пустынник, - буду вперед знать: тверд ли дьявол в своем слове.
Сказал пустынник и разбил посошком рукомойник. Черт с радости заржал, словно орь, и улетел; пустынник даже не успел взглянуть на его образину. Хорошо. Пустынник остался в келейке ждать, что-то будет, а дьявол тем временем прилетел в ад и явился у сатаны.
- Так и так, ваше сатанинское благородие! - липартует черт сатане. - Тридцать-де лет сидел в темнице, в рукомойнике. - Ну, и прочее такое. Значит, пересказал сатане все, что и как с ним было.
- Что ж нам теперича делать? - спрашивает сатана. - Сам знаешь, - говорит сатана черту, - камык-камень-самоцвет один во всем свете; жаль с ним расстаться, на что-нибудь другое как бы не пригодился. He надуть ли, - говорит сатана, - не надуть ли нам пустынника? Куда пойдет просить? Некуда!
- Как вам будет угодно, ваше сатанинское благородие, - говорит черт, - только с моей стороны осмелюсь доложить вашей милости: ладно ли будет? Ведь я, - говорит черт, - поклялся твоим именем.
- Ну, коли так, - говорит сатана - делать нечего. На, возьми камык-камень-самоцвет и отнеси пустыннику. По крайности, - говорит сатана, - будет знать, что и мы не кое-какие, и мы своим словом дорожим.
Ладно, - продолжал рассказчик. - Получивши от сатаны камык-камень, черт взвился и полетел к пустыннику, прилетел и - бац на стол камык-камень, а сам отскочил к притолке и вытянулся в струну, а руку приложил ко лбу, якобы к козырьку, значит, по-чиновничьи честь отдает. Ладно. Пустынник посмотрел на камень: камень блестит, сияет, что твое солнце, идно глаза слепит. Посмотрел пустынник на черта: тот - ужаснеющая образина, идно с души тянет. Пустынник отвернулся от черта и перекрестил камык-камень: тот каким был, таким и остался, - не превратился в простой камень иль-бо в черепок, значит, истовый. Пустынник опять посмотрел на черта, посмотрел и задумался, потом и говорит:
- Нет ли тут какого подвоха?
- Помилуй, - говорит черт, - какой подвох? Никакого нет! Есть-когда б был подвох, - говорит черт, - незачем бы мне к тебе и являться.
- Да ты-то кто? - спрашивает пустынник черта.
- Да самый тот, кого ты выпустил из рукомойника! - говорит черт.
- Помилуй! - говорит пустынник. - Что ты морочишь? Тот был маленький, а ты вон какой верзила. Тот в рукомойник помещался, а ты насилу в келье-то уставился. Есть-коли ты тот самый, - говорит пустынник, - то докажи: влезь опять в рукомойник; тогда и поверю, что нет никакого подвоха.
- Ай да пустынник! - заметил рассказчик. - Подводит статью, - молодец!
Черт, - продолжал рассказчик, - черт повел бурколами (глазами) на то место, где прежде висела его темница, то ись рукомойник, и видит: там висит новый рукомойник. Значит, тем временем, покуда черт летал в ад, пустынник повесил другой рукомойник, заместо разбитого, - пояснил рассказчик. Потом продолжал:
- Изволь! - говорит черт - за этим дело не станет. Смотри!
Сказамши это, черт в един миг превратился в муху и влетел в рукомойник. Пустыннику только этого и хотелось.
- Где ты? - спрашивает пустынник черта.
- Здесь - отвечает черт из рукомойника. - Посмотри!
Пустынник подошел к рукомойнику и скорехонько оградил его крестным знамением.
- Сиди же ты, окаянный, тут век вовеки! - сказал пустынник и потом вернулся к столу, взял камык-камень-самоцвет и тихою поступью удалился из кельи.
И заревел же дьявол благим матом, идно пустыни огласилась! И закостерил же он пустынника что ни на есть хуже, идно натощак не выговоришь!.. Однако ничего не взял: остался, значит, в рукомойнике по-прежнему. И то хорошо, - прибавил рассказчик, - одним чертом меньше.
- Вот так пустынник! - заметил кто-то из слушателей. - Дьявола облопошил. Молодец!
- Еще бы - проговорил Бахин. - На то он и пустынник, чтобы дьяволу не поддаваться. Однако слушайте, - прибавил Бахин, - сейчас конец.
И Бахин продолжал:
Скоро пустынник явился у царя и подал ему камык-камень-самоцвет. Царь и обрадовался, и удивился.
- Исполнил ты, отец, свое слово, - сказал царь пустыннику, - исполню и я свое: готовься, - говорит, - к свадьбе!
Тут пустынник открыл царю свою тайну. Тем дело кончилось, - заключил рассказчик. - Потом, обратясь к слушателям, спросил:
- А что, какова, братцы, притча?
- Важная! - отозвались несколько голосов.
- Нет ли еще такой? - спросил кто-то.
- Такой, как эта, нет, - отозвался Бахин, - а есть другая, насчет нашего брата, служивого, значит, человека, как, то ись, нашему брату опасно полагаться на слезы жен, когда те плачут на проводах.
- Ну что же? Валяй эту!
- Сейчас, братцы! - сказал Бахин. - Только дайте слово-два сказать Чульчумочке. - Чульчумочка! - обратился рассказчик к калмыку.
- Я! - послышался из-за спины рассказчика отрывистый голос калмыка, словно отзыв на смотровой перекличке.
- Инзирка [имя Чульчумовой жены] твоя плакала, что ли, когда провожала тебя? - спросил Бахин.
- А твой какой дела? - спросил в свою очередь калмык.
- А вот какой, - сказал Бахин. - Сейчас я буду рассказывать историю насчет этакого дела. Я буду говорить, а ты с другими слушай да на ус мотай. Когда кончу, скажи: бывают ли такие истории меж вашим идольским народом. Слышишь?
- Ладно! - отозвался калмык.
- Ну, ладно так ладно, - проговорил Бахин. Потом обратился к русским и сказал: - Слушайте! История начинается.
ОКОНЧАНИЕТого же автора:
• Игра в войну;
• Башкирцы;
• Киргизомания.
Часть 1. Часть 2. Часть 3.
Крючок и вилка
- Чульчумка! - спросил Бахин калмыка.
Чульчумка кашлянул, но не откликнулся.
- Спишь, что ли, идол? - снова спросил Бахин.
- Сама идол! - отвечал Чульчумка сквозь зубы.
- Что ж ты молчишь? Ведь не дьявола, тебя кличут.
- Говорить-то не качу!
- Ты только слушай, калмыцкий лоб, а не говори. Говорить я буду.
- Говори.
- Слушай же! - проговорил Бахин и, подсаживаясь ближе к Чульчумке, спросил: - Хочешь, чтоб тебя Ганка Курносенко любила?
- Пропадай она совсем, эта Ганка подлец! - сказал с досадой калмык. - Я и глядеть-то на нево не качу, чтоб ему здохнуть…
- Да ты не торопись ругаться-то, - проговорил Бахин, - послушай, а потом уже бранись. Слушай-ка. Есть-коли хочешь, чтоб любил тебя женский пол, - начал Бахин, - то добейся (добудь) две штучки: крючок да вилку…
- Какой крючок? Какой вилка? - перебил Чульчумка речь Бахина. - Моя крючок на оба мундир полна. Моя на конюшня два железный вил есть. Эта что ли крючок? Эта что ли вила? - сострил Чульчумка и добродушно рассмеялся. Дотоле калмык переговаривался с русским лежа, но тут привстал, сел и, не переставая улыбаться, прямо смотрел в глаза рассказчика.
Некоторые из русских тоже засмеялись.
- Вишь какой заковыристый, словно чувашский лапоть! - проговорил Бахин. - Да ты, идол, - обратился он к калмыку, - прежде выслушай, разжуй, потом уже толкуй. Я тебе, дурашка, не смехом говорю. Слушай.
- Ладна, ладна! - проговорил Чульчумка, с сияющим от удовольствия лицом, что ему, в кои-то веки, удалось удачно сострить над Бахиным.
Бахин снова начал:
- Есть-коли, говорю, хочешь, чтоб тебя любил женский пол, то добейся две штучки: крючок и вилку. Добыть их можно следующим манером. Найди двух спарившихся лягушек, возьми их бережно и положи в глиняной кувшин, закупори кувшин и наверти в нем дырочек. Потом кувшин с лягушками зарой в муравейник. Для этого зарань огляди, где есть большой муравейник, чтобы уж знать, куда нести лягушек. Ладно! Зарымши в муравейник кувшин, уйди куда тебе надо, иди от муравейника не оглядываясь. Муравьи через дыры вползут в кувшин и заедят, заточут лягушек. Ладно. Через двенадцать дней, в глухую полночь, ступай к муравейнику, наперед скинь с себя и крест, и пояс…
Чульчумка насмешливо взглянул на рассказчика и осклабился. Русские засмеялись. Рассказчик догадался, что проговорился, и тотчас поспешил поправиться.
- Виноват, братцы! - сказал Бахин. - Я забыл, что рассказываю идольцу. Ничего, ничего, Чульчумка. Это до тебя не касается, - обратился Бахин к калмыку, и потом продолжал:
- Ты, Чульчумка, просто-напросто ступай через двенадцать дней к муравейнику, заткни только покрепче уши чем-нибудь, хоть хлопчаткой, хоть тряпками, а потом еще завяжи уши чем-нибудь, одно слово, закутай уши глухо-наглухо, чтобы ничего не слыхать было. Предосторожность эта вот для чего. Когда ты будешь подходить к муравейнику, то сзади тебя будут кликать по имени якобы знакомые твои; когда услышишь, что тебя кличут, ты можешь забыться и обернешься, а обертываться ни под каким видом нельзя: ослепнешь, коль скоро обернешься, не забудь это. А коли ослепнешь, толковать ли? Крючка с вилкой не найдешь. Да кроме того, на всю жизнь останешься без глаз, дело выйдет скверно. Понял? - спросил Бахин калмыка.
Чульчумка кивнул головой. Сначала он слушал Бахина рассеянно, но по мере того, как рассказ становился таинственнее, страшнее, Чульчумка делался внимательнее. То же можно сказать и насчет русских. Сначала некоторые из них не обращали никакого внимания на рассказ Бахина, но тут, незаметно, стали все прислушиваться.
Бахин продолжал:
- Слушай дальше, Чульчумочка! Когда подойдешь к муравейнику, вынь из него кувшин и бережненько разбей его: тут и найдешь два лягушечьих остова. Известно, муравьи все лягушечье мясо съедят и растащут по норам. Хорошо. Взявши лягушечьи остовы, бережненько разбери их, косточку по косточке; между ними и найдешь две нужные косточки: в одном остове косточку с крючком на конце, а в другом остове косточку с развилочками на конце, они-то и есть крючок и вилка, их-то и возьми. Хорошо. Взявши крючок с вилкой, обойди крутом муравейник и ступай назад в свое место, куда тебе путь предлежит. Тут уже ничего не бойся, иди смело, а назад все-таки не оглядывайся ни для чего; не ровен час, пожалуй, какие ужасти представятся. Понял? - обратился Бахин к Чульчумке.
Чульчумка кивнул головой. Бахин продолжал:
- Добившись эти крючок и вилку, смело говори: важнец! Любая женщина, любая девушка будет твоя. Стоит только слегка зацепить крючок за волоса женщины, и женщина тое ж минуту воспалится к тебе любовию огненною, забудет стыд и совесть, сама повиснет тебе на шею. А коли надоест, коли захочешь, чтоб отстала, то возьми в руку вилочку и слегка толкни ею свою полюбовницу, тот же миг любовь ее к тебе пройдет, и ты свободен. Таким манером можешь выбирать любую, кто бы она ни была - хохлацкая ли девка, барыня ли какая - все единственно, супротив нечистой силы устоять не может.
Настало молчание. Но минуту спустя послышался голос одного из русских; он спросил Бахина:
- Разве тут нечистый действует?
- А то кто же? - отозвался рассказчик. - Кроме его, никто! Он один по этим делам ходок.
Опять настало молчание. Но немного погодя обратился к рассказчику с вопросом Чульчумка:
- А что, Баська, на тот свет, за эта крючка и вилка, какой рызалюц (резолюцию) дадут?
- Известно какой, - сказал Бахин. - Как взвалят добра молодца, к примеру сказать, Чиньчина Чильчумыча, на горячую каменку, так хоть охрипни кричамши, а уж - извини - «холодна» не дадут!
Слушатели слегка засмеялись. Чульчумка сконфузился. Но на него на этот раз не обратили особенного внимания: все заинтересованы были рассказом о крючке и вилке. Один из русских, не обращаясь ни к кому в особенности, высказал:
- Неужто в самом деле есть на свете такой крючок и такая вилка?
- Коли в миру говорят, - отозвался, Бахин, - так, стало быть, есть. С ветра не возьмут.
- Мудрено что-то! - возразил неверующий.
Это был молодой парень.
- Что?! - произнес Бахин и с удивлением посмотрел на казачонка, осмелившегося усомниться в крючке и вилке.
Можно наверное сказать, что Бахин меньше бы удивился, как если б кто из коренных уральских казаков спросил, например, его: неужто-де багром из-подо льда, не видавши рыбу, можно поймать ее? Минуту спустя, Бахин спросил неверующего:
- Да ты из каких? Из господ, что ли? Те не веруют ни во что, зато они господа. А ты кто? Балбес…
Неверующий ничего не отвечал, а робко посмотрел вокруг себя; заметно было, он искал поддержки себе со стороны. Но все молчали, ждали, что скажет Бахин. Тот не замедлил разразиться потоком балагурства. Бахин был мастер этого дела.
- Эх ты, дубина - дубина березовая! - обратился он к неверующему. - Где ты росла, где повыросла? - Росла я, братцы, повыросла, - Бахин переменил голос на плачевный, - во Вшивой луке, на том острове, на Каржиныим, близ того ерика, близ Вонючего. - Во Вшивой луке, братцы, во излучине, - Бахин заговорил обыкновенным голосом, - у трех маров, меж трех вязов, лежит-гниет карша сокорева, - под той каршей, под сокоревой, лежит заразынька, зараза сибирская. Что ж она, братцы, не убьет такого олуха, как наш Сидорушка, что не верит в крючок-вилочку лягушечью? А? Как ты думаешь, Сидорушка? - приставал Бахин к молодому казаку. - Бедненький! Не поучила тебя матушка родимая уму-разуму, да на службу царскую снарядила, да на чужую дальную сторонушку проводила! Пропадешь ты, мальчик, не за денежку, - пропадешь, коли не станешь верить в крючок и вилочку! Горе тебе, бестолковому, коли не станешь слушать речей умных от людей опытных, бывалыих! Знаешь ли ты, к примеру, о косточке-невидимке, а? - приставал Бахин к казачонку.
- С тобой не сговоришь, - отозвался казачок.
Сказавши это, казачок сполз с нар, отошел к дверям и стал оправлять лежавшее на полу седло, хотя оно вовсе этого не требовало, ибо лежало хорошо-уютно.
- Да ты постой, Сидорушка, не уходи! - кричал ему вслед Бахин. - Подойди ко мне, голубчик, я расскажу тебе о косточке-невидимке, а мало, - расскажу о неразменном целковом, а мало, - расскажу притчу о камык-камне-самоцвете.
Во все время, пока Бахин это говорил, калмык Чульчумка не сводил с него глаз и напряженно вслушивался в каждое его слово.
Казачок, к которому приставал Бахин, наконец не вытерпел и ушел из избы.
Казаки засмеялись.
- Шут с тобой, - проговорил Бахин вслед казачонку. - Дурака учат уму-разуму, а он же сердится. И без тебя есть кому меня послушать. Чульчумка! - обратился Бахин к калмыку. - Хочешь добыть косточку-невидимку, а?
- Костушка-невыдумка? Какой такой эта штук? - спросил калмык рассказчика.
- He невыдумка, дурашка, а невидимка! - поправил Бахин. - Слушай, калмыцкий лоб.
Калмык кивнул головой. Бахин прокашлялся и начал.
Косточка-невидимка
- Косточка-невидимка, - говорил Бахин, - просто-напросто небольшая косточка из черной кошки. Кто эту косточку будет держать при себе, того никто, значит, видеть не может: оттого она и называется косточка-невидимка. Добывают ее следующим манером. Однако хорошенько слушай, калмыцкий лоб, ни одного слова не пророни.
Бахин прокашлялся. Калмык весь обратился в слух и внимание. Бахин продолжал:
- Главное: добудь черную кошку, без всякой отметины, то ись чтобы нигде у нее, ни на лапках, ни под шейкой, не было ни единого белого волоска. Хорошо. Добывши такую кошку, иди с ней в баню, в глухую полночь, на Святках, когда, значит, шишиги (черти) вылазят из преисподней и разгуливают по земле меж людей. Хорошо. Забравшись в баню, свари эту кошечку в котле, свари, как она есть, целиком. Долго вари-кипяти кошку, чтобы мясо разопрело, от костей отстало и в кисель претворилось (превратилось). Хорошо. Бурду эту процеди сквозь решето; жижа, знамо, пройдет, останется густень. И эту густень разведи водой, промой и опять процеди. Делай это до тех пор, покуда все косточки очистятся. Вот тут-то меж костями и ищи ее, голобушку, то ись косточку-невидимку. А распознать ее можно таким родом. Поставь перед собой зеркало и одной рукой, косточку по косточке, перебирай все кости, а сам глядись в зеркало. Когда будут попадаться тебе в руку простые кости, ты будешь видеть себя в зеркале, а как попадется она, то ись косточка-невидимка, так рожа твоя скроется в зеркале: сам себя, значит, не увидишь. Вот тебе и вся недолга! - заключил Бахин.
Потом, минуту спустя, он спросил калмыка:
- Понял?
Калмык кивнул головой, а потом спросил:
- А какой из того толк будет?
- Экой ты какой, дурашка, непонятный! - сказал Бахин. - Я уж тебе говорил: кто-де эту косточку будет держать при себе, того никто не может видеть. К примеру, вот бы я имел эту косточку. Хорошо. Держу я ее в руках и стою с тобой рядом, а ты меня не видишь, значит, косточка глаза отводит; оттого она и прозывается невидимкой. Понял, что ли? - спросил Бахин калмыка.
Понял ли, не понял ли калмык, Бог ведает, только кивнул головой и о чем-то хотел спросить, но Бахин предупредил его.
- Всего удобнее, - сказал Бахин, - эту самую косточку зашить в шапку. Надел шапку и разгуливай по белому свету: что хошь твори, никто тебя не увидит. К примеру, зайди в любую лавку и бери что хочешь, никто не воспретит, никто, значит, видеть тебя не может. Хорошо? - спросил Бахин Чульчумку.
Чульчумка осклабился и от удовольствия заёрзал на месте. Ясно было, что только тут уразумел все значение таинственной косточки.
- Важна! - проговорил калмык. - Этак можна к Лейба зайти на шинка и вся грушовка, вся вишневка утащить?
- Можно! - отвечал Бахин.
- Ай да славно! - осклабившись, проговорил Чульчумка и подпрыгнул на месте.
Русские засмеялись.
- Кто про что, - заметил один из них, - а калмык про вино.
- Чульчумка, убей тя, - подхватил другой, - облопаешься!
- На том свете на каменку взвалят и «холодна» не дадут! - проговорил третий.
- Ничаво! - был ответ калмыка. - Только бы у Лейба грушовка да вишневка кончать.
Русские снова засмеялись.
- Молодец, Чульчумка! - похвалил Бахин калмыка. - He робеть! И за это самое, что ты не робеешь да умные речи со вниманием слушаешь, - сказал Бахин калмыку, - за это я научу тебя, как добыть неразменный целковый. Тоже штука славная. Хочешь?
Калмык закивал головой.
- Бажалыста, - проговорил он, - много добра не мешат.
- Слушай же, дурашка.
Неразменный целковый
- Добейся точно такую же черную кошку, - начал Бахин, - спеленай ее, как пеленают грудных младенцев, выходи с ней на улицу, тоже на Святках и в полночь, и стань на перекрестке. Хорошо. Много ли, мало ли, долго ли, коротко ли, постоишь ты тут, и явятся к тебе веселые черти в образе людском. А отличить их от настоящих людей можно по хвосту да по ногам. Как бы там черт ни притворялся, а хвоста скрыть не может: хоть кончик, да будет виден из-под одежды. То же и насчет ног: истовых, значит, ног он иметь не может, а будет иметь иль-бо лошадиные копыты, иль-бо звериные лапы. Понял?
Чульчумка кивнул головой. Бахин продолжал:
- Явятся к тебе, говорю, черти, и спросят: что это, человече, у тебя на руках? Ты отвечай: черная кошечка. «Продай!» - скажут черти. Ты отвечай: не продажна, а оброшна. «Сколько оброку?» - спросят черти. Ты говори: неразменный целковый. Слышишь, - сказал наставительно Бахин, - зазубри это слово. Ладно! Черти засмеются и скажут: «Прост же ты, человече! просишь целковый, когда вещь стоит золотой. Но мы, - скажут черти, - не хотим воспользоваться твоей простотой. Возьми, скажут, золотую!» А ты не бери, говори одно: подайте-де неразменный целковый. Черти станут давать тебе две золотых, три, десять, будут давать горсть золотых, пригоршни, этого мало - будут давать мешки золота, но ты не зарись, стой на своем: давайте-де неразменный целковый и баста! Оно, конечно, - заметил рассказчик, - можно бы взять мешок золота, пудика в три-четыре, порядочная кучка, что и толковать, да проку-то в нем мало: как только возьмешь, так золото-то в черепки и обратится. По этой самой причине ты, Чульчумка, отнюдь на золото или на другое что не соглашайся, а стой на своем: целковый-де неразменный подавайте! Хорошо. Слушай дальше.
- Словно самарские кулаки, что нашего брата на пшенице надувают, словно, говорю, кулаки, черти долго будут с тобой торговаться; напоследок согласятся, вот тут-то и держи ухо востро. Одного из себя пошлют черти за целковым, якобы домой, а куда домой? Знамо, в ад кромешный, к сатане веселому. Хорошо. Явится черт с неразменным целковым, и подаст его тебе. Но ты кошечку из рук не выпускай - надуют, бестии. Сперва возьми целковый в левую руку, на ладонь, а правой перекрести…
При последнем слове русские слушатели захохотали. Рассказчик приостановился; улыбнулся и потом заговорил:
- Ах, Чульчумка! Жаль мне тебя, горемычного: нельзя тебе добыть неразменный целковый. Я и забыл, олух, что ты идолу поклоняешься, а что идол, что черт - не в обиду будь сказано - все единственно. Ведь так? - обратился рассказчик к калмыку.
- Ну-ну-ну! А ты не бранись, Баська! - проговорил калмык и погрозил рассказчику кулаком.
- А ты не сердись, дурашка, - сказал Бахин, - я дело говорю. Черти тебя надуют, словно пить дадут. Вместо, значит, неразменного целкового, подсунут тебе черепок, альбо и другое что похуже… приведется еще руки обмывать. Ну, а с русским этой штуки им сыграть не удастся, коли русский сам не даст маху, - продолжал Бахин. - К примеру, я продаю кошечку. Хорошо. Мне дадут черти целковый. Хорошо. Прежде чем отдать им кошечку, я перекрещу правой рукой целковый и - дьявольское навождение исчезнет, то ись, есть-коли черти подсунут фальшивый целковый, он тоё ж секунду обратится в черепок, ну я и кину его чертям в харю. Тогда черти подуются-подуются, да и вырыгнут настоящий неразменный целковый. Им, видишь ли, и кошечка-то дорога, и целковый-то дорог, - пояснил рассказчик, - вот они и мудрят, проклятые, над человеком, думают: «Не надуем ли?» Однако кошечка пересиливает; она, значит, все-таки для них дороже неразменного целкового. Хорошо. Слушай.
- Коли очутится у человека в руках настоящий неразменный целковый, - продолжал Бахин, - то ись, коли он не исчезнет или не оборотится от крестного знамения в черепок, - человек отдаст чертям кошечку, а сам останется на месте до тех пор, покуда пропоют первые петухи. Тогда черти исчезнут, и дело с концом. Понял? - обратился Бахин к калмыку.
Чульчумка вытаращил глаза на рассказчика. Ясно было, калмык не уразумел всего значения таинственного целкового. Бахин принялся объяснять.
- На этот самый целковый, - заговорил Бахин, - человек, что захочет, все может покупать, но не на весь, то ись беспременно должен брать сдачу, не то целковый пропадет. К примеру, купит человек в лавке чего-нибудь на полтинник, ему сдадут полтинник же. Человек выйдет из лавки, а целковый тот же миг очутится у него опять в кармане. Таким манером хоть сто раз в день покупай, бери сдачу, сколько-нибудь да бери, хоша бы грош единый, все единственно, - целковый все будет приходить назад. Оттого-то он и называется неразменным, значит, всегда цел; нет ему размена.
- Важная вещь, этот неразменный целковый, - прибавил Бахин, - и товар, и сдача, и он сам - все у тебя. Таким родом, покупая кое-что по малости и загребая сдачу, можно тысячником сделаться. Но, - заключил рассказчик, - коль скоро дашь маху, купишь на весь целковый - шабаш! He зови своим: останется он у купца, а там унесут его черти опять к себе. Понял? - вопросил Бахин Чульчумку.
Чульчумка прищурил глазки, потряс головой и отчаянно махнул рукой.
- Ай-ай, Баська! - проговорил наконец калмык. - Ума-разума кончал! Больно страшна, больно мудрана.
- А ты как бы думал, калмыцкий лоб? - заметил Бахин. - Ты полагаешь: тяп-ляп, да и клетка. Нет, дурашка, с нечистой силой надо умеючи обращаться, тут нужен ум да умец да третий разумец.
Настало молчание. Только калмык время от времени бормотал про себя: «Мудрана, мудрана!», «Страшна, страшна!» Наконец, спустя некоторое время, один из русских заметил:
- Чудная, однако, вещь этот неразменный целковый.
- Еще бы! - отозвался Бахин.
- Откуда, эдакая вещь, он взялся?
- От черта! - ответил Бахин.
- Да черт-то откуда добыл?
- Из тартара-преисподней.
- Да откуда в преисподнюю-то он попал? - допытывался любопытный.
- Много будешь знать, скоро состаришься! - проговорил Бахин с оттенком неудовольствия; но потом спохватился, весело прибавил: - Да что об этом толковать. У черта и помудренее кое-что есть, нежели этот целковый: на то, значит, он и черт.
- А что такое еще? - спросил кто-то из слушателей.
- Камык-камень-самоцвет! - сказал Бахин.
Спрашивавший замолчал. Немного погодя Бахин заговорил:
- Это такой, братцы мои, камень драгоценный, которому цены нет, который, значит, всего на свете дороже. А добыт он из преисподней, - добавил Бахин. - Сказывал мне об нем отец Петр, кроющийся священник. Слыхали, чай, об нем, об отце Петре? - обратился Бахин к окружающим.
- Это тот, что ли, что надерживался в М-х хуторах? - спросил кто-то из казаков.
- Он самый.
- Да ведь его, кажись, давно словили и в острог заточили.
- Нет, не больно давно: всего третий год, - сказал Бахин. - Вот тогда-то я и слышал от него эту притчу, - продолжал Бахин. - Когда везли его, то ись отца Петра, из Уральска в Саратов, в ту пору я служил на Чижах, и трафилось мне быть в конвойных. Когда мы везли его степью по тракту на г. Хвалынск, он, то ись отец Петр, во всю дорогу неустанно говорил нам от Божественного Писания. Раз он сказал, что не худо бы, для поддержки благочестия, нашему обчеству добыть своего архиерея от благочестия. С нами в ту пору был казак Краснятов из Т-х хуторов. Он и сказал на это отцу Петру, что нельзя-де этому делу статься. Шутка ли! Своего архиерея добыть. Где его найдешь? На это отец Петр рассказал нам одну притчу, то ись притчу о камык-камне-самоцвете. Хотите? Я расскажу.
Дотоле Бахин преимущественно ораторствовал для калмыка Чульчумки. Но тут, когда речь коснулась отца Петра, кроющегося священника, и притчи, слышанной им от него, Бахин оставил Чульчумку в стороне и обратил свое красноречие на одних русских. Те плотнее сдвинулись вокруг него. Чульчумка остался на заднем плане.
- Рассказывай, Василий, рассказывай! - послышалось множество голосов, чуть ли не всей честной компании.
Камык-камень-самоцвет
- Хорошо. Слушайте.
Бахин прокашлялся и продолжал:
Жил-был во лесу, во пустыне, некий муж благочестивый. Хорошо. Неужто-де в самом деле, думал пустынник, можно найти все то, чего ни захочешь? Знамо дело, - прибавил рассказчик, - дьявол сомущал пустынника. Хорошо. Пустынник долго ломал над этим голову. Напоследок не вытерпел и пошел за советом к другому пустыннику, - тот жил неподалеку от него. Хорошо. Пришел пустынник к пустыннику и говорит:
- Не всуе ли мы трудимся?
- Как так! - спрашивает второй пустынник.
- Так и так! - говорит первый пустынник и рассказал второму пустыннику, в чем дело.
Хорошо. Второй пустынник - он был постарше первого, значит, побольше видел искуса, - второй пустынник сейчас открыл, значит, книгу, отыскал в ней одно место и указал первому пустыннику. Зри, говорит, брат. Первый пустынник прочел.
- Ну, что супротив этого скажешь? - вопросил второй пустынник первого.
Первый пустынник на первых порах уверовал было, а потом, через некоторое время, опять понес свое, - знамо, дьявол сомущал. Вышел у пустынников горячий спор. Напоследок второй пустынник и говорит:
- Послушай, брат! заместо того, чтобы нам спорить и дьявола потешать, ты испробуй. Хоша и погрешно, - говорит, - однако делать нечего, испробуй, испытай; авось уверуешь.
- Помилуй! - говорит первый пустынник. - И без испытания, наперед можно сказать, нельзя сыскать всего, чего ни захочешь.
- Ты прежде испытай! - говорит второй пустынник.
- Хорошо, - говорит первый пустынник. - К примеру, пошел бы я к царю и посватал бы у него за себя дочь. Неужто отдаст?
- Испытай, - говорит второй пустынник.
Первый пустынник решился испытать, пошел к царю. Хорошо. Докладывают царю, что какой-то пустынник желает видеть его по весьма важному делу. Царь велел допустить. Явился пустынник и говорит:
- Так и так, ваше царское величество! Возымел, - говорит, - я намерение оставить пустынническое житие и возвратиться в мир.
- Что же? - говорит царь. - Вольному воля, спасенному рай.
- Однако, - говорит пустынник, - жить в миру одному неудобно: хочу, - говорит, - жениться и домом обзавестись.
- Что же? - говорит царь. - Дело хорошее. И в Писании сказано, - говорит царь, - «раститеся и множитеся».
- Однако, - говорит пустынник, - как бы это сказать вашему царскому величеству? К примеру, у вас товар, у нас купец, то ись, попросту сказать, - говорит пустынник, - пришел я к вашему царскому величеству посватать у вас за себя дочку вашу, - не будет ли отдашна?
- Вот так отмочил штуку! - заметил рассказчик. - Ай да пустынник! Молодец! - Потом продолжал:
Царь идно ужастился, услыхавши такие слова от пустынника, отскочил от него на несколько шагов и закричал стражникам, чтобы взяли пустынника под караул и отвели в темницу. Сей же миг явились стражники и схватили пустынника кто за руки, кто за шиворот, и потащили раба Божьего из царских палат. Пустынник запиял, кричит:
- Это незаконно! За что же, ваше царское величество, такая немилость? Ведь я не украл что. Я, - говорит, - только дочку твою посватал. Вольны отдать, - говорит, - вольны и не отдать. Знаете: плохой сватается - хорошему путь указывает.
- Ай да пустынник! He робеет. Молодец, - заметил рассказчик, потом продолжал:
Царь одумался, велел ослобонить пустынника. Ослобонили. Царь говорит пустыннику:
- И впрямь так! Однако, - говорит царь, - дочь у меня одна, приданого за ней полцарства, - а умру - и все царство ее. Понимаешь? - спрашивает царь.
Пустынник кивает головой: понимаю-де. Ладно.
- По приданому, - говорит царь, - должна быть и кладка [Кладка - нечто вроде выкупа, который дает жених невесте или за невесту. Этот обычай существует доселе у уральских казаков]. Что ж ты на кладку дашь? - спрашивает царь.
- Знамо, - пояснил рассказчик, - царь пошел на шутку.
- А что изволите положить? - спрашивает пустынник.
- Да у тебя что есть? - спрашивает царь.
- Ничего нет! - говорит пустынник.
Царь улыбнулся. В это время вошла к нему царица с царевной: собрались, значит, прогуляться и зашли к царю спроситься. - Царь рассказал им, в чем дело. Царица засмеялась, а царевна призадумалась. Потом намного погодя говорит:
- Папенька! Вычитала я в книжках, что есть где-то на свете один драгоценный камень, называется он камык-камень-самоцвет. Нет-то его, - говорит царевна, - и краше, нет-то его и дороже. Прикажите пустыннику отыскать этот камень.
- Ай да дочка! Славно выдумала! - говорит царь. - Зададим же мы отцу пустыннику задачу: исполнит - хорошо; не исполнит - голову долой! Вперед дурить не станет. Слушай, - говорит царь пустыннику. - Отыщи и доставь мне камык-камень-самоцвет. Доставишь, дочь за тебя отдам, - в том тебе порукой мое царское слово, - нет, не прогневайся: велю тебя казнить. Слышишь? - спрашивает царь пустынника.
- Слушаю! - говорит пустынник. - Больше ничего? - спрашивает пустынник царя.
- Больше ничего, - говорит царь.
- За тем прощенья просим! - говорит пустынник. Сказал это, поклонился и ушел.
Рассказчик приостановился, прокашлялся и продолжал:
Долго пустынник странствовал из места в место, из города в город, но камык-камня не нашел; не точию не нашел, даже ни от кого не слыхал, что есть такой камень на свете. Напоследок пустынник впал в раскаяние, что решился на такие дела, о коих пустыннику и думать грешно, - впал, говорю, пустынник в раскаяние и удалился снова в пустыню, захотел, значит, замолить грех. Ладно. Отыскал пустынник порожнюю келью и в ней поселился. Ладно. В первый же вечер пустынник стал на молитву, стоит и слышит позади себя какой-то пискливый голос. Пустынник оглянулся: никого нет. Пустынник отплюнулся и опять стал молиться. Напоследок пустынник услышал явственный голос:
- Отче! Выпусти меня, пожалуйста, отсюда. А я тебе слуга покорный буду.
Пустынник обернулся и спросил:
- Кто еси ты?
- Черт! - отвечал голос.
Пустынник перекрестился.
- Где ты? - спрашивает пустынник.
- Здесь, в рукомойнике! - отвечает черт.
Пустынник подошел к рукомойнику, что висел у дверец на бечевке, подошел и слышит, - в рукомойнике что-то шевелится.
- А?! - говорит пустынник. - Так ты тут, окаянный?
- Тут, отче! - говорит черт.
- Каким манером ты сюда попал? - спрашивает пустынник.
- Да от своей глупости, - говорит черт. - Назад тому годов тридцать, - говорит черт, - спасался в этой самой келье один пустынник. Я, - говорит, - соблазнял его и всякими манерами мешал ему молиться, но пустынник был тверд, не поддавался. Раз стоял он на молитве, а я, - говорит черт, - чтоб помешать ему, сдуру-то и влез в рукомойник и давай по-кошачьи мяукать; думал, не выведу ли пустынника из терпенья, не выругает ли он меня в сердцах каким ни на есть нехорошим словом. Но пустынник, - говорит черт, - тверд был. He говоря ни слова, тихою поступью, подошел пустынник к рукомойнику и осенил его крестным знамением, - только и было! Я, - говорит черт, - как сидел тут, так и остался. Выйти отсюда мне никаким манером нельзя: крест не допускает. Разве, - говорит черт, - разве какой добрый человек сжалится и разобьет рукомойник: тогда, - говорит черт, - получу свободу. Пожалуйста, отче, разбей рукомойник, - упрашивает черт, - и дай мне волю, а я, - говорит черт, - дам тебе за то чего ни запросишь. Пожалуйста, отче, удружи! - умаливает черт и вздыхает.
- А что ты мне дашь? - спрашивает пустынник.
- Что хошь, - говорит черт, - сребра ли, злата ли, драгоценных ли камней. Всего этого, - говорит черт - у нас вдоволь, хоть лопатами греби.
Пустынник спохватился, и говорит черту:
- А можешь ли ты добыть мне камык-камень-самоцвет?
- Постараюсь, - говорит черт. - Этот самый камык-камень-самоцвет, - говорит черт, - у нашего сатаны в аду бережется. Слетаю, - говорит, - к нему и выпрошу.
- А ну как сатана-то, - говорит пустынник, - пожалеет и не отдаст камык-камень. Тогда что?
- Этого быть не может, - говорит черт. - Хоша камык-камень и дорог сатане, однако, - говорит черт, - и я чего-нибудь да стою. Ведь я не рядовой черт - говорит черт, - а чиновный. Есть-когда б не засел здесь, я бы теперь был енералом. Да ты не сомневайся, - говорит черт пустыннику. - Я уж так поведу дело, что беспременно добуду тебе этот камень. Пожалуйста, выпусти только на волю поскорее, - упрашивает черт.
- А кто мне за тебя поручится, - спрашивает пустынник черта, - кто мне поручится, что ты не надуешь меня? Ведь ты дьявол!
- Клянусь тебе, - говорит черт, - клянусь самим сатаной моим и всем мрачным его адом!
- Хорошо, - говорит пустынник. - Выпущу тебя на волю: так и быть! Исполнишь ли - твое дело; по крайности, - говорит пустынник, - буду вперед знать: тверд ли дьявол в своем слове.
Сказал пустынник и разбил посошком рукомойник. Черт с радости заржал, словно орь, и улетел; пустынник даже не успел взглянуть на его образину. Хорошо. Пустынник остался в келейке ждать, что-то будет, а дьявол тем временем прилетел в ад и явился у сатаны.
- Так и так, ваше сатанинское благородие! - липартует черт сатане. - Тридцать-де лет сидел в темнице, в рукомойнике. - Ну, и прочее такое. Значит, пересказал сатане все, что и как с ним было.
- Что ж нам теперича делать? - спрашивает сатана. - Сам знаешь, - говорит сатана черту, - камык-камень-самоцвет один во всем свете; жаль с ним расстаться, на что-нибудь другое как бы не пригодился. He надуть ли, - говорит сатана, - не надуть ли нам пустынника? Куда пойдет просить? Некуда!
- Как вам будет угодно, ваше сатанинское благородие, - говорит черт, - только с моей стороны осмелюсь доложить вашей милости: ладно ли будет? Ведь я, - говорит черт, - поклялся твоим именем.
- Ну, коли так, - говорит сатана - делать нечего. На, возьми камык-камень-самоцвет и отнеси пустыннику. По крайности, - говорит сатана, - будет знать, что и мы не кое-какие, и мы своим словом дорожим.
Ладно, - продолжал рассказчик. - Получивши от сатаны камык-камень, черт взвился и полетел к пустыннику, прилетел и - бац на стол камык-камень, а сам отскочил к притолке и вытянулся в струну, а руку приложил ко лбу, якобы к козырьку, значит, по-чиновничьи честь отдает. Ладно. Пустынник посмотрел на камень: камень блестит, сияет, что твое солнце, идно глаза слепит. Посмотрел пустынник на черта: тот - ужаснеющая образина, идно с души тянет. Пустынник отвернулся от черта и перекрестил камык-камень: тот каким был, таким и остался, - не превратился в простой камень иль-бо в черепок, значит, истовый. Пустынник опять посмотрел на черта, посмотрел и задумался, потом и говорит:
- Нет ли тут какого подвоха?
- Помилуй, - говорит черт, - какой подвох? Никакого нет! Есть-когда б был подвох, - говорит черт, - незачем бы мне к тебе и являться.
- Да ты-то кто? - спрашивает пустынник черта.
- Да самый тот, кого ты выпустил из рукомойника! - говорит черт.
- Помилуй! - говорит пустынник. - Что ты морочишь? Тот был маленький, а ты вон какой верзила. Тот в рукомойник помещался, а ты насилу в келье-то уставился. Есть-коли ты тот самый, - говорит пустынник, - то докажи: влезь опять в рукомойник; тогда и поверю, что нет никакого подвоха.
- Ай да пустынник! - заметил рассказчик. - Подводит статью, - молодец!
Черт, - продолжал рассказчик, - черт повел бурколами (глазами) на то место, где прежде висела его темница, то ись рукомойник, и видит: там висит новый рукомойник. Значит, тем временем, покуда черт летал в ад, пустынник повесил другой рукомойник, заместо разбитого, - пояснил рассказчик. Потом продолжал:
- Изволь! - говорит черт - за этим дело не станет. Смотри!
Сказамши это, черт в един миг превратился в муху и влетел в рукомойник. Пустыннику только этого и хотелось.
- Где ты? - спрашивает пустынник черта.
- Здесь - отвечает черт из рукомойника. - Посмотри!
Пустынник подошел к рукомойнику и скорехонько оградил его крестным знамением.
- Сиди же ты, окаянный, тут век вовеки! - сказал пустынник и потом вернулся к столу, взял камык-камень-самоцвет и тихою поступью удалился из кельи.
И заревел же дьявол благим матом, идно пустыни огласилась! И закостерил же он пустынника что ни на есть хуже, идно натощак не выговоришь!.. Однако ничего не взял: остался, значит, в рукомойнике по-прежнему. И то хорошо, - прибавил рассказчик, - одним чертом меньше.
- Вот так пустынник! - заметил кто-то из слушателей. - Дьявола облопошил. Молодец!
- Еще бы - проговорил Бахин. - На то он и пустынник, чтобы дьяволу не поддаваться. Однако слушайте, - прибавил Бахин, - сейчас конец.
И Бахин продолжал:
Скоро пустынник явился у царя и подал ему камык-камень-самоцвет. Царь и обрадовался, и удивился.
- Исполнил ты, отец, свое слово, - сказал царь пустыннику, - исполню и я свое: готовься, - говорит, - к свадьбе!
Тут пустынник открыл царю свою тайну. Тем дело кончилось, - заключил рассказчик. - Потом, обратясь к слушателям, спросил:
- А что, какова, братцы, притча?
- Важная! - отозвались несколько голосов.
- Нет ли еще такой? - спросил кто-то.
- Такой, как эта, нет, - отозвался Бахин, - а есть другая, насчет нашего брата, служивого, значит, человека, как, то ись, нашему брату опасно полагаться на слезы жен, когда те плачут на проводах.
- Ну что же? Валяй эту!
- Сейчас, братцы! - сказал Бахин. - Только дайте слово-два сказать Чульчумочке. - Чульчумочка! - обратился рассказчик к калмыку.
- Я! - послышался из-за спины рассказчика отрывистый голос калмыка, словно отзыв на смотровой перекличке.
- Инзирка [имя Чульчумовой жены] твоя плакала, что ли, когда провожала тебя? - спросил Бахин.
- А твой какой дела? - спросил в свою очередь калмык.
- А вот какой, - сказал Бахин. - Сейчас я буду рассказывать историю насчет этакого дела. Я буду говорить, а ты с другими слушай да на ус мотай. Когда кончу, скажи: бывают ли такие истории меж вашим идольским народом. Слышишь?
- Ладно! - отозвался калмык.
- Ну, ладно так ладно, - проговорил Бахин. Потом обратился к русским и сказал: - Слушайте! История начинается.
ОКОНЧАНИЕТого же автора:
• Игра в войну;
• Башкирцы;
• Киргизомания.