В колониях меннонитов: Ам-Тракт и Аулие-Ата
А. А. Кауфман. По новым местам. (Очерки и путевые заметки). 1901-1903. - СПб., 1905.
Семь часов утра, и уже нестерпимо жарко… Перевозный пароход - монопольное достояние какого-то покровительствуемого судьбой подрядчика, поддерживающий сообщение между Саратовом и Покровскою слободой, в течение двадцати минут делает тщетные попытки отвалить от пристани: Волга за ночь еще обмелела, и пароход почти вплотную сидит на песчаной мели. С десяток рабочих изо всех сил отталкиваются шестами; слышны крики: «Стои́т», «Нейдет…»; капитан парохода командует то «Самый малый вперед», то «Самый малый назад»… Наконец, пароход медленно сползает с места, медленно огибает огромную песчаную отмель, обещающую в близком будущем окончательно отрезать Саратов от Волги, и, волоча за собою две огромные баржи с подводами и «черным народом», направляется к Покровской слободе.
На пароходе - только и разговоров, что о прелестях переправы: как городская управа, заботясь лишь о городском доходе, сдала переправу в бесконтрольное распоряжение «чумазому» предпринимателю; как гурты скота, по целым дням, стоят некормленые на покровской стороне, ожидая своей очереди; как целыми же днями стоят воза с пшеницей и другою кладью, - и это в то время, когда Покровская слобода живет, в сущности, одною жизнью с Саратовом, когда торговые и всякие другие интересы требуют постоянного сообщения между Саратовом и слободой.
В Покровской слободе
Целый городок многоэтажных хлебных амбаров [эти амбары сгорели через три дня после моего проезда через слободу] - их до двухсот, в восьми отдельных кварталах, вместимостью, каждый амбар, от 60.000 до 200.000 пудов. По мере приближения парохода, перед глазами открывается и слобода - большой город с 30.000 жителей, почему-то продолжающий именоваться «слободой», с волостным правлением и таковым же старшиною. По слободе разбросано шесть или семь церквей, на площади и на центральных улицах - каменные дома городского типа, вывески отделений всех петербургских и московских банков, имеющих дела в Поволжье, фотографии, парикмахерская; на одной из дальних улиц, где-то на огородах, большой деревянный цирк, на площади - день был базарный - бесконечные ряды телег и фур, то настоящих колонистских, то упрощенного полуколонистского типа; на многих уже погружены то плуг, то жнейка, и такие же плуги и жнейки выставлены перед добрым десятком магазинов.
- Не поверите, как бойко пошли машины, - говорит мой спутник-агроном, имеющий какое-то отношение не то к земству, не то к заведыванию казенными землями Новоузенского уезда. - Пять лет только, как уездное земство открыло первый склад, - а теперь один Петров - вот посмотрите, какой склад вывел; продает в год на полмиллиона, да земство на двести тысяч, да другие торговцы… не меньше чем на миллион в год раскупается по уезду.
Извозчик завозит нас к знакомцу - полуинтеллигентному местному обывателю, к которому должны привести нам лошадей. Хозяин уходит к ямщику, хозяйка хлопочет около самовара.
- Бойкое у вас место, - говорю я ей.
Базарная площадь
- Не говорите… И народ же здесь живет! Поначалу я днем на улицу не выходила, боялась; только теперь попривыкла. На Пасхе сколько народу с пьяных глаз перерезали! Около пристаней ютятся, да около лесопилок; летом, опять же, косцы находят, - не дай Бог!..
- А много народу на полевые работы приходит? - спрашиваю я подошедшего между тем хозяина.
- Сейчас третья часть против прежнего. Кому прежде триста человек требовалось, теперь сотней обходится, - все машины пошли.
- А сотню все-таки нужно? Куда столько при машинах?
- Да как же - пшеницу возить, жать тоже при машинах, на косилках работать. Ведь он всю работу норовит разом кончить… а потом еще и то: жнет он машиной, а на углах переменные люди стоят - снопы сбрасывать: один круг сделает, на его место другой на машину становится, - одному не под силу.
- А откуда рабочие?
- Нонешний год, кажись, все больше пензенские.
- И на амбарах они же работают?
- Нет, на амбарах работа круглый год, зимой еще тяжелее против лета: зимой подвозят пшеницу - с возов в амбары ссыпают, а летом - из амбаров на баржи грузят. Ну, сюда уж со всей округи собираются, лето и зиму работают; все, у кого ни кола ни двора, - кто только водку пьет. Нельзя без водки-то на этой работе, больно тяжело; видали амбары? извольте девятипудовый куль на третий этаж тащить… Вот я в Астрахани бывал, там все больше персюки на этой работе стоят; здоровый народ, да и безответный; всякий его бьет, всякий наровит обчесть, а ему куда деваться? Языка не знает, паспорта у него нет, он и до начальства дойти не может. Очень уж только жить здесь дорого, - внезапно переменил разговор мой собеседник: вот я - какое мое жалованьишко, а дом себе построил; нанимать квартиру не по средствам.
- А рабочий народ как же помещается?
- Да по землянкам ютятся. Которые на лесопилках работают, тем каждый день полагается по два горбыля на отопление; они из них и складывают себе хибарки; на зиму привалят земли да снега - вот и тепло.
- А лесопилок здесь много?
- Много; на весь Новоузенский уезд лес поставляют.
Однако подали лошадей, едем.
Гладкая, черноземная, совершенно безлесная степь, изредка изрезанная неглубокими балками. Сначала обширный, дочиста выбитый Покровский выгон, потом - море еще зеленой, едва начинающей белеть усатой пшеницы, среди которого, кое-где, ярко желтеют небольшие пятнышки ржи.
- Выгон покровские распахали, - говорит ямщик: разбили на участки да посдавали с торгов; по 40 да по 50-ти рублей брали за два хлеба, а земле вся цена сто рублей, да и то только в эти года такая цена стала. Раньше десятину свободно за 50 рублей можно было купить.
Едем несколько верст этим сплошным морем пшеницы; делянки обширные, посевы чистые, без сора, хлеб густой, высокий; арендаторы, видно, состоятельные, крепкие хозяева - да иначе и быть не может: слабому откуда взять пятьдесят рублей за десятину, да, главное, чем ее вспахать?..
Пересекаем линию хуторов, расположившихся вдоль границы бывшего выгона. Поодаль - вторая такая же линия, кое-где - отдельные, разбросанные хутора. Одни из них - жалкие землянки, едва возвышающиеся над уровнем земли; при них ни хлева, ни амбара; другие - саманные или глинобитные избы с кой-какими навесами для скота, третьи - бревенчатые дома, с обширными хлевами и амбарами; около некоторых - пруды, при них - небольшие группы деревьев, радующие глаз в этой уныло-безлесной степи.
Между первою и второю линией хуторов - душевые пашни покровских слобожан. Вместо однообразного моря пшеницы - пестрая смена то крупных квадратов и прямоугольников, то более мелких полос; пшеница-белотурка, главное богатство и гордость Новоузенского края, чередуется то с мягкою пшеницей - «русаком» или полтавкой, то с овсом, ячменем, картофелем, подсолнухом; чистые от сора, сильные и рослые посевы богатых мужиков теряются среди массы полос, густо заросших сорною травой, с редким, низкорослым хлебом, сильно прихваченным засухой. Нигде ни залежи, ни пара. Здесь - царство пестрополья, высасывающего из земли все, что земля может дать, и доводящего ее если не до полного истощения, - о настоящем истощении здесь еще далеко думать! - то, во всяком случае, до такого состояния, когда она перестает кормить страдающего и страдующего над нею пахаря.
- Вы посмотрите, во что они обратили землю! - восклицает мой товарищ по экскурсии, которого агрономическое сердце не может вынести вида такого, действительно не агрономического, хозяйства.
Скоро, однако, картина вновь меняется, и мы опять въезжаем в море пшеницы. Обширные поля, где по нескольку десятков, где и по нескольку сотен десятин под одну межу, засеянные сплошь то белотуркою, то «русаком», чередуются с еще гораздо более обширными сплошными залежами, то поросшими высоким бурьяном, то усеянными небольшими копешками сероватого бурьянистого сена, то лишенными всякой растительности, кроме сероватой, мелкой, сильно пахучей полыни. Поодаль от дороги то одиночные хутора, то группы хуторов, с двухэтажными хлебными амбарами и ветряными мельницами, с обширными хлевами для скота, с конными приводами, чтобы вытаскивать воду из глубоких колодцев. Пустынность степи нарушается то парою работающих жнеек или сенокосилок, то длинными процессиями плугов - четыре, шесть, десять плугов подряд, борозда в борозду, вздирают уже отдохнувшую залежь. Где пашут или жнут - там, где-нибудь в сторонке, стоят какие-то домики на колесах; это перевозные балаганы, где рабочие укрываются от дождя, складывают одежду и провизию, и где имеется запас необходимых инструментов для починки жнеек и плугов.
Это, оказывается, мы въехали в район оброчных статей - казенных земель, сдаваемых в аренду. В других местах, где население гуще и где уже резко ощущается «утеснение», казна сдает оброчные статьи, по преимуществу, более или менее малоземельным крестьянским обществам. В Новоузенском уезде малоземелья еще нет, и казенные земли, которых здесь более полумиллиона десятин, сдаются главным образом крупным посевщикам, снимающим, некоторые, по много тысяч десятин. На статьях обязательное по контрактам залежное хозяйство: засевается два или три поля, а шесть или семь полей отдыхают, служа лишь сенокосом или выгоном скоту.
- Посмотрите, - говорит мой спутник, - земля та же, а какой хлеб! Говорят вот, будто казенные земли надо отдать переселенцам. А какой резон? Ведь эти арендаторы - они-то и производят ту твердую высокую пшеницу, которою славится Самарская губерния; у них и урожаи чуть не вдвое выше, чем на надельных землях! И не думайте, что дело только в их богатстве; нет, у них такой огромный опыт, они так тонко изучили условия производства пшеницы, что нам, агрономам, у них учиться приходится. А отдайте землю переселенцам, и через пять лет будет то же, что на надельных землях. Отдать землю переселенцам - это значит не увеличить, а уменьшить производительность края.
Я, конечно, возражаю, и между нами завязывается длинный спор - все тот же старый спор: к чему стремиться - к максимуму ли производства, или к равномерности распределения?.. Как водится, каждый из нас и после спора остается при своем мнении. Но мне кажется, что хозяйство крупных посевщиков не может слишком радовать и с чисто производственной точки зрения: их процветание основано на искусственном поддержании залежного хозяйства, которое и в Новоузенских степях уже отжило свой век и должно уступить место более интенсивному, может быть трехпольному, а скорее - травопольному хозяйству.
Вот, однако, на одном из таких арендаторских хуторов, и земская станция. Арендатор, он же содержатель станции, - немец-колонист. Однако обстановка и обитатели дома не производят «немецкого» впечатления. Правда, на стенах чистой комнаты висят, кроме русской иконы, подписанное пастором конфирмационное благословение и несколько немецких благочестивых надписей. Несколько своеобразна и постройка - от общей большой комнаты отгорожено несколько маленьких каморок-спален. Но меблировка - совсем русская, крестьянская; почти русская и одежда; традиционной немецкой чистоты нет и в помине - комната грязна, невыметена, к чаю подаются грязные стаканы, и в довершение всего посмотреть на приезжающих является немецкий мальчик… без штанов.
Едем дальше. Еще несколько верст - сплошное море пшеницы на оброчных статьях, потом - несколько верст надельных земель все той же Покровской слободы, - широко она, матушка, раскинулась; потом - надельные земли нескольких приволжских немецких колоний. И немецкие поля тоже сплошь засеяны пшеницей, но, увы, по обработке и по виду посевов они мало чем отличаются от крестьянских надельных пашен: те же низкорослые, редкие хлеба, среди них во множестве - выгоревшие плешины; то же изобилие сорных трав всех видов и наименований. Я и раньше знал, что заволжские колонии - не чета южнорусским; но все же я никак не ожидал увидеть такой печальной картины на колонистских наделах. Для моего товарища-агронома это - привычная картина, и он даже изумился, когда я напомнил ему о высокой культурности немецких колоний Новороссии.
- Здесь - ничего похожего… Немцы здешние ничем не отличаются от хохлов: они и не богаче, и хозяйство ведут так же плохо, и в умственном отношении ничуть не выше; да и репутация у них плоховата: через некоторые колонии, говорят, ночью небезопасно проезжать.
Вот, однако, и ближайшая цель нашей сегодняшней поездки - менонитские «коло́нки», этот уголок Европы среди Новоузенских степей.
Таких колонков всего десять - в каждом, средним числом, по двадцати пяти дворов. Но менонитские колонии по виду не имеют ничего общего ни с русскими деревнями, ни даже с немецкими dorf-ами. Это длинная - много верст, широкая дорога или улица, вдоль которой стоят отдельные менонитские дворы, каждый впереди своего земельного участка, утопая в зелени небольших садиков и рощ.
Дом в меннонитской колонии Ам-Тракт (Новоузенский уезд). 1880-е
Как и везде, в менонитских колонках есть и богатые, и бедные; наряду с богачами, имеющими на своей земле и на арендованных участках сотни десятин посева и могущими затрачивать тысячные суммы, например, на устройство артезианского колодца и водопровода, - здесь есть и бедняки, имеющие всего по несколько голов скота и по благосостоянию стоящие немногим выше среднесостоятельного русского крестьянина. Богачи живут в обширных каменных хоромах, крытых черепицей, с балконами и верандами; бедняки - в небольших домах, бревенчатых или саманных, с характерными крутыми соломенными крышами. Но у каждого менонита есть сад, и в каждом саду, кроме вязовой рощи, есть хоть несколько фруктовых деревьев («В черном пару ведь у них земля под фруктовыми деревьями!» - с восторгом восклицает мой товарищ-агроном) и несколько гряд огорода; непременно есть и несколько куртин с цветами, за которыми менониты ухаживают с величайшею любовью и вниманием. И в каждом доме, как бы он ни был мал и прост, - даже в крохотной избушке, где живет на общественном иждивении обедневший дряхлый старичок, - самая строгая чистота и порядок. И как бы ни была проста или, наоборот, роскошна обстановка менонита, вы непременно найдете у него пару ларей или комодов старого голландского фасона, из светлого лакированного дерева, с рядами больших медных гвоздей и с железными наличниками у замка, способными привести в восторг любителя «стильной» мебели.
Дом в селении Кеппенталь (колония Ам-Тракт)
Но гордость каждого менонита - это его конюшни и хлева, под такими же крутыми соломенными крышами, всегда соединенные с жилым домом посредством крытого перехода; устроены эти хлева по всем правилам зоотехнии, с покатыми деревянными полами, с яслями и отдельными стойлами для каждой лошади и для каждой коровы. Гордость менонита - его блещущая чистотой молочная, его сараи для орудий и машин, где у богатого стоят десятки плугов, сотни борон, катки, косилки, жнейки, рядовые сеялки, фургоны; все это частью купленное у «фирм», частью - сделанное своими же мастерами-менонитами. Гордость менонита - его поля, огромные сплошные «карты», каждая в несколько десятков десятин, уделанные обработанные так, как будто карта сейчас и идет на конкурс или на выставку сельского хозяйства. И у них, как и у арендаторов казенных земель, урожаи процентов на 40 выше, чем на надельных землях крестьян. Но у них - это результат не залежного хозяйства, связанного с пустованием чуть не трех четвертей культурной площади, а применения сравнительно интенсивной культуры - пятиполья с черным паром, а у многих - с навозным удобрением земли. Хозяйство менонитов, таким образом, не представляет собою анахронизма, как хозяйство арендаторов; оно является, наоборот, высоко прогрессивным и как бы намечает путь, по которому, может быть, пойдет сельскохозяйственная культура данного района.
Дом в колонии Ам-Тракт. Фото с рисунка тушью
Самарские менониты - потомки голландских эмигрантов, которые оставили родину в одно время с предками нынешних капских и трансваальских буров и около трехсот лет жили в Восточной Пруссии, в Мариенбургском округе. Между собой они до сих пор говорят, кажется, по-голландски; все хорошо говорят и по-немецки, мужчины свободно, хоть и не слишком правильно, объясняются по-русски. Костюм - не то немецкий, не то голландский: мужчины в будни в кожаных туфлях на босу ногу и в жилетке поверх светло-синей рубашки, с отложным воротником; женщины - в темно-синих ситцевых платьях. В праздник, ехать в церковь, мужчины одевают пальто и пиджаки, женщины - шляпки и накидки, и огромная менонитская улица с едущими друг за другом менонитскими фургонами и пролетками заставляет вас совершенно забыть, что вы находитесь где-то в глубине Новоузенских степей… Со своей дальней родины менониты принесли, очевидно, чистоту и аккуратность, принесли и свою любовь к цветам; и поневоле вспоминаешь о бурах, когда видишь их свободное, полное достоинства обращение.
Церковь в селении Кеппенталь. Построена в 1866 году
Получив землю на каких-то необыкновенно льготных условиях, менониты разбили ее на 65-десятинные «карты», каждая в виде продолговатого прямоугольника. Никаких правил о неделимости участков у них нет, но фактически участки почти не делятся.
- У нас между детьми нет разницы - рассказывал мне пожилой менонит, носитель одного из столь излюбленных менонитами библейских имен: и сын, и дочь, все получают поровну; все наследство оценивается, и каждый получает по оценке, что захочет. А земля остается у одного из сыновей: кому охота, тот ее берет и рассчитывается с другими.
- А никогда не делят землю?
- Нет - у кого помногу карт, те, случается, и делят - на брата по целой карте. А у кого одна карта, как же ее разделить? Ведь меньше 60-ти десятин - какое же это будет хозяйство! Жить нельзя будет. Во всех колонках только два раза случилось, что карту поделили.
- А кто земли не получил от отца - те что?
- А кто как захочет. Кто купит землю, кто заарендует, кто другим делом займется… Я вот для старшего сына казенную землю снял - теперь строю ему хутор. А вот, глядите, - мы ехали в это время, в полугородском рессорном экипаже, по границе менонитских земель с наделом села Воскресенского, - эти хутора - это все наша молодежь устроилась; кому неохота далеко от своих, те вот по соседству заарендовали у воскресенских землю, и живут.
Нет у менонитов и правил против скупки земель и перехода их в посторонние руки. У моего собеседника - целых шесть «карт»; одна у него - выгон, остальные - полевые смены, в 65 десятин каждая, менонитского пятипольного севооборота.
- А вот в Гансау - название одного из «колонков» - там Миллер все 25 карт скупил, а потом все разом продал, екатеринославским хохлам. Ну, это уж Бог знает, что за люди: никаких порядков знать не хотят, со всеми судятся, - и сказать нельзя, какие люди!
- Трудно вам, - спрашиваю, - с русскими жить? С немцами, верно, лучше?
- Зачем! Какой русский - какой немец… Вот на Волге лютеране живут, про них хорошего не скажешь! Через иные колонии ночью и не проедешь, в работники берем с опаской. А с воскресенскими живем как братья: ни споров, ни судов. Вот, у меня в коло́нке шабер из Воскресенки, Иван Макарыч. Раньше он у своего общества землю снимал, полтинник десятина, а ноньче уж эту землю наши менониты по 5-ти рублей держат. А Иван Макарыч у нашего менонита карту купил, да все обзаведение. Хорошо мы с ним живем - человек хороший, настоящий.
- А которые землю продали, - спрашиваю я, - те что?
- В Туркестан ушли, в Аульеатинский уезд: может, будете там, пожалуйста, заезжайте в коло́нки, кланяйтесь от нас, - они вам рады будут. Только и там не всем понравилось; все думали - лучше будет да лучше, а теперь уж некоторые оттуда в Америку поехали.
Фото по случаю 25-летия преподавательской деятельности Франца Барча (5) в меннонитском селении Лизандергей (колония Ам-Тракт). Учитель Фр. Барч - автор брошюры «Наше отправление в Среднюю Азию»
Славятся менониты по всей округе не только хозяйственностью, но и общественностью и широко развитою взаимопомощью: у них есть и довольно богатая Armenkasse, и общественные производители - быки и жеребцы, и собственное, менонитское, взаимное страхование.
Однако пора и ехать. На прощанье мы обедаем с радушными хозяевами, которые перед обедом чинно склоняют головы и произносят тихую молитву. Меню обеда - жареная ветчина от собственных беркширов, с картофелем, манная каша с вишневым соком и удивительное молоко; саратовское пиво, а для курящих - варшавские сигары.
Затем едем. Сначала - опять дивно обработанными менонитскими полями с их вытянувшимися на версты сплошными посевами пшеницы, которые - увы - в этом году и у менонитов сильно попорчены засухой. Еще сильнее выжжены, конечно, посевы немцев-колонистов, а тем более - посевы на крестьянских надельных землях. Много выжжено, местами, и у арендаторов, - немало таких полос, где «колос от колоса - не слышно человечья го голоса», где не разберешь, посеяна ли пшеница или «падалица» рожь, или где хлеба почти не видно из-под густого покрова сорных трав.
- Плохо, - говорить мой спутник-агроном, - и у арендаторов, выходить, кругом по 45-ти пудов не наберется. А на надельных землях - одно горе. Опять ссуд запросят… ведь каждый год кормить приходится; только 1902 год как-то прошел благополучно!..
Вот вам и пшеничное царство!..
_____
Меннониты во время переселения из Заволжья в Туркестан
в сопровождении казачьего конвоя. Капланбек. 1881
_____
Из Аульеата нам предстояло проехать в горы, долиною Таласа, до расположенной в семидесяти верстах группы менонитских поселков.
Верст двадцать пять наш путь лежит по той же широкой подгорной террасе. Сначала - длинная цепь тенистых садов, серо-желтых усадеб, окруженных глинобитными зубчатыми стенами, и караван-сараев, принадлежащих аульеатинским сартам. Затем - открытая степь. По сторонам виднеется несколько больших групп густой зелени - то сартовские кишлаки, то русские поселки, посаженные на взятой у сартов и у киргиз земле. Вдоль нашего пути то засеянные пашни, то поля, освободившиеся из-под ранних яровых - пшеницы или ячменя, то дикая степь, но с сохранившимися следами оросительных бороздок. В разных направлениях, длинными, но не частыми рядами, вытянулись киргизские зимовки, или курганчи, с обязательными скирдами люцерны на плоских крышах и с небольшими древесными насаждениями, почти при каждой курганче. Кое-где киргизы то жнут хлеб, то косят второй или третий сбор люцерны, то занимаются чисткою оросительных канав.
Вот и ущелье Большая Капка́, через которое Талас прорывается из гор на широкую предгорную равнину. Немного не доезжая входа в ущелье, дорога подходит почти вплотную к самому Таласу. В то же время к дороге подступает сначала один арык, потом другой, который идет откуда-то совсем с другой стороны (вернее - бежит куда-то совсем в другую сторону), а у самого выхода из Капки, примерно на версту, тянется совсем рядом с первым; он только приподнят на искусственно насыпанное, немного повышенное над горизонтом, русло, потому что вода из этого арыка обслуживает гораздо более отдаленные поля. Вот дорога подступила уже совсем к обрывистому берегу Таласа. Внизу, по узенькой прибрежной полосе, бежит еще третий арык, на другом берегу реки четвертый, еще с полверсты дальше, уже у самого въезда в Большую Капку, показывается еще и пятый, уходящий куда-то далеко в противуположную сторону. Тут же и «головы» двух из этих арыков: параллельно берегу реки, на несколько вершков над водою, возвышается недлинная гряда камней, из-под которых торчит где дерн, где хворост. Это немудреное сооружение отхватывает часть течения реки и направляет воду в оросительный канал; немного удлиняя эту гряду или сбрасывая часть камней, туземный ирригатор регулирует поступление воды в арыки, соразмерно часто изменяющемуся уровню воды в реке и надобности в ней для полива.
Следом за остальными тремя арыками или, вернее, навстречу им, наш экипаж въезжает в узкое, длиною пару верст, ущелье. Дорога проложена по высеченному в скале карнизу, то спускаясь почти к самому руслу шумно бегущей по своему каменистому ложу реки, то поднимаясь над нею на несколько десятков сажень. Арыки бегут сначала по узенькой полосе прибрежного наноса, один по одной стороне реки, еще два, один над другим, - по другой, а где течение реки непосредственно подступает к скалистому обрыву, там арык бежит по устроенному в самом русле реки искусственному каменному желобу.
Из ущелья выезжаем в неширокую - полторы или две версты - горную долину. Правый берег Таласа крутой и обрывистый; без следа жилья или культуры. Левый, по которому мы едем, - ровная терраса, окаймленная также цепью невысоких скалистых гор. По их склонам тянутся линии арыков, взявших воду либо из булаков [ключей], либо из Таласа, где-нибудь выше по течению, и выводящих ее на культурные земли долинной террасы.
Минуем, оставляя его несколько в стороне, Ключевской поселок. Вблизи поселка, кое-где, кучки вывезенного навоза.
- Под клевера́ вывозим, - объясняет мужик, сваливавший навоз с телеги на одну из непосредственно лежащих у самой дороги полос. Поделили ноньче, на немцев глядючи, по десятине на дом удворной земли. На вечность поделили, чтобы навозить. Раньше-то у нас вся земля была по дворам поделена. Спору много было в обществе - а ноньче всю землю, окромя клеверов, разделили по душам; на три года поделили, которую землю эти года засевать; а прочая земля как отдохнет - тоже по душам поделят.
- А хорошо хлеба родятся?
- Да всяко. Больно похвалить тоже нельзя - земля белая, силы в ней мало. А все же против рассейского куда лучше.
- А откуда ваша деревня?
- Хохлы все больше, разных губерний. Поначалу больше кустанайцы были, да никого не осталось; все поразошлись кто куда - а в их место новых уездный начальник попричислял. Новеньких есть домов десятка полтора - все сродники, да суседи, да земляки. А только земли им уж не дают - себе, мол, не хватает. Ну, этим, которым, худо живется. А у кого семья рабочая - тем ничего: зарабатывают. Кто где, снимают землю у киргизцев, - живут себе…
Орлов (Орлово)
Еще десяток верст, и мы добираемся до группы менонитских поселков. На самом тракту - сравнительно большой «коло́нок» Орлов (ударение на о) - название, которое менониты принесли с собою из Пруссии, которое они дали своей колонии в Самарской губернии и с которым пришли сюда, в глухие предгорья Алатау. Немного поодаль - группа из четырех других, меньших по размерам, коло́нков [Основанные в 1882 г. Кеппенталь (Владимировское), Николайполь и Гнаденталь (Романовское), а также выселок последнего Гнаденфельд (Андреевское). - rus_turk.]. Впрочем, только эти четыре коло́нка - чисто менонитские. В Орлове только половина поселка - менониты, и те - отлученные от менонитской общины за недостаточную твердость в правилах веры [Селение Орлов (Орлово) было образовано в 1890 г. из числа жителей четырех коло́нков, согласившихся отбывать воинскую повинность и за это отлученных и изгнанных из общины. - rus_turk.]; остальные - немцы-лютеране, земляки обитателей Константиновского поселка. Все пять коло́нков резко отличаются своим внешним видом от русских поселков края. Обширные усадебные места, обнесенные аккуратными глинобитными стенами; просторные дома, каждый в две и более комнат, аккуратно построенные, частью оштукатуренные лёссовою замазкой, частью выкрашенные в разные светлые цвета, почти всегда - под одною крышею со скотскими хлевами; чрезвычайно регулярно рассаженные и хорошо содержанные древесные насаждения и прекрасные фруктовые сады.
В меннонитском селении. Аулие-Атинский уезд
Мы решаем остановиться на ночлег в коло́нке Орлов, у Herr’а Starost’а. Я передаю ему поклоны от родственников и соседей, - и нас встречают с распростертыми объятиями, как дорогих гостей.
Конечно, чай, с каким-то немецким печеньем и удивительнейшими яблоками, как по размерам, так и по чистоте. И конечно - разговоры о житье-бытье.
Молотьба (используется молотильный каток). Аулие-Атинский уезд
- Хорошо здесь жить, - объясняет нам Herr Starost’а, настоящий Herr, с длинными бакенбардами, пробритым подбородком и в городском пиджаке, совершенно подстать его усадьбе, с необыкновенно подчищенным декоративным садиком, двором, выложенным камешками, и его гостиной, с городскою мягкою мебелью и заставленными всякими безделушками стеклянными шкапами, - у каждого, кто только не самый бедный, по пять-шесть лошадей, и столько же коров. Самое лучшее здесь - что раз польешь землю, так неурожая уж не бывает; в Самаре ведь бывало, что и по четыре пуда с десятины собирали, а здесь даже в нынешнем году по сорок пять да по пятьдесят пудов - а такого плохого урожая, как ноньче, никогда не бывало.
- А много у вас земли?
- Немного: во всех колонках по двадцати десятин на семейство. У нас в колонке разделили так, что каждому от самого двора нарезали по три десятины под навоз - тут сад с огородом, тут и клеверное поле, а после клевера года два-три хлеб сеем. Полевая земля в восьми местах - с десятину на двор пшеничной земли, две десятины чернозему, да десятин восемь - белой земли. Остальное - выгонная земля, болотистая, немножко сенокоса.
- Что же, ваши менониты обходятся надельною землею?
- Как можно, что вы! всякий арендует у киргиз - и наши, и русские; везде кругом, все аренды - haben alles Land ausgesogen (конечно, и здесь весь разговор происходил на немецком языке)… Прежде за деньги арендовали, рублей по 5-6 за батман; теперь киргизы за деньги не сдают, а только из половины урожая; да и то, эти года они уже и жать отказываются, а требуют делить урожай на корню. Трудно теперь вести хозяйство - хоть хлеб и в цене, да зато земля обходится гораздо дороже.
- А киргизы сами хорошо живут?
- Плохо! Alles durch ihre eigene Schlechtigkeit: ведь у них какие обычаи! Волостной управитель без десяти-двенадцати рублей не примет заявления о покраже; за тридцать-сорок копеек для всякого дела можно лжесвидетеля нанять - вот какой это народ! Ныньче наверно голодать будут! ведь киргиз никакого расчета не понимает: понадобились деньги, все равно, на дело или на пустяки, - уж он ни на что не смотрит: хлеб запродает вперед, землю отдает на 10 лет под посевы, забирается под работу. Эти года вот хлеб по рублю и более пуд, а они с зимы запродают по четыре с полтиной за батман [Батман - собственно мера сыпучих тел, равная приблизительно нашей четверти или немного больше. Затем, этим же названием туземцы обозначают и площадь, на которую высевается один батман зерна; при принятом редком посеве это составляет около двух десятин.]; жать нанимаются по три рубля за батман, значит, полтора рубля за десятину; хлеба с зимы столько запродают, сколько и при хорошем урожае не получить; придет урожай - все приходится отдать; на зиму без хлеба остался - опять забирать надо… Эти года многие и пахать перестали: раньше пахали, а теперь всю землю испольщикам отдают. Ведь они какие: у кого пять-шесть голов скота - тот уже бай и уходит на летовку в горы, не думает о том, что будет зимой…
В меннонитском селении. Аулие-Атинский уезд
- А, по-вашему, здесь какое хозяйство более выгодно - земледельческое, или скотоводческое?
- А смотря по ценам… Прежде вот батман овса рубль стоил или полтора - так свиней откармливали (менонитские окорока и посейчас славятся в Ташкенте!) Теперь уж это невыгодно. Хлеб в цене - стали больше хлеб сеять. Скотоводством, конечно, тоже все занимаются в колонках, только не так, как русские: рогатый скот больше для молока держим - сыроварни у нас есть в колонках, по пятьдесят копеек за ведро платят; а потом, выкармливаем выездных лошадей, рублей по полтораста продаем, по двести, рогатый скот тоже - по 40-50 рублей продаем на месте, а в Ташкенте за наших коров и по сту рублей дают.
Аулие-Атинский уезд
- Откуда ж у вас такой скот?
- А у нас производители есть общественные: жеребцы орловские, голландские быки - уход тоже не такой, как у крестьян. Вот не угодно ли вам посмотреть мой скотный двор?
Меннонитское хозяйство. Аулие-Атинский уезд
И Herr Starost повел нас в обширное, светлое строение, с деревянным покатым полом и стоками для жидких нечистот, с отдельными стойлами и яслями для каждой лошади и для каждой коровы, блещущее, в полном смысле слова, голландскою чистотой.
- Так ведь это, верно, только у вас так, - заметил я, - у других ведь нет такой роскоши!..
Меннонитская ферма. Аулие-Атинский уезд
- Нет, это уж у всех; у кого скотный двор больше, у кого меньше, но устройство у всех такое: так у нас еще на родине было заведено.
В меннонитском селении Аулие-Атинского уезда
Из скотного двора мы прошли в сад, и тут сразу увидели, почему у менонитов яблоки получаются без малейшего изъяна: каждое дерево, очевидно, является предметом самого тщательного ухода, земля под деревьями идеально взрыхлена и содержится в черном пару - нигде не видно ни малейшей травинки…
Идем осматривать всякие амбары и сараи - в сараях обычные колонистские фургоны, но тут же и экипаж полугородского типа, разные плуги, молотилка, веялка.
- Из России выписывали? - спрашиваем мы.
- Нет, у нас в колонках мастера делают. Плуги вот заводские - один только здешней работы. Раньше наши мастера плугов не делали, года три всего как стали делать: взяли эккертовский шаблон, только рамы делают покрепче, потому что очень каменистая земля…
Мельница в меннонитском селении. Аулие-Атинский уезд
Посмотрели еще и семейное кладбище - тут же, на полевом участке, маленький квадратик, обнесенный хорошенькою изгородью, с двумя чисто содержимыми могилками, аккуратно засаженными цветами.
Меннонитская церковь. Кеппенталь, Аулие-Атинский уезд
За ночь над Таласскою долиною пронесся проливной дождь, который очистил воздух от заволакивавшей его дымки, а на немного сот метров выше выпал в виде снега. И возвращаясь из колонков в Аульеата, я все время любовался покрытыми чистым, свежевыпавшим снегом, вершинами передового хребта, из-за которого местами выглядывали снежные вершины главной цепи Таласского Алатау.
Меннонитский миссионер. Аулие-Атинский уезд
Другие отрывки из книги А. А. Кауфмана: http://rus-turk.livejournal.com/45158.html
Семь часов утра, и уже нестерпимо жарко… Перевозный пароход - монопольное достояние какого-то покровительствуемого судьбой подрядчика, поддерживающий сообщение между Саратовом и Покровскою слободой, в течение двадцати минут делает тщетные попытки отвалить от пристани: Волга за ночь еще обмелела, и пароход почти вплотную сидит на песчаной мели. С десяток рабочих изо всех сил отталкиваются шестами; слышны крики: «Стои́т», «Нейдет…»; капитан парохода командует то «Самый малый вперед», то «Самый малый назад»… Наконец, пароход медленно сползает с места, медленно огибает огромную песчаную отмель, обещающую в близком будущем окончательно отрезать Саратов от Волги, и, волоча за собою две огромные баржи с подводами и «черным народом», направляется к Покровской слободе.
На пароходе - только и разговоров, что о прелестях переправы: как городская управа, заботясь лишь о городском доходе, сдала переправу в бесконтрольное распоряжение «чумазому» предпринимателю; как гурты скота, по целым дням, стоят некормленые на покровской стороне, ожидая своей очереди; как целыми же днями стоят воза с пшеницей и другою кладью, - и это в то время, когда Покровская слобода живет, в сущности, одною жизнью с Саратовом, когда торговые и всякие другие интересы требуют постоянного сообщения между Саратовом и слободой.
В Покровской слободе
Целый городок многоэтажных хлебных амбаров [эти амбары сгорели через три дня после моего проезда через слободу] - их до двухсот, в восьми отдельных кварталах, вместимостью, каждый амбар, от 60.000 до 200.000 пудов. По мере приближения парохода, перед глазами открывается и слобода - большой город с 30.000 жителей, почему-то продолжающий именоваться «слободой», с волостным правлением и таковым же старшиною. По слободе разбросано шесть или семь церквей, на площади и на центральных улицах - каменные дома городского типа, вывески отделений всех петербургских и московских банков, имеющих дела в Поволжье, фотографии, парикмахерская; на одной из дальних улиц, где-то на огородах, большой деревянный цирк, на площади - день был базарный - бесконечные ряды телег и фур, то настоящих колонистских, то упрощенного полуколонистского типа; на многих уже погружены то плуг, то жнейка, и такие же плуги и жнейки выставлены перед добрым десятком магазинов.
- Не поверите, как бойко пошли машины, - говорит мой спутник-агроном, имеющий какое-то отношение не то к земству, не то к заведыванию казенными землями Новоузенского уезда. - Пять лет только, как уездное земство открыло первый склад, - а теперь один Петров - вот посмотрите, какой склад вывел; продает в год на полмиллиона, да земство на двести тысяч, да другие торговцы… не меньше чем на миллион в год раскупается по уезду.
Извозчик завозит нас к знакомцу - полуинтеллигентному местному обывателю, к которому должны привести нам лошадей. Хозяин уходит к ямщику, хозяйка хлопочет около самовара.
- Бойкое у вас место, - говорю я ей.
Базарная площадь
- Не говорите… И народ же здесь живет! Поначалу я днем на улицу не выходила, боялась; только теперь попривыкла. На Пасхе сколько народу с пьяных глаз перерезали! Около пристаней ютятся, да около лесопилок; летом, опять же, косцы находят, - не дай Бог!..
- А много народу на полевые работы приходит? - спрашиваю я подошедшего между тем хозяина.
- Сейчас третья часть против прежнего. Кому прежде триста человек требовалось, теперь сотней обходится, - все машины пошли.
- А сотню все-таки нужно? Куда столько при машинах?
- Да как же - пшеницу возить, жать тоже при машинах, на косилках работать. Ведь он всю работу норовит разом кончить… а потом еще и то: жнет он машиной, а на углах переменные люди стоят - снопы сбрасывать: один круг сделает, на его место другой на машину становится, - одному не под силу.
- А откуда рабочие?
- Нонешний год, кажись, все больше пензенские.
- И на амбарах они же работают?
- Нет, на амбарах работа круглый год, зимой еще тяжелее против лета: зимой подвозят пшеницу - с возов в амбары ссыпают, а летом - из амбаров на баржи грузят. Ну, сюда уж со всей округи собираются, лето и зиму работают; все, у кого ни кола ни двора, - кто только водку пьет. Нельзя без водки-то на этой работе, больно тяжело; видали амбары? извольте девятипудовый куль на третий этаж тащить… Вот я в Астрахани бывал, там все больше персюки на этой работе стоят; здоровый народ, да и безответный; всякий его бьет, всякий наровит обчесть, а ему куда деваться? Языка не знает, паспорта у него нет, он и до начальства дойти не может. Очень уж только жить здесь дорого, - внезапно переменил разговор мой собеседник: вот я - какое мое жалованьишко, а дом себе построил; нанимать квартиру не по средствам.
- А рабочий народ как же помещается?
- Да по землянкам ютятся. Которые на лесопилках работают, тем каждый день полагается по два горбыля на отопление; они из них и складывают себе хибарки; на зиму привалят земли да снега - вот и тепло.
- А лесопилок здесь много?
- Много; на весь Новоузенский уезд лес поставляют.
Однако подали лошадей, едем.
Гладкая, черноземная, совершенно безлесная степь, изредка изрезанная неглубокими балками. Сначала обширный, дочиста выбитый Покровский выгон, потом - море еще зеленой, едва начинающей белеть усатой пшеницы, среди которого, кое-где, ярко желтеют небольшие пятнышки ржи.
- Выгон покровские распахали, - говорит ямщик: разбили на участки да посдавали с торгов; по 40 да по 50-ти рублей брали за два хлеба, а земле вся цена сто рублей, да и то только в эти года такая цена стала. Раньше десятину свободно за 50 рублей можно было купить.
Едем несколько верст этим сплошным морем пшеницы; делянки обширные, посевы чистые, без сора, хлеб густой, высокий; арендаторы, видно, состоятельные, крепкие хозяева - да иначе и быть не может: слабому откуда взять пятьдесят рублей за десятину, да, главное, чем ее вспахать?..
Пересекаем линию хуторов, расположившихся вдоль границы бывшего выгона. Поодаль - вторая такая же линия, кое-где - отдельные, разбросанные хутора. Одни из них - жалкие землянки, едва возвышающиеся над уровнем земли; при них ни хлева, ни амбара; другие - саманные или глинобитные избы с кой-какими навесами для скота, третьи - бревенчатые дома, с обширными хлевами и амбарами; около некоторых - пруды, при них - небольшие группы деревьев, радующие глаз в этой уныло-безлесной степи.
Между первою и второю линией хуторов - душевые пашни покровских слобожан. Вместо однообразного моря пшеницы - пестрая смена то крупных квадратов и прямоугольников, то более мелких полос; пшеница-белотурка, главное богатство и гордость Новоузенского края, чередуется то с мягкою пшеницей - «русаком» или полтавкой, то с овсом, ячменем, картофелем, подсолнухом; чистые от сора, сильные и рослые посевы богатых мужиков теряются среди массы полос, густо заросших сорною травой, с редким, низкорослым хлебом, сильно прихваченным засухой. Нигде ни залежи, ни пара. Здесь - царство пестрополья, высасывающего из земли все, что земля может дать, и доводящего ее если не до полного истощения, - о настоящем истощении здесь еще далеко думать! - то, во всяком случае, до такого состояния, когда она перестает кормить страдающего и страдующего над нею пахаря.
- Вы посмотрите, во что они обратили землю! - восклицает мой товарищ по экскурсии, которого агрономическое сердце не может вынести вида такого, действительно не агрономического, хозяйства.
Скоро, однако, картина вновь меняется, и мы опять въезжаем в море пшеницы. Обширные поля, где по нескольку десятков, где и по нескольку сотен десятин под одну межу, засеянные сплошь то белотуркою, то «русаком», чередуются с еще гораздо более обширными сплошными залежами, то поросшими высоким бурьяном, то усеянными небольшими копешками сероватого бурьянистого сена, то лишенными всякой растительности, кроме сероватой, мелкой, сильно пахучей полыни. Поодаль от дороги то одиночные хутора, то группы хуторов, с двухэтажными хлебными амбарами и ветряными мельницами, с обширными хлевами для скота, с конными приводами, чтобы вытаскивать воду из глубоких колодцев. Пустынность степи нарушается то парою работающих жнеек или сенокосилок, то длинными процессиями плугов - четыре, шесть, десять плугов подряд, борозда в борозду, вздирают уже отдохнувшую залежь. Где пашут или жнут - там, где-нибудь в сторонке, стоят какие-то домики на колесах; это перевозные балаганы, где рабочие укрываются от дождя, складывают одежду и провизию, и где имеется запас необходимых инструментов для починки жнеек и плугов.
Это, оказывается, мы въехали в район оброчных статей - казенных земель, сдаваемых в аренду. В других местах, где население гуще и где уже резко ощущается «утеснение», казна сдает оброчные статьи, по преимуществу, более или менее малоземельным крестьянским обществам. В Новоузенском уезде малоземелья еще нет, и казенные земли, которых здесь более полумиллиона десятин, сдаются главным образом крупным посевщикам, снимающим, некоторые, по много тысяч десятин. На статьях обязательное по контрактам залежное хозяйство: засевается два или три поля, а шесть или семь полей отдыхают, служа лишь сенокосом или выгоном скоту.
- Посмотрите, - говорит мой спутник, - земля та же, а какой хлеб! Говорят вот, будто казенные земли надо отдать переселенцам. А какой резон? Ведь эти арендаторы - они-то и производят ту твердую высокую пшеницу, которою славится Самарская губерния; у них и урожаи чуть не вдвое выше, чем на надельных землях! И не думайте, что дело только в их богатстве; нет, у них такой огромный опыт, они так тонко изучили условия производства пшеницы, что нам, агрономам, у них учиться приходится. А отдайте землю переселенцам, и через пять лет будет то же, что на надельных землях. Отдать землю переселенцам - это значит не увеличить, а уменьшить производительность края.
Я, конечно, возражаю, и между нами завязывается длинный спор - все тот же старый спор: к чему стремиться - к максимуму ли производства, или к равномерности распределения?.. Как водится, каждый из нас и после спора остается при своем мнении. Но мне кажется, что хозяйство крупных посевщиков не может слишком радовать и с чисто производственной точки зрения: их процветание основано на искусственном поддержании залежного хозяйства, которое и в Новоузенских степях уже отжило свой век и должно уступить место более интенсивному, может быть трехпольному, а скорее - травопольному хозяйству.
Вот, однако, на одном из таких арендаторских хуторов, и земская станция. Арендатор, он же содержатель станции, - немец-колонист. Однако обстановка и обитатели дома не производят «немецкого» впечатления. Правда, на стенах чистой комнаты висят, кроме русской иконы, подписанное пастором конфирмационное благословение и несколько немецких благочестивых надписей. Несколько своеобразна и постройка - от общей большой комнаты отгорожено несколько маленьких каморок-спален. Но меблировка - совсем русская, крестьянская; почти русская и одежда; традиционной немецкой чистоты нет и в помине - комната грязна, невыметена, к чаю подаются грязные стаканы, и в довершение всего посмотреть на приезжающих является немецкий мальчик… без штанов.
Едем дальше. Еще несколько верст - сплошное море пшеницы на оброчных статьях, потом - несколько верст надельных земель все той же Покровской слободы, - широко она, матушка, раскинулась; потом - надельные земли нескольких приволжских немецких колоний. И немецкие поля тоже сплошь засеяны пшеницей, но, увы, по обработке и по виду посевов они мало чем отличаются от крестьянских надельных пашен: те же низкорослые, редкие хлеба, среди них во множестве - выгоревшие плешины; то же изобилие сорных трав всех видов и наименований. Я и раньше знал, что заволжские колонии - не чета южнорусским; но все же я никак не ожидал увидеть такой печальной картины на колонистских наделах. Для моего товарища-агронома это - привычная картина, и он даже изумился, когда я напомнил ему о высокой культурности немецких колоний Новороссии.
- Здесь - ничего похожего… Немцы здешние ничем не отличаются от хохлов: они и не богаче, и хозяйство ведут так же плохо, и в умственном отношении ничуть не выше; да и репутация у них плоховата: через некоторые колонии, говорят, ночью небезопасно проезжать.
Вот, однако, и ближайшая цель нашей сегодняшней поездки - менонитские «коло́нки», этот уголок Европы среди Новоузенских степей.
Таких колонков всего десять - в каждом, средним числом, по двадцати пяти дворов. Но менонитские колонии по виду не имеют ничего общего ни с русскими деревнями, ни даже с немецкими dorf-ами. Это длинная - много верст, широкая дорога или улица, вдоль которой стоят отдельные менонитские дворы, каждый впереди своего земельного участка, утопая в зелени небольших садиков и рощ.
Дом в меннонитской колонии Ам-Тракт (Новоузенский уезд). 1880-е
Как и везде, в менонитских колонках есть и богатые, и бедные; наряду с богачами, имеющими на своей земле и на арендованных участках сотни десятин посева и могущими затрачивать тысячные суммы, например, на устройство артезианского колодца и водопровода, - здесь есть и бедняки, имеющие всего по несколько голов скота и по благосостоянию стоящие немногим выше среднесостоятельного русского крестьянина. Богачи живут в обширных каменных хоромах, крытых черепицей, с балконами и верандами; бедняки - в небольших домах, бревенчатых или саманных, с характерными крутыми соломенными крышами. Но у каждого менонита есть сад, и в каждом саду, кроме вязовой рощи, есть хоть несколько фруктовых деревьев («В черном пару ведь у них земля под фруктовыми деревьями!» - с восторгом восклицает мой товарищ-агроном) и несколько гряд огорода; непременно есть и несколько куртин с цветами, за которыми менониты ухаживают с величайшею любовью и вниманием. И в каждом доме, как бы он ни был мал и прост, - даже в крохотной избушке, где живет на общественном иждивении обедневший дряхлый старичок, - самая строгая чистота и порядок. И как бы ни была проста или, наоборот, роскошна обстановка менонита, вы непременно найдете у него пару ларей или комодов старого голландского фасона, из светлого лакированного дерева, с рядами больших медных гвоздей и с железными наличниками у замка, способными привести в восторг любителя «стильной» мебели.
Дом в селении Кеппенталь (колония Ам-Тракт)
Но гордость каждого менонита - это его конюшни и хлева, под такими же крутыми соломенными крышами, всегда соединенные с жилым домом посредством крытого перехода; устроены эти хлева по всем правилам зоотехнии, с покатыми деревянными полами, с яслями и отдельными стойлами для каждой лошади и для каждой коровы. Гордость менонита - его блещущая чистотой молочная, его сараи для орудий и машин, где у богатого стоят десятки плугов, сотни борон, катки, косилки, жнейки, рядовые сеялки, фургоны; все это частью купленное у «фирм», частью - сделанное своими же мастерами-менонитами. Гордость менонита - его поля, огромные сплошные «карты», каждая в несколько десятков десятин, уделанные обработанные так, как будто карта сейчас и идет на конкурс или на выставку сельского хозяйства. И у них, как и у арендаторов казенных земель, урожаи процентов на 40 выше, чем на надельных землях крестьян. Но у них - это результат не залежного хозяйства, связанного с пустованием чуть не трех четвертей культурной площади, а применения сравнительно интенсивной культуры - пятиполья с черным паром, а у многих - с навозным удобрением земли. Хозяйство менонитов, таким образом, не представляет собою анахронизма, как хозяйство арендаторов; оно является, наоборот, высоко прогрессивным и как бы намечает путь, по которому, может быть, пойдет сельскохозяйственная культура данного района.
Дом в колонии Ам-Тракт. Фото с рисунка тушью
Самарские менониты - потомки голландских эмигрантов, которые оставили родину в одно время с предками нынешних капских и трансваальских буров и около трехсот лет жили в Восточной Пруссии, в Мариенбургском округе. Между собой они до сих пор говорят, кажется, по-голландски; все хорошо говорят и по-немецки, мужчины свободно, хоть и не слишком правильно, объясняются по-русски. Костюм - не то немецкий, не то голландский: мужчины в будни в кожаных туфлях на босу ногу и в жилетке поверх светло-синей рубашки, с отложным воротником; женщины - в темно-синих ситцевых платьях. В праздник, ехать в церковь, мужчины одевают пальто и пиджаки, женщины - шляпки и накидки, и огромная менонитская улица с едущими друг за другом менонитскими фургонами и пролетками заставляет вас совершенно забыть, что вы находитесь где-то в глубине Новоузенских степей… Со своей дальней родины менониты принесли, очевидно, чистоту и аккуратность, принесли и свою любовь к цветам; и поневоле вспоминаешь о бурах, когда видишь их свободное, полное достоинства обращение.
Церковь в селении Кеппенталь. Построена в 1866 году
Получив землю на каких-то необыкновенно льготных условиях, менониты разбили ее на 65-десятинные «карты», каждая в виде продолговатого прямоугольника. Никаких правил о неделимости участков у них нет, но фактически участки почти не делятся.
- У нас между детьми нет разницы - рассказывал мне пожилой менонит, носитель одного из столь излюбленных менонитами библейских имен: и сын, и дочь, все получают поровну; все наследство оценивается, и каждый получает по оценке, что захочет. А земля остается у одного из сыновей: кому охота, тот ее берет и рассчитывается с другими.
- А никогда не делят землю?
- Нет - у кого помногу карт, те, случается, и делят - на брата по целой карте. А у кого одна карта, как же ее разделить? Ведь меньше 60-ти десятин - какое же это будет хозяйство! Жить нельзя будет. Во всех колонках только два раза случилось, что карту поделили.
- А кто земли не получил от отца - те что?
- А кто как захочет. Кто купит землю, кто заарендует, кто другим делом займется… Я вот для старшего сына казенную землю снял - теперь строю ему хутор. А вот, глядите, - мы ехали в это время, в полугородском рессорном экипаже, по границе менонитских земель с наделом села Воскресенского, - эти хутора - это все наша молодежь устроилась; кому неохота далеко от своих, те вот по соседству заарендовали у воскресенских землю, и живут.
Нет у менонитов и правил против скупки земель и перехода их в посторонние руки. У моего собеседника - целых шесть «карт»; одна у него - выгон, остальные - полевые смены, в 65 десятин каждая, менонитского пятипольного севооборота.
- А вот в Гансау - название одного из «колонков» - там Миллер все 25 карт скупил, а потом все разом продал, екатеринославским хохлам. Ну, это уж Бог знает, что за люди: никаких порядков знать не хотят, со всеми судятся, - и сказать нельзя, какие люди!
- Трудно вам, - спрашиваю, - с русскими жить? С немцами, верно, лучше?
- Зачем! Какой русский - какой немец… Вот на Волге лютеране живут, про них хорошего не скажешь! Через иные колонии ночью и не проедешь, в работники берем с опаской. А с воскресенскими живем как братья: ни споров, ни судов. Вот, у меня в коло́нке шабер из Воскресенки, Иван Макарыч. Раньше он у своего общества землю снимал, полтинник десятина, а ноньче уж эту землю наши менониты по 5-ти рублей держат. А Иван Макарыч у нашего менонита карту купил, да все обзаведение. Хорошо мы с ним живем - человек хороший, настоящий.
- А которые землю продали, - спрашиваю я, - те что?
- В Туркестан ушли, в Аульеатинский уезд: может, будете там, пожалуйста, заезжайте в коло́нки, кланяйтесь от нас, - они вам рады будут. Только и там не всем понравилось; все думали - лучше будет да лучше, а теперь уж некоторые оттуда в Америку поехали.
Фото по случаю 25-летия преподавательской деятельности Франца Барча (5) в меннонитском селении Лизандергей (колония Ам-Тракт). Учитель Фр. Барч - автор брошюры «Наше отправление в Среднюю Азию»
Славятся менониты по всей округе не только хозяйственностью, но и общественностью и широко развитою взаимопомощью: у них есть и довольно богатая Armenkasse, и общественные производители - быки и жеребцы, и собственное, менонитское, взаимное страхование.
Однако пора и ехать. На прощанье мы обедаем с радушными хозяевами, которые перед обедом чинно склоняют головы и произносят тихую молитву. Меню обеда - жареная ветчина от собственных беркширов, с картофелем, манная каша с вишневым соком и удивительное молоко; саратовское пиво, а для курящих - варшавские сигары.
Затем едем. Сначала - опять дивно обработанными менонитскими полями с их вытянувшимися на версты сплошными посевами пшеницы, которые - увы - в этом году и у менонитов сильно попорчены засухой. Еще сильнее выжжены, конечно, посевы немцев-колонистов, а тем более - посевы на крестьянских надельных землях. Много выжжено, местами, и у арендаторов, - немало таких полос, где «колос от колоса - не слышно человечья го голоса», где не разберешь, посеяна ли пшеница или «падалица» рожь, или где хлеба почти не видно из-под густого покрова сорных трав.
- Плохо, - говорить мой спутник-агроном, - и у арендаторов, выходить, кругом по 45-ти пудов не наберется. А на надельных землях - одно горе. Опять ссуд запросят… ведь каждый год кормить приходится; только 1902 год как-то прошел благополучно!..
Вот вам и пшеничное царство!..
_____
Меннониты во время переселения из Заволжья в Туркестан
в сопровождении казачьего конвоя. Капланбек. 1881
_____
Из Аульеата нам предстояло проехать в горы, долиною Таласа, до расположенной в семидесяти верстах группы менонитских поселков.
Верст двадцать пять наш путь лежит по той же широкой подгорной террасе. Сначала - длинная цепь тенистых садов, серо-желтых усадеб, окруженных глинобитными зубчатыми стенами, и караван-сараев, принадлежащих аульеатинским сартам. Затем - открытая степь. По сторонам виднеется несколько больших групп густой зелени - то сартовские кишлаки, то русские поселки, посаженные на взятой у сартов и у киргиз земле. Вдоль нашего пути то засеянные пашни, то поля, освободившиеся из-под ранних яровых - пшеницы или ячменя, то дикая степь, но с сохранившимися следами оросительных бороздок. В разных направлениях, длинными, но не частыми рядами, вытянулись киргизские зимовки, или курганчи, с обязательными скирдами люцерны на плоских крышах и с небольшими древесными насаждениями, почти при каждой курганче. Кое-где киргизы то жнут хлеб, то косят второй или третий сбор люцерны, то занимаются чисткою оросительных канав.
Вот и ущелье Большая Капка́, через которое Талас прорывается из гор на широкую предгорную равнину. Немного не доезжая входа в ущелье, дорога подходит почти вплотную к самому Таласу. В то же время к дороге подступает сначала один арык, потом другой, который идет откуда-то совсем с другой стороны (вернее - бежит куда-то совсем в другую сторону), а у самого выхода из Капки, примерно на версту, тянется совсем рядом с первым; он только приподнят на искусственно насыпанное, немного повышенное над горизонтом, русло, потому что вода из этого арыка обслуживает гораздо более отдаленные поля. Вот дорога подступила уже совсем к обрывистому берегу Таласа. Внизу, по узенькой прибрежной полосе, бежит еще третий арык, на другом берегу реки четвертый, еще с полверсты дальше, уже у самого въезда в Большую Капку, показывается еще и пятый, уходящий куда-то далеко в противуположную сторону. Тут же и «головы» двух из этих арыков: параллельно берегу реки, на несколько вершков над водою, возвышается недлинная гряда камней, из-под которых торчит где дерн, где хворост. Это немудреное сооружение отхватывает часть течения реки и направляет воду в оросительный канал; немного удлиняя эту гряду или сбрасывая часть камней, туземный ирригатор регулирует поступление воды в арыки, соразмерно часто изменяющемуся уровню воды в реке и надобности в ней для полива.
Следом за остальными тремя арыками или, вернее, навстречу им, наш экипаж въезжает в узкое, длиною пару верст, ущелье. Дорога проложена по высеченному в скале карнизу, то спускаясь почти к самому руслу шумно бегущей по своему каменистому ложу реки, то поднимаясь над нею на несколько десятков сажень. Арыки бегут сначала по узенькой полосе прибрежного наноса, один по одной стороне реки, еще два, один над другим, - по другой, а где течение реки непосредственно подступает к скалистому обрыву, там арык бежит по устроенному в самом русле реки искусственному каменному желобу.
Из ущелья выезжаем в неширокую - полторы или две версты - горную долину. Правый берег Таласа крутой и обрывистый; без следа жилья или культуры. Левый, по которому мы едем, - ровная терраса, окаймленная также цепью невысоких скалистых гор. По их склонам тянутся линии арыков, взявших воду либо из булаков [ключей], либо из Таласа, где-нибудь выше по течению, и выводящих ее на культурные земли долинной террасы.
Минуем, оставляя его несколько в стороне, Ключевской поселок. Вблизи поселка, кое-где, кучки вывезенного навоза.
- Под клевера́ вывозим, - объясняет мужик, сваливавший навоз с телеги на одну из непосредственно лежащих у самой дороги полос. Поделили ноньче, на немцев глядючи, по десятине на дом удворной земли. На вечность поделили, чтобы навозить. Раньше-то у нас вся земля была по дворам поделена. Спору много было в обществе - а ноньче всю землю, окромя клеверов, разделили по душам; на три года поделили, которую землю эти года засевать; а прочая земля как отдохнет - тоже по душам поделят.
- А хорошо хлеба родятся?
- Да всяко. Больно похвалить тоже нельзя - земля белая, силы в ней мало. А все же против рассейского куда лучше.
- А откуда ваша деревня?
- Хохлы все больше, разных губерний. Поначалу больше кустанайцы были, да никого не осталось; все поразошлись кто куда - а в их место новых уездный начальник попричислял. Новеньких есть домов десятка полтора - все сродники, да суседи, да земляки. А только земли им уж не дают - себе, мол, не хватает. Ну, этим, которым, худо живется. А у кого семья рабочая - тем ничего: зарабатывают. Кто где, снимают землю у киргизцев, - живут себе…
Орлов (Орлово)
Еще десяток верст, и мы добираемся до группы менонитских поселков. На самом тракту - сравнительно большой «коло́нок» Орлов (ударение на о) - название, которое менониты принесли с собою из Пруссии, которое они дали своей колонии в Самарской губернии и с которым пришли сюда, в глухие предгорья Алатау. Немного поодаль - группа из четырех других, меньших по размерам, коло́нков [Основанные в 1882 г. Кеппенталь (Владимировское), Николайполь и Гнаденталь (Романовское), а также выселок последнего Гнаденфельд (Андреевское). - rus_turk.]. Впрочем, только эти четыре коло́нка - чисто менонитские. В Орлове только половина поселка - менониты, и те - отлученные от менонитской общины за недостаточную твердость в правилах веры [Селение Орлов (Орлово) было образовано в 1890 г. из числа жителей четырех коло́нков, согласившихся отбывать воинскую повинность и за это отлученных и изгнанных из общины. - rus_turk.]; остальные - немцы-лютеране, земляки обитателей Константиновского поселка. Все пять коло́нков резко отличаются своим внешним видом от русских поселков края. Обширные усадебные места, обнесенные аккуратными глинобитными стенами; просторные дома, каждый в две и более комнат, аккуратно построенные, частью оштукатуренные лёссовою замазкой, частью выкрашенные в разные светлые цвета, почти всегда - под одною крышею со скотскими хлевами; чрезвычайно регулярно рассаженные и хорошо содержанные древесные насаждения и прекрасные фруктовые сады.
В меннонитском селении. Аулие-Атинский уезд
Мы решаем остановиться на ночлег в коло́нке Орлов, у Herr’а Starost’а. Я передаю ему поклоны от родственников и соседей, - и нас встречают с распростертыми объятиями, как дорогих гостей.
Конечно, чай, с каким-то немецким печеньем и удивительнейшими яблоками, как по размерам, так и по чистоте. И конечно - разговоры о житье-бытье.
Молотьба (используется молотильный каток). Аулие-Атинский уезд
- Хорошо здесь жить, - объясняет нам Herr Starost’а, настоящий Herr, с длинными бакенбардами, пробритым подбородком и в городском пиджаке, совершенно подстать его усадьбе, с необыкновенно подчищенным декоративным садиком, двором, выложенным камешками, и его гостиной, с городскою мягкою мебелью и заставленными всякими безделушками стеклянными шкапами, - у каждого, кто только не самый бедный, по пять-шесть лошадей, и столько же коров. Самое лучшее здесь - что раз польешь землю, так неурожая уж не бывает; в Самаре ведь бывало, что и по четыре пуда с десятины собирали, а здесь даже в нынешнем году по сорок пять да по пятьдесят пудов - а такого плохого урожая, как ноньче, никогда не бывало.
- А много у вас земли?
- Немного: во всех колонках по двадцати десятин на семейство. У нас в колонке разделили так, что каждому от самого двора нарезали по три десятины под навоз - тут сад с огородом, тут и клеверное поле, а после клевера года два-три хлеб сеем. Полевая земля в восьми местах - с десятину на двор пшеничной земли, две десятины чернозему, да десятин восемь - белой земли. Остальное - выгонная земля, болотистая, немножко сенокоса.
- Что же, ваши менониты обходятся надельною землею?
- Как можно, что вы! всякий арендует у киргиз - и наши, и русские; везде кругом, все аренды - haben alles Land ausgesogen (конечно, и здесь весь разговор происходил на немецком языке)… Прежде за деньги арендовали, рублей по 5-6 за батман; теперь киргизы за деньги не сдают, а только из половины урожая; да и то, эти года они уже и жать отказываются, а требуют делить урожай на корню. Трудно теперь вести хозяйство - хоть хлеб и в цене, да зато земля обходится гораздо дороже.
- А киргизы сами хорошо живут?
- Плохо! Alles durch ihre eigene Schlechtigkeit: ведь у них какие обычаи! Волостной управитель без десяти-двенадцати рублей не примет заявления о покраже; за тридцать-сорок копеек для всякого дела можно лжесвидетеля нанять - вот какой это народ! Ныньче наверно голодать будут! ведь киргиз никакого расчета не понимает: понадобились деньги, все равно, на дело или на пустяки, - уж он ни на что не смотрит: хлеб запродает вперед, землю отдает на 10 лет под посевы, забирается под работу. Эти года вот хлеб по рублю и более пуд, а они с зимы запродают по четыре с полтиной за батман [Батман - собственно мера сыпучих тел, равная приблизительно нашей четверти или немного больше. Затем, этим же названием туземцы обозначают и площадь, на которую высевается один батман зерна; при принятом редком посеве это составляет около двух десятин.]; жать нанимаются по три рубля за батман, значит, полтора рубля за десятину; хлеба с зимы столько запродают, сколько и при хорошем урожае не получить; придет урожай - все приходится отдать; на зиму без хлеба остался - опять забирать надо… Эти года многие и пахать перестали: раньше пахали, а теперь всю землю испольщикам отдают. Ведь они какие: у кого пять-шесть голов скота - тот уже бай и уходит на летовку в горы, не думает о том, что будет зимой…
В меннонитском селении. Аулие-Атинский уезд
- А, по-вашему, здесь какое хозяйство более выгодно - земледельческое, или скотоводческое?
- А смотря по ценам… Прежде вот батман овса рубль стоил или полтора - так свиней откармливали (менонитские окорока и посейчас славятся в Ташкенте!) Теперь уж это невыгодно. Хлеб в цене - стали больше хлеб сеять. Скотоводством, конечно, тоже все занимаются в колонках, только не так, как русские: рогатый скот больше для молока держим - сыроварни у нас есть в колонках, по пятьдесят копеек за ведро платят; а потом, выкармливаем выездных лошадей, рублей по полтораста продаем, по двести, рогатый скот тоже - по 40-50 рублей продаем на месте, а в Ташкенте за наших коров и по сту рублей дают.
Аулие-Атинский уезд
- Откуда ж у вас такой скот?
- А у нас производители есть общественные: жеребцы орловские, голландские быки - уход тоже не такой, как у крестьян. Вот не угодно ли вам посмотреть мой скотный двор?
Меннонитское хозяйство. Аулие-Атинский уезд
И Herr Starost повел нас в обширное, светлое строение, с деревянным покатым полом и стоками для жидких нечистот, с отдельными стойлами и яслями для каждой лошади и для каждой коровы, блещущее, в полном смысле слова, голландскою чистотой.
- Так ведь это, верно, только у вас так, - заметил я, - у других ведь нет такой роскоши!..
Меннонитская ферма. Аулие-Атинский уезд
- Нет, это уж у всех; у кого скотный двор больше, у кого меньше, но устройство у всех такое: так у нас еще на родине было заведено.
В меннонитском селении Аулие-Атинского уезда
Из скотного двора мы прошли в сад, и тут сразу увидели, почему у менонитов яблоки получаются без малейшего изъяна: каждое дерево, очевидно, является предметом самого тщательного ухода, земля под деревьями идеально взрыхлена и содержится в черном пару - нигде не видно ни малейшей травинки…
Идем осматривать всякие амбары и сараи - в сараях обычные колонистские фургоны, но тут же и экипаж полугородского типа, разные плуги, молотилка, веялка.
- Из России выписывали? - спрашиваем мы.
- Нет, у нас в колонках мастера делают. Плуги вот заводские - один только здешней работы. Раньше наши мастера плугов не делали, года три всего как стали делать: взяли эккертовский шаблон, только рамы делают покрепче, потому что очень каменистая земля…
Мельница в меннонитском селении. Аулие-Атинский уезд
Посмотрели еще и семейное кладбище - тут же, на полевом участке, маленький квадратик, обнесенный хорошенькою изгородью, с двумя чисто содержимыми могилками, аккуратно засаженными цветами.
Меннонитская церковь. Кеппенталь, Аулие-Атинский уезд
За ночь над Таласскою долиною пронесся проливной дождь, который очистил воздух от заволакивавшей его дымки, а на немного сот метров выше выпал в виде снега. И возвращаясь из колонков в Аульеата, я все время любовался покрытыми чистым, свежевыпавшим снегом, вершинами передового хребта, из-за которого местами выглядывали снежные вершины главной цепи Таласского Алатау.
Меннонитский миссионер. Аулие-Атинский уезд
Другие отрывки из книги А. А. Кауфмана: http://rus-turk.livejournal.com/45158.html