Поездка в Бухару (1/5)
Н. Стремоухов. Поездка в Бухару. (Извлечение из дневника) // Русский вестник, 1875, № 6.
Другие части: [2], [3], [4], [5].
I
В конце 1873 года, бухарском эмиром Сеид-Музаффар-Эддином было отправлено в С.-Петербург посольство, которое только к маю 1874 года возвратилось в город Ташкент для дальнейшего следования в Бухару. Посещение столицы Российской Империи, <…> милостивый прием которого они удостоились, произвели сильное впечатление на диких бухарцев. По собственным их словам, они насмотрелись в С.-Петербурге таких чудес, каких себе и вообразить трудно. Эта похвала европейской образованности тем более заслуживала удивления, что она была из немногих, которые среднеазиатцы позволили себе провозглашать открыто и без всякой сдержанности. Вообще, этот факт тем знаменателен, что до сих пор никогда никакой житель Средней Азии не осмеливался восхищаться ничем, что только не принадлежало к мусульманскому миру, под страхом общего презрения и тяжелых наказаний, которым обыкновенно охлаждались неумеренные восторги каждого мусульманина, рискнувшего найти что-нибудь хорошее в европейской образованности [Разительным примером может служить посольство в 1869 году Тюря-Джана, сына эмира: мало уцелело от этого посольства.].
Бухарские джигиты
Означенное посольство везло от Государя Императора к эмиру многочисленные подарки. По прибытии его в Ташкент, для оказания ему почета, было поручено мне сопровождать его до Бухары; кроме того, я должен был передать Сеид-Музаффару поклоны и дружеские пожелания туркестанского генерал-губернатора и генерал-лейтенанта Колпаковского.
Не скажу, чтоб известие о моем назначении приятно подействовало на посланника. Он боялся попасть в немилость у своего властителя за то, что привез с собой кяфира [кяфир - неверный]. Смущение свое Абдул-Кадыр-бий (посланник) не смог скрыть, несмотря на все приторные любезности, которыми поспешил меня осыпать при первом нашем знакомстве. Зная непостоянный и жестокий характер своего повелителя, он был особенно озабочен тем, как я буду принят в Бухаре и как его высокостепенство, эмир, отнесется к его действиям в С.-Петербурге. Мое присутствие могло его сильно стеснить.
15го мая, отправив вперед арбы [Арба - телега.], нагруженные подарками, посылаемыми Государем Императором, и вещами, как нашими, так и бухарскими, я двинулся с г. Вилькинсом (одним из моих спутников) к Самарканду, чтоб обеспечить бухарскому посольству безостановочное следование к столице Тимура и вместе с тем предупредить генерал-майора Абрамова (начальника Заравшанского округа) о приезде бухарцев.
Переезд из Ташкента в Самарканд был совершен благополучно. Города Чиназ, Джюзак и Самарканд, степь Мурза-Рабат, Тамерлановы Ворота и пр. не стану описывать: все это давным-давно известно до мельчайших подробностей, а потому прямо начну свой рассказ с выезда нашего из Самарканда.
В Самарканде я узнал, что эмир Бухарский находится в городе Шааре, а так как Абдул-Кадыру и мне требовалось явиться первоначально к его высокостепенству, то с общего согласия и было решено проехать через горы на город Китаб, и оттуда в Шаар. Из двух путей, идущих по этому направлению (один в 72 версты, другой в 110 верст), мы выбрали самый длинный, потому что по кратчайшему, вследствие крутых гор, его перерезывающих, было бы невозможно благополучно провезти наши арбы (через Кара-Тюбе арбы не ходят).
Новизна далекого путешествия верхом, перспектива ближе ознакомиться с одним из независимых государств Средней Азии, известным мне только по книгам и рассказам, наконец, своеобразная обстановка, при которой должно было совершиться путешествие, все это сильно возбудило мое любопытство. А бухарцы нарочно как будто испытывали мое терпение, медлили приготовлениями к отъезду, и, для большей важности, теряли время на пустые церемонии.
Наконец, 20го мая, в 5 часов пополудни, мы оставили Самарканд. На большое пространство растянулся наш караван; вот состав его: Абдул-Кадыр-бий токсаба [Токсаба - военный чин, равный полковнику.], посланник, его два секретаря, мирза [Секретарь.] урак [Духовный чин.] и мирза Вахаб, Зианеддин-мирахур [Мирахур - шталмейстер, от слов мир - начальник и ахр - ясли.], ездивший в Ташкент по приказанию эмира встречать возвращающееся посольство, тридцать бухарских джигитов [Джигит - молодец; эти люди употребляются для посылок, исполняют обязанности прислуги и заменяют почтальонов. Джигитами также называются смельчаки, лихие наездники.], я, г. Вилькинс, состоящий в ведомстве Министерства государственных имуществ и назначенный меня сопровождать, г. Чапышев, назначенный мне в спутники в качестве переводчика, татарин мулла Хайрулла Юнусов, приглашенный мною в качестве частного секретаря, наши джигиты, татарин Камалей и ташкентцы Сеид-Али и Уста, десять уральских казаков с урядником, одиннадцать арб с их проводниками и курбаш [Полицейский чиновник.] самаркандский с пятью помощниками, которые провожали нас до самой границы и распоряжались угощением, покуда мы не оставили русских пределов.
Живописную картину представляла из себя эта смешанная толпа всадников в европейских и азиатских костюмах. Весьма неуклюжие и неповоротливые как пешеходы, бухарцы имеют совершенно другой вид на лошади. Несмотря на тяжелые чалмы, длинные, пестрые халаты (почти на каждом было надето их по нескольку штук), они чрезвычайно ловко сидят на своих высоких седлах (у старших лошади были украшены разноцветными шалевыми и парчовыми попонами и бирюзовыми сбруями) и смело перескакивают через самые трудные препятствия. Лошади, большею частью иноходцы (между ними были и туркменской породы), не уступают своим всадникам в ловкости, выносливости и смелости. Меня особенно удивлял комфорт, которым умел окружать себя Абдул-Кадыр-бий во время своих странствований. В продолжение всего путешествия, челимчи [Обязанность челимчи заключается в раскуривании и подавании челима - род кальяна. Бухарцам очень нравилось, что я находил удовольствие курить их челим.] подносил ему ежеминутно челим, который он курил с большою важностью, нисколько не замедляя шага лошади. Обыкновенно челим переходил из рук в руки по старшинству. На опыте пришлось мне убедиться, что курение челима, возбуждая мокроту и освежая рот, значительно способствует перенесению усталости. Когда наступал час для совершения намаза, немедленно расстилался намаз-джай [Намаз-джаем называется ковер, употребляемый во время намаза, то есть молитвы.]. Когда томила жажда, тотчас же подносилась свежая вода или же холодный чай джигитом, особо для этого назначенным. На стоянках всегда весьма скоро разбивались узорчатые палатки, устанавливались навесы, раскладывались ковры и подушки и подавались многочисленные угощения. При этом нельзя было не пожалеть несчастную прислугу, которая из страха наказания, несмотря на усталость, принуждена была исполнять малейшие капризы своего избалованного и изнеженного господина [На привалах Абдул-Кадыр всегда переодевался и разваливался на подушках, причем джигиты обязаны были растирать его утомленное тело.].
Проехав три таша [Бухарский таш (таш - камень) равняется восьми верстам. Отмеривают его следующим образом: обыкновенно это делается во время путешествий эмира, джигит ведет его лошадь и считает шаги. Отсчитав 12.000 шагов, он останавливается, произносит «таш» и кладет на то место большой камень. Затем уже считает другой джигит, и т. д.] по прелестной холмистой местности, пересеченной несколькими горными ручейками, мы остановились на ночлег в кишлаке [Кишлак - зимовка, деревня, вообще какое-нибудь поселение неукрепленное; от слов киш - зима, лик или ляк - окончание, означающее место, способ, средство, размер.]. Садаган, у подножия Джамских гор. При лунном свете разбили мы наши палатки на берегу быстрого горного ручейка; кони были привязаны к железным кольям, что, однако, не мешало им часто отрываться и производить большую суматоху между спавшим людом; и скоро весь караван, подкрепив свои силы туземными яствами, находился уже в объятиях Морфея. С этого места, а потом с каждого привала, были посылаемы Абдул-Кадыром джигиты к эмиру с извещением о нашем приближении. Первый переезд, хотя мы и совершили его шагом, показался несколько скучным и утомительным; впоследствии мы свыклись с таким способом передвижения и уже более не чувствовали никакой усталости.
На следующий день (21го мая), проехав в сильнейший жар по совершенно ровной долине З¾ таша, мы добрались до кишлака Джам, где в последний раз пользовались угощением на русской почве. Здесь мы распростились с курбашем, который вернулся в Самарканд. Недалеко от кишлака, на маленькой возвышенности, мы увидели развалины старого Джамского укрепления. Отсюда под вечер мы успели сделать еще два таша чрез Шахрисябзские горы, по узенькой дорожке, до кишлака Кызыл-Кутан, находящегося уже в бухарских владениях, где и остановились ночевать, так как далее, вследствие темной ночи и высоких гор, было очень трудно и опасно ехать, особенно тяжело нагруженным арбам нашим. С этого дня все попечения обо мне и моих спутниках бухарцы взяли на себя, что и исполнили с большим успехом, обставив нас самым изысканным восточным комфортом, какой только можно себе вообразить в стране мало образованной. На этом ночлеге посланник предоставил нам свою палатку, в которой буквально все свободное пространство было заставлено блюдами с разными кушаньями.
Хотя переезд от Кызыл-Кутана до кишлака Ак-Бугая всего в четыре таша, он у нас, однако, занял очень много времени по причине крутых и длинных подъемов на горы и таких же спусков. Дорога, весьма живописная, шла то большими пропастями и оврагами, то чрез узкие ущелья; поминутно приходилось переезжать быстрые горные ручейки, а самое худшее было переправляться чрез большие пространства, густо усеянные острыми каменьями. Все эти препятствия было довольно трудно преодолеть арбам, для которых проложенная тропинка была слишком узка; а потому, принужденные ехать по склонам гор, они подвергались на каждом шагу опасности опрокинуться. С большим трудом и только с помощью многих рук (насильно принуждались к этому все встречавшиеся туземцы) могли они быть благополучно вытаскиваемы на горы и спускаемы вниз. Придавая важное значение поклаже, которою они были нагружены, Абдул-Кадыр очень добросовестно заботился об их безопасности. Частые депутации от разных кишлаков выезжали к Абдул-Кадыру навстречу с поздравлениями, причем встречавшие поспешно слезали с лошадей, подобострастно подбегали к посланнику и целовали его руки; эти задержки отнимали у нас очень много времени.
На полдороге до Ак-Бугая, у кишлака Гюль-Хаме, мы были встречены младшим сыном Китабского бека (Абдул-Гафар-ипака [Ипак - значит служащий в свите, чин придворный. Некоторые мне объясняли, будто этим названием обозначается доверенное лицо, близкий советник, и будто этот чин после аталыка один из важнейших.]), Абдуррахман-беком-курчи [Курчи - караульщик, равняется чину поручика.], который после дружественного рукопожатия объявил мне, как он доволен и счастлив данным ему поручением встретить меня, поздравить с благополучным въездом в бухарские владения, выразить чувства искренней дружбы, которую бухарцы питают к русским и, провожая нас до города Китаба, оказывать мне гостеприимство. На это я ответил, что я с своей стороны также считаю себя счастливым вступить при таких благоприятных обстоятельствах на бухарскую почву, где вижу на каждом шагу доказательства дружбы Бухары к ее могучему соседу, что я весьма рад случаю познакомиться с ним и выразить ему мою глубокую благодарность за оказываемый мне прием; надеюсь, что наше знакомство этим не ограничится, и, наконец, что с нетерпением буду ожидать дня, когда буду иметь честь представиться его высокостепенству. Молодого бека сопровождало более пятидесяти всадников, все в нарядных, разноцветных халатах.
В кишлаке Ак-Бугае нас поместили в узбекские, весьма уютные и красивые, юрты, устланные коврами, куда, тотчас по нашем прибытии, целым эскадроном слуг, почти на пятидесяти блюдах, был принесен роскошный дастархан [Дастархан - скатерть. Этим словом обыкновенно называется угощение.], состоявший из фруктов, печений, сластей и разных произведений бухарской кухни. После короткого отдыха, так как ожидали моего разрешения, я дал знак к подъему [Меня бухарцы называли калян-заде, т. е. «сын великого сановника», почему и удостоивали самых высоких почестей.].
22го мая день был облачный, что в летнее время в этих странах редко случается; дул сильный ветер, умерявший несколько страшный жар, который мучил нас в продолжение всего путешествия. Опять пришлось превозмогать трудности, перебираясь через горы. Особенно утомил нас проход через ущелье Макрит-Тау [Тау - гора.] (или Капкан-Агач [Т. е. «оторванное дерево».]). Только в узких долинах, оврагах и ущельях виднелись деревья, да склоны некоторых гор были покрыты очень плохо обработанными полями; бо́льшую же часть пейзажа занимали высокие горы, представлявшие из себя груды наваленных камней, всевозможных цветов. Сделав около трех ташей, мы очутились в кишлаке Макрит, расположенном в длинной и узкой долине, окаймленной с двух сторон горами. Нас ждала масса народа (все узбеки); угощения уже были приготовлены - несмотря на их приторность, мы принуждены были к ним приступить, чтобы не обидеть наших гостеприимных хозяев. Здесь на наших глазах разыгралась мелодраматическая сцена, о которой не могу умолчать, так как она весьма рельефно может выставить, на какой низкой ступени нравственного развития стоит бухарский народ. Когда нужны были вспомогательные лошади для втаскивания наших арб на горы, то таковые обыкновенно требовались от жителей. Один узбек, однако, отказался от этой неожиданной повинности; его решили немедленно наказать за такое непослушание. Его заметили сидящим в толпе, которая окружала нашу юрту. Абдуррахман-бек-курчи первый бросился на него и стал жестоким образом бить его ногайкою. Это послужило сигналом: в одну секунду все поднялось на ноги и кинулось на несчастного; даже те, которые за несколько минут сидели рядом и дружески разговаривали с ним. Сильно избитый, узбек был повешен за локти на дереве и провисел в таком отчаянном положении около четверти часа. Но этим не удовольствовались; к нему подошел узбекский аксакал [Аксакал - старшина, почетное лицо; от слов ак - белый, сакал - борода.] и начал его отвязывать, чтобы, как я узнал позже, подвергнуть новым, еще худшим истязаниям. Узбек ждал только благоприятной минуты: когда его развязали, он внезапно, сбросив халат (за который его держали), устремился к довольно высокой ограде, сделал отчаянный скачок через нее и мгновенно скрылся, благодаря своей быстроте, от спешившей за ним погони. После этого любопытно было видеть ярость молодого бека, который должен был сознаться, что жертва избегла его жестокости.
Проехав еще немного по горам, мы наконец оставили их, и нашим глазам представилась великолепная картина: на далекое пространство расстилалась громадная Шахрисябская долина, совершенно оправдывающая свое название - «зеленый город». Вся долина покрыта сплошною массою зелени (сады и поля), на которой темными пятнами обозначались города и кишлаки и светлыми полосками изгибались ручейки и речки. Вдали возвышалась башня Ак-Сарая [Ак-Сарай - дворец в гор. Шааре.], постройка Тамерлановских времен.
II
Одолев еще два таша, мы вечером добрались до Улус-кишлака [Урус-Кишлак. - rus_turk.], где и остановились, за восемь верст от города Китаба, для ночлега в нарочно для нас отведенном доме, с большим садом. Население этого большого кишлака очень приветливо отнеслось к нашему приезду. На следующий день мы должны были въехать в город, так как вечером (от 9 до 10 часов), после намаза хуфтана, последней молитвы, ворота затворяются и в город никого не впускают.
Не обращая никакого внимания на нашу усталость и почти насильно вынудив наше согласие (мы отказывались сперва, но принуждены были согласиться, так как нам внушили, что отказ очень обидит хозяев), после неизбежного дастархана, бухарцы устроили на небольшой эспланаде, под открытым небом, при свете сальных свечей, базем [Увеселение с музыкой и танцами.]. Музыка загремела, несколько мальчиков начали пляску, раздались песни под аккомпанемент дутары [Дутара - двухструнная гитара.]. С трудом удалось нам уговорить прекратить это увеселение и дать нам необходимый отдых.
23го мая, в шесть часов утра, едва мы успели одеться, как явился Абдул-Кадыр предупредить нас, чтобы мы готовились встретить двух посланных от эмира сановников. При этом посланник предложил свои услуги всегда и везде содействовать своими советами: как следует действовать при известных церемониях, чтобы не нарушить местных обычаев. Я не замедлил отблагодарить его за внимание и предупредительность, но к советам его все-таки редко прибегал, и то только для формы, так как хорошо был знаком с бухарскими нравами и обычаями, что приводило бухарцев очень часто в немалый восторг. С великою важностью, облаченные в парчовые халаты, явились эмирские сановники: Джалиль-бий токсаба и Ирпазар-удайчи [Удайчи - придворный чин.]. Приветствовав меня от имени эмира и пожелав всего хорошего (на что я отвечал в том же духе), они предложили мне поехать прямо во дворец, где меня желает встретить владетельный бек Абдул-Гафар-бек-инак.
При большом стечении народа мы поехали многочисленною кавалькадой: курбаши, с палками в руках, чтобы разгонять народ, впереди, Абдул-Кадыр-бий, за ним эмирские посланники, потом я, мои спутники, джигиты, казаки в два ряда и бухарская свита. Пред дворцом стояли сарбазы [Сарбазы - солдаты. Этим именем обозначается регулярная пехота.] (в красных мундирах) и топчи [Артиллеристы.] (в зеленых мундирах), с распущенными знаменами, шпалерами по обеим сторонам дороги. Когда мы показались, музыка заиграла туш и послышалась русская команда «на караул», довольно отчетливо произнесенная. По отдаче чести, мы были впущены во дворец, где вышел навстречу Китабский бек, очень видный и весьма почтенной наружности старик, с большою свитою сановников. Бек приветствовал меня от имени эмира в весьма дружелюбных выражениях; между прочим говорил, как ему приятно принимать сына одного из важных русских сановников. После продолжительного разговора, предметом которого были отношения дружбы и согласия, установившиеся между Россией и Бухарой, был подан дастархан гигантских размеров для меня и для всех меня сопровождавших. Затем были мне подарены лошадь с полною сбруей, халаты и куски материй. Соответствующими по старшинству подарками были также наделены и все мои спутники без исключения. Обычай одаривать при всяком удобном случае очень распространен в Бухаре - отказ считается оскорблением.
Так как эмир должен был скоро приехать в Китаб (как мне сказали, он спешил со мною познакомиться), то мы не могли остановиться во дворце, который сперва нам предназначался, а потому с теми же церемониями, как приехали, были отведены на помещение в частный дом, где и расположились: я со спутниками своими на одном дворе, а Абдул-Кадыр-бий - на другом, соседнем с нашим [Вследствие сильных жаров мы не могли ночевать в комнатах, очень маленьких и низких, почему бо́льшую часть времени проводили на воздухе под навесом или же в палатках.]. О нас заботиться в продолжение всего нашего пребывания в Китабе было поручено Абдуррахман-беку-курчи и Абдузаит-мирахуру (ученый, почтенный старик, всегда дружески к нам относившийся), которые приложили все старания, чтобы предупреждать наши желания и чтобы мы ни в чем не нуждались, и исполнили это самым добросовестным образом.
Едва мы успели переоблачиться в домашний костюм, халаты нам подаренные (что очень понравилось бухарцам), как уже пришли мальчики-танцоры и начался базем: нам совершенно не хотели дать времени вздохнуть и опомниться, только и думали, как бы развлекать нас. Но так как бухарские увеселения не блещут особенным разнообразием и так как всем в Бухаре наслаждаются до пресыщения, то все это скоро обратилось в Демьянову уху.
Утром 24го мая послышалась вдали военная музыка, которую скоро заглушили частые пушечные выстрелы и крики народа (впрочем, вынужденные палками курбашей): это встречали эмира. Вскоре затем явился к нам от властителя Бухары посланный, чтоб узнать о здоровье и пожелать всего хорошего. Посланный между прочим выразился, что эмир был так доволен, узнав о нашем приезде, что тотчас поспешил из Шаара в Китаб и был готов от радости «выскочить из своей рубашки, чтобы нас скорее увидеть». Я ответил, что высоко ценю эту честь и прошу передать его высокостепенству покорнейшую просьбу: ежедневно сообщать мне известия о его здоровье и благополучии, чем премного меня обяжут; кроме того, просил передать мою искреннюю благодарность за оказываемый прием.
В одно время со мною в Китабе находились: посланный от генерала Абрамова (которого бухарцы, однако, не допустили ко мне) и посланник от кабульского владетеля, Шир-Али-хана. Последний сопровождал эмира во всех его путешествиях.
Здесь не лишним считаю сказать несколько слов об отношениях Бухары к Авганистану и к России.
Отношения Бухары или, вернее сказать, эмира Бухарского, к Авганистану и к России часто меняются и вполне зависят от того, какая сторона наиболее угрожает; к той и примыкает Музаффар. Было бы весьма ошибочно полагаться на него: он во всякое время готов превратиться в преданного друга или же в заклятого врага. Такая шаткость в политике естественно вытекает из самого положения дел. Действительно, побывав в Бухаре, легко можно убедиться, на каком непрочном основании зиждется власть эмира и его отношения к соседям. Благодаря своему жестокому и неправильному управлению, Сеид-Музаффару нельзя рассчитывать на сочувствие и преданность своих подданных, что, конечно, заставляет его вечно находиться в опасениях; никогда он не в состоянии отвечать за безопасность своей власти, своих богатств и даже своей жизни. Покуда подданные его будут апатично выносить гнетущий их деспотизм, владычество эмира еще возможно, но он погиб безвозвратно, если только страх рассеется. Не имея твердой почвы под собою в своих владениях, эмир и не думает рассчитывать на поддержку своих соседей. Поэтому ему приходится вечно прибегать к интригам, обману и хитростям, и лавировать между препятствиями и опасностями, которые его окружают. Чье влияние сильнее, к тому склоняются и его симпатии.
Недоброжелательство и неприязненность к нам авганцев давно уже известны. Вероятно, подзадориваемые англичанами, авганцы неуклонно стремятся восстановить против нас эмира Бухарского и побудить его к открытым враждебным действиям. Свои настойчивые требования они подкрепляют разными угрозами; не испытав еще силы русского оружия, они полагаются на храбрость своего войска (впрочем, довольно хорошо организованного, и постоянно пугают эмира тем, что если он откажется к ним присоединиться, то они вторгнутся в его пределы. Бывшие при мне в Бухаре авганцы несколько раз высказывали это мулле Юнусову (ошибочно принимая его за бухарца и не подозревая, что он мой спутник) и прибавляли: «Ваши войска всегда победят русских». Трусливый Музаффар частенько был готов уступить их требованиям и согласиться объявить себя врагом России. Так, еще недавно, во время Хивинской экспедиции, по совету авганцев, эмир хотел наотрез отказать в присылке выступившему в поход нашему отряду необходимых съестных припасов, чем он поставил бы наших воинов в безвыходное положение. Кроме того, он намеревался пропустить чрез свои владения авганские войска, с которыми мог бы сделать нападение на Самарканд. Но проживающий в Бухаре татарин Каратаев и главнейшие купцы бухарские пришли к своему властителю, упросили его оставаться в мире с Россией и указали ему опасность, в какую подобные действия могут вовлечь его самого и все государство. Эти доводы осилили нерешительность эмира, и авганцы возвратились к себе, ничего не добившись.
Каждый год авганское посольство является в Бухару с новыми предложениями и вместе с тем с новыми угрозами. Я застал такое посольство, сопровождавшее эмира во всех его поездках; но и в этот раз авганцам не посчастливилось. Они приехали, как я узнал, снова настаивать на пропуске своих войск чрез бухарские владения, и вместе с тем старались отклонить эмира от блистательных приемов, которые он мне устраивал. Но и эти замыслы не удалась. Музаффар был очень доволен честью, оказанною ему Белым Царем, а потому и решился, как кажется, прямо объявить себя другом России. Вследствие этого авганцы были приняты очень холодно: они не допускались к аудиенциям, содержание и подарки давались им скудные, разъезжать по городам им было запрещено, и масса шпионов следила за каждым их движением.
По-видимому, в настоящее время эмир Бухарский образумился и понял, насколько необходима и полезна ему дружба России, прибегая к которой, он может упрочить свое положение, почему и старается теперь всеми средствами доказать нам свое расположение и преданность. Искренни ли его намерения и будет ли он верен этой политике, трудно решить.
Кушбеги и Каратаев, стоящие во главе русской партии, очень много способствовали к возвращению Музаффара на истинный путь. Большинство бухарского населения дружески расположено к России, даже многие сановники не скрывают своего к нам сочувствия; в этом я лично убедился. Так, начальник войск города Кермине, Кара-Бек-Ишок-Баши, провожая меня, откровенно высказал мне свой образ мыслей: по его мнению, Бухара не может долго продержаться в независимом состоянии и непременно, рано иди поздно, будет присоединена к России; присоединение это будет радостно всем, и под охраною и благодетельным покровительством России бухарцы увидят наконец счастливые дни. То же самое я слышал и от многих других лиц.
Вернусь теперь к своему рассказу. Наконец явился Абдул-Кадыр-бий, только что представившийся [Представление эмиру называется салямом, то есть «идти на поклон».] эмиру, вполне веселый, счастливый и довольный. Страх и опасения его рассеялись; Музаффар-Эддин очень милостиво его принял, всем очень интересовался и выказал большое удовольствие при виде подарков, присланных ему Государем Императором и поднесенных ему посланником.
Начиная с этого дня, к нам один за другим стали являться бухарцы [В том числе много больных за советами.], так что почти каждую минуту кто-нибудь да сидел у нас; многие приходили из любопытства, а отчасти из желания что-нибудь о нас разузнать. В особенности мирза Вахаб, второй секретарь Абдул-Кадыра, которого обязанность была шпионить за нами. Каждое наше слово, каждое движение записывались им и вносились в его ежедневные о нас доклады, подаваемые сперва посланнику, а потом самому владетелю.
Вечером была нам оказана особенная, впрочем, довольно странная, почесть: эмир прислал в полное наше распоряжение, на все время нашего пребывания в Китабе, своих придворных мальчиков-танцоров, главного маскарабаза [Маскарабаз - значит шут, от слова маскара - шутка и баз - игра.], ходжа-джевачи [Джевачи - чин военный, адъютант. Люди этого чина употребляются для разных поручений. На обязанности ходжа-джевачи было сообщать эмиру всевозможные сплетни.] и музыкантов. Устроился базем при свете китайских фонарей, нами привезенных, которые привели в восторг бухарцев.
С этого времени в каждом кишлаке, в каждом городе, где мы только останавливались, ежедневно по вечерам, к несчастию, очень часто и днем, являлись нас развлекать: танцоры, музыканты, маскарабазы, найранбазы [Найранбаз - фокусник, от слов найран - обольщение, хитрость, обман и баз - игра.] и др. Танцы мало разнообразны, они пантомимою стараются изображать любовь, или же танцующие выказывают в прыжках и кружении свою ловкость и быстроту. Иногда они переодеваются женщинами, и так удачно, что их трудно узнать. Маскарабазы представляют смешные сцены, но большею частию неприличного содержания. Музыканты разыгрывают народные песни (иные весьма мелодичны), которые поются со страшными выкрикиваниями; когда же они бьют в бубны, то производят это с сильнейшим, оглушающим шумом (бывало по девяти бубенщиков) [Инструменты бухарские следующие: дутара - двухструнная гитара, ситара - трехструнная, сурнай - флейта, цизак - вроде скрипки, кобыс - скрипка с волосяными струнами, карнай - кларнет, най (камыш) - дудочка, тыбаль - барабан, чирменда - бубен, давыл - маленький барабан, в который обыкновенно бьют ночные сторожа, и пр.]. Принадлежностью всякого базема были курбаши с своими палками, которые сдерживали толпы зевак в почтительном отдалении и соблюдали между ними порядок, беспощадно колотя палками по головам непослушных. Мои старания, чтоб эти увеселения (которые скоро надоели и опротивели) устраивались реже, остались напрасными. Пришлось покориться необходимости и терпеливо, лежа на коврах, испивать чашу до дна. Было же это необходимо потому, что все до мельчайших подробностей доносилось эмиру, которому, как нам объяснили, наш отказ был бы крайне неприятен. Желая чем-нибудь ему угодить и вместе с тем отблагодарить за его гостеприимство, поневоле нужно было терпеть. Кроме того, наши уши сильно страдали от шума, производимого военною музыкою, которая ежедневно, в присутствии эмира, соблюдая известные церемонии, разыгрывала зарю во время намаза дигара [Всех намазов пять: утренний на заре, в полдень, за час заката солнца - дигар, после заката солнца и по наступлении вечерних сумерек.].
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Другие части: [2], [3], [4], [5].
I
В конце 1873 года, бухарском эмиром Сеид-Музаффар-Эддином было отправлено в С.-Петербург посольство, которое только к маю 1874 года возвратилось в город Ташкент для дальнейшего следования в Бухару. Посещение столицы Российской Империи, <…> милостивый прием которого они удостоились, произвели сильное впечатление на диких бухарцев. По собственным их словам, они насмотрелись в С.-Петербурге таких чудес, каких себе и вообразить трудно. Эта похвала европейской образованности тем более заслуживала удивления, что она была из немногих, которые среднеазиатцы позволили себе провозглашать открыто и без всякой сдержанности. Вообще, этот факт тем знаменателен, что до сих пор никогда никакой житель Средней Азии не осмеливался восхищаться ничем, что только не принадлежало к мусульманскому миру, под страхом общего презрения и тяжелых наказаний, которым обыкновенно охлаждались неумеренные восторги каждого мусульманина, рискнувшего найти что-нибудь хорошее в европейской образованности [Разительным примером может служить посольство в 1869 году Тюря-Джана, сына эмира: мало уцелело от этого посольства.].
Бухарские джигиты
Означенное посольство везло от Государя Императора к эмиру многочисленные подарки. По прибытии его в Ташкент, для оказания ему почета, было поручено мне сопровождать его до Бухары; кроме того, я должен был передать Сеид-Музаффару поклоны и дружеские пожелания туркестанского генерал-губернатора и генерал-лейтенанта Колпаковского.
Не скажу, чтоб известие о моем назначении приятно подействовало на посланника. Он боялся попасть в немилость у своего властителя за то, что привез с собой кяфира [кяфир - неверный]. Смущение свое Абдул-Кадыр-бий (посланник) не смог скрыть, несмотря на все приторные любезности, которыми поспешил меня осыпать при первом нашем знакомстве. Зная непостоянный и жестокий характер своего повелителя, он был особенно озабочен тем, как я буду принят в Бухаре и как его высокостепенство, эмир, отнесется к его действиям в С.-Петербурге. Мое присутствие могло его сильно стеснить.
15го мая, отправив вперед арбы [Арба - телега.], нагруженные подарками, посылаемыми Государем Императором, и вещами, как нашими, так и бухарскими, я двинулся с г. Вилькинсом (одним из моих спутников) к Самарканду, чтоб обеспечить бухарскому посольству безостановочное следование к столице Тимура и вместе с тем предупредить генерал-майора Абрамова (начальника Заравшанского округа) о приезде бухарцев.
Переезд из Ташкента в Самарканд был совершен благополучно. Города Чиназ, Джюзак и Самарканд, степь Мурза-Рабат, Тамерлановы Ворота и пр. не стану описывать: все это давным-давно известно до мельчайших подробностей, а потому прямо начну свой рассказ с выезда нашего из Самарканда.
В Самарканде я узнал, что эмир Бухарский находится в городе Шааре, а так как Абдул-Кадыру и мне требовалось явиться первоначально к его высокостепенству, то с общего согласия и было решено проехать через горы на город Китаб, и оттуда в Шаар. Из двух путей, идущих по этому направлению (один в 72 версты, другой в 110 верст), мы выбрали самый длинный, потому что по кратчайшему, вследствие крутых гор, его перерезывающих, было бы невозможно благополучно провезти наши арбы (через Кара-Тюбе арбы не ходят).
Новизна далекого путешествия верхом, перспектива ближе ознакомиться с одним из независимых государств Средней Азии, известным мне только по книгам и рассказам, наконец, своеобразная обстановка, при которой должно было совершиться путешествие, все это сильно возбудило мое любопытство. А бухарцы нарочно как будто испытывали мое терпение, медлили приготовлениями к отъезду, и, для большей важности, теряли время на пустые церемонии.
Наконец, 20го мая, в 5 часов пополудни, мы оставили Самарканд. На большое пространство растянулся наш караван; вот состав его: Абдул-Кадыр-бий токсаба [Токсаба - военный чин, равный полковнику.], посланник, его два секретаря, мирза [Секретарь.] урак [Духовный чин.] и мирза Вахаб, Зианеддин-мирахур [Мирахур - шталмейстер, от слов мир - начальник и ахр - ясли.], ездивший в Ташкент по приказанию эмира встречать возвращающееся посольство, тридцать бухарских джигитов [Джигит - молодец; эти люди употребляются для посылок, исполняют обязанности прислуги и заменяют почтальонов. Джигитами также называются смельчаки, лихие наездники.], я, г. Вилькинс, состоящий в ведомстве Министерства государственных имуществ и назначенный меня сопровождать, г. Чапышев, назначенный мне в спутники в качестве переводчика, татарин мулла Хайрулла Юнусов, приглашенный мною в качестве частного секретаря, наши джигиты, татарин Камалей и ташкентцы Сеид-Али и Уста, десять уральских казаков с урядником, одиннадцать арб с их проводниками и курбаш [Полицейский чиновник.] самаркандский с пятью помощниками, которые провожали нас до самой границы и распоряжались угощением, покуда мы не оставили русских пределов.
Живописную картину представляла из себя эта смешанная толпа всадников в европейских и азиатских костюмах. Весьма неуклюжие и неповоротливые как пешеходы, бухарцы имеют совершенно другой вид на лошади. Несмотря на тяжелые чалмы, длинные, пестрые халаты (почти на каждом было надето их по нескольку штук), они чрезвычайно ловко сидят на своих высоких седлах (у старших лошади были украшены разноцветными шалевыми и парчовыми попонами и бирюзовыми сбруями) и смело перескакивают через самые трудные препятствия. Лошади, большею частью иноходцы (между ними были и туркменской породы), не уступают своим всадникам в ловкости, выносливости и смелости. Меня особенно удивлял комфорт, которым умел окружать себя Абдул-Кадыр-бий во время своих странствований. В продолжение всего путешествия, челимчи [Обязанность челимчи заключается в раскуривании и подавании челима - род кальяна. Бухарцам очень нравилось, что я находил удовольствие курить их челим.] подносил ему ежеминутно челим, который он курил с большою важностью, нисколько не замедляя шага лошади. Обыкновенно челим переходил из рук в руки по старшинству. На опыте пришлось мне убедиться, что курение челима, возбуждая мокроту и освежая рот, значительно способствует перенесению усталости. Когда наступал час для совершения намаза, немедленно расстилался намаз-джай [Намаз-джаем называется ковер, употребляемый во время намаза, то есть молитвы.]. Когда томила жажда, тотчас же подносилась свежая вода или же холодный чай джигитом, особо для этого назначенным. На стоянках всегда весьма скоро разбивались узорчатые палатки, устанавливались навесы, раскладывались ковры и подушки и подавались многочисленные угощения. При этом нельзя было не пожалеть несчастную прислугу, которая из страха наказания, несмотря на усталость, принуждена была исполнять малейшие капризы своего избалованного и изнеженного господина [На привалах Абдул-Кадыр всегда переодевался и разваливался на подушках, причем джигиты обязаны были растирать его утомленное тело.].
Проехав три таша [Бухарский таш (таш - камень) равняется восьми верстам. Отмеривают его следующим образом: обыкновенно это делается во время путешествий эмира, джигит ведет его лошадь и считает шаги. Отсчитав 12.000 шагов, он останавливается, произносит «таш» и кладет на то место большой камень. Затем уже считает другой джигит, и т. д.] по прелестной холмистой местности, пересеченной несколькими горными ручейками, мы остановились на ночлег в кишлаке [Кишлак - зимовка, деревня, вообще какое-нибудь поселение неукрепленное; от слов киш - зима, лик или ляк - окончание, означающее место, способ, средство, размер.]. Садаган, у подножия Джамских гор. При лунном свете разбили мы наши палатки на берегу быстрого горного ручейка; кони были привязаны к железным кольям, что, однако, не мешало им часто отрываться и производить большую суматоху между спавшим людом; и скоро весь караван, подкрепив свои силы туземными яствами, находился уже в объятиях Морфея. С этого места, а потом с каждого привала, были посылаемы Абдул-Кадыром джигиты к эмиру с извещением о нашем приближении. Первый переезд, хотя мы и совершили его шагом, показался несколько скучным и утомительным; впоследствии мы свыклись с таким способом передвижения и уже более не чувствовали никакой усталости.
На следующий день (21го мая), проехав в сильнейший жар по совершенно ровной долине З¾ таша, мы добрались до кишлака Джам, где в последний раз пользовались угощением на русской почве. Здесь мы распростились с курбашем, который вернулся в Самарканд. Недалеко от кишлака, на маленькой возвышенности, мы увидели развалины старого Джамского укрепления. Отсюда под вечер мы успели сделать еще два таша чрез Шахрисябзские горы, по узенькой дорожке, до кишлака Кызыл-Кутан, находящегося уже в бухарских владениях, где и остановились ночевать, так как далее, вследствие темной ночи и высоких гор, было очень трудно и опасно ехать, особенно тяжело нагруженным арбам нашим. С этого дня все попечения обо мне и моих спутниках бухарцы взяли на себя, что и исполнили с большим успехом, обставив нас самым изысканным восточным комфортом, какой только можно себе вообразить в стране мало образованной. На этом ночлеге посланник предоставил нам свою палатку, в которой буквально все свободное пространство было заставлено блюдами с разными кушаньями.
Хотя переезд от Кызыл-Кутана до кишлака Ак-Бугая всего в четыре таша, он у нас, однако, занял очень много времени по причине крутых и длинных подъемов на горы и таких же спусков. Дорога, весьма живописная, шла то большими пропастями и оврагами, то чрез узкие ущелья; поминутно приходилось переезжать быстрые горные ручейки, а самое худшее было переправляться чрез большие пространства, густо усеянные острыми каменьями. Все эти препятствия было довольно трудно преодолеть арбам, для которых проложенная тропинка была слишком узка; а потому, принужденные ехать по склонам гор, они подвергались на каждом шагу опасности опрокинуться. С большим трудом и только с помощью многих рук (насильно принуждались к этому все встречавшиеся туземцы) могли они быть благополучно вытаскиваемы на горы и спускаемы вниз. Придавая важное значение поклаже, которою они были нагружены, Абдул-Кадыр очень добросовестно заботился об их безопасности. Частые депутации от разных кишлаков выезжали к Абдул-Кадыру навстречу с поздравлениями, причем встречавшие поспешно слезали с лошадей, подобострастно подбегали к посланнику и целовали его руки; эти задержки отнимали у нас очень много времени.
На полдороге до Ак-Бугая, у кишлака Гюль-Хаме, мы были встречены младшим сыном Китабского бека (Абдул-Гафар-ипака [Ипак - значит служащий в свите, чин придворный. Некоторые мне объясняли, будто этим названием обозначается доверенное лицо, близкий советник, и будто этот чин после аталыка один из важнейших.]), Абдуррахман-беком-курчи [Курчи - караульщик, равняется чину поручика.], который после дружественного рукопожатия объявил мне, как он доволен и счастлив данным ему поручением встретить меня, поздравить с благополучным въездом в бухарские владения, выразить чувства искренней дружбы, которую бухарцы питают к русским и, провожая нас до города Китаба, оказывать мне гостеприимство. На это я ответил, что я с своей стороны также считаю себя счастливым вступить при таких благоприятных обстоятельствах на бухарскую почву, где вижу на каждом шагу доказательства дружбы Бухары к ее могучему соседу, что я весьма рад случаю познакомиться с ним и выразить ему мою глубокую благодарность за оказываемый мне прием; надеюсь, что наше знакомство этим не ограничится, и, наконец, что с нетерпением буду ожидать дня, когда буду иметь честь представиться его высокостепенству. Молодого бека сопровождало более пятидесяти всадников, все в нарядных, разноцветных халатах.
В кишлаке Ак-Бугае нас поместили в узбекские, весьма уютные и красивые, юрты, устланные коврами, куда, тотчас по нашем прибытии, целым эскадроном слуг, почти на пятидесяти блюдах, был принесен роскошный дастархан [Дастархан - скатерть. Этим словом обыкновенно называется угощение.], состоявший из фруктов, печений, сластей и разных произведений бухарской кухни. После короткого отдыха, так как ожидали моего разрешения, я дал знак к подъему [Меня бухарцы называли калян-заде, т. е. «сын великого сановника», почему и удостоивали самых высоких почестей.].
22го мая день был облачный, что в летнее время в этих странах редко случается; дул сильный ветер, умерявший несколько страшный жар, который мучил нас в продолжение всего путешествия. Опять пришлось превозмогать трудности, перебираясь через горы. Особенно утомил нас проход через ущелье Макрит-Тау [Тау - гора.] (или Капкан-Агач [Т. е. «оторванное дерево».]). Только в узких долинах, оврагах и ущельях виднелись деревья, да склоны некоторых гор были покрыты очень плохо обработанными полями; бо́льшую же часть пейзажа занимали высокие горы, представлявшие из себя груды наваленных камней, всевозможных цветов. Сделав около трех ташей, мы очутились в кишлаке Макрит, расположенном в длинной и узкой долине, окаймленной с двух сторон горами. Нас ждала масса народа (все узбеки); угощения уже были приготовлены - несмотря на их приторность, мы принуждены были к ним приступить, чтобы не обидеть наших гостеприимных хозяев. Здесь на наших глазах разыгралась мелодраматическая сцена, о которой не могу умолчать, так как она весьма рельефно может выставить, на какой низкой ступени нравственного развития стоит бухарский народ. Когда нужны были вспомогательные лошади для втаскивания наших арб на горы, то таковые обыкновенно требовались от жителей. Один узбек, однако, отказался от этой неожиданной повинности; его решили немедленно наказать за такое непослушание. Его заметили сидящим в толпе, которая окружала нашу юрту. Абдуррахман-бек-курчи первый бросился на него и стал жестоким образом бить его ногайкою. Это послужило сигналом: в одну секунду все поднялось на ноги и кинулось на несчастного; даже те, которые за несколько минут сидели рядом и дружески разговаривали с ним. Сильно избитый, узбек был повешен за локти на дереве и провисел в таком отчаянном положении около четверти часа. Но этим не удовольствовались; к нему подошел узбекский аксакал [Аксакал - старшина, почетное лицо; от слов ак - белый, сакал - борода.] и начал его отвязывать, чтобы, как я узнал позже, подвергнуть новым, еще худшим истязаниям. Узбек ждал только благоприятной минуты: когда его развязали, он внезапно, сбросив халат (за который его держали), устремился к довольно высокой ограде, сделал отчаянный скачок через нее и мгновенно скрылся, благодаря своей быстроте, от спешившей за ним погони. После этого любопытно было видеть ярость молодого бека, который должен был сознаться, что жертва избегла его жестокости.
Проехав еще немного по горам, мы наконец оставили их, и нашим глазам представилась великолепная картина: на далекое пространство расстилалась громадная Шахрисябская долина, совершенно оправдывающая свое название - «зеленый город». Вся долина покрыта сплошною массою зелени (сады и поля), на которой темными пятнами обозначались города и кишлаки и светлыми полосками изгибались ручейки и речки. Вдали возвышалась башня Ак-Сарая [Ак-Сарай - дворец в гор. Шааре.], постройка Тамерлановских времен.
II
Одолев еще два таша, мы вечером добрались до Улус-кишлака [Урус-Кишлак. - rus_turk.], где и остановились, за восемь верст от города Китаба, для ночлега в нарочно для нас отведенном доме, с большим садом. Население этого большого кишлака очень приветливо отнеслось к нашему приезду. На следующий день мы должны были въехать в город, так как вечером (от 9 до 10 часов), после намаза хуфтана, последней молитвы, ворота затворяются и в город никого не впускают.
Не обращая никакого внимания на нашу усталость и почти насильно вынудив наше согласие (мы отказывались сперва, но принуждены были согласиться, так как нам внушили, что отказ очень обидит хозяев), после неизбежного дастархана, бухарцы устроили на небольшой эспланаде, под открытым небом, при свете сальных свечей, базем [Увеселение с музыкой и танцами.]. Музыка загремела, несколько мальчиков начали пляску, раздались песни под аккомпанемент дутары [Дутара - двухструнная гитара.]. С трудом удалось нам уговорить прекратить это увеселение и дать нам необходимый отдых.
23го мая, в шесть часов утра, едва мы успели одеться, как явился Абдул-Кадыр предупредить нас, чтобы мы готовились встретить двух посланных от эмира сановников. При этом посланник предложил свои услуги всегда и везде содействовать своими советами: как следует действовать при известных церемониях, чтобы не нарушить местных обычаев. Я не замедлил отблагодарить его за внимание и предупредительность, но к советам его все-таки редко прибегал, и то только для формы, так как хорошо был знаком с бухарскими нравами и обычаями, что приводило бухарцев очень часто в немалый восторг. С великою важностью, облаченные в парчовые халаты, явились эмирские сановники: Джалиль-бий токсаба и Ирпазар-удайчи [Удайчи - придворный чин.]. Приветствовав меня от имени эмира и пожелав всего хорошего (на что я отвечал в том же духе), они предложили мне поехать прямо во дворец, где меня желает встретить владетельный бек Абдул-Гафар-бек-инак.
При большом стечении народа мы поехали многочисленною кавалькадой: курбаши, с палками в руках, чтобы разгонять народ, впереди, Абдул-Кадыр-бий, за ним эмирские посланники, потом я, мои спутники, джигиты, казаки в два ряда и бухарская свита. Пред дворцом стояли сарбазы [Сарбазы - солдаты. Этим именем обозначается регулярная пехота.] (в красных мундирах) и топчи [Артиллеристы.] (в зеленых мундирах), с распущенными знаменами, шпалерами по обеим сторонам дороги. Когда мы показались, музыка заиграла туш и послышалась русская команда «на караул», довольно отчетливо произнесенная. По отдаче чести, мы были впущены во дворец, где вышел навстречу Китабский бек, очень видный и весьма почтенной наружности старик, с большою свитою сановников. Бек приветствовал меня от имени эмира в весьма дружелюбных выражениях; между прочим говорил, как ему приятно принимать сына одного из важных русских сановников. После продолжительного разговора, предметом которого были отношения дружбы и согласия, установившиеся между Россией и Бухарой, был подан дастархан гигантских размеров для меня и для всех меня сопровождавших. Затем были мне подарены лошадь с полною сбруей, халаты и куски материй. Соответствующими по старшинству подарками были также наделены и все мои спутники без исключения. Обычай одаривать при всяком удобном случае очень распространен в Бухаре - отказ считается оскорблением.
Так как эмир должен был скоро приехать в Китаб (как мне сказали, он спешил со мною познакомиться), то мы не могли остановиться во дворце, который сперва нам предназначался, а потому с теми же церемониями, как приехали, были отведены на помещение в частный дом, где и расположились: я со спутниками своими на одном дворе, а Абдул-Кадыр-бий - на другом, соседнем с нашим [Вследствие сильных жаров мы не могли ночевать в комнатах, очень маленьких и низких, почему бо́льшую часть времени проводили на воздухе под навесом или же в палатках.]. О нас заботиться в продолжение всего нашего пребывания в Китабе было поручено Абдуррахман-беку-курчи и Абдузаит-мирахуру (ученый, почтенный старик, всегда дружески к нам относившийся), которые приложили все старания, чтобы предупреждать наши желания и чтобы мы ни в чем не нуждались, и исполнили это самым добросовестным образом.
Едва мы успели переоблачиться в домашний костюм, халаты нам подаренные (что очень понравилось бухарцам), как уже пришли мальчики-танцоры и начался базем: нам совершенно не хотели дать времени вздохнуть и опомниться, только и думали, как бы развлекать нас. Но так как бухарские увеселения не блещут особенным разнообразием и так как всем в Бухаре наслаждаются до пресыщения, то все это скоро обратилось в Демьянову уху.
Утром 24го мая послышалась вдали военная музыка, которую скоро заглушили частые пушечные выстрелы и крики народа (впрочем, вынужденные палками курбашей): это встречали эмира. Вскоре затем явился к нам от властителя Бухары посланный, чтоб узнать о здоровье и пожелать всего хорошего. Посланный между прочим выразился, что эмир был так доволен, узнав о нашем приезде, что тотчас поспешил из Шаара в Китаб и был готов от радости «выскочить из своей рубашки, чтобы нас скорее увидеть». Я ответил, что высоко ценю эту честь и прошу передать его высокостепенству покорнейшую просьбу: ежедневно сообщать мне известия о его здоровье и благополучии, чем премного меня обяжут; кроме того, просил передать мою искреннюю благодарность за оказываемый прием.
В одно время со мною в Китабе находились: посланный от генерала Абрамова (которого бухарцы, однако, не допустили ко мне) и посланник от кабульского владетеля, Шир-Али-хана. Последний сопровождал эмира во всех его путешествиях.
Здесь не лишним считаю сказать несколько слов об отношениях Бухары к Авганистану и к России.
Отношения Бухары или, вернее сказать, эмира Бухарского, к Авганистану и к России часто меняются и вполне зависят от того, какая сторона наиболее угрожает; к той и примыкает Музаффар. Было бы весьма ошибочно полагаться на него: он во всякое время готов превратиться в преданного друга или же в заклятого врага. Такая шаткость в политике естественно вытекает из самого положения дел. Действительно, побывав в Бухаре, легко можно убедиться, на каком непрочном основании зиждется власть эмира и его отношения к соседям. Благодаря своему жестокому и неправильному управлению, Сеид-Музаффару нельзя рассчитывать на сочувствие и преданность своих подданных, что, конечно, заставляет его вечно находиться в опасениях; никогда он не в состоянии отвечать за безопасность своей власти, своих богатств и даже своей жизни. Покуда подданные его будут апатично выносить гнетущий их деспотизм, владычество эмира еще возможно, но он погиб безвозвратно, если только страх рассеется. Не имея твердой почвы под собою в своих владениях, эмир и не думает рассчитывать на поддержку своих соседей. Поэтому ему приходится вечно прибегать к интригам, обману и хитростям, и лавировать между препятствиями и опасностями, которые его окружают. Чье влияние сильнее, к тому склоняются и его симпатии.
Недоброжелательство и неприязненность к нам авганцев давно уже известны. Вероятно, подзадориваемые англичанами, авганцы неуклонно стремятся восстановить против нас эмира Бухарского и побудить его к открытым враждебным действиям. Свои настойчивые требования они подкрепляют разными угрозами; не испытав еще силы русского оружия, они полагаются на храбрость своего войска (впрочем, довольно хорошо организованного, и постоянно пугают эмира тем, что если он откажется к ним присоединиться, то они вторгнутся в его пределы. Бывшие при мне в Бухаре авганцы несколько раз высказывали это мулле Юнусову (ошибочно принимая его за бухарца и не подозревая, что он мой спутник) и прибавляли: «Ваши войска всегда победят русских». Трусливый Музаффар частенько был готов уступить их требованиям и согласиться объявить себя врагом России. Так, еще недавно, во время Хивинской экспедиции, по совету авганцев, эмир хотел наотрез отказать в присылке выступившему в поход нашему отряду необходимых съестных припасов, чем он поставил бы наших воинов в безвыходное положение. Кроме того, он намеревался пропустить чрез свои владения авганские войска, с которыми мог бы сделать нападение на Самарканд. Но проживающий в Бухаре татарин Каратаев и главнейшие купцы бухарские пришли к своему властителю, упросили его оставаться в мире с Россией и указали ему опасность, в какую подобные действия могут вовлечь его самого и все государство. Эти доводы осилили нерешительность эмира, и авганцы возвратились к себе, ничего не добившись.
Каждый год авганское посольство является в Бухару с новыми предложениями и вместе с тем с новыми угрозами. Я застал такое посольство, сопровождавшее эмира во всех его поездках; но и в этот раз авганцам не посчастливилось. Они приехали, как я узнал, снова настаивать на пропуске своих войск чрез бухарские владения, и вместе с тем старались отклонить эмира от блистательных приемов, которые он мне устраивал. Но и эти замыслы не удалась. Музаффар был очень доволен честью, оказанною ему Белым Царем, а потому и решился, как кажется, прямо объявить себя другом России. Вследствие этого авганцы были приняты очень холодно: они не допускались к аудиенциям, содержание и подарки давались им скудные, разъезжать по городам им было запрещено, и масса шпионов следила за каждым их движением.
По-видимому, в настоящее время эмир Бухарский образумился и понял, насколько необходима и полезна ему дружба России, прибегая к которой, он может упрочить свое положение, почему и старается теперь всеми средствами доказать нам свое расположение и преданность. Искренни ли его намерения и будет ли он верен этой политике, трудно решить.
Кушбеги и Каратаев, стоящие во главе русской партии, очень много способствовали к возвращению Музаффара на истинный путь. Большинство бухарского населения дружески расположено к России, даже многие сановники не скрывают своего к нам сочувствия; в этом я лично убедился. Так, начальник войск города Кермине, Кара-Бек-Ишок-Баши, провожая меня, откровенно высказал мне свой образ мыслей: по его мнению, Бухара не может долго продержаться в независимом состоянии и непременно, рано иди поздно, будет присоединена к России; присоединение это будет радостно всем, и под охраною и благодетельным покровительством России бухарцы увидят наконец счастливые дни. То же самое я слышал и от многих других лиц.
Вернусь теперь к своему рассказу. Наконец явился Абдул-Кадыр-бий, только что представившийся [Представление эмиру называется салямом, то есть «идти на поклон».] эмиру, вполне веселый, счастливый и довольный. Страх и опасения его рассеялись; Музаффар-Эддин очень милостиво его принял, всем очень интересовался и выказал большое удовольствие при виде подарков, присланных ему Государем Императором и поднесенных ему посланником.
Начиная с этого дня, к нам один за другим стали являться бухарцы [В том числе много больных за советами.], так что почти каждую минуту кто-нибудь да сидел у нас; многие приходили из любопытства, а отчасти из желания что-нибудь о нас разузнать. В особенности мирза Вахаб, второй секретарь Абдул-Кадыра, которого обязанность была шпионить за нами. Каждое наше слово, каждое движение записывались им и вносились в его ежедневные о нас доклады, подаваемые сперва посланнику, а потом самому владетелю.
Вечером была нам оказана особенная, впрочем, довольно странная, почесть: эмир прислал в полное наше распоряжение, на все время нашего пребывания в Китабе, своих придворных мальчиков-танцоров, главного маскарабаза [Маскарабаз - значит шут, от слова маскара - шутка и баз - игра.], ходжа-джевачи [Джевачи - чин военный, адъютант. Люди этого чина употребляются для разных поручений. На обязанности ходжа-джевачи было сообщать эмиру всевозможные сплетни.] и музыкантов. Устроился базем при свете китайских фонарей, нами привезенных, которые привели в восторг бухарцев.
С этого времени в каждом кишлаке, в каждом городе, где мы только останавливались, ежедневно по вечерам, к несчастию, очень часто и днем, являлись нас развлекать: танцоры, музыканты, маскарабазы, найранбазы [Найранбаз - фокусник, от слов найран - обольщение, хитрость, обман и баз - игра.] и др. Танцы мало разнообразны, они пантомимою стараются изображать любовь, или же танцующие выказывают в прыжках и кружении свою ловкость и быстроту. Иногда они переодеваются женщинами, и так удачно, что их трудно узнать. Маскарабазы представляют смешные сцены, но большею частию неприличного содержания. Музыканты разыгрывают народные песни (иные весьма мелодичны), которые поются со страшными выкрикиваниями; когда же они бьют в бубны, то производят это с сильнейшим, оглушающим шумом (бывало по девяти бубенщиков) [Инструменты бухарские следующие: дутара - двухструнная гитара, ситара - трехструнная, сурнай - флейта, цизак - вроде скрипки, кобыс - скрипка с волосяными струнами, карнай - кларнет, най (камыш) - дудочка, тыбаль - барабан, чирменда - бубен, давыл - маленький барабан, в который обыкновенно бьют ночные сторожа, и пр.]. Принадлежностью всякого базема были курбаши с своими палками, которые сдерживали толпы зевак в почтительном отдалении и соблюдали между ними порядок, беспощадно колотя палками по головам непослушных. Мои старания, чтоб эти увеселения (которые скоро надоели и опротивели) устраивались реже, остались напрасными. Пришлось покориться необходимости и терпеливо, лежа на коврах, испивать чашу до дна. Было же это необходимо потому, что все до мельчайших подробностей доносилось эмиру, которому, как нам объяснили, наш отказ был бы крайне неприятен. Желая чем-нибудь ему угодить и вместе с тем отблагодарить за его гостеприимство, поневоле нужно было терпеть. Кроме того, наши уши сильно страдали от шума, производимого военною музыкою, которая ежедневно, в присутствии эмира, соблюдая известные церемонии, разыгрывала зарю во время намаза дигара [Всех намазов пять: утренний на заре, в полдень, за час заката солнца - дигар, после заката солнца и по наступлении вечерних сумерек.].
ПРОДОЛЖЕНИЕ