На верблюдах. 10 (окончание)
Н. Уралов. На верблюдах. Воспоминания из жизни в Средней Азии. - СПб., 1897. Предыдущие части: [1], [2], [3], [4], [5], [6], [7], [8], [9].
Еще о киргизах
[…] На переезде от сопки Кыз-Имчик мы встретили огромное стадо диких коз (джейраны), которые, выскочив из-за холма, вдруг наткнулись на наш караван и, на минуту ошалев, кинулись врассыпную. На беду, ни у кого из нас не было наготове ружей, а пока мы доставали их, джейраны умчались уже далеко.
Вскоре нам стали попадаться аулы, состоящие иногда из пяти-шести юрт, а иногда число последних доходило до 30 и более. […]
Мы остановились в ауле Аннау, расположенном возле шихана того же имени. Пока сотоварищи мои хлопотали около верблюдов, развьючивали их и затем знакомились с хозяевами, я наводил справки относительно существования диких козлов. Встреча последних не столько пробудила во мне аппетит, сколько раздразнила охотничьи инстинкты. Справки, однако, были малоутешительны, ибо оказалось, что джейраны чрезвычайно осторожны и не подпускают даже на выстрел из винтовки. Зато киргизы утешили меня сообщением, что в камышах реки Эмбы водится множество донгузов [донгуз - значит кабан]. В этот день идти на кабанов было поздно, да и раздражающий запах варившегося козленка, которого гостеприимные хозяева уже уснули заколоть, давал мне понять, что пока можно обойтись и без охоты.
По понятиям киргизов (да и вообще всех мусульман), употреблять в пищу свиней - величайший грех, и поэтому они никогда не решатся убить «донгуза», даже если бы стада последних и причиняли вред кочевникам. А так как еще при этом охота на кабанов не всегда и безопасна, то станет понятным, почему узкоглазые сыны степей столь энергично уклонялись от моих предложений отправиться на охоту вместе или, по крайней мере, указать мне, в каком именно месте бесконечно тянувшихся побережных камышей водятся кабаны.
- А вы им, того-этого, как его, знаете, Николай Иваныч, посулите денег, - так небось согласятся, знаете! - предложил Тележников, который вообще глубоко и непоколебимо верил в силу рубля.
Я, однако, воззрений его не разделял; а потому и не рискнул обижать честных аульцев. Хорошо и сделал, так как, по словам Кебекова, «смерть от кабана даже самого благочестивого мусульманина делает недши, т. е. отправляет на тот свет нечистым, и даже 500-летнее горение в чистилищном огне не можете очистить его от этой скверны». После таких убеждений, всосанных с молоком матери, соваться с предложением «рубля» было, по меньшей мере, не тактично.
Старик Аннау оказался также весьма гостеприимным хозяином, хотя, как я узнал после, любезность его происходила главным образом от коммерческих видов, а именно: имея громадный запас джебаги [«джебагой» называется скатанная баранья шерсть], он давно поджидал какой-нибудь караван, чтобы променять свой товар на мануфактуру бухарского производства, вполне резонно рассчитывая, что таковая должна быть у каждого караванбаша. Правда, на этот раз расчеты старого кочевника не оправдались, но зато и караван наш был совершенно исключительный. […]
Сильно разочарованный остался бабай Аннау, когда, караван наш двинулся в путь, не оставив у него, по неимению, ни одного из предметов, кои он, очевидно, рассчитывал выменять на заготовленную джебагу.
- Теперь, старая собака, ругать нас целую неделю будет! - промолвил Левашев, усиленно насасывая свою обгорелую люльку.
- Этого-того, как его… напрасно, знаете, мне ранее не сказали, господин Левашев, что дорогой так выгодно можно заняться комерцыей, знаете! Я бы того, как его, халатиков десятка три-четыре захватил с собой.
- Да ведь вы, Семен Никитич, говорили, что не при деньгах, а 40 халатов составляют куш порядочный.
Но Семен Никитич не счел нужным ответить на мою шпильку, а только что-то заворчал про себя, делая выкладки на пальцах, - барыши, должно быть, подсчитывал, какие могли бы ему достаться.
Иван-бай, по-видимому, сильно рассердился на «господина» и так грозно посматривал на мизерную фигуру Тележникова, что я невольно расхохотался, представляя себе картину, если б могучий кулак Левашева опустился на неудачного коммерсанта.
- Зачем у нас нет той быстрой предприимчивости, которой обладают североамериканцы или англичане?! - вдруг задал вопрос Яков Николаевич, ни к кому, в сущности, не обращаясь.
Меня это восклицание удивило, и я спросил, чем оно было вызвано.
- Помилуйте, да разве стали бы таскаться на верблюдах англичане или американцы, обладая такой рекой, как Сыр? Разве стали бы они беспощадно убивать и время, и здоровье, и деньги, когда переезд водою несравненно дешевле караванных странствований?
- Позвольте, а вы забыли, Яков Николаевич? про мели на Сыр и Джамандарье? [В 16 верстах ниже форта Перовского отделяется от Сыра приток Караузяк, который верст через сто снова впадет в Сыр, образуя между началом и устьем Джамандарью (т. е. дурную реку), отличающуюся мелководьем]. Ведь существуют же у нас Аральские пароходы, а какой от них толк?
- Стара песня! Можно завести пароходы более сильные, которые могли бы преодолевать быстроту течения в Караузяке.
- Но ведь очистить от камыша Караузяк - дело гигантских работ и, кроме того, требует громадных затрат, не говоря уже о гидротехнической стороне.
- Э, батюшка, все это ерунда! Развитие пароходства по Сыру заключается вовсе не в принципе невозможности или трудности осуществления этой идеи, а все в той же медленности в преследовании полезных целей, которую я и называю непредприимчивостью и от которой тормозится у нас всякое предприятие. Поезжайте на Волгу, на восток России, там более чем где-нибудь вы с каждым шагом станете убеждаться в том, что земля наша велика и обильна, но что много трудов, много работ нужно, чтобы оживить ее и призвать к производительности все те громадные пространства, которые там раздольно расстилаются пред глазами… Э, да что тут!.. - Яков Николаевич махнул рукой и замолчал.
- Знаете, Яков Николаевич, вы сейчас обмолвились, и мне очень приятно было слышать эти: наши, у нас и проч. Значит, в вас сохранился русский дух, который по мере приближения к России все ярче и ярче вспыхивает. Дай-то Бог! А то что, в самом деле, за отречение?! Ну, мало ли что было, про то надо забыть, и смотреть как на неприятное сновидение…
- А это что?! - сказал Зубарев, указывая на свою киргизочку, и тяжко вздохнул.
На свадьбе
Еще два-три перехода, и мы будем у цели нашего путешествия.
Как надоели пески, эта гладкая, словно скатерть, степь с своим однообразно унылым видом, эти солончаки с тонкой глинистой почвой и это пекущее с утра до вечера солнце!!!
А хуже всего отравляло путешествие отсутствие пищевого довольствия. Сухари опротивели, баранина, дурно сваренная, часто без соли [киргизы редко употребляют соль; говорят, что это отлично сохраняет зрение, но насколько такое предположение основательно, судить не решаюсь, хотя должен заметить, что зрение у киргиз поразительно хорошее], без приправ, пресная, словно трава, кумыс подозрительной чистоты, - все это довольно чувствительно отражалось и на здоровье, и на состоянии духа. Ко всему этому надо прибавить и одуряющее раскачивание на «кораблях пустыни». Со мной даже сделалось что-то вроде морской болезни. Еще немного - и пришлось бы окончательно слечь, но, к моему счастию, утомительное путешествие приходило к концу. […]
От Мугоджарских гор и почти вплоть до самого г. Орска дорога может развлекать глаз путешественника живописными видами. Толстый карагач, стройный тал, джидда и другие деревья густо разрослись в этом уютном уголке степи и образовали маленькие ласочки. Среди этой роскошной зелени, чуть заметно чернеются киргизские юрты, словно гигантские круглые шапки.
Во время одного перехода к нам подъехало несколько человек киргизов и стало упрашивать Кебекова свернуть с дороги, чтобы остановиться лагерем близ их аула; оказалось, что они приглашали всех нас принять участие в свадьбе, назначенной в этот же день. Мы, разумеется, с удовольствием приняли приглашение и отправились на той, который устраивал отец невесты.
К сожалению, мы опоздали к самому процессу свадьбы и попали уже прямо на брачный пир.
Киргизская невеста
Нас встретила сама «молодая» со своим женихом. Это была полная, высокая дева, одетая в какой-то невообразимо пестрый наряд. Бойко смотрели ее большие черные глаза, обрамленные дугообразными бровями. Лицо невесты можно было бы назвать красивым, если б не сильно выдавшиеся скулы. Без всякой застенчивости подошла она к нам и, протянувши руку, весело проговорила: «Аман, тюра!» При этом хитрая улыбка раскрыла ее мясистые сладострастные губы и выставила напоказ два ряда ровных, ослепительной белизны, зубов. Под стать был и жених, стройный и оригинально-красивый молодец лет двадцати двух. Глаза его блестели неподдельным счастьем; здоровый румянец пробивался сквозь загар красивого лица, мало напоминавшего своими формами монгольский тип.
- Ассаламалейкюм! - приветствовал он нас и также протянул руку.
- Аман!.. Калай турасыз?
- Джаксы, алларезаусым!.. саламат сызма? [Приблизительный перевод: Здравствуйте, как поживаете? - Хорошо, благодарю вас].
- Пажалста, тамыр, будишь гостю! - приветливо приглашал нас молодой, отчаянно коверкая русский язык.
- Спасибо, спасибо, приятель!.. с удовольствием гостями будем.
Прямым столбом высоко взвивался то черный, то белый дым из тюндюка юрты и исчезал в безоблачно-голубом небе; вокруг этой юрты толпились кочевники и довольно неравнодушно заглядывали во внутренность, где готовились брачные кушанья. Этот процесс, очевидно, более интересовал гостей, нежели церемония свадьбы, которая, кстати сказать, крайне несложна у киргизов.
- Ишь, собака, знаете, какую, того-этого, подцепил хозяйку-то важнецкую… - проворчал Тележников, с вожделением поглядывая своими рачьими глазами на молодуху.
- А вам завидно? - задал вопрос Яков Николаевич, но так и не дождался ответа. Семен Никитич только шумно вздохнул и по своему обыкновению начал что-то ворчать про себя.
Между тем, из толпы выступил почтенной наружности старец (отец невесты) и важно произнес:
- Будьте у нас гостями, делайте, что хотите, и просите, чего желаете! Сейчас у нас начнется байга - сделайте ей честь своим участием или присутствием.
С этими словами нас поставили на самом видном месте, около поместились наиболее сановитые личности аула, а за ними старики, женщины и пешие киргизы; конные же составили перед нами полукруг, ожидая знака для начала состязания. Вскоре был зарезан молодой баран, у которого тотчас же отрубили голову, а тушу подали приветствовавшему нас старику; старик, в свою очередь, поднес обезглавленного барана ко мне и сказал:
- Бросай!
Я не понимал, в чем дело.
- Это вам особый почет делают, Николай Иваныч, - объяснил Зубарев, - бросьте перед собой барана в самую турбу (толпу), и увидите, что будет.
Я последовал совету.
Мгновенно все всадники ринулись с места к брошенному барану; лошади и всадники смешались в одну кучу, в которой трудно было разглядеть что-нибудь; дикие возгласы, брань, топот копыт, щелканье ногаек - имели что-то сверхъестественное и совсем оглушили меня. Свалка все более и более усиливалась, но вот из облака пыли, на маленькой сивой лошадке, вырвался один всадник и понесся по степи; у его седла, под правым коленом, висел баран. За ним, словно свора борзых, с криком помчалась вся толпа. Всадник, однако, уехал не далеко: с обеих сторон к нему подскакали два других всадника и у них началось состязание в силе и ловкости.
Между тем как боролись эти трое, подоспели и остальные, и свалка возобновилась еще с большим ожесточением.
Но вот один киргиз разом отделился от прочих; его гнедой аргамак легко удалялся от преследователей. Далеко занося тонкие, словно выточенные ноги, гордо подняв красивую, благородную голову и широко расширив красные ноздри, несся легкий скакун; волнистая грива развевалась по ветру, а пушистый длинный хвост заметал след; конь едва касался земли, как будто невидимая сила поддерживала его в воздухе.
Нетерпение всадника усиливалось по мере приближения к цели. Всем телом подавшись вперед, почти стоя на плоских стременах, сдерживая дыхание, он пристально смотрел в ту сторону, где происходила борьба, и только изредка пощелкивал языком, чтобы подогнать своего бойкого карабаира; ногайка без употребления висела на луке седла: к ней прибегать было излишне, так как благородное животное добросовестно исполняло свою обязанность. В несколько секунд молодой киргиз очутился в середине толпы.
Растолкать, перегнать всех, отнять барана, совсем почти разорванного, и оставить далеко позади себя всех соперников - было делом шуточным для ловкого джигита. Преодолев все препятствия и проскакав определенный круг, он бросил барана к ногам судей, а сам, окинув торжествующим взглядом присутствующих, гордо подбоченился и терпеливо начал ожидать отзыва судей…
После этого были зарезаны еще несколько баранов и брошены на арену байги; когда состязавшиеся порядком поутомились, все двинулись к аулу, чтобы принять участие в угощении, приготовленном отцом невесты.
Кушанья киргизов, как мною замечено уже ранее, не отличаются разнообразием, а все внимание обращается лишь на обилие. Поэтому я не буду описывать их, чтобы не повторяться.
Не без удовольствия я прослушал песни, которые, далеко раздаваясь по широкой степи, невольно проникали в душу. Я до такой степени замечтался под влиянием диких напевов, что не заметил, как наступили сумерки.
Поблагодарив за гостеприимство и дружбу новых своих знакомых, я отправился к каравану, чтобы на утро по возможности раньше тронуться в путь.
В Орске
Проезжая Губерлинскими горами, каменистые гряды которых (сажен до 80-ти вышиной) начинаются станции за три до Орска, мне еще раз пришлось убедиться, что Россия могла бы извлечь громадные выгоды из благодатного азиатского края - этого баснословного эльдорадо - если б Ташкент был соединен с Оренбургом железной дорогой и… если б было побольше энергии [когда был писан мною этот правдивый очерк, я далек был от мысли, что в недалеком будущем мечты мои осуществятся и сеть железных дорог покроет Туркестан во всех его направлениях].
- Вот тут железная руда есть! - сказал Левашев, указывая вправо от дороги.
- Железная руда? где железная руда? - воскликнул Яков Николаевич, пробужденный этой новостью от дорожной дремоты.
- Да вот там, в той горе, что стоит поодаль от соседних.
- Что ж, разрабатывают руду? добывают железо?
- Кому разрабатывать, знамо, нет…
- Вот-вот; не правду я говорил? - обратился ко мне Зубарев, - нет сомнения, что тут всюду много богатств. Помилуйте, меловые, известковые, гранитные, яшмовые и другие породы, разного рода лес, ключи, - и никого, никого, кто мог бы оживить эти пустыни!
В самом деле, странно, почему оренбургские казаки, как местные жители, не разрывают гранитных скал на материал для устройства своих жилищ, подобно финляндцам, у которых почти всюду встретите постройки из рваного камня. Ведь вышли бы отличные домики, не чета тем мазанкам и деревянным избушкам, что теперь нагромождены в станицах.
Известь под рукой - ее целые горы, только разрабатывай. И нельзя было не согласиться с Зубаревым, что большую роль играет славянская лень вообще и непредприимчивость в особенности.
Казаки иногда довольно порядочную известковую гору отдают какому-нибудь мелкому промышленнику рублей а пять в год. Спросите их: отчего же они сами не строят каменных домов? Скажут вам: этого-де, мол, не заведено, да и мастеров таких нету; изба у нас завсегда строится из лесу, и тому подобный вздор. А между тем и каменные горы подле, и известь тут же. Должно быть, некому объяснить им этих выгод.
Близок, близок конец пути! Мы уже слышали русские приветствия, и при звуке родного языка быстро испарялись все дорожные неприятности и беспокойства. Был забыт и палящий зной, и недостаток воды, и консервы, и сухоядение.
Через четыре дня мы прибыли в Орск и остановились в таможенном караван-сарае.
Суматоха тут была страшная: рев верблюдов, крики киргизов, разноголосые колокольчики и всеобщая разладица - стоном стояли в воздухе.
- Чох, чох! - слышалось в одном месте, где несколько киргизов старались поднять на ноги упрямившегося верблюда.
- Держи, держи! - во всю мочь орали другие, гоняясь за «кораблем пустыни», быстро удиравшим от своих преследователей.
А дувона, наэлектризованные фанатизмом, во всю глотку распевали свои проповеди:
- О…о…о…ву… и улькян-кчи джаксыдар!.. Мы все умрем. Этот мир кончится, откроется новый мир, не такой, как настоящий. Земля там будет белая, такая, на которой никто не делал грехов; она будет горячая, как безводный котел, раскаленный на сильном огне; солнце будет печь так, что наши мозги в голове закипят, как сурпа…
- Ой-бай!.. Кудаяй сактой кюр!.. [О, Боже! сохрани нас!] - благочестиво вздыхали слушатели.
А дувона продолжал:
- И будем мы стоять и ждать очереди. Аллах не берет за свой суд кулунлы [взятки], как это делают наши бии. Аллах судит справедливо, не разбирая богатого и бедного… Начнет Аллах спрашивать нас; и будет нам тяжело, так как свидетелями придут наши скоты и скажут: хозяин бил нас и отводил нам дурные места для кочевок. Верблюд скажет: на меня навьючивали более положенного веса тяжести и заставляли делать кичь (кочевки) более, чем следует по адату [обычай (закон иногда)]…
- Барекяльда! барекяльда! Бай-бай, Мульдек, мульде Икян!.. [Да благословит тебя Бог! Какой благоученый человек!] - восклицали присутствовавшие, сокрушаясь о своих грехах.
А благоученый человек совсем уж дошел до неистовства; он не говорил, а только дико взвизгивал, раскачиваясь всем корпусом и закрыв глаза. Это, однако, не помешало ему подставить свой малахай, куда щедро посыпались коканы (двадцатикопеечная серебряная монета) восторженной толпы.
Орск. Мечеть у горы Преображенской. 1910
В Орске с первых шагов вас поражает восточный характер; шпицы мечетей и минареты придают городу оригинальный вид. А какое разнообразие фигур и костюмов! Вот идет русский солдат выправленной походкой, вот пылкий и отважный уральский казак. Далее попадается бухарец с длинной бородою, человек степенный и важный, носящий чалму, длина которой необъятна, если развернуть ее складки…
Почти в самой средине города возвышается обширное здание Менового двора, служащего главным местом свиданий кочующих жителей, которые стекаются сюда, со всех сторон, приезжая иногда издалека верхом на лошадях или верблюдах. Этот двор - своего рода биржа. Огромное здание Менового двора представляет почти правильный квадрат, с большою площадью в центре. Двор этот всегда наполнен толпою народа; давка ужасная, шум оглушительный: покупатели и продавцы говорят и кричат все вместе, и еще каждый старается перекричать своего соседа. Все двигаются взад и вперед, хлопают в ладони, выкрикивают свою цену, которая всегда оказывается решительною и не допускающею уступки.
Купцы, оживляющие этот своеобразный базар, принадлежат к различным национальностям. Они продают всякую всячину, но главным образом одежду, из которой чапаны (халаты) занимают первое место, так как эта простая одежда получила право гражданства на границе степей. Рядом с этим предметом, который продается в меновом дворе на огромную сумму, купцы выставляют большой запас войлочной ткани, затем разные женские наряды, стеклянные и металлические украшения, дешевая цена которых соблазняет дочерей Евы.
Войлочные ткани киргизской выделки бывают весьма хорошего качества, и потому тоже имеют большой сбыт.
В общем, Орск не принадлежит к числу городов, производящих приятное впечатление: в нем вы видите одни низенькие полуразвалившиеся домишки, а восточная неряшливость делает его совсем неприглядным.
Орск. Старый город. 1900
В первый день по приезде в Орск я, ошеломленный этой бестолково-суетящейся толпой, совершенно растерялся и не знал, как и кому сдавать товар, но меня выручил всезнающий Левашев. Он отправился разыскивать доверенного и вскоре притащил его за собой. Я не буду описывать порядка сдачи хлопка, так как это, в сущности, далеко не сложная вещь: когда мы доставили товар в Орскую таможенную заставу, там тотчас же наложили на него клейма, и после этого я по особым накладным сдал товар новому приемщику и этим окончилась моя обязанность. Теперь я был совершенно свободен, а так как путь мне лежал еще далее, в Акмоллы, но уже одному, по своим личным делам, то я и стал готовиться к отъезду на почтовых. Я никак не предполагал, что встречу новое большое затруднение в получении лошадей. Отправившись на почтовую станцию, я долго и бесплодно старался отыскать хоть одну живую душу, но не мог никого встретить, точно все вымерли.
Нечего делать, пришлось ждать. Наконец, неизвестно откуда, явился киргиз и ломанным русским языком спросил, что мне нужно.
- Как что нужно? Разумеется, лошадей.
- Лошадей нет.
- Нет?! Когда же они будут?
- Завтра.
Положение печальное, но делать нечего, поневоле пришлось ждать. В сущности, я догадывался, что киргиз врет, недостатка в лошадях не могло быть, но такова уж особенность условий на почтовых станциях. Разумеется, в подобных обстоятельствах лучше всего пригрозить, если вы имеете вид офицера или чиновника, или опустить руку в карман, если ваша скромная наружность обличает самого простого гражданина. Но и достав лошадей, вы не считаете свой отъезд делом решенным: начинается новая возня с уздой, возжами, оглоблями и т. д. без конца.
Когда я рассказал Левашеву свои затруднения, то он начал так ожесточенно ругаться, что я совершенно перестал сомневаться и был совершенно уверен, что завтра уже найду лошадей. Бородатый мой спутник обещал на русском и киргизском диалектах «переломать все ребра этим собакам», «согнуть их в бараний рог», «истолочь в порошок» и т. д., и т. д.
Чтобы прервать поток брани, я спросил, где наши спутники. Оказалось, что Яков Николаевич с самого приезда лежал и о чем-то отчаянно думал, а Тележников бегал по городу и уже не скрывал, что он не при деньгах, а, напротив, у всех и каждого осведомлялся, что бы ему купить повыгоднее, чтобы увезти в свой Великий Устюг.
- Я, того-этого, Николай Иваныч, думаю, знаете, маты купить; как вы, то ись, полагаете, этого, как его, не будет убыточно?
Я уверил, что, вероятно, это будет выгодно - и обрадованный Семен Иваныч снова куда-то убежал по своему делу, и, признаться, я его больше не видал.
Наутро Левашев действительно мне достал лошадей, и я стал сбираться в путь.
- Ну-с, прощайте, дорогой мой Яков Николаич, не унывайте, не падайте духом, авось Господь поможет вам устроиться в новой жизни, не забывайте, что у вас есть дочь! - говорил я, пожимая руку своему новому другу.
- Благодарю вас, постараюсь! - отвечал как-то вяло мой знакомец, но видно было, что он не совсем равнодушно расстается со мной. Поцеловавши маленькую Райхан и еще раз простившись со всеми спутниками, я сел в повозку.
- Вы, Николай Иваныч, в случае чего, в зубы его, мерзавца, лупите! - советовал Левашев, недружелюбно кивая на ямщика.
Когда уже было все готово, отъезд мой еще замедлился: степные лошади, не привыкшие к оглоблям, с беспокойством поводили ушами, глубоко дышали и вздрагивали. Я, признаться, со страхом сел в повозку. Но вот ямщик подобрал возжи, крикнул что-то вроде: «Гюй, гюй! Тси… Гриау, гриау…», лошади взвились на дыбы, сильно встряхнув головами, и затем помчались во весь дух, экипаж немилосердно прыгал и подскакивал, я еще раз успел махнуть платком и затем плотнее уселся вглубь тарантаса, готовясь каждую минуту вылететь вон. Однако ж, мало-помалу, бег становился ровнее, экипаж перестал прыгать, очевидно, горячие лошади устали и мы поехали ровнее, хотя все еще довольно быстро.
Я погрузился в задумчивость, мне было жаль своих спутников, к которым я успел привязаться, сдружиться с ними. Впрочем (думалось мне), мало ли человеку с кем приходится встречаться в жизни! Встретишься, познакомишься, привяжешься к кому-нибудь, и вдруг житейская волна отбросит и далеко унесет этого знакомца. И опять новые встречи, новая обстановка, новые условия и интересы…
- Горе, и радость, и время, и люди -
Все это лишь мимо летит!..
А угомонившиеся дикие лошади уносили меня все далее и далее. Теперь дорога пошла гладкая, степная, впечатления мало-помалу укладывались, меня начала одолевать дремота, - и вскоре я погрузился в сон…
Чрез двенадцать лет
Пасха в 1884 году была ранняя. Несмотря, однако, на то, что был еще только конец марта, фруктовые деревья распустились, а черемуха уже цвела, испуская приятный аромат. Я жил тогда в Ташкенте, но уже последние дни, так как должен был ехать в Россию; на этот раз я оставлял Туркестанский край навсегда: смерть отца требовала, чтобы я принял на себя попечительство над семьей. Сложив и упаковав все свои вещи, я остался в дорожном костюме и хотел часов в десять утра отправляться. Скоротав кое-как вечер, я отправился к заутрене при первом ударе колокола; народ с радостными лицами сновал по улицам, направляясь в церкви, освещенные множеством огней. Собор в Ташкенте был очень маленький и не вмещал десятой доли всех собравшихся; усевшись на скамейку в саду, против самого собора, я от нечего делать стал наблюдать публику, среди которой встречалось, разумеется, немало знакомых.
Источник: http://oldtashkent.ru
- А, Николай Иваныч! с наступающим праздником! - раздался около меня грубоватый голос, и когда я поднял глаза, то увидел перед собою своего спутника Ивана Левашева. Оп все еще был бодр по-прежнему, но волоса и борода его поседели до белизны, а всевластное время несколько сгладило грубоватые черты, превратив этого колосса в добродушного старика. Костюм, по случаю такой торжественной ночи, был на Левашеве совершенно новый, с иголочки; хороший, туземного покроя, бешмет плотно облегал его коренастый корпус, а седую голову украшала новенькая фуражка, с красным околышем (Иван-бай, по казацкой привычке, в особо важных случаях всегда надевал форменную фуражку).
- Здравствуй, Иван Варфоломеич! и тебя равным образом. А мне вот и праздника здесь захватить не придется, думаю часов в 10 выезжать.
- Что ж, коли дело такое! Слышал я в конторе про ваш отъезд; батюшка, сказывали, у вас померши…
- Да, Иван Варфоломеич. Прощай, видно, совсем!
- Ну, пошто совсем, никто как Бог, авось свидимся…
- Едва ли. Думаю поселиться на родине, да и будет уж, попутешествовал, пора к семейному очагу.
- Оно точно, жениться подит-ка думаете, Николай Иваныч?
- Нет, пока не сбираюсь еще, невесты не выросли!
- Хе-хе-хе! шутить изволите! Для вас невест сколь угодно найдется, разумеется, не здесь.
Мало-помалу мы пустились в рассуждения о том, о сем и перешли к воспоминаниям о прошлом. Многих уже не было на свете, многое изменилось, и вообще наступали другие времена, появились новые люди и новые песни. Левашев сообщил мне, что Нысан Кебеков умер года два назад, Казанджиков по-прежнему занимается подрядами, и только про одного не мог ничего сказать, это про Зубарева.
- Как расстался я с ним в те поры в Орске, так более и не видел! - заключил свой разговор Иван-бай и набожно перекрестился: в эту минуту раздалось торжественное пение клира, вышедшего из церкви.
Праздничный, малиновый звон мелодичными переливами поплыл над городом.
Высоко-высоко в темном небе вспыхнула едва заметная звездочка… за ней другая, третья, - и вскоре весь необъятный купол неба усеялся бесчисленными блестками звезд…
Сама природа как бы присоединилась к людям, чтобы почтить торжество Воскресения Великого Богочеловека.
- Христос воскресе из мертвых!.. - запел клир.
- Воистину воскресе! - ответил на эту радостную весть немолчный гомон толпы.
- «Воистину воскресе!» - откликнулось и далекое, темно-синее небо с мириадами звезд.
- «Воистину воскресе!» - отозвалась вся природа, словно не решавшая заснуть в эту великую ночь всеобщего «торжества из торжеств»…
- Похристосуемся и мы, Николай Иваныч, - сказал Левашев, и голос его был тих и радостен.
В нашем поцелуе было все: и поздравление с Великим Днем, и прощанье. Вскоре я пошел, чтобы окончательно приготовиться к отъезду…
Источник: http://mytashkent.uz
Локомотив тяжело пыхтел, как уставшее гигантское чудовище. Поезд, в котором я ехал, подходил к станции и видны уже были станционные постройки, а вскоре показался громадный, казарменного типа, вокзал. Первое, что бросилось в глаза, была красная фуражка начальника станции, шагавшего по платформе в сопровождении жандармов и немногочисленной публики.
- Станция Медведская, буфет, поезд стоит 35 минут! - крикнул кондуктор.
«Вот и отлично, - подумал я, - с удовольствием попью здесь чаю».
Начальник станции подошел опять и начал что-то рассказывать машинисту, а я, от нечего делать, сталь оглядывать местность.
По мере удаления от Ташкента природа изменялась, и за три сотни верст уже не было и помину о цветущих деревьях, а еще далее я нагнал остатки зимы.
Местность около Медведской станции почти сплошь еще была покрыта снегом, правда, местами уже сильно черневшим под дыханьем наступающей весны.
Выйдя из вагона и вновь наткнувшись на красную фуражку, я впервые обратил внимание на ее обладателя. «Что за чудо, - думалось мне, - я где-то видел этого господина, но где?»
- Ваше высокородие, пожалуйте на минуту в кабинет, вас спрашивают! - отрапортовал сторож.
- Хорошо, Сидоренко, скажи, что сейчас буду!
Не успел еще закончить этой фразы начальник станции, как я уже узнал его. Да, не было ни малейшего сомнения - передо мной находился Зубарев.
- Яков Николаевич! Вы ли это? Какими судьбами? - радостно завопил я и бросился было с объятиями.
Господин в красной фуражке вздрогнул, затем обернулся ко мне и, пристально посмотрев в самые мои глаза, холодно произнес:
- Вы, вероятно, ошиблись, я вовсе не Яков Николаевич…
- Но, позвольте, как же…
- Бога ради, молчите… потом поговорим… - тихо шепнул он и быстро отправился на станцию.
Через полчаса я уже сидел в квартире Зубарева (так как это был он) и решил, что останусь у него до следующего поезда.
Из разговора с Яковом Николаевичем выяснилось, что он живет в Медведской уже три года и служит под чужим именем - Дмитрия Ивановича Лахтина; дочь его, давно уже окрещенная, кончила N-скую гимназию и в настоящее время находится в С.-Петербурге на курсах.
- Во имя всего святого, умоляю вас, Николай Иваныч, ради Бога, никому не говорите моего настоящего имени, иначе я погиб!
- Полноте, Яков… то бишь Дмитрий Иванович, я хорошо понимаю ваше положение и, поверьте, сумею быть скромным.
Много и обо всем мы переговорили с случайным моим знакомцем. Он вновь, с полной откровенностью, рассказал мне шаг за шагом всю жизнь с момента разлуки нашей в г. Орске. Я душевно радовался, что эта мятущаяся душа нашла, наконец, себе успокоение…
Зимой того же года я как-то случайно попал на спектакль в Большой театр; зала была буквально полна. Бельэтаж сиял роскошными туалетами дам, фраками и мундирами мужчин. У оркестра, в первых рядах кресел, красовались тузы столицы, военные генералы и, в нарядных национальных костюмах, татары, персы и армяне. Верхние ложи и раек кишели как улей. Внизу виднелись английские проборы, благородные лысины и смело закинутые назад кудри, а чем выше поднимался глаз, тем он чаще встречал иные типы, начиная от мелкого чиновника и кончая девятипудовой купчихой, вознесшейся под самые облака и с наслаждением грызущей орехи. Мужчины, как тени, сновали из ложи в ложу, а надо всем этим, кроме чудных звуков оркестра, царил непрерывный шум, словно ветер гудел по верхушкам гремучего леса, словно поднялись с тревожным жужженьем вспугнутые со своих ульев бесчисленные рои пчел.
- Вон она, в бельэтаже, левая ложа, смотрите, смотрите! - раздался около меня восторженный возглас, и бинокли соседей направились на помянутую ложу. Я тоже невольно взглянул и остолбенел: предо мной была Райхан. Не та, разумеется, девочка, с которой я 12 лет назад путешествовал вместе на верблюдах, а чудная молодая девушка в изящном черном шелковом платье, плотно обтягивавшем ее гибкую фигуру, с бледным, словно восковым, личиком, озаренным большими, столь хорошо мне памятными черными глазами, полузакрытыми длинными ресницами. Я долго, против своей воли, не сводил глаз с этого профиля, и с восторгом рассматривал темную, дугой очерченную бровь, хищный носик с тонкими подвижными ноздрями, грациозный выгиб белого, как мрамор, подбородка, маленькое розовое ухо, в котором блестящими огнями переливалась бриллиантовая стрелка, а воображение вновь переносило меня в степь, в то чудное прошлое, когда я с этой чаровницей пробирался по пескам на «кораблях пустыни»…
КОНЕЦ
Материалы об Орске и других населенных пунктах Оренбургской губернии:
https://rus-turk.livejournal.com/597223.html
Еще о киргизах
[…] На переезде от сопки Кыз-Имчик мы встретили огромное стадо диких коз (джейраны), которые, выскочив из-за холма, вдруг наткнулись на наш караван и, на минуту ошалев, кинулись врассыпную. На беду, ни у кого из нас не было наготове ружей, а пока мы доставали их, джейраны умчались уже далеко.
Вскоре нам стали попадаться аулы, состоящие иногда из пяти-шести юрт, а иногда число последних доходило до 30 и более. […]
Мы остановились в ауле Аннау, расположенном возле шихана того же имени. Пока сотоварищи мои хлопотали около верблюдов, развьючивали их и затем знакомились с хозяевами, я наводил справки относительно существования диких козлов. Встреча последних не столько пробудила во мне аппетит, сколько раздразнила охотничьи инстинкты. Справки, однако, были малоутешительны, ибо оказалось, что джейраны чрезвычайно осторожны и не подпускают даже на выстрел из винтовки. Зато киргизы утешили меня сообщением, что в камышах реки Эмбы водится множество донгузов [донгуз - значит кабан]. В этот день идти на кабанов было поздно, да и раздражающий запах варившегося козленка, которого гостеприимные хозяева уже уснули заколоть, давал мне понять, что пока можно обойтись и без охоты.
По понятиям киргизов (да и вообще всех мусульман), употреблять в пищу свиней - величайший грех, и поэтому они никогда не решатся убить «донгуза», даже если бы стада последних и причиняли вред кочевникам. А так как еще при этом охота на кабанов не всегда и безопасна, то станет понятным, почему узкоглазые сыны степей столь энергично уклонялись от моих предложений отправиться на охоту вместе или, по крайней мере, указать мне, в каком именно месте бесконечно тянувшихся побережных камышей водятся кабаны.
- А вы им, того-этого, как его, знаете, Николай Иваныч, посулите денег, - так небось согласятся, знаете! - предложил Тележников, который вообще глубоко и непоколебимо верил в силу рубля.
Я, однако, воззрений его не разделял; а потому и не рискнул обижать честных аульцев. Хорошо и сделал, так как, по словам Кебекова, «смерть от кабана даже самого благочестивого мусульманина делает недши, т. е. отправляет на тот свет нечистым, и даже 500-летнее горение в чистилищном огне не можете очистить его от этой скверны». После таких убеждений, всосанных с молоком матери, соваться с предложением «рубля» было, по меньшей мере, не тактично.
Старик Аннау оказался также весьма гостеприимным хозяином, хотя, как я узнал после, любезность его происходила главным образом от коммерческих видов, а именно: имея громадный запас джебаги [«джебагой» называется скатанная баранья шерсть], он давно поджидал какой-нибудь караван, чтобы променять свой товар на мануфактуру бухарского производства, вполне резонно рассчитывая, что таковая должна быть у каждого караванбаша. Правда, на этот раз расчеты старого кочевника не оправдались, но зато и караван наш был совершенно исключительный. […]
Сильно разочарованный остался бабай Аннау, когда, караван наш двинулся в путь, не оставив у него, по неимению, ни одного из предметов, кои он, очевидно, рассчитывал выменять на заготовленную джебагу.
- Теперь, старая собака, ругать нас целую неделю будет! - промолвил Левашев, усиленно насасывая свою обгорелую люльку.
- Этого-того, как его… напрасно, знаете, мне ранее не сказали, господин Левашев, что дорогой так выгодно можно заняться комерцыей, знаете! Я бы того, как его, халатиков десятка три-четыре захватил с собой.
- Да ведь вы, Семен Никитич, говорили, что не при деньгах, а 40 халатов составляют куш порядочный.
Но Семен Никитич не счел нужным ответить на мою шпильку, а только что-то заворчал про себя, делая выкладки на пальцах, - барыши, должно быть, подсчитывал, какие могли бы ему достаться.
Иван-бай, по-видимому, сильно рассердился на «господина» и так грозно посматривал на мизерную фигуру Тележникова, что я невольно расхохотался, представляя себе картину, если б могучий кулак Левашева опустился на неудачного коммерсанта.
- Зачем у нас нет той быстрой предприимчивости, которой обладают североамериканцы или англичане?! - вдруг задал вопрос Яков Николаевич, ни к кому, в сущности, не обращаясь.
Меня это восклицание удивило, и я спросил, чем оно было вызвано.
- Помилуйте, да разве стали бы таскаться на верблюдах англичане или американцы, обладая такой рекой, как Сыр? Разве стали бы они беспощадно убивать и время, и здоровье, и деньги, когда переезд водою несравненно дешевле караванных странствований?
- Позвольте, а вы забыли, Яков Николаевич? про мели на Сыр и Джамандарье? [В 16 верстах ниже форта Перовского отделяется от Сыра приток Караузяк, который верст через сто снова впадет в Сыр, образуя между началом и устьем Джамандарью (т. е. дурную реку), отличающуюся мелководьем]. Ведь существуют же у нас Аральские пароходы, а какой от них толк?
- Стара песня! Можно завести пароходы более сильные, которые могли бы преодолевать быстроту течения в Караузяке.
- Но ведь очистить от камыша Караузяк - дело гигантских работ и, кроме того, требует громадных затрат, не говоря уже о гидротехнической стороне.
- Э, батюшка, все это ерунда! Развитие пароходства по Сыру заключается вовсе не в принципе невозможности или трудности осуществления этой идеи, а все в той же медленности в преследовании полезных целей, которую я и называю непредприимчивостью и от которой тормозится у нас всякое предприятие. Поезжайте на Волгу, на восток России, там более чем где-нибудь вы с каждым шагом станете убеждаться в том, что земля наша велика и обильна, но что много трудов, много работ нужно, чтобы оживить ее и призвать к производительности все те громадные пространства, которые там раздольно расстилаются пред глазами… Э, да что тут!.. - Яков Николаевич махнул рукой и замолчал.
- Знаете, Яков Николаевич, вы сейчас обмолвились, и мне очень приятно было слышать эти: наши, у нас и проч. Значит, в вас сохранился русский дух, который по мере приближения к России все ярче и ярче вспыхивает. Дай-то Бог! А то что, в самом деле, за отречение?! Ну, мало ли что было, про то надо забыть, и смотреть как на неприятное сновидение…
- А это что?! - сказал Зубарев, указывая на свою киргизочку, и тяжко вздохнул.
На свадьбе
Еще два-три перехода, и мы будем у цели нашего путешествия.
Как надоели пески, эта гладкая, словно скатерть, степь с своим однообразно унылым видом, эти солончаки с тонкой глинистой почвой и это пекущее с утра до вечера солнце!!!
А хуже всего отравляло путешествие отсутствие пищевого довольствия. Сухари опротивели, баранина, дурно сваренная, часто без соли [киргизы редко употребляют соль; говорят, что это отлично сохраняет зрение, но насколько такое предположение основательно, судить не решаюсь, хотя должен заметить, что зрение у киргиз поразительно хорошее], без приправ, пресная, словно трава, кумыс подозрительной чистоты, - все это довольно чувствительно отражалось и на здоровье, и на состоянии духа. Ко всему этому надо прибавить и одуряющее раскачивание на «кораблях пустыни». Со мной даже сделалось что-то вроде морской болезни. Еще немного - и пришлось бы окончательно слечь, но, к моему счастию, утомительное путешествие приходило к концу. […]
От Мугоджарских гор и почти вплоть до самого г. Орска дорога может развлекать глаз путешественника живописными видами. Толстый карагач, стройный тал, джидда и другие деревья густо разрослись в этом уютном уголке степи и образовали маленькие ласочки. Среди этой роскошной зелени, чуть заметно чернеются киргизские юрты, словно гигантские круглые шапки.
Во время одного перехода к нам подъехало несколько человек киргизов и стало упрашивать Кебекова свернуть с дороги, чтобы остановиться лагерем близ их аула; оказалось, что они приглашали всех нас принять участие в свадьбе, назначенной в этот же день. Мы, разумеется, с удовольствием приняли приглашение и отправились на той, который устраивал отец невесты.
К сожалению, мы опоздали к самому процессу свадьбы и попали уже прямо на брачный пир.
Киргизская невеста
Нас встретила сама «молодая» со своим женихом. Это была полная, высокая дева, одетая в какой-то невообразимо пестрый наряд. Бойко смотрели ее большие черные глаза, обрамленные дугообразными бровями. Лицо невесты можно было бы назвать красивым, если б не сильно выдавшиеся скулы. Без всякой застенчивости подошла она к нам и, протянувши руку, весело проговорила: «Аман, тюра!» При этом хитрая улыбка раскрыла ее мясистые сладострастные губы и выставила напоказ два ряда ровных, ослепительной белизны, зубов. Под стать был и жених, стройный и оригинально-красивый молодец лет двадцати двух. Глаза его блестели неподдельным счастьем; здоровый румянец пробивался сквозь загар красивого лица, мало напоминавшего своими формами монгольский тип.
- Ассаламалейкюм! - приветствовал он нас и также протянул руку.
- Аман!.. Калай турасыз?
- Джаксы, алларезаусым!.. саламат сызма? [Приблизительный перевод: Здравствуйте, как поживаете? - Хорошо, благодарю вас].
- Пажалста, тамыр, будишь гостю! - приветливо приглашал нас молодой, отчаянно коверкая русский язык.
- Спасибо, спасибо, приятель!.. с удовольствием гостями будем.
Прямым столбом высоко взвивался то черный, то белый дым из тюндюка юрты и исчезал в безоблачно-голубом небе; вокруг этой юрты толпились кочевники и довольно неравнодушно заглядывали во внутренность, где готовились брачные кушанья. Этот процесс, очевидно, более интересовал гостей, нежели церемония свадьбы, которая, кстати сказать, крайне несложна у киргизов.
- Ишь, собака, знаете, какую, того-этого, подцепил хозяйку-то важнецкую… - проворчал Тележников, с вожделением поглядывая своими рачьими глазами на молодуху.
- А вам завидно? - задал вопрос Яков Николаевич, но так и не дождался ответа. Семен Никитич только шумно вздохнул и по своему обыкновению начал что-то ворчать про себя.
Между тем, из толпы выступил почтенной наружности старец (отец невесты) и важно произнес:
- Будьте у нас гостями, делайте, что хотите, и просите, чего желаете! Сейчас у нас начнется байга - сделайте ей честь своим участием или присутствием.
С этими словами нас поставили на самом видном месте, около поместились наиболее сановитые личности аула, а за ними старики, женщины и пешие киргизы; конные же составили перед нами полукруг, ожидая знака для начала состязания. Вскоре был зарезан молодой баран, у которого тотчас же отрубили голову, а тушу подали приветствовавшему нас старику; старик, в свою очередь, поднес обезглавленного барана ко мне и сказал:
- Бросай!
Я не понимал, в чем дело.
- Это вам особый почет делают, Николай Иваныч, - объяснил Зубарев, - бросьте перед собой барана в самую турбу (толпу), и увидите, что будет.
Я последовал совету.
Мгновенно все всадники ринулись с места к брошенному барану; лошади и всадники смешались в одну кучу, в которой трудно было разглядеть что-нибудь; дикие возгласы, брань, топот копыт, щелканье ногаек - имели что-то сверхъестественное и совсем оглушили меня. Свалка все более и более усиливалась, но вот из облака пыли, на маленькой сивой лошадке, вырвался один всадник и понесся по степи; у его седла, под правым коленом, висел баран. За ним, словно свора борзых, с криком помчалась вся толпа. Всадник, однако, уехал не далеко: с обеих сторон к нему подскакали два других всадника и у них началось состязание в силе и ловкости.
Между тем как боролись эти трое, подоспели и остальные, и свалка возобновилась еще с большим ожесточением.
Но вот один киргиз разом отделился от прочих; его гнедой аргамак легко удалялся от преследователей. Далеко занося тонкие, словно выточенные ноги, гордо подняв красивую, благородную голову и широко расширив красные ноздри, несся легкий скакун; волнистая грива развевалась по ветру, а пушистый длинный хвост заметал след; конь едва касался земли, как будто невидимая сила поддерживала его в воздухе.
Нетерпение всадника усиливалось по мере приближения к цели. Всем телом подавшись вперед, почти стоя на плоских стременах, сдерживая дыхание, он пристально смотрел в ту сторону, где происходила борьба, и только изредка пощелкивал языком, чтобы подогнать своего бойкого карабаира; ногайка без употребления висела на луке седла: к ней прибегать было излишне, так как благородное животное добросовестно исполняло свою обязанность. В несколько секунд молодой киргиз очутился в середине толпы.
Растолкать, перегнать всех, отнять барана, совсем почти разорванного, и оставить далеко позади себя всех соперников - было делом шуточным для ловкого джигита. Преодолев все препятствия и проскакав определенный круг, он бросил барана к ногам судей, а сам, окинув торжествующим взглядом присутствующих, гордо подбоченился и терпеливо начал ожидать отзыва судей…
После этого были зарезаны еще несколько баранов и брошены на арену байги; когда состязавшиеся порядком поутомились, все двинулись к аулу, чтобы принять участие в угощении, приготовленном отцом невесты.
Кушанья киргизов, как мною замечено уже ранее, не отличаются разнообразием, а все внимание обращается лишь на обилие. Поэтому я не буду описывать их, чтобы не повторяться.
Не без удовольствия я прослушал песни, которые, далеко раздаваясь по широкой степи, невольно проникали в душу. Я до такой степени замечтался под влиянием диких напевов, что не заметил, как наступили сумерки.
Поблагодарив за гостеприимство и дружбу новых своих знакомых, я отправился к каравану, чтобы на утро по возможности раньше тронуться в путь.
В Орске
Проезжая Губерлинскими горами, каменистые гряды которых (сажен до 80-ти вышиной) начинаются станции за три до Орска, мне еще раз пришлось убедиться, что Россия могла бы извлечь громадные выгоды из благодатного азиатского края - этого баснословного эльдорадо - если б Ташкент был соединен с Оренбургом железной дорогой и… если б было побольше энергии [когда был писан мною этот правдивый очерк, я далек был от мысли, что в недалеком будущем мечты мои осуществятся и сеть железных дорог покроет Туркестан во всех его направлениях].
- Вот тут железная руда есть! - сказал Левашев, указывая вправо от дороги.
- Железная руда? где железная руда? - воскликнул Яков Николаевич, пробужденный этой новостью от дорожной дремоты.
- Да вот там, в той горе, что стоит поодаль от соседних.
- Что ж, разрабатывают руду? добывают железо?
- Кому разрабатывать, знамо, нет…
- Вот-вот; не правду я говорил? - обратился ко мне Зубарев, - нет сомнения, что тут всюду много богатств. Помилуйте, меловые, известковые, гранитные, яшмовые и другие породы, разного рода лес, ключи, - и никого, никого, кто мог бы оживить эти пустыни!
В самом деле, странно, почему оренбургские казаки, как местные жители, не разрывают гранитных скал на материал для устройства своих жилищ, подобно финляндцам, у которых почти всюду встретите постройки из рваного камня. Ведь вышли бы отличные домики, не чета тем мазанкам и деревянным избушкам, что теперь нагромождены в станицах.
Известь под рукой - ее целые горы, только разрабатывай. И нельзя было не согласиться с Зубаревым, что большую роль играет славянская лень вообще и непредприимчивость в особенности.
Казаки иногда довольно порядочную известковую гору отдают какому-нибудь мелкому промышленнику рублей а пять в год. Спросите их: отчего же они сами не строят каменных домов? Скажут вам: этого-де, мол, не заведено, да и мастеров таких нету; изба у нас завсегда строится из лесу, и тому подобный вздор. А между тем и каменные горы подле, и известь тут же. Должно быть, некому объяснить им этих выгод.
Близок, близок конец пути! Мы уже слышали русские приветствия, и при звуке родного языка быстро испарялись все дорожные неприятности и беспокойства. Был забыт и палящий зной, и недостаток воды, и консервы, и сухоядение.
Через четыре дня мы прибыли в Орск и остановились в таможенном караван-сарае.
Суматоха тут была страшная: рев верблюдов, крики киргизов, разноголосые колокольчики и всеобщая разладица - стоном стояли в воздухе.
- Чох, чох! - слышалось в одном месте, где несколько киргизов старались поднять на ноги упрямившегося верблюда.
- Держи, держи! - во всю мочь орали другие, гоняясь за «кораблем пустыни», быстро удиравшим от своих преследователей.
А дувона, наэлектризованные фанатизмом, во всю глотку распевали свои проповеди:
- О…о…о…ву… и улькян-кчи джаксыдар!.. Мы все умрем. Этот мир кончится, откроется новый мир, не такой, как настоящий. Земля там будет белая, такая, на которой никто не делал грехов; она будет горячая, как безводный котел, раскаленный на сильном огне; солнце будет печь так, что наши мозги в голове закипят, как сурпа…
- Ой-бай!.. Кудаяй сактой кюр!.. [О, Боже! сохрани нас!] - благочестиво вздыхали слушатели.
А дувона продолжал:
- И будем мы стоять и ждать очереди. Аллах не берет за свой суд кулунлы [взятки], как это делают наши бии. Аллах судит справедливо, не разбирая богатого и бедного… Начнет Аллах спрашивать нас; и будет нам тяжело, так как свидетелями придут наши скоты и скажут: хозяин бил нас и отводил нам дурные места для кочевок. Верблюд скажет: на меня навьючивали более положенного веса тяжести и заставляли делать кичь (кочевки) более, чем следует по адату [обычай (закон иногда)]…
- Барекяльда! барекяльда! Бай-бай, Мульдек, мульде Икян!.. [Да благословит тебя Бог! Какой благоученый человек!] - восклицали присутствовавшие, сокрушаясь о своих грехах.
А благоученый человек совсем уж дошел до неистовства; он не говорил, а только дико взвизгивал, раскачиваясь всем корпусом и закрыв глаза. Это, однако, не помешало ему подставить свой малахай, куда щедро посыпались коканы (двадцатикопеечная серебряная монета) восторженной толпы.
Орск. Мечеть у горы Преображенской. 1910
В Орске с первых шагов вас поражает восточный характер; шпицы мечетей и минареты придают городу оригинальный вид. А какое разнообразие фигур и костюмов! Вот идет русский солдат выправленной походкой, вот пылкий и отважный уральский казак. Далее попадается бухарец с длинной бородою, человек степенный и важный, носящий чалму, длина которой необъятна, если развернуть ее складки…
Почти в самой средине города возвышается обширное здание Менового двора, служащего главным местом свиданий кочующих жителей, которые стекаются сюда, со всех сторон, приезжая иногда издалека верхом на лошадях или верблюдах. Этот двор - своего рода биржа. Огромное здание Менового двора представляет почти правильный квадрат, с большою площадью в центре. Двор этот всегда наполнен толпою народа; давка ужасная, шум оглушительный: покупатели и продавцы говорят и кричат все вместе, и еще каждый старается перекричать своего соседа. Все двигаются взад и вперед, хлопают в ладони, выкрикивают свою цену, которая всегда оказывается решительною и не допускающею уступки.
Купцы, оживляющие этот своеобразный базар, принадлежат к различным национальностям. Они продают всякую всячину, но главным образом одежду, из которой чапаны (халаты) занимают первое место, так как эта простая одежда получила право гражданства на границе степей. Рядом с этим предметом, который продается в меновом дворе на огромную сумму, купцы выставляют большой запас войлочной ткани, затем разные женские наряды, стеклянные и металлические украшения, дешевая цена которых соблазняет дочерей Евы.
Войлочные ткани киргизской выделки бывают весьма хорошего качества, и потому тоже имеют большой сбыт.
В общем, Орск не принадлежит к числу городов, производящих приятное впечатление: в нем вы видите одни низенькие полуразвалившиеся домишки, а восточная неряшливость делает его совсем неприглядным.
Орск. Старый город. 1900
В первый день по приезде в Орск я, ошеломленный этой бестолково-суетящейся толпой, совершенно растерялся и не знал, как и кому сдавать товар, но меня выручил всезнающий Левашев. Он отправился разыскивать доверенного и вскоре притащил его за собой. Я не буду описывать порядка сдачи хлопка, так как это, в сущности, далеко не сложная вещь: когда мы доставили товар в Орскую таможенную заставу, там тотчас же наложили на него клейма, и после этого я по особым накладным сдал товар новому приемщику и этим окончилась моя обязанность. Теперь я был совершенно свободен, а так как путь мне лежал еще далее, в Акмоллы, но уже одному, по своим личным делам, то я и стал готовиться к отъезду на почтовых. Я никак не предполагал, что встречу новое большое затруднение в получении лошадей. Отправившись на почтовую станцию, я долго и бесплодно старался отыскать хоть одну живую душу, но не мог никого встретить, точно все вымерли.
Нечего делать, пришлось ждать. Наконец, неизвестно откуда, явился киргиз и ломанным русским языком спросил, что мне нужно.
- Как что нужно? Разумеется, лошадей.
- Лошадей нет.
- Нет?! Когда же они будут?
- Завтра.
Положение печальное, но делать нечего, поневоле пришлось ждать. В сущности, я догадывался, что киргиз врет, недостатка в лошадях не могло быть, но такова уж особенность условий на почтовых станциях. Разумеется, в подобных обстоятельствах лучше всего пригрозить, если вы имеете вид офицера или чиновника, или опустить руку в карман, если ваша скромная наружность обличает самого простого гражданина. Но и достав лошадей, вы не считаете свой отъезд делом решенным: начинается новая возня с уздой, возжами, оглоблями и т. д. без конца.
Когда я рассказал Левашеву свои затруднения, то он начал так ожесточенно ругаться, что я совершенно перестал сомневаться и был совершенно уверен, что завтра уже найду лошадей. Бородатый мой спутник обещал на русском и киргизском диалектах «переломать все ребра этим собакам», «согнуть их в бараний рог», «истолочь в порошок» и т. д., и т. д.
Чтобы прервать поток брани, я спросил, где наши спутники. Оказалось, что Яков Николаевич с самого приезда лежал и о чем-то отчаянно думал, а Тележников бегал по городу и уже не скрывал, что он не при деньгах, а, напротив, у всех и каждого осведомлялся, что бы ему купить повыгоднее, чтобы увезти в свой Великий Устюг.
- Я, того-этого, Николай Иваныч, думаю, знаете, маты купить; как вы, то ись, полагаете, этого, как его, не будет убыточно?
Я уверил, что, вероятно, это будет выгодно - и обрадованный Семен Иваныч снова куда-то убежал по своему делу, и, признаться, я его больше не видал.
Наутро Левашев действительно мне достал лошадей, и я стал сбираться в путь.
- Ну-с, прощайте, дорогой мой Яков Николаич, не унывайте, не падайте духом, авось Господь поможет вам устроиться в новой жизни, не забывайте, что у вас есть дочь! - говорил я, пожимая руку своему новому другу.
- Благодарю вас, постараюсь! - отвечал как-то вяло мой знакомец, но видно было, что он не совсем равнодушно расстается со мной. Поцеловавши маленькую Райхан и еще раз простившись со всеми спутниками, я сел в повозку.
- Вы, Николай Иваныч, в случае чего, в зубы его, мерзавца, лупите! - советовал Левашев, недружелюбно кивая на ямщика.
Когда уже было все готово, отъезд мой еще замедлился: степные лошади, не привыкшие к оглоблям, с беспокойством поводили ушами, глубоко дышали и вздрагивали. Я, признаться, со страхом сел в повозку. Но вот ямщик подобрал возжи, крикнул что-то вроде: «Гюй, гюй! Тси… Гриау, гриау…», лошади взвились на дыбы, сильно встряхнув головами, и затем помчались во весь дух, экипаж немилосердно прыгал и подскакивал, я еще раз успел махнуть платком и затем плотнее уселся вглубь тарантаса, готовясь каждую минуту вылететь вон. Однако ж, мало-помалу, бег становился ровнее, экипаж перестал прыгать, очевидно, горячие лошади устали и мы поехали ровнее, хотя все еще довольно быстро.
Я погрузился в задумчивость, мне было жаль своих спутников, к которым я успел привязаться, сдружиться с ними. Впрочем (думалось мне), мало ли человеку с кем приходится встречаться в жизни! Встретишься, познакомишься, привяжешься к кому-нибудь, и вдруг житейская волна отбросит и далеко унесет этого знакомца. И опять новые встречи, новая обстановка, новые условия и интересы…
- Горе, и радость, и время, и люди -
Все это лишь мимо летит!..
А угомонившиеся дикие лошади уносили меня все далее и далее. Теперь дорога пошла гладкая, степная, впечатления мало-помалу укладывались, меня начала одолевать дремота, - и вскоре я погрузился в сон…
Чрез двенадцать лет
Пасха в 1884 году была ранняя. Несмотря, однако, на то, что был еще только конец марта, фруктовые деревья распустились, а черемуха уже цвела, испуская приятный аромат. Я жил тогда в Ташкенте, но уже последние дни, так как должен был ехать в Россию; на этот раз я оставлял Туркестанский край навсегда: смерть отца требовала, чтобы я принял на себя попечительство над семьей. Сложив и упаковав все свои вещи, я остался в дорожном костюме и хотел часов в десять утра отправляться. Скоротав кое-как вечер, я отправился к заутрене при первом ударе колокола; народ с радостными лицами сновал по улицам, направляясь в церкви, освещенные множеством огней. Собор в Ташкенте был очень маленький и не вмещал десятой доли всех собравшихся; усевшись на скамейку в саду, против самого собора, я от нечего делать стал наблюдать публику, среди которой встречалось, разумеется, немало знакомых.
Источник: http://oldtashkent.ru
- А, Николай Иваныч! с наступающим праздником! - раздался около меня грубоватый голос, и когда я поднял глаза, то увидел перед собою своего спутника Ивана Левашева. Оп все еще был бодр по-прежнему, но волоса и борода его поседели до белизны, а всевластное время несколько сгладило грубоватые черты, превратив этого колосса в добродушного старика. Костюм, по случаю такой торжественной ночи, был на Левашеве совершенно новый, с иголочки; хороший, туземного покроя, бешмет плотно облегал его коренастый корпус, а седую голову украшала новенькая фуражка, с красным околышем (Иван-бай, по казацкой привычке, в особо важных случаях всегда надевал форменную фуражку).
- Здравствуй, Иван Варфоломеич! и тебя равным образом. А мне вот и праздника здесь захватить не придется, думаю часов в 10 выезжать.
- Что ж, коли дело такое! Слышал я в конторе про ваш отъезд; батюшка, сказывали, у вас померши…
- Да, Иван Варфоломеич. Прощай, видно, совсем!
- Ну, пошто совсем, никто как Бог, авось свидимся…
- Едва ли. Думаю поселиться на родине, да и будет уж, попутешествовал, пора к семейному очагу.
- Оно точно, жениться подит-ка думаете, Николай Иваныч?
- Нет, пока не сбираюсь еще, невесты не выросли!
- Хе-хе-хе! шутить изволите! Для вас невест сколь угодно найдется, разумеется, не здесь.
Мало-помалу мы пустились в рассуждения о том, о сем и перешли к воспоминаниям о прошлом. Многих уже не было на свете, многое изменилось, и вообще наступали другие времена, появились новые люди и новые песни. Левашев сообщил мне, что Нысан Кебеков умер года два назад, Казанджиков по-прежнему занимается подрядами, и только про одного не мог ничего сказать, это про Зубарева.
- Как расстался я с ним в те поры в Орске, так более и не видел! - заключил свой разговор Иван-бай и набожно перекрестился: в эту минуту раздалось торжественное пение клира, вышедшего из церкви.
Праздничный, малиновый звон мелодичными переливами поплыл над городом.
Высоко-высоко в темном небе вспыхнула едва заметная звездочка… за ней другая, третья, - и вскоре весь необъятный купол неба усеялся бесчисленными блестками звезд…
Сама природа как бы присоединилась к людям, чтобы почтить торжество Воскресения Великого Богочеловека.
- Христос воскресе из мертвых!.. - запел клир.
- Воистину воскресе! - ответил на эту радостную весть немолчный гомон толпы.
- «Воистину воскресе!» - откликнулось и далекое, темно-синее небо с мириадами звезд.
- «Воистину воскресе!» - отозвалась вся природа, словно не решавшая заснуть в эту великую ночь всеобщего «торжества из торжеств»…
- Похристосуемся и мы, Николай Иваныч, - сказал Левашев, и голос его был тих и радостен.
В нашем поцелуе было все: и поздравление с Великим Днем, и прощанье. Вскоре я пошел, чтобы окончательно приготовиться к отъезду…
Источник: http://mytashkent.uz
Локомотив тяжело пыхтел, как уставшее гигантское чудовище. Поезд, в котором я ехал, подходил к станции и видны уже были станционные постройки, а вскоре показался громадный, казарменного типа, вокзал. Первое, что бросилось в глаза, была красная фуражка начальника станции, шагавшего по платформе в сопровождении жандармов и немногочисленной публики.
- Станция Медведская, буфет, поезд стоит 35 минут! - крикнул кондуктор.
«Вот и отлично, - подумал я, - с удовольствием попью здесь чаю».
Начальник станции подошел опять и начал что-то рассказывать машинисту, а я, от нечего делать, сталь оглядывать местность.
По мере удаления от Ташкента природа изменялась, и за три сотни верст уже не было и помину о цветущих деревьях, а еще далее я нагнал остатки зимы.
Местность около Медведской станции почти сплошь еще была покрыта снегом, правда, местами уже сильно черневшим под дыханьем наступающей весны.
Выйдя из вагона и вновь наткнувшись на красную фуражку, я впервые обратил внимание на ее обладателя. «Что за чудо, - думалось мне, - я где-то видел этого господина, но где?»
- Ваше высокородие, пожалуйте на минуту в кабинет, вас спрашивают! - отрапортовал сторож.
- Хорошо, Сидоренко, скажи, что сейчас буду!
Не успел еще закончить этой фразы начальник станции, как я уже узнал его. Да, не было ни малейшего сомнения - передо мной находился Зубарев.
- Яков Николаевич! Вы ли это? Какими судьбами? - радостно завопил я и бросился было с объятиями.
Господин в красной фуражке вздрогнул, затем обернулся ко мне и, пристально посмотрев в самые мои глаза, холодно произнес:
- Вы, вероятно, ошиблись, я вовсе не Яков Николаевич…
- Но, позвольте, как же…
- Бога ради, молчите… потом поговорим… - тихо шепнул он и быстро отправился на станцию.
Через полчаса я уже сидел в квартире Зубарева (так как это был он) и решил, что останусь у него до следующего поезда.
Из разговора с Яковом Николаевичем выяснилось, что он живет в Медведской уже три года и служит под чужим именем - Дмитрия Ивановича Лахтина; дочь его, давно уже окрещенная, кончила N-скую гимназию и в настоящее время находится в С.-Петербурге на курсах.
- Во имя всего святого, умоляю вас, Николай Иваныч, ради Бога, никому не говорите моего настоящего имени, иначе я погиб!
- Полноте, Яков… то бишь Дмитрий Иванович, я хорошо понимаю ваше положение и, поверьте, сумею быть скромным.
Много и обо всем мы переговорили с случайным моим знакомцем. Он вновь, с полной откровенностью, рассказал мне шаг за шагом всю жизнь с момента разлуки нашей в г. Орске. Я душевно радовался, что эта мятущаяся душа нашла, наконец, себе успокоение…
Зимой того же года я как-то случайно попал на спектакль в Большой театр; зала была буквально полна. Бельэтаж сиял роскошными туалетами дам, фраками и мундирами мужчин. У оркестра, в первых рядах кресел, красовались тузы столицы, военные генералы и, в нарядных национальных костюмах, татары, персы и армяне. Верхние ложи и раек кишели как улей. Внизу виднелись английские проборы, благородные лысины и смело закинутые назад кудри, а чем выше поднимался глаз, тем он чаще встречал иные типы, начиная от мелкого чиновника и кончая девятипудовой купчихой, вознесшейся под самые облака и с наслаждением грызущей орехи. Мужчины, как тени, сновали из ложи в ложу, а надо всем этим, кроме чудных звуков оркестра, царил непрерывный шум, словно ветер гудел по верхушкам гремучего леса, словно поднялись с тревожным жужженьем вспугнутые со своих ульев бесчисленные рои пчел.
- Вон она, в бельэтаже, левая ложа, смотрите, смотрите! - раздался около меня восторженный возглас, и бинокли соседей направились на помянутую ложу. Я тоже невольно взглянул и остолбенел: предо мной была Райхан. Не та, разумеется, девочка, с которой я 12 лет назад путешествовал вместе на верблюдах, а чудная молодая девушка в изящном черном шелковом платье, плотно обтягивавшем ее гибкую фигуру, с бледным, словно восковым, личиком, озаренным большими, столь хорошо мне памятными черными глазами, полузакрытыми длинными ресницами. Я долго, против своей воли, не сводил глаз с этого профиля, и с восторгом рассматривал темную, дугой очерченную бровь, хищный носик с тонкими подвижными ноздрями, грациозный выгиб белого, как мрамор, подбородка, маленькое розовое ухо, в котором блестящими огнями переливалась бриллиантовая стрелка, а воображение вновь переносило меня в степь, в то чудное прошлое, когда я с этой чаровницей пробирался по пескам на «кораблях пустыни»…
КОНЕЦ
Материалы об Орске и других населенных пунктах Оренбургской губернии:
https://rus-turk.livejournal.com/597223.html