Ташкент-1866: один год под русской властью
П. И. Пашино. Туркестанский край в 1866 году. Путевые заметки. - СПб., 1868.
Предыдущие части: [1], [2], [3], [4], [5], [6], [7], [8].
Кафланбек находился в двадцати пяти верстах, которые я мог проехать как у бога за пазухой, под конвоем двадцати пяти человек сибирских казаков; хотя, положим, их и называют за что-то гаврилычами и говорят, будто они трусишки порядочные, но все-таки не один едешь, а под конвоем казачьей команды с офицером. Великолепными местами проехали мы до самого Кафланбека, разговаривая с офицером, который вскоре сел ко мне в телегу. Телега была та же, ротного командира из Шерапхана; я ее взял дальше, потому что в Акджаре не было ни одной телеги. Целую дорогу мы проговорили с г. К. о том, за что сибирских казаков называют гаврилычами и за что их трусишками величают. Он чрезвычайно отстаивал храбрость и ловкость своего воинства, про гаврилычей же он говорил, что это название получили сибирские казаки только в последнее время в Туркестанской области; но что он не знает, за что такая немилость.
Я тоже не знаю и потому объяснить не могу.
В таких разговорах мы проехали эти двадцать пять верст, не заметивши по пути ни одной живой души. В Кафланбеке мы лошадей не переменяли, потому что станция была там снята. Мы с ним посидели, потолковали, раскланялись и разъехались - я направо, а он налево.
Въезд в Ташкенд
Если кому-нибудь из вас случалось делать путь в три тысячи верст, какой совершил я, вы поймете то наслаждение, которое я чувствовал, отправляясь с последней станции.
- Вот подыметесь на гору, и перед вами предстанет Ташкенд, - говорил мне, прощаясь, г. К.
Гора эта мне показалась так велика, что я уже думал, что никогда не доеду до Ташкенда.
- Где же Ташкенд? - спрашиваю я у ямщика.
- Сейчас будет, - отвечал он.
Казаки разъехались по сторонам, и я был совершенно один с устремленным вперед взглядом, чтобы как можно лучше вглядеться в панораму Ташкенда, полюбоваться его видом с горы; но Ташкенда как не бывало. Лошади устали, вспотели. День был очень жаркий, солнце палило, как в июле в Петербурге. Да скоро ли же будет Ташкенд?
- Да замолчи ты, туря! - отвечал мне киргиз ямщик. - Вот сейчас, как с горки спустимся, и увидишь Ташкенд. Гнать я не могу: лошади устали.
Господи, да скоро ли? - думалось мне, и я томился детским нетерпением увидать его поскорее.
- Анду (вот) Ташкенд, - сказал ямщик, обращаясь ко мне, когда мы начали спускаться с горы.
Где же Ташкенд, - подумал я; - тут ничего нет, кроме бесконечного сада. Я сообщил ямщику мое недоразумение, и он расхохотался.
- В садах-то и есть дома, - сказал он, и долго после этого смеялся.
Д. В. Вележев. Ташкент. Окрестности с стороны Минурюкской рощи
Действительно, каждому русскому показалось бы странным встретить сад, которому нет конца и края, называющийся городом, без всяких следов построек. Лес этот стоял величественно; ни один листок не шевелился, потому что ветра совсем не было. Пока мы подъезжали к нему, справа и слева открывались небольшие постройки с пашнями, орошаемыми арыками, которые часто перебегали нашу дорогу. Вон направо небольшой дом двухэтажный и около него бахча, обведенная со всех сторон стеною. Этот домик мне так напомнил благодатную Персию с ее бала-ханами, верхними этажами, что я невольно предался воспоминаниям о стране, в которой так приятно провел полтора года. Пересекающие дорогу арыки также напоминают Персию; и в Персии проводится таким же образом вода, как здесь, разница только та, что там нет ни арб, ни телег, потому что ни в одном городе, ни в одном селении нет ни одной улицы, по которой можно было бы проехать на телеге или на арбе. Когда мы начали приближаться к этому бесконечному саду, стала проявляться жизнь. Из-под стен, которые теперь стали видны, выступал огромнейший караван и несколько крытых арб, в которых помещалась семья караванбашей. Когда мы подъезжали к стенам садов, нам загородили дорогу ослы с бревнами, натянутыми им на шею. Они выходили из какого-то сада, откуда слышались между щебетанием птичек удары топора; самые хозяева садов, заслыша колокольчик, подбегали к стенам, чтобы поглазеть на русского и на его экипаж и сказать ему в случае необходимости: «Аман, аман урус». В садах, в дальнем расстоянии от дороги, находились лачужки - приют здешних садовников. Местами выглядывали и женщины с повязанными на голове платками или без платков вовсе; смуглые лица их чрезвычайно добродушно смотрели на меня. С ними лезли на стену также их ребятишки в длинных рубашках и штанах; головы их были покрыты тюбетейками. Они, негодяи этакие, кричали брань русскому проезжему, они кричали: «Урус - хурус». Хурус значит петух, вся же фраза переводится так: «русский - петух». Да, русские задали вам, думал я, с шестьюстами штыков такого петуха, которого вы никогда не забудете.
Чем дальше проезжал я, тем больше было народа на улице; а сады, бесконечные сады, тянулись. Вот мы проехали уже чай-хане, где заседала масса народа. Некоторые из них встали засвидетельствовать мне глубочайшее почтение словом «аман»; я им тоже отвечал аманом. Некоторые хотели подбежать к телеге и пожать мне руку, но казаки не допустили их до этого. Все было до оригинальности ново для меня. Местами перебегали ручьи через дорогу; через них были перекинуты мостики, не знаю, благодаря ли нашему влиянию, или у них это всегда делалось. Мы ехали тихо, почти шагом. Топот коней казаков не мешал слушать пение весеннего соловья. Голубые, зеленые вороны перелетали с дерева на дерево; множество птиц совершенно неизвестной мне породы, но не наших, не русских птиц, выделывали трели на широколиственных тополях, на высоком грациозном чинаре.
Вот мы повернули на улицу, и пред нами предстали городские Чимкентские ворота с аистовыми гнездами на них и с длинноногими аистами, которые, забавно нагнувши голову вниз, смотрели на проезжающих. В запустелых местах нам часто встречалась Соломонова птица - мурги сулейман; не знаю, как ее называют ученые [Upupa epops, удод. - rus_turk.]. В Персии про нее существует легенда довольно оригинального содержания; по этой легенде, мурги сулейман приносила к какому-то святому, осужденному на голодную смерть, пищу и уносила кал, отчего она и отзывает неприятным запахом. Благодаря легенде, птицу эту считается грехом убивать. Оставалось проехать городом версты четыре, чтобы попасть на станцию. Нужно заметить, что, въезжая в ворота, мы сделали легкий подъем. Перед нами открылись дома, смотревшие на улицу одною стеною без окон. Семья, заслышавши колокольчик, выбегала на улицу из такого дома. Из-за домов виднелись урюковые и яблоневые деревья; урюком здесь называют абрикос, персидский зердалу. Улицы пошли, изгибаясь направо и налево, с своими неуклюжими домами. Ребятишки бегали по улицам полураздетые и кричали: «Урус, ей урус - хурус, аман, аман!» Некоторые из них купались в луже направо от дороги, в которой тут же сарты мыли своих лошадей. Забавно было смотреть, когда голые ребятишки целою фалангой валялись в полугрязной воде.
Вот попалась одна сартянка в полном выходном костюме, т. е. в халате и с черною волосяной сеткой на лице; она несла на голове какой-то узел. Мы чуть не прижали ее к стене, к которой она прислонилась; за это она вслед нам начала изрыгать всякие проклятия и брань и грозить кулаком, будто она была способна что-нибудь сделать нам. Казаки в свою очередь ругали ее так, что в печати не употребляется. Крик этой женщины долго продолжался, пока мы не повернули за угол.
Д. В. Вележев. Ташкент. Ордынская улица
Вот мы встретили партию киргиз, ехавших верхами и сделавших мне под козырек своей шляпы. Куда это они пробирались? - вероятно, в свои аулы для сообщения новостей, собранных в городе. У киргиз новость невероятным образом облетает всю степь, исказится при этом, конечно, но дойдет до Оренбурга и Омска.
Вот караван попался навстречу. Казак поскакал вперед, чтобы убрать достаточное место. Проехавши несколько шагов, мы встретили продолжение этого каравана; опять прежнее скучиванье, и дорога свободна. Караванщики оказались знакомыми ямщику, поздоровались и начали кричать; мой ямщик тоже ответил им криком. Немного погодя мы наткнулись и на хвост караванный, который нас заставил остановиться, потому что один верблюд развьючился посередине дороги; приходилось обождать. Вскоре направо от дороги я заметил массу арб, а на дворе - разные принадлежности арбовщика, т. е. несколько колес, несколько бесколесных арб, стоявших у стены и т. п. Вот здесь каретное мастерство.
Медресе (школа) и часть базара. Литография с фотографии
М. К. Приорова (илл. из книги П. И. Пашино)
Потом мы въехали на базар. Небольшая площадь с одной стороны имела училище, медресе, и мечеть, чрезвычайно изящно отделанную. С двух сторон мечеть эта не имела стен, а потолок поддерживался перилами и колоннами из дерева. Вся мечеть была изукрашена мелкой работы цветами и, где только можно было, помещались стихи из Корана. Эта необыкновенная пестрота поразила меня; где, думалось мне, научились ташкендцы рисованию: в Китае или в Персии? Надо полагать, что от персиян. Был куплен, вероятно, какой-нибудь кул (невольник) живописец, взятый туркменами в плен; он, не забывая своего ремесла, научил ему здесь детей - так мастерство и разошлось. Другого ничего мне не приходило в голову. Мечети здесь не имеют минаретов, а муэдзин призвание к молитве кричит с крыши мечети. Действительно, трудно создать здесь минарет - он требует жженого кирпича, а жженый кирпич чрезвычайно дорог, так что мечеть обошлась бы Бог знает как дорого.
Д. В. Вележев. Ташкент. Медресе Беглярбеги
Д. В. Вележев. Ташкент. Мечеть Ходжа-Ахрал
Шакирды (студенты) сидели в мечети и громко кричали урок; но когда заслышали колокольчик, так все побросали свои книги и стали смотреть, кто едет. Перед мечетью на площади была яма, в которой стояли ослы; с какой целью она была вырыта, я не мог себе дать отчета. С остальных трех сторон были лавки. Направо вход на большой базар, сзади ворота караван-сарая и возле них чайная лавка, т. е. чай-хане, в котором находились толпы народа, и дервиш распевал перед ними какую-то историю, брыкая ногами и ударяя себя в грудь кулаком. Налево были лавки со всякой мелочью и вздором. Шакирды заорали все разом: «Аман, аман!» Выезжая из этого торжища, я встретил русского офицера в кителе верхом, с казаком позади него; это был граф Т., любивший объезжать здешние базары и закупать на них всякий вздор. Далее улица слегка подымалась в гору. Народ шел взад и вперед. На перекрестке попались мне два пьяных солдата, державшихся за забор и рассуждавших между собою вслух.
- Митрич, айда трахнем еще, - говорил один, упираясь спиною в забор.
- Пошел ты к… Подносил я тебе, ты отказался, сказал - не хочу, - рассуждал другой, упираясь в стену затылком, приправляя речь многими непечатными словами.
Потом мы встретили солдата, шедшего обнявшись с сартом и рассуждавшего что-то по-татарски. Солдаты были все в белых рубахах, красноватых штанах и кепи.
Д. В. Вележев. Ташкент. Медресе Ишанкул-датха
А улица пустынно тянулась, изгибаясь и вправо, и влево. Везде можно было проехать. По временам встречались сарты, сидевшие у ворот своего домика, старые и молодые. Вот мы въехали на такое место, где улица шире, так что встретившиеся два экипажа могут разъехаться. Немного дальше находится медресе с огромнейшим садом, в котором собираются по вечерам ташкендцы убивать время, и днем этот сад служит местом прогулки для туземных жителей. Часть окон была заставлена соломой, должно быть затем, чтобы пыль не попадала в них. Здание это имеет почтенный вид. Оно начинается башнею, потом тянется вдоль улицы стеною в два этажа и на углу на повороте в другую улицу имеет опять башню. Построено оно из нежженого кирпича, фундамент положен из бута; кругом обведено небольшим возвышением, должно быть, старинной постройки. На возвышении сидели дети и пожилые люди; из среды их вдруг вывернулся один юродивый и побежал за телегой, протянув руку и прося милостыни. Я ему подал мелкую серебряную монету. У дорожного человека всегда бывает мелочь, и я был снабжен ею от Оренбурга. Юродивый этот мычал, прыгая за телегою и желая еще подачки; он был косноязычен. Мы ехали дальше, не встречая никого на улице, только женщины выглядывали из щелей домов своих с ребятишками, кричавшими всякий вздор. Встречались, впрочем, нам женщины и на улице, но они всегда отворачивались к стенке, чтобы не быть замеченными. На повороте был небольшой базар только в несколько лавок, где продавалось мясо, сальные свечи, фрукты и всякая мелочь. Тут не толпилось так много народу, как на базарной площади; базаришка был плохой - причина понятная. В лавчонке, в которой всего товара было каких-нибудь рублей на пять, лежали и грелись на солнышке два сарта, будто бы у них вовсе и работы не было. Такую слабость я замечал и за персиянами; там какой-нибудь персиянин с осленком, навьюченным фруктами, шлялся целый день по Тегерану, таская с собой еще мальчика; а там фрукты дешевизною превосходят ташкендские; всего товара, значит, на какой-нибудь рубль в обоих вьюках. Дальнейший проезд не заслуживает описания. Встречались только дома, обращенные ко мне своим тылом.
Д. В. Вележев. Ташкент. Улица близ цитадели
Но вот мы стали подъезжать к цитадели. Тут деятельность уличная оживилась; пошли лавки и чай-хане, в которых солдаты гурьбами уписывали здоровые пельмени, приготовленные сартами, пили брагу, продаваемую сартами весьма сходно, и лакомились собственною водочкою, принесенной с собой из слободки. Цитадель от города отделяется рвом. Место от рва до лавок занимали возы с клевером и ячменем. Казаки, гордо выступая, торговали у сартов необходимый для их лошадей клевер и ячмень. Много верблюдов лежало на этой площади, важно поднимавших голову и озиравшихся кругом своими любопытными глазами. Направо от цитадели с шумом падала вода, а налево тянулись лавки и построенные между ними бани, которых здесь довольно много. Замечательно, что здесь преобладал русский элемент: одну треть составляли продавцы сарты, а две трети - русские: солдаты линейные и артиллерийские и казаки. Они не столько покупали, сколько бродили по площади или сидели в чай-хане за пельменями и пирожками. Интересно было бы услышать разговоры их с сартами, но мне не удалось; воображаю, какую они дьявольщину гнули.
Д. В. Вележев. Ташкент. Часть старой цитадели
На цитадели на барбете стоял часовой, любуясь этой картиной. Я въехал на мост, который соединял цитадель с городом; вероятно, мост этот был построен русскими, настолько он опрятен. Ямщик ударил лошадей, и мы скрылись в цитадели. Направо была гауптвахта; солдаты все выбежали и отдали мне честь. Мне показалось странным, что они не могли отличить меня от военного; но здесь уж был обычай делать честь и штатским полковникам. Мы повернули направо и поехали вдоль лавок, занятых сартами, тянувшихся с левой стороны. Лавки были полны солдат; видно было, что пасхальное дело требовало кутежки. направо тянулись казармы стрелкового батальона. Тут один солдат играл на гармошке, другой стоял с бубном, третий прихлопывал в ладоши, а остальные смотрели, как двое перед ними отделывали трепака. Хохот и крик оглашал воздух.
Потом мы выехали к большому пруду, обсаженному со всех сторон деревьями. Ямщик спросил меня, куда ехать, на станцию или куда в другое место.
- Ступай в губернаторский дом, - сказал я, полагая, что, верно, там обо мне распорядились.
Он повернулся направо, объехал пруд и остановился направо у ворот. Казаки спросили у меня позволения уехать, и я их отпустил. Соскочивши с телеги, я вошел в губернаторский дом и спросил там в передней у казака, не отведена ли для меня комната. Он предложил мне обратиться к начальнику населения, г. Серову, который жил тут же. Я вошел к нему и спросил, куда можно внести мои вещи и не говорил ли что ему про меня генерал.
- Не знаю, - отвечал он. - Отведена для кого-то квартира, но генерал ничего не говорил про вас. Да вы не беспокойтесь, - я прикажу перенести ваши вещи туда.
- Эй, Чепурин! - закричал он.
Явился на сцену уральский казак.
- Ступай, выложи все вещи г. полковника в квартиру Краевского. А вам не угодно ли закусить? Он открыл стол, наполненный всякими яствами и питьями, какие только можно было устроить в Ташкенде. Окорок, конечно, был привозной, потому что во всем крае здесь нет ни одной свиньи; я похристосовался с любезным хозяином, выпил и закусил. Вскоре пришел к г. Серову начальник штаба, который, побеседовавши с Серовым и перекинувшись со мною двумя-тремя словами, ушел. Потом отправился и я в квартиру Краевского, где находились мои вещи; дорога к этому дому была не особенно удобопроходима, хотя дом находился рядом с губернаторским. Я скоро очутился в своем новом убежище.
Ташкенд
Целый день с раннего утра проехавши с лишком семьдесят верст на капитанской телеге и прибывши в Ташкенд не позже четырех часов второго дня праздника, я не задумался переодеться и прилечь заснуть, и проспал до утра. Говорят, что меня два раза будили, сперва к чаю, а потом к ужину, посланные от г. Серова, но не могли добудиться.
На другой день я оделся как следует и отправился к г. Серову. У него были сарты; я поздоровался с ними и прошел к Серову. В его комнате сидело еще несколько человек почетных сартов, для которых приезд нового генерала на смену генерала Черняева был неожиданною новостью.
- А что, если новый генерал, не принимая в уважение условий, сделанных с Черняевым при сдаче Ташкенда, начнет брать рекрут и станет взимать подати и налоги, - говорили они, - что тогда?
- Тогда абтрал [Абтралмак значит ошалеть, стать в тупик.]. Да этого никогда не будет; ведь условия писаные, - отвечали им.
- Эмир баш устюнда [Баш устюнда значит на голове.], Черняев уезжает, биткян иш [Биткян иш - кончено дело].
- Не беспокойтесь, - говорил я. - У Белого царя много таких генералов, как Черняев. Он выбрал для вас самого лучшего, который с турками дрался, с черкесами вел войну, - видал дело.
- Давай Бог, давай Бог! - ворчали они.
В таком роде беседа продолжалась бы до бесконечности - стоило только ее поддерживать. С Серовым у нас шли разговоры в другом роде. Он жалел чрезвычайно об отъезде Черняева. Из отряда был получен приказ о передаче должности Черняевым [Романовскому], и самого его ждали на другой день. Действительно, вечером следующего дня приехал Черняев с графом В[оронцовы]м-Д[ашковы]м. Я был представлен ему графом. Не стану описывать личности ташкендского героя; скажу только, что он имел чрезвычайно симпатичную наружность. Я не смел его утруждать беседою со мной, так как он был очень взволнован. Мы ужинали все вместе. Ему подавался любимый его напиток, кумыс. После ужина я оставался дольше других. Он успел познакомить меня весьма подробно с прошедшим нового генерала.
На другой день собрались к Черняеву сарты в большом зале в почетных и простых халатах. Он вышел, подал всем руку, сел на свое кресло и объявил им, что он уезжает, и просил их, чтобы они не беспокоились, что государь прислал им такого генерала, который сумеет их защитить от внешних врагов. Сарты стали просить его, чтобы он не уезжал, а остался с ними, что теперь времена опасные: бухарский эмир стоит во главе стотысячной армии на Сырдарье. Он повторил им уверения свои, что новый генерал сумеет справиться с эмиром, и раскланялся. После этого вскоре подали двуместную коляску с передовым сиденьем, запряженную парою в дышло, и мы поехали с ним по Ташкенду, окруженные огромной свитой верхами под конвоем двенадцати казаков; граф В[оронцов]-Д[ашков] сидел рядом с Черняевым, а я поместился напротив их. По всем улицам стоял народ толпами и что-то кричал. Нищие и юродивые бежали сбоку коляски; им была подана милостыня личным адъютантом Черняева, г. Халдеевым, который имел для этого деньги. Женщины, не прячась, стояли на крышах домов.
Д. В. Вележев. Ташкент. Улица
Наконец мы остановились, вышли из экипажа, сделали несколько шагов по маленькому закоулку и вошли в дом Сеид-Азима. Там был приготовлен завтрак; полный стол был уставлен разными сладостями, которые мы должны была испробовать. Казылык (конская колбаса) находился на обоих концах стола; это было любимое лакомство Черняева; кумыс также подавался постоянно. Чтобы характеризовать здешнее угощение, скажу, что оно производится совершенно иначе, чем у нас. На столе стоят сласти, русские леденцы в бумажках с билетиками, сдобные печенья домашней кухни и две или три бутылки вина. Прежде всего, хозяева предлагают попробовать расставленные перед гостями сласти; потом подают крепкий желтый чай, за этим следуют пирожки с говядиной и с сахаром, потом пельмени с бульоном, бялиш (паштет), и в заключение плов.
Д. В. Вележев. Ташкенд. Внутренний двор Сеид-Азима
Это был первый дом ташкендского сарта, который я посещал, благодаря Черняеву, взявшему меня с собою; его следует описать. Над воротами находились чуланы с ячменем; под этими чуланами стояла коновязь, у которой был привязан черный вороной карабаир. Направо от ворот находилась терраса с потолком; дальше возле нее была комната. Прямо против ворот находилась комната, которую мы занимали. Кухня была на втором дворе, откуда выбегали люди с кушаньями в руках. Пробывши с полчаса у Сеид-Азима и попробовав каждого кушанья, мы встали из-за стола, вышли и отправились к известному Шерафию, говорившему немного по-русски. Тут нам привелось проезжать базарами. Они были пусты, сравнительно с тегеранскими; даже около чай-хане было мало народа, несмотря на пристрастие всех азиатцев к чай-хане. Я сделал невольно вопрос, отчего же базары так пусты.
- Военное время - застой торговли, а то и здесь ташкендцы так же любят чай-хане, как и ваши персияне, - отвечал мне кто-то.
Мы проезжали и мясными рядами, и москательными лавками, и книжными магазинами, и шорными лавками, в которых сидели мастеровые и вышивали окрашенные кожи шелками; миновали бани и поднялись по улице налево от базара. Дом Шерафия был недалеко; Шерафий сам стоял у ворот и поджидал нас. У него расположение дома было совсем другое, чем у Сеид-Азима. Мы вошли в темные ворота, потом повернули направо по темной галерее, где направо были конюшни, поднялись по лестнице кверху и, пройдя через маленькую комнату, вошли в большую, где находился стол, уставленный яствами, как у Сеид-Азима. Начались такие же угощения, только у Шерафия была еще яичница, чрезвычайно вкусная. Прислуживали все татары, бежавшие из России от военной службы. Шерафий почитается здесь покровителем всех татар, которых ташкендцы называют ногайцами.
Д. В. Вележев. Ташкент. Мечеть Буленд (высокая)
Отсюда мы поехали к одному сарту, имя которого я забыл, но который пользуется не меньшим почетом, чем два прежних. К нему мы проезжали через один овраг, в котором так и кричит речка, обсаженная по берегам тальником: речка эта, наткнувшись на небольшую мельницу-толчею, старательно и с большим шумом, но бестолково исполняющую свое дело, работает еще сильнее. Овраги с своими прекрасными видами разнообразят несколько монотонную картину Ташкенда.
Дом сарта, к которому мы приехали, имел особенный характер. Мы прошли сперва по длинному коридору, а потом вошли в комнату со вставленными рамами, раскрашенную, как та мечеть, о которой я говорил, пожалуй, еще пестрее, и набитую меховыми вещами. Стол был накрыт по-европейски, только вместо стульев стояли разные сундуки, покрытые подушками; угощение этого сарта ничем не отличалось от прежних. Пробывши у него с четверть часа, мы отравились домой; Сеид-Азим, Шерафий и последний сарт провожали нас верхами. Впереди ехал раис (полицмейстер). Какими-то окольными улицами мы выехали на ту же площадь, на которой по-прежнему стояли возы с сеном и ячменем и разгуливали солдаты.
Возвратившись домой, я получил приказание ехать в отряд. Сборы мои были недолги. В этот день отправлялся туда повар генерала и человек к. Б-ского; у них не было экипажа. Хотя у меня также не было его, но мне уступали один тарантас, чтобы доехать до отряда. Конвой был дан большой: пятнадцать человек казаков и десять джигитов. Мы выехали из Ташкенда вечером, часа в четыре - в пять.
Иллюстрации (рисунки Д. В. Вележева из книги П. И. Пашино) взяты у sklyarevskiy.
Последующие главы книги посвящены пребыванию автора в Ташкенде в качестве драгомана при военном губернаторе Туркестанской области генерал-майоре Романовском, а также этнографии края. (Пребывание в Ташкенде было недолгим, так как отношения с генералом у Пашино не сложились, и он был изгнан из Туркестана под казачьим конвоем).
Другие отрывки, опубликованные в журнале:
• Вечер солдатской песни;
• На корабле и на бале. Приключения послов Бухары в Ташкенде;
• «Механическая женщина» для эмира Музаффара;
• Упорный кяфир.
Материалы о Ташкенте и других населенных пунктах Сырдарьинской области:
https://rus-turk.livejournal.com/539147.html
Предыдущие части: [1], [2], [3], [4], [5], [6], [7], [8].
Кафланбек находился в двадцати пяти верстах, которые я мог проехать как у бога за пазухой, под конвоем двадцати пяти человек сибирских казаков; хотя, положим, их и называют за что-то гаврилычами и говорят, будто они трусишки порядочные, но все-таки не один едешь, а под конвоем казачьей команды с офицером. Великолепными местами проехали мы до самого Кафланбека, разговаривая с офицером, который вскоре сел ко мне в телегу. Телега была та же, ротного командира из Шерапхана; я ее взял дальше, потому что в Акджаре не было ни одной телеги. Целую дорогу мы проговорили с г. К. о том, за что сибирских казаков называют гаврилычами и за что их трусишками величают. Он чрезвычайно отстаивал храбрость и ловкость своего воинства, про гаврилычей же он говорил, что это название получили сибирские казаки только в последнее время в Туркестанской области; но что он не знает, за что такая немилость.
Я тоже не знаю и потому объяснить не могу.
В таких разговорах мы проехали эти двадцать пять верст, не заметивши по пути ни одной живой души. В Кафланбеке мы лошадей не переменяли, потому что станция была там снята. Мы с ним посидели, потолковали, раскланялись и разъехались - я направо, а он налево.
Въезд в Ташкенд
Если кому-нибудь из вас случалось делать путь в три тысячи верст, какой совершил я, вы поймете то наслаждение, которое я чувствовал, отправляясь с последней станции.
- Вот подыметесь на гору, и перед вами предстанет Ташкенд, - говорил мне, прощаясь, г. К.
Гора эта мне показалась так велика, что я уже думал, что никогда не доеду до Ташкенда.
- Где же Ташкенд? - спрашиваю я у ямщика.
- Сейчас будет, - отвечал он.
Казаки разъехались по сторонам, и я был совершенно один с устремленным вперед взглядом, чтобы как можно лучше вглядеться в панораму Ташкенда, полюбоваться его видом с горы; но Ташкенда как не бывало. Лошади устали, вспотели. День был очень жаркий, солнце палило, как в июле в Петербурге. Да скоро ли же будет Ташкенд?
- Да замолчи ты, туря! - отвечал мне киргиз ямщик. - Вот сейчас, как с горки спустимся, и увидишь Ташкенд. Гнать я не могу: лошади устали.
Господи, да скоро ли? - думалось мне, и я томился детским нетерпением увидать его поскорее.
- Анду (вот) Ташкенд, - сказал ямщик, обращаясь ко мне, когда мы начали спускаться с горы.
Где же Ташкенд, - подумал я; - тут ничего нет, кроме бесконечного сада. Я сообщил ямщику мое недоразумение, и он расхохотался.
- В садах-то и есть дома, - сказал он, и долго после этого смеялся.
Д. В. Вележев. Ташкент. Окрестности с стороны Минурюкской рощи
Действительно, каждому русскому показалось бы странным встретить сад, которому нет конца и края, называющийся городом, без всяких следов построек. Лес этот стоял величественно; ни один листок не шевелился, потому что ветра совсем не было. Пока мы подъезжали к нему, справа и слева открывались небольшие постройки с пашнями, орошаемыми арыками, которые часто перебегали нашу дорогу. Вон направо небольшой дом двухэтажный и около него бахча, обведенная со всех сторон стеною. Этот домик мне так напомнил благодатную Персию с ее бала-ханами, верхними этажами, что я невольно предался воспоминаниям о стране, в которой так приятно провел полтора года. Пересекающие дорогу арыки также напоминают Персию; и в Персии проводится таким же образом вода, как здесь, разница только та, что там нет ни арб, ни телег, потому что ни в одном городе, ни в одном селении нет ни одной улицы, по которой можно было бы проехать на телеге или на арбе. Когда мы начали приближаться к этому бесконечному саду, стала проявляться жизнь. Из-под стен, которые теперь стали видны, выступал огромнейший караван и несколько крытых арб, в которых помещалась семья караванбашей. Когда мы подъезжали к стенам садов, нам загородили дорогу ослы с бревнами, натянутыми им на шею. Они выходили из какого-то сада, откуда слышались между щебетанием птичек удары топора; самые хозяева садов, заслыша колокольчик, подбегали к стенам, чтобы поглазеть на русского и на его экипаж и сказать ему в случае необходимости: «Аман, аман урус». В садах, в дальнем расстоянии от дороги, находились лачужки - приют здешних садовников. Местами выглядывали и женщины с повязанными на голове платками или без платков вовсе; смуглые лица их чрезвычайно добродушно смотрели на меня. С ними лезли на стену также их ребятишки в длинных рубашках и штанах; головы их были покрыты тюбетейками. Они, негодяи этакие, кричали брань русскому проезжему, они кричали: «Урус - хурус». Хурус значит петух, вся же фраза переводится так: «русский - петух». Да, русские задали вам, думал я, с шестьюстами штыков такого петуха, которого вы никогда не забудете.
Чем дальше проезжал я, тем больше было народа на улице; а сады, бесконечные сады, тянулись. Вот мы проехали уже чай-хане, где заседала масса народа. Некоторые из них встали засвидетельствовать мне глубочайшее почтение словом «аман»; я им тоже отвечал аманом. Некоторые хотели подбежать к телеге и пожать мне руку, но казаки не допустили их до этого. Все было до оригинальности ново для меня. Местами перебегали ручьи через дорогу; через них были перекинуты мостики, не знаю, благодаря ли нашему влиянию, или у них это всегда делалось. Мы ехали тихо, почти шагом. Топот коней казаков не мешал слушать пение весеннего соловья. Голубые, зеленые вороны перелетали с дерева на дерево; множество птиц совершенно неизвестной мне породы, но не наших, не русских птиц, выделывали трели на широколиственных тополях, на высоком грациозном чинаре.
Вот мы повернули на улицу, и пред нами предстали городские Чимкентские ворота с аистовыми гнездами на них и с длинноногими аистами, которые, забавно нагнувши голову вниз, смотрели на проезжающих. В запустелых местах нам часто встречалась Соломонова птица - мурги сулейман; не знаю, как ее называют ученые [Upupa epops, удод. - rus_turk.]. В Персии про нее существует легенда довольно оригинального содержания; по этой легенде, мурги сулейман приносила к какому-то святому, осужденному на голодную смерть, пищу и уносила кал, отчего она и отзывает неприятным запахом. Благодаря легенде, птицу эту считается грехом убивать. Оставалось проехать городом версты четыре, чтобы попасть на станцию. Нужно заметить, что, въезжая в ворота, мы сделали легкий подъем. Перед нами открылись дома, смотревшие на улицу одною стеною без окон. Семья, заслышавши колокольчик, выбегала на улицу из такого дома. Из-за домов виднелись урюковые и яблоневые деревья; урюком здесь называют абрикос, персидский зердалу. Улицы пошли, изгибаясь направо и налево, с своими неуклюжими домами. Ребятишки бегали по улицам полураздетые и кричали: «Урус, ей урус - хурус, аман, аман!» Некоторые из них купались в луже направо от дороги, в которой тут же сарты мыли своих лошадей. Забавно было смотреть, когда голые ребятишки целою фалангой валялись в полугрязной воде.
Вот попалась одна сартянка в полном выходном костюме, т. е. в халате и с черною волосяной сеткой на лице; она несла на голове какой-то узел. Мы чуть не прижали ее к стене, к которой она прислонилась; за это она вслед нам начала изрыгать всякие проклятия и брань и грозить кулаком, будто она была способна что-нибудь сделать нам. Казаки в свою очередь ругали ее так, что в печати не употребляется. Крик этой женщины долго продолжался, пока мы не повернули за угол.
Д. В. Вележев. Ташкент. Ордынская улица
Вот мы встретили партию киргиз, ехавших верхами и сделавших мне под козырек своей шляпы. Куда это они пробирались? - вероятно, в свои аулы для сообщения новостей, собранных в городе. У киргиз новость невероятным образом облетает всю степь, исказится при этом, конечно, но дойдет до Оренбурга и Омска.
Вот караван попался навстречу. Казак поскакал вперед, чтобы убрать достаточное место. Проехавши несколько шагов, мы встретили продолжение этого каравана; опять прежнее скучиванье, и дорога свободна. Караванщики оказались знакомыми ямщику, поздоровались и начали кричать; мой ямщик тоже ответил им криком. Немного погодя мы наткнулись и на хвост караванный, который нас заставил остановиться, потому что один верблюд развьючился посередине дороги; приходилось обождать. Вскоре направо от дороги я заметил массу арб, а на дворе - разные принадлежности арбовщика, т. е. несколько колес, несколько бесколесных арб, стоявших у стены и т. п. Вот здесь каретное мастерство.
Медресе (школа) и часть базара. Литография с фотографии
М. К. Приорова (илл. из книги П. И. Пашино)
Потом мы въехали на базар. Небольшая площадь с одной стороны имела училище, медресе, и мечеть, чрезвычайно изящно отделанную. С двух сторон мечеть эта не имела стен, а потолок поддерживался перилами и колоннами из дерева. Вся мечеть была изукрашена мелкой работы цветами и, где только можно было, помещались стихи из Корана. Эта необыкновенная пестрота поразила меня; где, думалось мне, научились ташкендцы рисованию: в Китае или в Персии? Надо полагать, что от персиян. Был куплен, вероятно, какой-нибудь кул (невольник) живописец, взятый туркменами в плен; он, не забывая своего ремесла, научил ему здесь детей - так мастерство и разошлось. Другого ничего мне не приходило в голову. Мечети здесь не имеют минаретов, а муэдзин призвание к молитве кричит с крыши мечети. Действительно, трудно создать здесь минарет - он требует жженого кирпича, а жженый кирпич чрезвычайно дорог, так что мечеть обошлась бы Бог знает как дорого.
Д. В. Вележев. Ташкент. Медресе Беглярбеги
Д. В. Вележев. Ташкент. Мечеть Ходжа-Ахрал
Шакирды (студенты) сидели в мечети и громко кричали урок; но когда заслышали колокольчик, так все побросали свои книги и стали смотреть, кто едет. Перед мечетью на площади была яма, в которой стояли ослы; с какой целью она была вырыта, я не мог себе дать отчета. С остальных трех сторон были лавки. Направо вход на большой базар, сзади ворота караван-сарая и возле них чайная лавка, т. е. чай-хане, в котором находились толпы народа, и дервиш распевал перед ними какую-то историю, брыкая ногами и ударяя себя в грудь кулаком. Налево были лавки со всякой мелочью и вздором. Шакирды заорали все разом: «Аман, аман!» Выезжая из этого торжища, я встретил русского офицера в кителе верхом, с казаком позади него; это был граф Т., любивший объезжать здешние базары и закупать на них всякий вздор. Далее улица слегка подымалась в гору. Народ шел взад и вперед. На перекрестке попались мне два пьяных солдата, державшихся за забор и рассуждавших между собою вслух.
- Митрич, айда трахнем еще, - говорил один, упираясь спиною в забор.
- Пошел ты к… Подносил я тебе, ты отказался, сказал - не хочу, - рассуждал другой, упираясь в стену затылком, приправляя речь многими непечатными словами.
Потом мы встретили солдата, шедшего обнявшись с сартом и рассуждавшего что-то по-татарски. Солдаты были все в белых рубахах, красноватых штанах и кепи.
Д. В. Вележев. Ташкент. Медресе Ишанкул-датха
А улица пустынно тянулась, изгибаясь и вправо, и влево. Везде можно было проехать. По временам встречались сарты, сидевшие у ворот своего домика, старые и молодые. Вот мы въехали на такое место, где улица шире, так что встретившиеся два экипажа могут разъехаться. Немного дальше находится медресе с огромнейшим садом, в котором собираются по вечерам ташкендцы убивать время, и днем этот сад служит местом прогулки для туземных жителей. Часть окон была заставлена соломой, должно быть затем, чтобы пыль не попадала в них. Здание это имеет почтенный вид. Оно начинается башнею, потом тянется вдоль улицы стеною в два этажа и на углу на повороте в другую улицу имеет опять башню. Построено оно из нежженого кирпича, фундамент положен из бута; кругом обведено небольшим возвышением, должно быть, старинной постройки. На возвышении сидели дети и пожилые люди; из среды их вдруг вывернулся один юродивый и побежал за телегой, протянув руку и прося милостыни. Я ему подал мелкую серебряную монету. У дорожного человека всегда бывает мелочь, и я был снабжен ею от Оренбурга. Юродивый этот мычал, прыгая за телегою и желая еще подачки; он был косноязычен. Мы ехали дальше, не встречая никого на улице, только женщины выглядывали из щелей домов своих с ребятишками, кричавшими всякий вздор. Встречались, впрочем, нам женщины и на улице, но они всегда отворачивались к стенке, чтобы не быть замеченными. На повороте был небольшой базар только в несколько лавок, где продавалось мясо, сальные свечи, фрукты и всякая мелочь. Тут не толпилось так много народу, как на базарной площади; базаришка был плохой - причина понятная. В лавчонке, в которой всего товара было каких-нибудь рублей на пять, лежали и грелись на солнышке два сарта, будто бы у них вовсе и работы не было. Такую слабость я замечал и за персиянами; там какой-нибудь персиянин с осленком, навьюченным фруктами, шлялся целый день по Тегерану, таская с собой еще мальчика; а там фрукты дешевизною превосходят ташкендские; всего товара, значит, на какой-нибудь рубль в обоих вьюках. Дальнейший проезд не заслуживает описания. Встречались только дома, обращенные ко мне своим тылом.
Д. В. Вележев. Ташкент. Улица близ цитадели
Но вот мы стали подъезжать к цитадели. Тут деятельность уличная оживилась; пошли лавки и чай-хане, в которых солдаты гурьбами уписывали здоровые пельмени, приготовленные сартами, пили брагу, продаваемую сартами весьма сходно, и лакомились собственною водочкою, принесенной с собой из слободки. Цитадель от города отделяется рвом. Место от рва до лавок занимали возы с клевером и ячменем. Казаки, гордо выступая, торговали у сартов необходимый для их лошадей клевер и ячмень. Много верблюдов лежало на этой площади, важно поднимавших голову и озиравшихся кругом своими любопытными глазами. Направо от цитадели с шумом падала вода, а налево тянулись лавки и построенные между ними бани, которых здесь довольно много. Замечательно, что здесь преобладал русский элемент: одну треть составляли продавцы сарты, а две трети - русские: солдаты линейные и артиллерийские и казаки. Они не столько покупали, сколько бродили по площади или сидели в чай-хане за пельменями и пирожками. Интересно было бы услышать разговоры их с сартами, но мне не удалось; воображаю, какую они дьявольщину гнули.
Д. В. Вележев. Ташкент. Часть старой цитадели
На цитадели на барбете стоял часовой, любуясь этой картиной. Я въехал на мост, который соединял цитадель с городом; вероятно, мост этот был построен русскими, настолько он опрятен. Ямщик ударил лошадей, и мы скрылись в цитадели. Направо была гауптвахта; солдаты все выбежали и отдали мне честь. Мне показалось странным, что они не могли отличить меня от военного; но здесь уж был обычай делать честь и штатским полковникам. Мы повернули направо и поехали вдоль лавок, занятых сартами, тянувшихся с левой стороны. Лавки были полны солдат; видно было, что пасхальное дело требовало кутежки. направо тянулись казармы стрелкового батальона. Тут один солдат играл на гармошке, другой стоял с бубном, третий прихлопывал в ладоши, а остальные смотрели, как двое перед ними отделывали трепака. Хохот и крик оглашал воздух.
Потом мы выехали к большому пруду, обсаженному со всех сторон деревьями. Ямщик спросил меня, куда ехать, на станцию или куда в другое место.
- Ступай в губернаторский дом, - сказал я, полагая, что, верно, там обо мне распорядились.
Он повернулся направо, объехал пруд и остановился направо у ворот. Казаки спросили у меня позволения уехать, и я их отпустил. Соскочивши с телеги, я вошел в губернаторский дом и спросил там в передней у казака, не отведена ли для меня комната. Он предложил мне обратиться к начальнику населения, г. Серову, который жил тут же. Я вошел к нему и спросил, куда можно внести мои вещи и не говорил ли что ему про меня генерал.
- Не знаю, - отвечал он. - Отведена для кого-то квартира, но генерал ничего не говорил про вас. Да вы не беспокойтесь, - я прикажу перенести ваши вещи туда.
- Эй, Чепурин! - закричал он.
Явился на сцену уральский казак.
- Ступай, выложи все вещи г. полковника в квартиру Краевского. А вам не угодно ли закусить? Он открыл стол, наполненный всякими яствами и питьями, какие только можно было устроить в Ташкенде. Окорок, конечно, был привозной, потому что во всем крае здесь нет ни одной свиньи; я похристосовался с любезным хозяином, выпил и закусил. Вскоре пришел к г. Серову начальник штаба, который, побеседовавши с Серовым и перекинувшись со мною двумя-тремя словами, ушел. Потом отправился и я в квартиру Краевского, где находились мои вещи; дорога к этому дому была не особенно удобопроходима, хотя дом находился рядом с губернаторским. Я скоро очутился в своем новом убежище.
Ташкенд
Целый день с раннего утра проехавши с лишком семьдесят верст на капитанской телеге и прибывши в Ташкенд не позже четырех часов второго дня праздника, я не задумался переодеться и прилечь заснуть, и проспал до утра. Говорят, что меня два раза будили, сперва к чаю, а потом к ужину, посланные от г. Серова, но не могли добудиться.
На другой день я оделся как следует и отправился к г. Серову. У него были сарты; я поздоровался с ними и прошел к Серову. В его комнате сидело еще несколько человек почетных сартов, для которых приезд нового генерала на смену генерала Черняева был неожиданною новостью.
- А что, если новый генерал, не принимая в уважение условий, сделанных с Черняевым при сдаче Ташкенда, начнет брать рекрут и станет взимать подати и налоги, - говорили они, - что тогда?
- Тогда абтрал [Абтралмак значит ошалеть, стать в тупик.]. Да этого никогда не будет; ведь условия писаные, - отвечали им.
- Эмир баш устюнда [Баш устюнда значит на голове.], Черняев уезжает, биткян иш [Биткян иш - кончено дело].
- Не беспокойтесь, - говорил я. - У Белого царя много таких генералов, как Черняев. Он выбрал для вас самого лучшего, который с турками дрался, с черкесами вел войну, - видал дело.
- Давай Бог, давай Бог! - ворчали они.
В таком роде беседа продолжалась бы до бесконечности - стоило только ее поддерживать. С Серовым у нас шли разговоры в другом роде. Он жалел чрезвычайно об отъезде Черняева. Из отряда был получен приказ о передаче должности Черняевым [Романовскому], и самого его ждали на другой день. Действительно, вечером следующего дня приехал Черняев с графом В[оронцовы]м-Д[ашковы]м. Я был представлен ему графом. Не стану описывать личности ташкендского героя; скажу только, что он имел чрезвычайно симпатичную наружность. Я не смел его утруждать беседою со мной, так как он был очень взволнован. Мы ужинали все вместе. Ему подавался любимый его напиток, кумыс. После ужина я оставался дольше других. Он успел познакомить меня весьма подробно с прошедшим нового генерала.
На другой день собрались к Черняеву сарты в большом зале в почетных и простых халатах. Он вышел, подал всем руку, сел на свое кресло и объявил им, что он уезжает, и просил их, чтобы они не беспокоились, что государь прислал им такого генерала, который сумеет их защитить от внешних врагов. Сарты стали просить его, чтобы он не уезжал, а остался с ними, что теперь времена опасные: бухарский эмир стоит во главе стотысячной армии на Сырдарье. Он повторил им уверения свои, что новый генерал сумеет справиться с эмиром, и раскланялся. После этого вскоре подали двуместную коляску с передовым сиденьем, запряженную парою в дышло, и мы поехали с ним по Ташкенду, окруженные огромной свитой верхами под конвоем двенадцати казаков; граф В[оронцов]-Д[ашков] сидел рядом с Черняевым, а я поместился напротив их. По всем улицам стоял народ толпами и что-то кричал. Нищие и юродивые бежали сбоку коляски; им была подана милостыня личным адъютантом Черняева, г. Халдеевым, который имел для этого деньги. Женщины, не прячась, стояли на крышах домов.
Д. В. Вележев. Ташкент. Улица
Наконец мы остановились, вышли из экипажа, сделали несколько шагов по маленькому закоулку и вошли в дом Сеид-Азима. Там был приготовлен завтрак; полный стол был уставлен разными сладостями, которые мы должны была испробовать. Казылык (конская колбаса) находился на обоих концах стола; это было любимое лакомство Черняева; кумыс также подавался постоянно. Чтобы характеризовать здешнее угощение, скажу, что оно производится совершенно иначе, чем у нас. На столе стоят сласти, русские леденцы в бумажках с билетиками, сдобные печенья домашней кухни и две или три бутылки вина. Прежде всего, хозяева предлагают попробовать расставленные перед гостями сласти; потом подают крепкий желтый чай, за этим следуют пирожки с говядиной и с сахаром, потом пельмени с бульоном, бялиш (паштет), и в заключение плов.
Д. В. Вележев. Ташкенд. Внутренний двор Сеид-Азима
Это был первый дом ташкендского сарта, который я посещал, благодаря Черняеву, взявшему меня с собою; его следует описать. Над воротами находились чуланы с ячменем; под этими чуланами стояла коновязь, у которой был привязан черный вороной карабаир. Направо от ворот находилась терраса с потолком; дальше возле нее была комната. Прямо против ворот находилась комната, которую мы занимали. Кухня была на втором дворе, откуда выбегали люди с кушаньями в руках. Пробывши с полчаса у Сеид-Азима и попробовав каждого кушанья, мы встали из-за стола, вышли и отправились к известному Шерафию, говорившему немного по-русски. Тут нам привелось проезжать базарами. Они были пусты, сравнительно с тегеранскими; даже около чай-хане было мало народа, несмотря на пристрастие всех азиатцев к чай-хане. Я сделал невольно вопрос, отчего же базары так пусты.
- Военное время - застой торговли, а то и здесь ташкендцы так же любят чай-хане, как и ваши персияне, - отвечал мне кто-то.
Мы проезжали и мясными рядами, и москательными лавками, и книжными магазинами, и шорными лавками, в которых сидели мастеровые и вышивали окрашенные кожи шелками; миновали бани и поднялись по улице налево от базара. Дом Шерафия был недалеко; Шерафий сам стоял у ворот и поджидал нас. У него расположение дома было совсем другое, чем у Сеид-Азима. Мы вошли в темные ворота, потом повернули направо по темной галерее, где направо были конюшни, поднялись по лестнице кверху и, пройдя через маленькую комнату, вошли в большую, где находился стол, уставленный яствами, как у Сеид-Азима. Начались такие же угощения, только у Шерафия была еще яичница, чрезвычайно вкусная. Прислуживали все татары, бежавшие из России от военной службы. Шерафий почитается здесь покровителем всех татар, которых ташкендцы называют ногайцами.
Д. В. Вележев. Ташкент. Мечеть Буленд (высокая)
Отсюда мы поехали к одному сарту, имя которого я забыл, но который пользуется не меньшим почетом, чем два прежних. К нему мы проезжали через один овраг, в котором так и кричит речка, обсаженная по берегам тальником: речка эта, наткнувшись на небольшую мельницу-толчею, старательно и с большим шумом, но бестолково исполняющую свое дело, работает еще сильнее. Овраги с своими прекрасными видами разнообразят несколько монотонную картину Ташкенда.
Дом сарта, к которому мы приехали, имел особенный характер. Мы прошли сперва по длинному коридору, а потом вошли в комнату со вставленными рамами, раскрашенную, как та мечеть, о которой я говорил, пожалуй, еще пестрее, и набитую меховыми вещами. Стол был накрыт по-европейски, только вместо стульев стояли разные сундуки, покрытые подушками; угощение этого сарта ничем не отличалось от прежних. Пробывши у него с четверть часа, мы отравились домой; Сеид-Азим, Шерафий и последний сарт провожали нас верхами. Впереди ехал раис (полицмейстер). Какими-то окольными улицами мы выехали на ту же площадь, на которой по-прежнему стояли возы с сеном и ячменем и разгуливали солдаты.
Возвратившись домой, я получил приказание ехать в отряд. Сборы мои были недолги. В этот день отправлялся туда повар генерала и человек к. Б-ского; у них не было экипажа. Хотя у меня также не было его, но мне уступали один тарантас, чтобы доехать до отряда. Конвой был дан большой: пятнадцать человек казаков и десять джигитов. Мы выехали из Ташкенда вечером, часа в четыре - в пять.
Иллюстрации (рисунки Д. В. Вележева из книги П. И. Пашино) взяты у sklyarevskiy.
Последующие главы книги посвящены пребыванию автора в Ташкенде в качестве драгомана при военном губернаторе Туркестанской области генерал-майоре Романовском, а также этнографии края. (Пребывание в Ташкенде было недолгим, так как отношения с генералом у Пашино не сложились, и он был изгнан из Туркестана под казачьим конвоем).
Другие отрывки, опубликованные в журнале:
• Вечер солдатской песни;
• На корабле и на бале. Приключения послов Бухары в Ташкенде;
• «Механическая женщина» для эмира Музаффара;
• Упорный кяфир.
Материалы о Ташкенте и других населенных пунктах Сырдарьинской области:
https://rus-turk.livejournal.com/539147.html