Res publica! (6)
Res publicа! (1)
Res publica! (2)
Res publica! (3)
Res publica! (4)
Res publica! (5)
Таким образом, перед нами встает проблема ограничения произвола суверенной власти ради укрепления самого суверенитета. И здесь есть два принципиально разных подхода - либеральный и республиканский. Либеральный подход исходит из убеждения, что для ограничения произвола суверенной власти достаточно указать ту границу, за пределы которой действие суверенной власти не распространяется и за которой сохраняется общественная свобода. Вот что пишет об этой свободе тот же Гоббс:
Свобода подданных заключается в свободе делать то, что не указано в соглашениях с властью. Лишь в связи с этими узами я буду говорить теперь о свободе подданных. Действительно, так как мы видим, что нет такого государства в мире, в котором было бы установлено достаточно правил для регулирования всех действий и слов людей (ибо это невозможно), то отсюда с необходимостью следует, что во всякого рода действиях, о которых правила умалчивают, люди имеют свободу делать то, что их собственный разум подсказывает как наиболее выгодное для них. Ибо если под свободой в собственном смысле мы будем понимать физическую свободу, т. е. свободу от цепей и тюрьмы, то было бы нелепо, чтобы люди, как это часто бывает, требовали той свободы, которой они и так явно пользуются. С другой стороны, если под свободой понимать свободу от законов,- это не менее нелепо, ибо люди тогда требовали бы для себя, как они это часто делают, такой свободы, при которой все другие люди могли бы стать хозяевами их жизни. Однако, как это ни нелепо, они именно этого требуют, не зная, что законы бессильны защищать их, если им не приходит на помощь меч в руках одного или многих людей, заставляя исполнять законы. Свобода подданных заключается поэтому лишь в тех вещах, которые суверен при регулировании их действия обошел молчанием, как, например, свобода покупать и продавать и иным образом заключать договоры друг с другом, выбирать свое местопребывание, пищу, образ жизни, наставлять детей по своему усмотрению и т. д.
Нетрудно заметить, насколько такой подход (а этот подход, в сущности, и составляет основу всего либерального мышления) ущербен по самой своей сути и насколько он противоречит природе как общественной свободы, так и государственного суверенитета. Во-первых, предполагается, что общественная свобода возможна только там, где не действует государственный суверенитет и где отсутствуют законы. А во-вторых, общественная свобода понимается как нечто, принципиально противоположное государству и его суверенитету. Либералы оставляют для общественной свободы лишь темное подземелье общественных отношений, куда по каким-то причинам не смог дотянуться государственный суверенитет и где не действуют никакие законы. Свободе либералы оставляют лишь роль какого-то воровского добра, которое удалось похитить у себя самих и утащить в темноту и беззаконие, подальше от света и от всяких законов. Как жалка, ничтожна и презренна эта либеральная свобода! Но мы ведь с вами уже установили, что там, где нет закона - там отношения принципиально негражданские и там обязательно будет царствовать произвол. И точно так же мы уже установили, что сам государственный суверенитет вовсе не противоречит общественной свободе, а и возникает только ради того, чтобы эту свободу утвердить.
В дальнейшем вся либеральная мысль, в сущности, свелась к вопросу о том, как можно максимально отодвинуть эту границу действия государственного суверенитета и тем самым расширить сферу общественной свободы. Никакой другой возможности для общественной свободы либералы в принципе не мыслят и не представляют. В то же время их противники, ненавидя либерализм в силу его природного паталогического страха перед позитивной свободой, также мыслили в чисто либеральных понятиях, и не видели никакой возможности для расширения действия позитивной свободы, помимо расширения сферы действия государственного суверенитета за счет ограничения сферы общественной свободы (коммунисты, фашисты и др).
Между тем, нужно просто понять, что свобода - это вовсе не произвол и не отсутствие законов. А стало быть, общественная свобода может существовать только в рамках закона, где произвол принципиально изгнан. И если мы не можем допустить распространение действия суверенной власти на всю сферу общественных отношений из опасения, что такое расширение действия государственного суверенитета может стать причиной произвола со стороны людей, облеченных суверенной властью, то единственный способ одновременно и сохранить общественную свободу, и утвердить ее на основаниях закона состоит в том, чтобы наделить властью те элементы государства, которые суверенитетом государственной власти не обладают.
Ну, возьмем в качестве примера тот же Рим. Как предложил бы решить проблему притеснений римского народа со стороны местной аристократии либерал? Он бы, конечно, постарался максимально законодательно ограничить власть римских патрициев в отношении народа. В результате мы получили бы кучу правозащитников, которые бегали бы по улицам Рима и кричали бы о нарушении прав римских плебеев, а главной инстанцией разрешения этих конфликтов был бы не сам Рим (поскольку суверенитет Рима по-прежнему оставался бы у аристократии), а какой-нибудь злейший его враг - например, Карфаген. Таким образом, мы получили бы полное взаимное отчуждение народа и аристократии, то есть разрушение государственного суверенитета как "общей вещи" (res publica) изнутри, и в добавок ко всему этот суверенитет оказался бы под постоянной внешней угрозой со стороны Карфагена, причем Карфаген получил бы мощную агентуру в самом Риме в лице плебса и правозащитников. И ничего, помимо государственного насилия, к которому была бы вынуждена прибегнуть римская аристократия для спасения Рима, мы в итоге бы не получили бы. И тут понадобился бы Гоббс, чтобы оправдать это насилие природой римского суверенитета.
Как бы в этом случае поступил коммунист? Он бы стал пропагандировать народу, что только взяв в руки власть, он сможет, наконец, покончить с притеснениями со стороны аристократии, и принялся бы разлагать римские легионы, объясняя легионерам из простого народа, что они проливают кровь не для славы какого-то мифического Рима, а исключительно в интересах гнусной римской аристократии. И чтобы покончить с притеснениями, нужно побрататься с карфагенянскими простыми воинам и обратить оружие для того, чтобы свергнуть Сенат, установить плебейскую диктатуру и распять на крестах всех римских патрициев. То есть стал бы проповедовать и разжигать гражданскую войну - опять-таки не без помощи и участия Карфагена. И все это в итоге закончилось бы тем, что, даже если бы ценой невероятных усилий и крови римскому народу потом удалось бы отстоять независимость Рима от Карфагена, со временем среди народа образовалась бы своя олигархия, которая под коммунистическую демагогию обратила бы весь остальной народ в рабство, и сама стала бы править Римом в интересах Карфагена.
Но республиканский подход - исходящий из понимания природы самого суверенитета и общественной свободы - требовал бы совершенно иного решения этой проблемы - того самого, который и был найден в республиканском Риме. Народ был бы привлечен к государственному управлению и, хотя суверенитет Рима по-прежнему оставался бы у аристократии, народ получил бы невероятно широкие полномочия в деле управления государством - вплоть до того, что его представители, трибуны, могли возглавлять римские легионы. Такое решение не только не противоречило бы природе суверенитета, как "общей вещи", а напротив, исходило бы из самой природы суверенитета. И только поэтому Рим и стал Римом, завоевав весь мир и при этом сохранив широкую общественную свободу, что его политический республиканский строй исходил из самой природы государственного суверенитета.
Res publica! (2)
Res publica! (3)
Res publica! (4)
Res publica! (5)
Таким образом, перед нами встает проблема ограничения произвола суверенной власти ради укрепления самого суверенитета. И здесь есть два принципиально разных подхода - либеральный и республиканский. Либеральный подход исходит из убеждения, что для ограничения произвола суверенной власти достаточно указать ту границу, за пределы которой действие суверенной власти не распространяется и за которой сохраняется общественная свобода. Вот что пишет об этой свободе тот же Гоббс:
Свобода подданных заключается в свободе делать то, что не указано в соглашениях с властью. Лишь в связи с этими узами я буду говорить теперь о свободе подданных. Действительно, так как мы видим, что нет такого государства в мире, в котором было бы установлено достаточно правил для регулирования всех действий и слов людей (ибо это невозможно), то отсюда с необходимостью следует, что во всякого рода действиях, о которых правила умалчивают, люди имеют свободу делать то, что их собственный разум подсказывает как наиболее выгодное для них. Ибо если под свободой в собственном смысле мы будем понимать физическую свободу, т. е. свободу от цепей и тюрьмы, то было бы нелепо, чтобы люди, как это часто бывает, требовали той свободы, которой они и так явно пользуются. С другой стороны, если под свободой понимать свободу от законов,- это не менее нелепо, ибо люди тогда требовали бы для себя, как они это часто делают, такой свободы, при которой все другие люди могли бы стать хозяевами их жизни. Однако, как это ни нелепо, они именно этого требуют, не зная, что законы бессильны защищать их, если им не приходит на помощь меч в руках одного или многих людей, заставляя исполнять законы. Свобода подданных заключается поэтому лишь в тех вещах, которые суверен при регулировании их действия обошел молчанием, как, например, свобода покупать и продавать и иным образом заключать договоры друг с другом, выбирать свое местопребывание, пищу, образ жизни, наставлять детей по своему усмотрению и т. д.
Нетрудно заметить, насколько такой подход (а этот подход, в сущности, и составляет основу всего либерального мышления) ущербен по самой своей сути и насколько он противоречит природе как общественной свободы, так и государственного суверенитета. Во-первых, предполагается, что общественная свобода возможна только там, где не действует государственный суверенитет и где отсутствуют законы. А во-вторых, общественная свобода понимается как нечто, принципиально противоположное государству и его суверенитету. Либералы оставляют для общественной свободы лишь темное подземелье общественных отношений, куда по каким-то причинам не смог дотянуться государственный суверенитет и где не действуют никакие законы. Свободе либералы оставляют лишь роль какого-то воровского добра, которое удалось похитить у себя самих и утащить в темноту и беззаконие, подальше от света и от всяких законов. Как жалка, ничтожна и презренна эта либеральная свобода! Но мы ведь с вами уже установили, что там, где нет закона - там отношения принципиально негражданские и там обязательно будет царствовать произвол. И точно так же мы уже установили, что сам государственный суверенитет вовсе не противоречит общественной свободе, а и возникает только ради того, чтобы эту свободу утвердить.
В дальнейшем вся либеральная мысль, в сущности, свелась к вопросу о том, как можно максимально отодвинуть эту границу действия государственного суверенитета и тем самым расширить сферу общественной свободы. Никакой другой возможности для общественной свободы либералы в принципе не мыслят и не представляют. В то же время их противники, ненавидя либерализм в силу его природного паталогического страха перед позитивной свободой, также мыслили в чисто либеральных понятиях, и не видели никакой возможности для расширения действия позитивной свободы, помимо расширения сферы действия государственного суверенитета за счет ограничения сферы общественной свободы (коммунисты, фашисты и др).
Между тем, нужно просто понять, что свобода - это вовсе не произвол и не отсутствие законов. А стало быть, общественная свобода может существовать только в рамках закона, где произвол принципиально изгнан. И если мы не можем допустить распространение действия суверенной власти на всю сферу общественных отношений из опасения, что такое расширение действия государственного суверенитета может стать причиной произвола со стороны людей, облеченных суверенной властью, то единственный способ одновременно и сохранить общественную свободу, и утвердить ее на основаниях закона состоит в том, чтобы наделить властью те элементы государства, которые суверенитетом государственной власти не обладают.
Ну, возьмем в качестве примера тот же Рим. Как предложил бы решить проблему притеснений римского народа со стороны местной аристократии либерал? Он бы, конечно, постарался максимально законодательно ограничить власть римских патрициев в отношении народа. В результате мы получили бы кучу правозащитников, которые бегали бы по улицам Рима и кричали бы о нарушении прав римских плебеев, а главной инстанцией разрешения этих конфликтов был бы не сам Рим (поскольку суверенитет Рима по-прежнему оставался бы у аристократии), а какой-нибудь злейший его враг - например, Карфаген. Таким образом, мы получили бы полное взаимное отчуждение народа и аристократии, то есть разрушение государственного суверенитета как "общей вещи" (res publica) изнутри, и в добавок ко всему этот суверенитет оказался бы под постоянной внешней угрозой со стороны Карфагена, причем Карфаген получил бы мощную агентуру в самом Риме в лице плебса и правозащитников. И ничего, помимо государственного насилия, к которому была бы вынуждена прибегнуть римская аристократия для спасения Рима, мы в итоге бы не получили бы. И тут понадобился бы Гоббс, чтобы оправдать это насилие природой римского суверенитета.
Как бы в этом случае поступил коммунист? Он бы стал пропагандировать народу, что только взяв в руки власть, он сможет, наконец, покончить с притеснениями со стороны аристократии, и принялся бы разлагать римские легионы, объясняя легионерам из простого народа, что они проливают кровь не для славы какого-то мифического Рима, а исключительно в интересах гнусной римской аристократии. И чтобы покончить с притеснениями, нужно побрататься с карфагенянскими простыми воинам и обратить оружие для того, чтобы свергнуть Сенат, установить плебейскую диктатуру и распять на крестах всех римских патрициев. То есть стал бы проповедовать и разжигать гражданскую войну - опять-таки не без помощи и участия Карфагена. И все это в итоге закончилось бы тем, что, даже если бы ценой невероятных усилий и крови римскому народу потом удалось бы отстоять независимость Рима от Карфагена, со временем среди народа образовалась бы своя олигархия, которая под коммунистическую демагогию обратила бы весь остальной народ в рабство, и сама стала бы править Римом в интересах Карфагена.
Но республиканский подход - исходящий из понимания природы самого суверенитета и общественной свободы - требовал бы совершенно иного решения этой проблемы - того самого, который и был найден в республиканском Риме. Народ был бы привлечен к государственному управлению и, хотя суверенитет Рима по-прежнему оставался бы у аристократии, народ получил бы невероятно широкие полномочия в деле управления государством - вплоть до того, что его представители, трибуны, могли возглавлять римские легионы. Такое решение не только не противоречило бы природе суверенитета, как "общей вещи", а напротив, исходило бы из самой природы суверенитета. И только поэтому Рим и стал Римом, завоевав весь мир и при этом сохранив широкую общественную свободу, что его политический республиканский строй исходил из самой природы государственного суверенитета.