к прошедшему празднику - Воскрешение Лазаря
Воскрешение Лазаря
Так. Им снова нужен этот сон:
знаменья и буквы огневые.
Но хотелось Марфу и Марию
успокоить, показав, что он
может это. Но никто не верил,
- Господи! - шепча, - зачем теперь?
В мире есть заказанные двери... -
И он вышел, чтобы эту дверь
разрешить. И, брови напрягая,
он спросил о месте. Он страдал.
И народ решил, что он рыдает.
И бежал за ним, и выжидал.
И лишь на ходу он понял ужас
начатой попытки. Но тогда
некий пламень, поедая душу,
встал - и опровергнул навсегда
их несмысленные различенья:
это умереть и это жить.
И враждою стал он в каждом члене.
И сказал он: Камень отложить!
- Он смердит уже, - ему кричали, -
Господи, четвертый день!
Но в нем
этот знак, сжигающий вначале,
рос. И вот ему с трудом, с трудом
руку поднял.
Медленней и выше
ни одна не совершит подъем.
Совершила. И стоит, как свет.
И сама себя в себя вонзила.
Ибо дрогнул он, что эта сила
всех умерших вызовет на свет.
Всех, кто всосан почвой гробовой
выведет, от ложа отрывая...
Но восстал один.
Изнемогая,
видели: неверная, больная
жизнь опять решилась на него.
перевод О.А.Седаковой
Auferweckung des Lazarus
Also, das tat not für den und den,
weil sie Zeichen brauchten, welche schrieen.
Doch er träumte, Marthen und Marieen
müsste es genügen, einzusehn,
dass er könne. Aber keiner glaubte,
alle sprachen: Herr, was kommst du nun?
Und da ging er hin, das Unerlaubte
an der ruhigen Natur zu tun.
Zürnender. Die Augen fast geschlossen,
fragte er sie nach dem Grab. Er litt.
Ihnen schien es, seine Tränen flossen,
und sie drängten voller Neugier mit.
Noch im Gehen wars ihm ungeheuer,
ein entsetzlich spielender Versuch,
aber plötzlich brach ein hohes Feuer
in ihm aus, ein solcher Widerspruch
gegen alle ihre Unterschiede,
ihr Gestorben-, ihr Lebendigsein,
dass er Feindschaft war in jedem Gliede,
als er heiser angab: Hebt den Stein!
Eine Stimme rief, dass er schon stinke,
(denn er lag den vierten Tag) - doch Er
stand gestrafft, ganz voll von jenem Winke,
welcher stieg in ihm und schwer, sehr schwer
ihm die Hand hob - (niemals hob sich eine
langsamer als diese Hand und mehr)
bis sie dastand, scheinend in der Luft;
und dort oben zog sie sich zur Kralle:
denn ihn graute jetzt, es möchten alle
Toten durch die angesaugte Gruft
wiederkommen, wo es sich herauf
raffte, larvig, aus der graden Lage -
doch dann stand nur Eines schief im Tage,
und man sah: das ungenaue vage
Leben nahm es wieder mit in Kauf.
Rainer Maria Rilke
Januar 1913, Ronda
Так. Им снова нужен этот сон:
знаменья и буквы огневые.
Но хотелось Марфу и Марию
успокоить, показав, что он
может это. Но никто не верил,
- Господи! - шепча, - зачем теперь?
В мире есть заказанные двери... -
И он вышел, чтобы эту дверь
разрешить. И, брови напрягая,
он спросил о месте. Он страдал.
И народ решил, что он рыдает.
И бежал за ним, и выжидал.
И лишь на ходу он понял ужас
начатой попытки. Но тогда
некий пламень, поедая душу,
встал - и опровергнул навсегда
их несмысленные различенья:
это умереть и это жить.
И враждою стал он в каждом члене.
И сказал он: Камень отложить!
- Он смердит уже, - ему кричали, -
Господи, четвертый день!
Но в нем
этот знак, сжигающий вначале,
рос. И вот ему с трудом, с трудом
руку поднял.
Медленней и выше
ни одна не совершит подъем.
Совершила. И стоит, как свет.
И сама себя в себя вонзила.
Ибо дрогнул он, что эта сила
всех умерших вызовет на свет.
Всех, кто всосан почвой гробовой
выведет, от ложа отрывая...
Но восстал один.
Изнемогая,
видели: неверная, больная
жизнь опять решилась на него.
перевод О.А.Седаковой
Auferweckung des Lazarus
Also, das tat not für den und den,
weil sie Zeichen brauchten, welche schrieen.
Doch er träumte, Marthen und Marieen
müsste es genügen, einzusehn,
dass er könne. Aber keiner glaubte,
alle sprachen: Herr, was kommst du nun?
Und da ging er hin, das Unerlaubte
an der ruhigen Natur zu tun.
Zürnender. Die Augen fast geschlossen,
fragte er sie nach dem Grab. Er litt.
Ihnen schien es, seine Tränen flossen,
und sie drängten voller Neugier mit.
Noch im Gehen wars ihm ungeheuer,
ein entsetzlich spielender Versuch,
aber plötzlich brach ein hohes Feuer
in ihm aus, ein solcher Widerspruch
gegen alle ihre Unterschiede,
ihr Gestorben-, ihr Lebendigsein,
dass er Feindschaft war in jedem Gliede,
als er heiser angab: Hebt den Stein!
Eine Stimme rief, dass er schon stinke,
(denn er lag den vierten Tag) - doch Er
stand gestrafft, ganz voll von jenem Winke,
welcher stieg in ihm und schwer, sehr schwer
ihm die Hand hob - (niemals hob sich eine
langsamer als diese Hand und mehr)
bis sie dastand, scheinend in der Luft;
und dort oben zog sie sich zur Kralle:
denn ihn graute jetzt, es möchten alle
Toten durch die angesaugte Gruft
wiederkommen, wo es sich herauf
raffte, larvig, aus der graden Lage -
doch dann stand nur Eines schief im Tage,
und man sah: das ungenaue vage
Leben nahm es wieder mit in Kauf.
Rainer Maria Rilke
Januar 1913, Ronda