Франциска Тун-Хоэнштайн, "Архивная находка. Варлам Шаламов обращается к западному читателю"
Сайт Уроки истории (общество "Мемориал"), на котором была опубликована статья, к великому сожалению, по-видимому, прекратил существование, поэтому дублирую ее в блоге вместе с редакторским вводным словом. См. мой комментарий "По поводу статьи Франциски Тун-Хоэнштайн".
Хочу добавить, что такая вот "архивная находка", своевременно сделанная советской политической полицией и уличавшая Шаламова в сотрудничестве с западным антисоветским издательством, могла служить основанием для процесса по типу Синявского-Даниэля и нового тюремного срока. Шаламов был отчаянно смелым человеком, он буквально шел на танк с гранатой, но граната не взорвалась, и танк его раздавил.
Славистка Франциска Тун-Хоэнштайн - старший научный сотрудник Центра исследований литературы и культуры имени Лейбница и редактор немецкого издания произведений Шаламова. Статья основана на отрывке из ее книги: Thun-Hohenstein F. Das Leben schreiben. Warlam Schalamow: Biographie und Poetik. Berlin, которая в 2022 г. выйдет в издательстве Matthes & Seitz.
Как известно, Варлам Шаламов в 1972 году выступил в советской прессе против печати «Колымских рассказов» за рубежом. При этом к тому моменту они уже были тайно вывезены из СССР и напечатаны в «тамиздате». Недавняя архивная находка позволяет сделать вывод, что произведения Шаламова были переданы для публикации за рубежом с его ведома и одобрения. А также - судить о том, насколько важно для Шаламова было признание у читателя, которого советская власть его лишила. Публикуем статью исследовательницы и редактора немецкого издания произведений Шаламова Франциски Тун-Хоэнштайн об этих тетрадях.
Архивная находка. Варлам Шаламов обращается к западному читателю
17 января 2022 года исполняется сорок лет со дня смерти русского поэта и прозаика Варлама Шаламова. Своими шестью циклами «Колымских рассказов» он воздвиг вечный литературный памятник тысячам людей, погибших в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа. Юбилей - это не только повод проанализировать труд Шаламова по литературной разработке проблемы массового террора, организованного государством против собственного населения. Сделанная недавно архивная находка позволяет нам еще и увидеть озабоченность писателя тем, как его тексты будут восприняты читателями. Поскольку в Советском Союзе на воспоминания о терроре и насилии было наложено табу, они распространялись при жизни автора только в самиздате и оставались недоступными для широкой советской читающей публики. Признания, которого Шаламов так жаждал, ему не досталось. Сегодня его произведения печатаются в России, а по случаю годовщины его смерти проводятся конференции, которые отдают дань уважения его литературным и человеческим достижениям, но вместе с тем требование Шаламова - помнить, сохранять память о сталинских преступлениях - сегодня наталкивается на стремление российских властителей вновь стереть эту память репрессивными методами. Недавнее решение Верховного суда Российской Федерации о «ликвидации» Международного историко-просветительского, правозащитного и благотворительного общества «Мемориал», обосновываемое тем, что оно распространяло лживый образ Советского Союза, является лишь одним из эпизодов, сигнализирующих о том, что проводится политика ресталинизации.
«История повторяется, и любой расстрел тридцать седьмого года может быть повторен», - опасался Шаламов. Хотя он, по его словам, уже не верил в способность литературы сделать человека лучше, в той же заметке далее сказано, что он продолжал писать, дабы читатель, читая его прозу, «смог [сделать] свою жизнь такой, чтобы доброе что-то сделать хоть в малом [плюсе]. Человек должен что-то сделать».
В молодости Шаламов присоединился к антисталинской студенческой оппозиции, за что был арестован в феврале 1929 года и приговорен к трем годам заключения в концентрационном лагере. После освобождения он попытался восстановить связи с журналистскими и литературными кругами Москвы, но в январе 1937 года был снова арестован. Последовали 14 лет заключения в лагере в Сибири, на Колыме за «контрреволюционную троцкистскую деятельность». Шаламов выжил и с тех пор посвятил себя литературному исследованию того, что ему пришлось пережить.
С точки зрения Шаламова, Освенцим, Колыма и Хиросима стали переломным моментом, который нельзя было игнорировать, после которого необходимо было переосмыслить человека и мир заново и пересмотреть весь арсенал традиционных повествовательных методов. Аутентичность опыта и «крайняя степень художественности» повествования - между этими двумя полюсами располагались его художественные цели.
Начатое Хрущевым в период так называемой «оттепели» расследование массового террора породило надежды на то, что можно будет говорить открыто, без цензуры (Название романа Ильи Эренбурга «Оттепель» 1954 года стало символом надежды на прекращение террора и страха и дало название эпохе). Но со свержением Хрущева осенью 1964 года начавшаяся нерешительная десталинизация была вновь остановлена, и надежды Шаламова на публикацию «Колымских рассказов» в Советском Союзе не оправдались. Однако, как и другие авторы того времени, он стремился увидеть свои тексты в печати.
В 1965 году Шаламов познакомился с Надеждой Мандельштам - вдовой поэта Осипа Мандельштама, погибшего в лагере, - и в течение нескольких лет был одним из ее ближайших друзей. Он установил контакты со многими представителями художественного и политического диссидентства и нашел единомышленников, выступавших против того, чтобы на недавнюю историю вновь было наложено табу. В знак протеста против приговора писателям Андрею Синявскому и Юлию Даниэлю, которые в феврале 1966 года были осуждены за публикацию на Западе своих «клеветнических» и «антисоветских» произведений под псевдонимами («Абрам Терц» и «Николай Аржак», соответственно), Шаламов написал «Письмо старому другу» (Письмо Шаламова попало в руки Александра Гинзбурга, который без указания автора включил его в 1966 году в сборник материалов о процессе - «Белую книгу по делу А. Синявского и Ю. Даниэля», которая была опубликована на русском языке эмигрантским издательством «Посев» в 1967 году. В том же издательстве в том же году появился немецкий перевод: Weissbuch in Sachen Sinjawskij - Daniel // zusammengestellt von Alexander Ginsburg, übers. von Elena Guttenberger, Frankfurt a.M. 1967, S. 400-411). Письмо, ходившее анонимно в диссидентских кругах, стало его последним полупубличным политическим выступлением, порожденным надеждой на то, что в Советском Союзе будут уважать свободу совести и свободу слова. В 1966 году ничто не предвещало того, что шесть лет спустя Шаламов открытом письмом в «Литературную газету» решительно выступит против публикации своих рассказов в русских эмигрантских журналах. В письме он объявил эти публикации антисоветской провокацией и порвал с диссидентством. Более того, он спроецировал свою антизападную позицию и на прошлое, на 60-е годы, хотя в то время его отношение к Западу было явно не столь однозначным.
«Письмо старому другу» - это призыв к моральному сопротивлению любым попыткам запугивания. Однако в тексте имеется пробел, который особенно заметен в свете последующего отказа автора от контактов с Западом. Хотя Шаламов энергично отстаивает право каждого писателя публиковаться под псевдонимом, он ни словом не упоминает о том, что Синявский и Даниэль опубликовали свои работы под псевдонимами на Западе, в так называемом «тамиздате». Словом «тамиздат» собирательно называли эмигрантские русскоязычные журналы и издательства. В 1960-е годы тамиздат стал - наряду с государственной издательской системой и самиздатом - важным третьим столпом русской литературы. Произведения, запрещенные к публикации в Советском Союзе, из самиздата попадали на Запад, причем зачастую без ведома их авторов, и возвращались в СССР в печатном виде, опубликованные в тамиздате (который финансировался в том числе и западными спецслужбами).
Есть данные, указывающие на то, что машинописные копии законченных циклов «Колымских рассказов» попали на Запад с согласия Шаламова. Как установил в ходе исследований славист Яков Клоц из нью-йоркского Хантер-колледжа, в 1966 году американский мандельштамовед Клэренс Браун тайно вывез экземпляр этой книги в США - предположительно по дипломатическим каналам. Шаламов и Браун встретились 24 мая того года в доме Надежды Мандельштам - об этом имеется запись в дневнике драматурга Александра Гладкова, сделанная 26 мая. Переписка между Брауном и главным редактором издававшегося в Нью-Йорке русскоязычного «Нового журнала» Романом Гулем доказывает, что под объемистой рукописью, имеющей «взрывное значение», о которой Браун сообщил Гулю в середине сентября, имелись в виду именно рассказы Шаламова. На вопрос Брауна, не боится ли он их публикации на Западе, Шаламов, по словам Брауна, ответил: «Мы устали бояться…».
Письменных свидетельств самого Шаламова, которые подтверждали бы передачу книги Брауну или кому-либо еще, не сохранилось. Но в Российском государственном архиве литературы и искусства в Москве (РГАЛИ) хранится тетрадь, на обложке которой написано «Фон» и на которую до сих пор никто не обратил внимания. Черновики своих рассказов Шаламов в 1950-е и 1960-е годы в основном писал именно в таких тетрадях в линейку. Тетрадь эта, ничем не примечательная на первый взгляд, имеет взрывное значение для исследования творчества Шаламова: в ней содержится неопубликованная, недатированная рукописная заметка, которая, по всей видимости, представляет собой черновик текста для суперобложки книги, в котором Шаламов представляет - явно обращаясь к западному читателю - свои «Колымские рассказы» и себя как их автора. Текст содержит правки, он не завершен. В первой части, озаглавленной «Обложка», сообщается, о чем идет речь в рассказах, предлагаемых вниманию читателя:
Обложка
Родившийся в 1907 г. Шаламов провел 20 лет своей жизни в концентрационных лагерях Советского Союза. Сборник, который мы теперь публикуем, содержит три серии рассказов, которые никогда не находились в обращении в своей родной стране только в форме машинописных копий.
Все они рассказывают об опыте 17 лет лагеря, которые он прожил в золотых рудниках Колымы - Магаданской.
Немедленно напрашивается сравнение со свидетельствами Солженицына и Евгении Гинзбург, тем более, что эта последняя была выслана в тот-же самый район, что и Шаламов.
Точка зрения Шаламова на лагеря радикально в корне пессимистическая. В то время как у Солженицына и даже у Евгении Гинзбург человеческое существо борется чтобы защитить свое человеческое достоинство и чаще всего этого достигает. У Шаламова лагерь лагерь [sic] постепенно снижает, спускает Человеческое, низводит его до уровня животного, убивает в нем всякое достоинство».
Далее Шаламов кратко характеризует рассказы, подчеркивая, что их «тон» носит характер «констатирования фактов», а язык предельно лаконичен: «Ни прилагательных, ни порывов». Во второй части наброска, озаглавленной «Автор», Шаламов пишет о самом себе:
Автор
Варлам Шаламов, советский поэт и прозаик, родился в г. Вологде в 1907 году. Был арестован первый раз в 1929 г. и приговорен к 3 годам концентрационного лагеря. Арестованный во второй раз в 1937 году, он провел семнадцать лет своей жизни в лагере Колымы. После своего возвращения в Москву он публикует в 1957 году первый цикл стихов «Стихи о Севере»; в 1961 г. и 1967 году две тонких книжки, вызвавшие, в частности, восхищение Пастернака (Борис Пастернак, который в 1952-1956 годах вел интенсивную переписку с Шаламовым, умер в 1960 году).
Его творчество в прозе пока полностью [?] не опубликовано.
Однако, оно известно советской публике, которая ставит Шаламова в ряды лучших современных писателей рядом с Солженицыным.
Следующее - последнее - предложение, которое трудно расшифровать, становится понятным, если знать, что ради защиты авторов, живших в Советском Союзе, их произведения, выходившие в тамиздате, снабжались пометкой, что публикация осуществлена без ведома автора. В последнем предложении у Шаламова слово «мы» подчеркивает, что по «по видимо понятным соображениям», «мы», т.е. издательство берет на себя ответственность «только за это издание»Там же. На этом набросок обрывается.
Возникают некоторые вопросы и некоторое недоумение: вопреки тому, что первым приходит в голову, по хронологии событий этот текст не удается связать с возможной передачей рукописи Клэренсу Брауну: она должна была произойти до сентября 1966 года, а тетрадь, согласно дате на ее обложке, была выпущена только в четвертом квартале 1966 года. Отсылки к воспоминаниям Евгении Гинзбург, опубликованным на Западе в 1967 году, и к сборнику ее стихов, изданному в том же году, заставляют предположить, что этот набросок следует датировать, самое раннее, 1967 годом.
Особенное недоумение вызывает то, в какой литературный контекст помещает Шаламов свои «Колымские рассказы»: он ставит их рядом со свидетельствами о ГУЛАГе, принадлежащими перу авторов, чью прозу он, как известно, отвергал. Первую часть «Крутого маршрута» Евгении Гинзбург он прочел в самиздате и в письме к Александру Солженицыну от 29 мая 1965 года пренебрежительно назвал ее «журналистской скорописью» и «претенциозной мазней». Его первоначальный энтузиазм по поводу прозы Солженицына тоже давно уступил место принципиальной критике как ее содержания, так и формы. Здесь же он прямо-таки настаивает на сравнении именно с этими двумя авторами. Кроме того, в наброске упоминается, что на родине автора рассказы распространялись только в машинописных копиях, но при этом «советской публике» известно, что Шаламов - один из лучших современных писателей. Как это следует понимать?
Этот набросок свидетельствует о том, как важно было Шаламову, чтобы то, что он сделал в литературе, получило признание. С надеждами на публикацию своей книги в Советском Союзе он к этому моменту уже расстался. Машинописные копии принесли ему определенную известность в литературных (особенно диссидентских) кругах, но компенсировать отсутствие общественного резонанса не могли. Сделать это могла, с его точки зрения, только публикация «Колымских рассказов» в задуманной им форме циклов, с присущим каждому из них «пульсирующим ритмом повествования», - пусть даже на Западе. Из литературных свидетельств о ГУЛАГе западные читатели знали прежде всего произведения Солженицына и Гинзбург. Эти два имени были вставлены в текст как сигналы для западной публики. Но приравнивать себя к ним Шаламов не хотел, это противоречило его убеждению в том, что не они, а он нашел форму повествования, адекватную тому, что происходило в лагерях.
Примечания
О «Мемориале» см. Thun-Hohenstein F. Das Gedächtnis der Menschen lässt sich nicht vernichten // Geschichte der Gegenwart. 12.12.2021.
Шаламов В.Т. Полное собрание сочинений в 6 т. + т. 7, доп. Т. 5: Эссе и заметки. Записные книжки 1954-1979. М., 2013. С. 351.
Клотц Я. Варлам Шаламов между тамиздатом и Союзом советских писателей (1966-1978). К 50-летию выхода «Колымских рассказов» на Западе // Colta, 10.01.2017.
Рукопись Варлама Шаламова. РГАЛИ. Ф. 2596 В.Т. Шаламов. Оп. 2. Ед. хр. 120. Лл. 3-7.
Warlam Schalamow: Ich kann keine Briefe schreiben… Korrespondenz 1952-1978 / Übers. von Gabriele Leupold, hg. von Franziska Thun-Hohenstein, Berlin 2022 (в печати).
Токер Л. Самиздат и проблема авторского контроля в судьбе Варлама Шаламова.
Франциска Тун-Хоэнштайн
8 февраля 2022