Две статьи Валерии Новодворской о Варламе Шаламове
Две статьи о Шаламове легендарной Валерии Новодворской (легендарной как факт - я не поклонник "бабы Леры"). Шаламов с огромным трудом входит в российское сознание, интересно зафиксировать извилины и узелки этой прихотливой рецепции.
Первая статья была напечатана в журнале "Медведь" в ноябрьском номере 2010 года, дата на сайте сбивает с толку. Вторая, короткая и непримиримая, как листовка, - в журнале "The New Times", № 21 (249) от 18 июня 2012 года.
Крест деревянный и чугунный. Валерия Новодворская - о Варламе Шаламове
17.12.2012
Варлам Шаламов был одним из безымянных персонажей Солженицына; но он вышел из серых колонн, обрел имя, голос, миссию, а миссия его была отлична от миссии великого Александра Исаевича.
Да и такого громадного таланта и истинно библейской одержимости ему не дал Бог. Однако в Храме Русской Литературы они оказались рядом, в одной мрачной часовне, где по черному крепу разбросаны алые цветы. «Черная роза - эмблема печали, красная роза - эмблема любви». Цвета бездны и крови, отчаяния и мятежа. «В мой кубок с вином льются слезы, но сладок и чист их поток; так с алыми - черные розы вплелись в мой застольный венок. Мой кубок за здравье немногих, немногих, но верных друзей, друзей неуклончиво строгих в соблазнах изменчивых дней; за здравье и ближних далеких, далеких, но сердцу родных, и в память друзей одиноких, почивших в могилах немых» /Петр Вяземский, «Друзьям»/. И Солженицын, и Шаламов равно почитали себя вечными должниками и посланцами этих немых могил и мертвецов с бирками на ноге. Много таких Шаламов провожал в колымскую землю.
Сенека когда-то сказал: «будь не проповедником истины, а ее свидетелем». Так вот, миссия Солженицына была сродни миссии Иисуса Христа - провозвестника, проповедника и учителя Истины. А миссия Шаламова - это миссия свидетеля, предтечи: миссия Иоанна Крестителя.
Но Солженицын родился не от Духа Святого и Марии Девы, он пришел из тех же лагерей, и оба писателя жили и творили одновременно, и если Солженицыну дано было вещать для стран, континентов, президентов, парламентов и королей, и кроме креста он удостоился торжественного въезда в Иерусалим, то есть в Вашингтон, и этот новый Рим - Америка - уверовал в его «Архипелаг», как в Нагорную проповедь, то у Варлама Шаламова не было ничего. Ему достался только крест. Сначала деревянный, на Голгофе, потом чугунный, на кладбище [первое время на могиле Шаламова стоял крест]. Ни лавров, ни денег, ни мировой славы, ни триумфа. Солженицын стал одним из мировых кумиров, а Шаламов так и остался зэком. «Облака плывут в Абакан, не спеша плывут облака. Им тепло небось, облакам, А я продрог насквозь, на века! … До сих пор в глазах снега наст! До сих пор в ушах шмона гам!.. Эй, подайте ж мне ананас и коньячку еще двести грамм!» (А. Галич). Но на ананасы ему не хватало, не всегда хватало и на коньячок. К тому же, в отличие от Иоанна Крестителя, свидетель Шаламов поссорился с Пророком и от переписки перешел к обвинениям. В суетности, в самозванстве, в пиаре, в мировой славе, в зазнайстве, в нескромности. Словом, в том, что он Пророк. Шаламов любил повторять, что кроме десяти заповедей есть еще и одиннадцатая: никого ничему не учить. Но миссия Пророка - учить. Впрочем, Солженицын не обиделся на своего свидетеля. Он готов был и материально помочь, много раз предлагал. И не только Шаламову. Шаламов не взял ничего. Судьба оказалась милостива к Солженицыну и немилостива к нему. Не все способны такое простить. Ведь и Домбровский считал Шаламова первым среди «лагерных» писателей, вторым он назвал себя, а Солженицына - только третьим. Человечество и Нобелевский комитет решили иначе. Но Шаламов видел то, чего, к счастью для него, не увидел Солженицын. Шаламова загнали на другую планету, на Колыму. Там он увидел, как люди перестают быть людьми. Массово, бригадами, бараками, лагерями. Голод, золотые прииски, непосильный труд и непосильный холод - все это не позволяет сохранить в себе человека. Солженицын был в Круге первом, ну во втором, в третьем. Шаламов был на Колыме: в девятом Круге Ада. Это было слишком страшно и слишком безнадежно. Ни один колымский рассказ не прошел в печать до перестройки, и единственный урок, который можно из шаламовских рассказов извлечь, это терцина Данте: «Входящие, оставьте упованья». Словом, не надо попадать на Колыму. Это конец не только жизни. Сначала приходит конец человеческой сущности и человеческой личности. Душа умрет раньше тела.
Солженицын писал, что у вольняшки нет души, что душа есть только у зэка. Но это в первом Круге. Шаламов доказал, что и у зэка нет души, ее отнимают. У него СССР населен мертвыми душами, причем по обе стороны колючей проволоки.
Перманентный революционер
Варлам Шаламов родился в старинном русском городе Вологде в июне 1907 года, в патриархальной и степенной семье священника Тихона Николаевича Шаламова. Мать его, попадья Надежда Александровна, была смиренной и набожной матушкой-домохозяйкой. В отличие от Солженицына, родившегося во время Смуты, в 1918 году, маленькому Варламу было отпущено десять счастливых лет нормальной человеческой жизни. В 1914 году он даже успел поступить в гимназию, но кончать пришлось уже школу второй ступени с клеймом «поповский сын». Семья сразу стала голодной и гонимой, храм закрыли, комсомольцы ходили по улицам Вологды с песнями: «Мы на небо залезем, разгоним всех богов». Семью кормили прихожанки, сердобольные старушки. Но скоро кормить стало нечем и им… Служил Тихон Николаевич тайно, ночью, у себя в домишке, но когда его уплотнили, это стало слишком опасным. Однако маленький Варлам не проникся сочувствием к гонимой религии и рос совершенным безбожником, хотя и увальнем. Качеств лидера и силача в нем не было, и он страшно завидовал старшему брату Сергею, любимцу всей семьи, красавцу, предводителю вологодских мальчишек. «Это брат Сережки Шаламова», - говорили обидчикам Варлама, и обидчики стушевывались. За эту зависть Шаламов потом корил себя: Сережа погиб в 22 года.
В 1924 году юный Варлам уезжает в Москву. А что писать в анкетах? Сын попа? Он идет на кожевенный завод дубильщиком, был тогда в подмосковном Кунцеве такой завод. Рабочий - и никаких придирок, никаких вопросов. Завод дает ему направление на учебу в Московский текстильный институт уже в 1926 году. Два года рабочего стажа - и Варлам на первом курсе. А тут объявляют свободный набор на факультет советского права в МГУ. У рабочих - приоритет. И Шаламов, конечно, выбирает МГУ. Но юноша - пламенный революционер, «твердый ленинец», у него в голове марксизм, ленинизм, троцкизм. Его идеал - народовольцы. Очень хочется служить народу, очень хочется отдать жизнь. Случай представился очень скоро. Под народовольцев подходили троцкисты. Троцкий, выгнанный и гонимый, казался чем-то вроде Гарибальди или будущего Че Гевары. Словом, карбонарий. И кандидат на роль тирана, супостата, узурпатора тоже вышел на финишную прямую. Сталин Иосиф Виссарионович. Шаламов, совсем еще молодой и зеленый, но уже достаточно образованный, пошел в троцкисты не из любви к Льву Давыдовичу, а из ненависти к Сталину-узурпатору, на фоне которого покойный Ленин (он упокоился, когда Варламу было всего 16 лет) в воспоминаниях и юных, и матерых большевиков сходил за демократа, в чем Владимир Ильич был ни сном, ни духом не виноват. Ведь Варлам Шаламов, троцкисты и прочие еретики, а также просто безвинные коммунисты и беспартийные большевики не успели посидеть на Соловках вместе с дворянами и «лишенцами», и им казалось, что тирания началась с их личных неприятностей в тридцатые годы.
Но такой выбор все-таки свидетельствовал о некотором боевом духе и не до конца растоптанном гражданском достоинстве. Далеко не каждый шел в подпольщики или революционеры в 1927 году, после десяти лет красного террора. Так что 1:0 в пользу юного Варлама, который в 20 лет пошел на демонстрацию оппозиции к десятилетию Октября. Лозунги были крутые: «Долой Сталина!» и «Выполним завещание Ленина!» (то есть отстраним Сталина от власти). В 20 лет такие лозунги пьянят, как шампанское. Но шампанское было поздно пить - почки и у страны, и у компартии уже отвалились. Увы, в 19 лет не считаются с неизбежным. Если есть драйв. А он у задиры Шаламова был. Он и в журнал «Новый Леф» ходил, в кружок для начинающих. А дальше - подполье. Хоть один (впервые после Гумилева) литератор стал не жертвенным агнцем, а попытался бороться.
19 февраля 1929 года 22-летнего карбонария арестовывают прямо в подпольной типографии при печатании листовок под названием «Завещание Ленина». Мол, Ленин начал бороться со Сталиным, а мы продолжим. В 1927 году за это давали три года лагерей. Из Бутырок подпольщика отправили в Вишерский лагерь (Северный Урал). Там он строил Березниковский химкомбинат под руководством чекиста Берзина, отметившегося и в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицына. Будущий начальник колымского Дальстроя! Они еще увидятся на Колыме. Но нет худа без добра: в лагере он встречает Галю Гудзь, то есть Галину Игнатьевну, верную, добрую, покорную. Но этот первый срок будущего писателя был детским. Строили химкомбинат. Почти что «химия». И даже в правах восстановили.
В 1932 году Шаламову позволили вернуться в Москву. В МГУ он не мог пойти, но стал зарабатывать деньги в профсоюзных журналах «За ударничество» и «За овладение техникой». Родители Варлама, нищие, затравленные, немощные (отец ослеп), очень быстро умирают, к счастью, дома. Дожить при советской власти, при Сталине до 65 лет и умереть в своей постели - это редкое везение. Отец ушел в 1933 году, мать пережила его на полтора года. В декабре 1934-го Шаламов остается сиротой. Ему всего 27 лет, но один срок он уже отбыл. Слава Богу, в июне 1934 года они с черноглазой Галиной Игнатьевной Гудзь поженились. В 1935 году у них родилась дочь Лена. А ведь познакомил их Вишерский лагерь. Приехала навестить арестованного мужа - и встретила Шаламова. Голубоглазого, властного, образованного, пламенного революционера. Влюбилась по уши. Дождалась мужа. Расстались по-хорошему.
Во глубине колымских руд
После первого срока весь троцкизм с бедного Шаламова соскочил. Срок был детский, и Урал - не Колыма, и 1927 год - еще не самое свирепое время. Кормили, не били. Никто не умер рядом с юным Варламом. Но это была только сталинская «закусочка». «Обед» был впереди. Живет Шаламов тихо, работает в журнале «За промышленные кадры». Те еще журнальчики издавались в двадцатые-тридцатые годы. По сравнению с ними наши «Работница» и «Крестьянка» просто «Вог» и «Пари матч». И вот в 1936 году Шаламов запускает в престижный журнал «Октябрь» первую новеллу - «Три смерти доктора Аугустино» (слабенькая, но лиха беда начало). Шесть лет жизни на свободе - это был целый капитал. О Сталине он продолжал думать плохо, но про себя. Жена, дочь, работа. Но крест и крестные муки были необходимым этапом для рождения из пылкого мальчишки большого писателя. Великая русская литература вымощена сломанными жизнями несчастных российских литераторов, спившихся, свихнувшихся, посаженных, замученных, застреленных, умерших в нищете, сгоревших от чахотки, отравленных, как Горький. 13 января 1937 года государство, так и не простившее юному романтику лозунга «Долой Сталина!», обратит на него свои совиные очи. Арест за контрреволюционную троцкистскую деятельность. Опять Бутырки. Теперь уже ОСО, особое совещание, осуждает его на пятнадцать лет с использованием на тяжелых работах. И вот теперь он попадет в Магадан. «Колыма, Колыма, странная планета, двенадцать месяцев зима, а остальное - лето!» Он не вернется. Через много-много лет вернется затравленный волк, не потерявший доброты (что уже чудо), но потерявший всякое доверие к миру; профи, матерый зэк, оставшийся человеком в Аду, но научившийся тому, что человек знать и уметь не должен. Райская птица Осип Мандельштам не мог выжить там. Великий поэт погиб очень быстро. Шаламов выжил, но так и не освободился. Снятые с ватника номера остались у него в душе, тогда как Солженицын сумел оправиться (мало сидел и не на Колыме) и парил, как гордый Буревестник, над седой от былых бурь равниной застоя.
Шаламова страшно покалечило, переломало. Мясорубка-с… И Бог ему не помог, он не верил в Бога, как Александр Исаевич. Он попал в ужасные золотые забои, он видел трупы в снегу, он «доходил», он страшно голодал; Голгофа не кончалась, смерть не пришла, а в мае 1943-го такие же голодные доходяги донесли на него: он хвалил великого Бунина, «антисоветчика» для закованного в сталинские оковы СССР. Вот вам и «антисоветские высказывания».
22 июня 1943 года зэка снова судят в поселке Ягодное. АСА. Антисоветская агитация. Десять лет. В том мире, в котором он оказался, свободными были только облака. «Облака плывут, облака, в милый край плывут, в Колыму, и не нужен им адвокат, им амнистия ни к чему» (А. Галич). Осенью 1945 года он пытался бежать. Бежать было некуда. С Колымы не убегали. А на штрафных приисках умирали быстро. Особенно несчастные Иваны Ивановичи, интеллигенты. Будущего писателя спасает врач А. М. Пантюхов. Он отправляет полумертвого Шаламова на курсы фельдшеров в лагерную больницу возле Магадана. Это было спасение, это было посвящение в сан «придурка», это была еда, это было тепло, работа под крышей, жизнь вдалеке от зверств, произвола воров, нечеловеческого холода, непосильного труда, злобных надзирателей. Доктор спас для России Шаламова, чтобы она ужаснулась «Колымским рассказам».
В 1951 году, в октябре, срок кончается. Но надо зарабатывать деньги на дорогу, и он работает вольным фельдшером в ледяных якутских поселках. Два долгих года. Летом 1950 года Шаламов стал писать стихи. И вот теперь, через посредников, он сумел переслать их Пастернаку, покровителю и другу всех зэков-литераторов и их детей. Кудрявый нянь. Великий поэт с великим сердцем. Ася Цветаева, сама Марина, Мандельштам, его жена, Шаламов - он помогал всем. И деньгами тоже! Он угадал талант Шаламова. Они переписывались.
В 1953 году, уже в ноябре, Варлам Тихонович возвращается в Москву. Его ждет самое страшное - предательство. Сначала Галина писала ему по двести писем в год, слала посылки. Потом ее саму сослали в Чарджоу, в том же 1937 году (жена «врага народа»). Уехать удалось только в 1946-м. Дочь Елена писала в анкетах, что отец умер, училась в институте, вступила в комсомол. Шаламов не имел права жить в Москве, жена даже не дала ему переночевать - боялась. Он уехал в Тверь (тогда Калинин). Опять переписка, опять страх жены. А он писал «Колымские рассказы», выполнял свое высшее предназначение. Галя хотела пожить «для себя». Он ответил стихами: «Твоей - и то не хватит силы, чтоб я забыл в конце концов глухие братские могилы моих нетленных мертвецов». В 1954 году он разведется с Галиной. Она не стала ни Натали, ни Трубецкой, ни Волконской, ни даже няней Ариной Родионовной. Шаламов все делал сплеча, без компромиссов и полутонов.
И вот 1956 год, реабилитация, Москва. Сгоряча он сошелся с О. С. Неклюдовой. Они поженились. Ничего хорошего не вышло, через десять лет они развелись.
«Знамя» публикует его стихи в 1957 году, журнал «Москва» дает работу. Потом работу даст «Новый мир». В 1961 году выходит первая книга стихов «Огниво», в 1964-м - вторая, «Шелест листьев». И все. Кран закрылся. Твардовский не смог протолкнуть хоть один из «Колымских рассказов». Это было слишком страшно.
В 1958 году Шаламов тяжело заболел. Болезнь Меньера. Он еле выжил. Бог послал ему ангела-утешителя после развода с Неклюдовой - Ирину Сиротинскую, сотрудницу из Госархива литературы и искусства. У нее были трое детей и муж, но она любила Шаламова, как дочь. В конце концов она осталась его последним другом, последней утешительницей. Ведь его любимую кошку Муху убили злые люди в 1965 году. Отняли последнее. Он жену меньше любил, чем эту кошку.
Свои рассказы он считал «пощечиной сталинизму». «Короткой, звонкой пощечиной». Но их опубликуют уже после его смерти. На родине, в России. На Западе тоже получится не по-человечески. Осудив за отказ от Нобелевской премии своего благодетеля Пастернака (ввел в литературные круги, обеспечил издание стихов), он сам попадает в такую же ситуацию, даже хуже. «Посев» начинает публикацию «Колымских рассказов» в 1972 году. Сломленный Колымой Шаламов напишет постыдное письмо (не лучше пастернаковских молений) в «Литературную газету», протестуя против этих публикаций. Зэк всегда неправ, нельзя идти на конфликт с вертухаями, «кумом», «хозяином» зоны. Шаг в сторону «Посева» считается побегом. Конвой с Лубянки открывает огонь без предупреждения.
В СССР ломали всех. Несломленным ушел только Гумилев. Один со всего Парнаса. В 1972 году Шаламова примут в Союз писателей, но не напечатают ни одного рассказа.
В 1977 году представят к ордену «Знак почета», но не дадут даже медали. В 1978 году в Лондоне выйдет целая книга «Колымских рассказов». Но он не увидит ни книги, ни денег. Не спросили разрешения и не заплатили.
Шаламов почти теряет слух и зрение, болезнь Меньера делает его паралитиком. Друзья устраивают его в писательский пансионат для престарелых и инвалидов. С 1979-го по 1981 год он доживает там. Верная Ирина навещает его, пытается привести семью. Но Галина после инсульта, она не может помочь, а дочь Елена просто отрекается от отца. В 1980 году ПЕН-клуб присуждает ему премию, но и этих денег он не увидит. Он не жалуется, в полубреду он снова становится зэком. В интернате тепло, хорошо кормят. Он съедает все сразу, чтобы не отняли. А потом инсульт, и равнодушная комиссия приговаривает его к пансионату для психохроников. Это случилось 14 января 1982 года. Но, к счастью, его простудили по дороге, и 17 января он умер от крупозного воспаления легких. Хоть в этом судьба была к нему милосердна.
Завещание лейтенанта Шаламова
Из рассказов Варлама Шаламова мы узнали то, что лучше не знать: про то, что последнее чувство, остающееся в человеке, - злоба; про людоедство; про то, что человек выносливее лошади. Но главное - это его завет никогда не лезть в начальство, чтобы, умирая, товарищи проклинали не тебя, ибо бригадир - невольный палач бригады. И если поискать в «Колымских рассказах» завещание, то это, конечно, «Последний бой майора Пугачева». Бежать, захватив оружие, сражаться до последнего патрона, сдохнуть на воле, отстреливаясь, но не за колючей проволокой. Варлам Шаламов пошел бы к майору Пугачеву лейтенантом, но они в этой жизни не встретились.
А в стихах есть завещание покруче. Речь вроде бы о рыбе, идущей на нерест. Отложить икру и умереть. Биология. Но это не о рыбе, а о русской интеллигенции: исполнить свой долг, сказать свое слово, спасать страну, без ропота и жалоб, не оглядываясь назад и не забегая вперед. Веками. Тысячелетиями. Как кета.
И мимо трупов в русло
Плывут живых ряды.
На нерест судеб русских,
На зов судьбы-беды.
Опубликовано в журнале "Медведь" №145, 2010
* * *
Вергилий Колымы
22.06.2012 | № 21 (249) от 18 июня 2012 года
Отмечая преклонением колен очередную дату нашего Вергилия, экскурсовода по самому страшному острову Архипелага ГУЛАГ - Колыме, не забудьте, что если Освенцим был адом Европы, то Колыма, бесспорно, могла считаться адом Евразии. Варлам Тихонович Шаламов, поэт, подпольщик, писатель, родился 105 лет назад, 18 июня 1907 года, чтобы провести нас по ледяным кругам этой бездны. Слишком поздно наивный студент-троцкист понял, что Колыма - это и есть завещание Ленина, которое он тщетно пытался распространять. На Колыме не было шансов уцелеть, но свершилось чудо: пыточные камеры золотых забоев и ужас Эльгена дошли до наших дней и до наших содрогнувшихся душ благодаря трем выжившим очевидцам, жертвам, свидетелям обвинения: Варламу Шаламову, автору «Колымских рассказов», Евгении Гинзбург с ее «Крутым маршрутом» и автору «Барельефа на скале» Андрею Алдану-Семенову.
Творчество Варлама Шаламова куда мрачнее рассказов и повестей Солженицына, и никаких спасительных «шарашек» у него в лагерях не было. Его блатные - это стадо зверей. Спасли его только фельдшерские курсы. Иван Денисович у Солженицына остался человеком, а вот на Колыме человеком можно было остаться только ценой жизни. Голод и стужа лишают зэка бессмертной души. Благородство, достоинство, дружба, любовь - все выжигается страданием. Остается только злоба. Зная этот финал, любимый герой Шаламова, майор Пугачев, ищет товарищей для побега, бежит, восстает, принимает бой и смерть, пока они еще люди, пока не потеряли силы, пока не превратились в съеденных голодом доходяг. И только в конце своего окровавленного пути честный фронтовик, герой, организатор побега из немецкого концлагеря майор Пугачев понимает, что его война продолжилась на Колыме, что между шарфюрерами немецкого шталага и вертухаями колымского лагеря нет никакой разницы, и те и другие - враги, что предложение Власова, сделанное майору его товарищем, надо было серьезно рассмотреть.
Вот голодные зэка Шаламова роются в поселковой помойке, жадно хватая очистки овощей, мерзлый ком котлет, рваные носки, и находят детскую тетрадь с рисунками, где вместо елок - колючка, вместо Серого Волка - лагерная овчарка, а у Ивана Царевича - тулуп вертухая, автомат и красная звезда. Вот голодный зэка Васька, не получивший от начальства платы за доставленные к дому дрова, крадет в кладовке мороженого поросенка и, пока ломают дверь в клубе, где он заперся, успевает сглодать половину мороженой тушки. Вот обессилевший студент-лагерник выполняет норму на 25%, за это полагается расстрел под рев тракторов за конебазой, и перед гибелью он жалеет лишь о том, что напрасно надрывался на работе этот последний день. Кони дохнут раньше людей, потому что кони менее выносливы.
И не было у Шаламова славы, поклонниц, и «Юности», и «Нового мира». Твардовский нашел его рассказы слишком кошмарными и без всякой цензуры сам отказался их печатать. Не было дома и хлеба, и жизнь писателя окончилась в жалких условиях советского богоугодного заведения для инвалидов.
Но стихи и рассказы Шаламова - пример не трусливого соглашательства, а бескомпромиссного вызова. Он успел написать о долге отстаивающей свободу интеллигенции, сравнив ее борьбу с нерестом лосося: «И мимо трупов в русло плывут живых ряды, на нерест судеб русских, на зов судьбы-беды». Он успел написать и о протопопе Аввакуме: «Наш спор - не духовный, о возрасте книг. Наш спор - не церковный, о пользе вериг. Наш спор - о свободе, о праве дышать, о воле Господней вязать и решать».
Свой побег Варлам Шаламов совершил и свой выстрел в сторону конвоя сделал.
Первая статья была напечатана в журнале "Медведь" в ноябрьском номере 2010 года, дата на сайте сбивает с толку. Вторая, короткая и непримиримая, как листовка, - в журнале "The New Times", № 21 (249) от 18 июня 2012 года.
Крест деревянный и чугунный. Валерия Новодворская - о Варламе Шаламове
17.12.2012
Варлам Шаламов был одним из безымянных персонажей Солженицына; но он вышел из серых колонн, обрел имя, голос, миссию, а миссия его была отлична от миссии великого Александра Исаевича.
Да и такого громадного таланта и истинно библейской одержимости ему не дал Бог. Однако в Храме Русской Литературы они оказались рядом, в одной мрачной часовне, где по черному крепу разбросаны алые цветы. «Черная роза - эмблема печали, красная роза - эмблема любви». Цвета бездны и крови, отчаяния и мятежа. «В мой кубок с вином льются слезы, но сладок и чист их поток; так с алыми - черные розы вплелись в мой застольный венок. Мой кубок за здравье немногих, немногих, но верных друзей, друзей неуклончиво строгих в соблазнах изменчивых дней; за здравье и ближних далеких, далеких, но сердцу родных, и в память друзей одиноких, почивших в могилах немых» /Петр Вяземский, «Друзьям»/. И Солженицын, и Шаламов равно почитали себя вечными должниками и посланцами этих немых могил и мертвецов с бирками на ноге. Много таких Шаламов провожал в колымскую землю.
Сенека когда-то сказал: «будь не проповедником истины, а ее свидетелем». Так вот, миссия Солженицына была сродни миссии Иисуса Христа - провозвестника, проповедника и учителя Истины. А миссия Шаламова - это миссия свидетеля, предтечи: миссия Иоанна Крестителя.
Но Солженицын родился не от Духа Святого и Марии Девы, он пришел из тех же лагерей, и оба писателя жили и творили одновременно, и если Солженицыну дано было вещать для стран, континентов, президентов, парламентов и королей, и кроме креста он удостоился торжественного въезда в Иерусалим, то есть в Вашингтон, и этот новый Рим - Америка - уверовал в его «Архипелаг», как в Нагорную проповедь, то у Варлама Шаламова не было ничего. Ему достался только крест. Сначала деревянный, на Голгофе, потом чугунный, на кладбище [первое время на могиле Шаламова стоял крест]. Ни лавров, ни денег, ни мировой славы, ни триумфа. Солженицын стал одним из мировых кумиров, а Шаламов так и остался зэком. «Облака плывут в Абакан, не спеша плывут облака. Им тепло небось, облакам, А я продрог насквозь, на века! … До сих пор в глазах снега наст! До сих пор в ушах шмона гам!.. Эй, подайте ж мне ананас и коньячку еще двести грамм!» (А. Галич). Но на ананасы ему не хватало, не всегда хватало и на коньячок. К тому же, в отличие от Иоанна Крестителя, свидетель Шаламов поссорился с Пророком и от переписки перешел к обвинениям. В суетности, в самозванстве, в пиаре, в мировой славе, в зазнайстве, в нескромности. Словом, в том, что он Пророк. Шаламов любил повторять, что кроме десяти заповедей есть еще и одиннадцатая: никого ничему не учить. Но миссия Пророка - учить. Впрочем, Солженицын не обиделся на своего свидетеля. Он готов был и материально помочь, много раз предлагал. И не только Шаламову. Шаламов не взял ничего. Судьба оказалась милостива к Солженицыну и немилостива к нему. Не все способны такое простить. Ведь и Домбровский считал Шаламова первым среди «лагерных» писателей, вторым он назвал себя, а Солженицына - только третьим. Человечество и Нобелевский комитет решили иначе. Но Шаламов видел то, чего, к счастью для него, не увидел Солженицын. Шаламова загнали на другую планету, на Колыму. Там он увидел, как люди перестают быть людьми. Массово, бригадами, бараками, лагерями. Голод, золотые прииски, непосильный труд и непосильный холод - все это не позволяет сохранить в себе человека. Солженицын был в Круге первом, ну во втором, в третьем. Шаламов был на Колыме: в девятом Круге Ада. Это было слишком страшно и слишком безнадежно. Ни один колымский рассказ не прошел в печать до перестройки, и единственный урок, который можно из шаламовских рассказов извлечь, это терцина Данте: «Входящие, оставьте упованья». Словом, не надо попадать на Колыму. Это конец не только жизни. Сначала приходит конец человеческой сущности и человеческой личности. Душа умрет раньше тела.
Солженицын писал, что у вольняшки нет души, что душа есть только у зэка. Но это в первом Круге. Шаламов доказал, что и у зэка нет души, ее отнимают. У него СССР населен мертвыми душами, причем по обе стороны колючей проволоки.
Перманентный революционер
Варлам Шаламов родился в старинном русском городе Вологде в июне 1907 года, в патриархальной и степенной семье священника Тихона Николаевича Шаламова. Мать его, попадья Надежда Александровна, была смиренной и набожной матушкой-домохозяйкой. В отличие от Солженицына, родившегося во время Смуты, в 1918 году, маленькому Варламу было отпущено десять счастливых лет нормальной человеческой жизни. В 1914 году он даже успел поступить в гимназию, но кончать пришлось уже школу второй ступени с клеймом «поповский сын». Семья сразу стала голодной и гонимой, храм закрыли, комсомольцы ходили по улицам Вологды с песнями: «Мы на небо залезем, разгоним всех богов». Семью кормили прихожанки, сердобольные старушки. Но скоро кормить стало нечем и им… Служил Тихон Николаевич тайно, ночью, у себя в домишке, но когда его уплотнили, это стало слишком опасным. Однако маленький Варлам не проникся сочувствием к гонимой религии и рос совершенным безбожником, хотя и увальнем. Качеств лидера и силача в нем не было, и он страшно завидовал старшему брату Сергею, любимцу всей семьи, красавцу, предводителю вологодских мальчишек. «Это брат Сережки Шаламова», - говорили обидчикам Варлама, и обидчики стушевывались. За эту зависть Шаламов потом корил себя: Сережа погиб в 22 года.
В 1924 году юный Варлам уезжает в Москву. А что писать в анкетах? Сын попа? Он идет на кожевенный завод дубильщиком, был тогда в подмосковном Кунцеве такой завод. Рабочий - и никаких придирок, никаких вопросов. Завод дает ему направление на учебу в Московский текстильный институт уже в 1926 году. Два года рабочего стажа - и Варлам на первом курсе. А тут объявляют свободный набор на факультет советского права в МГУ. У рабочих - приоритет. И Шаламов, конечно, выбирает МГУ. Но юноша - пламенный революционер, «твердый ленинец», у него в голове марксизм, ленинизм, троцкизм. Его идеал - народовольцы. Очень хочется служить народу, очень хочется отдать жизнь. Случай представился очень скоро. Под народовольцев подходили троцкисты. Троцкий, выгнанный и гонимый, казался чем-то вроде Гарибальди или будущего Че Гевары. Словом, карбонарий. И кандидат на роль тирана, супостата, узурпатора тоже вышел на финишную прямую. Сталин Иосиф Виссарионович. Шаламов, совсем еще молодой и зеленый, но уже достаточно образованный, пошел в троцкисты не из любви к Льву Давыдовичу, а из ненависти к Сталину-узурпатору, на фоне которого покойный Ленин (он упокоился, когда Варламу было всего 16 лет) в воспоминаниях и юных, и матерых большевиков сходил за демократа, в чем Владимир Ильич был ни сном, ни духом не виноват. Ведь Варлам Шаламов, троцкисты и прочие еретики, а также просто безвинные коммунисты и беспартийные большевики не успели посидеть на Соловках вместе с дворянами и «лишенцами», и им казалось, что тирания началась с их личных неприятностей в тридцатые годы.
Но такой выбор все-таки свидетельствовал о некотором боевом духе и не до конца растоптанном гражданском достоинстве. Далеко не каждый шел в подпольщики или революционеры в 1927 году, после десяти лет красного террора. Так что 1:0 в пользу юного Варлама, который в 20 лет пошел на демонстрацию оппозиции к десятилетию Октября. Лозунги были крутые: «Долой Сталина!» и «Выполним завещание Ленина!» (то есть отстраним Сталина от власти). В 20 лет такие лозунги пьянят, как шампанское. Но шампанское было поздно пить - почки и у страны, и у компартии уже отвалились. Увы, в 19 лет не считаются с неизбежным. Если есть драйв. А он у задиры Шаламова был. Он и в журнал «Новый Леф» ходил, в кружок для начинающих. А дальше - подполье. Хоть один (впервые после Гумилева) литератор стал не жертвенным агнцем, а попытался бороться.
19 февраля 1929 года 22-летнего карбонария арестовывают прямо в подпольной типографии при печатании листовок под названием «Завещание Ленина». Мол, Ленин начал бороться со Сталиным, а мы продолжим. В 1927 году за это давали три года лагерей. Из Бутырок подпольщика отправили в Вишерский лагерь (Северный Урал). Там он строил Березниковский химкомбинат под руководством чекиста Берзина, отметившегося и в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицына. Будущий начальник колымского Дальстроя! Они еще увидятся на Колыме. Но нет худа без добра: в лагере он встречает Галю Гудзь, то есть Галину Игнатьевну, верную, добрую, покорную. Но этот первый срок будущего писателя был детским. Строили химкомбинат. Почти что «химия». И даже в правах восстановили.
В 1932 году Шаламову позволили вернуться в Москву. В МГУ он не мог пойти, но стал зарабатывать деньги в профсоюзных журналах «За ударничество» и «За овладение техникой». Родители Варлама, нищие, затравленные, немощные (отец ослеп), очень быстро умирают, к счастью, дома. Дожить при советской власти, при Сталине до 65 лет и умереть в своей постели - это редкое везение. Отец ушел в 1933 году, мать пережила его на полтора года. В декабре 1934-го Шаламов остается сиротой. Ему всего 27 лет, но один срок он уже отбыл. Слава Богу, в июне 1934 года они с черноглазой Галиной Игнатьевной Гудзь поженились. В 1935 году у них родилась дочь Лена. А ведь познакомил их Вишерский лагерь. Приехала навестить арестованного мужа - и встретила Шаламова. Голубоглазого, властного, образованного, пламенного революционера. Влюбилась по уши. Дождалась мужа. Расстались по-хорошему.
Во глубине колымских руд
После первого срока весь троцкизм с бедного Шаламова соскочил. Срок был детский, и Урал - не Колыма, и 1927 год - еще не самое свирепое время. Кормили, не били. Никто не умер рядом с юным Варламом. Но это была только сталинская «закусочка». «Обед» был впереди. Живет Шаламов тихо, работает в журнале «За промышленные кадры». Те еще журнальчики издавались в двадцатые-тридцатые годы. По сравнению с ними наши «Работница» и «Крестьянка» просто «Вог» и «Пари матч». И вот в 1936 году Шаламов запускает в престижный журнал «Октябрь» первую новеллу - «Три смерти доктора Аугустино» (слабенькая, но лиха беда начало). Шесть лет жизни на свободе - это был целый капитал. О Сталине он продолжал думать плохо, но про себя. Жена, дочь, работа. Но крест и крестные муки были необходимым этапом для рождения из пылкого мальчишки большого писателя. Великая русская литература вымощена сломанными жизнями несчастных российских литераторов, спившихся, свихнувшихся, посаженных, замученных, застреленных, умерших в нищете, сгоревших от чахотки, отравленных, как Горький. 13 января 1937 года государство, так и не простившее юному романтику лозунга «Долой Сталина!», обратит на него свои совиные очи. Арест за контрреволюционную троцкистскую деятельность. Опять Бутырки. Теперь уже ОСО, особое совещание, осуждает его на пятнадцать лет с использованием на тяжелых работах. И вот теперь он попадет в Магадан. «Колыма, Колыма, странная планета, двенадцать месяцев зима, а остальное - лето!» Он не вернется. Через много-много лет вернется затравленный волк, не потерявший доброты (что уже чудо), но потерявший всякое доверие к миру; профи, матерый зэк, оставшийся человеком в Аду, но научившийся тому, что человек знать и уметь не должен. Райская птица Осип Мандельштам не мог выжить там. Великий поэт погиб очень быстро. Шаламов выжил, но так и не освободился. Снятые с ватника номера остались у него в душе, тогда как Солженицын сумел оправиться (мало сидел и не на Колыме) и парил, как гордый Буревестник, над седой от былых бурь равниной застоя.
Шаламова страшно покалечило, переломало. Мясорубка-с… И Бог ему не помог, он не верил в Бога, как Александр Исаевич. Он попал в ужасные золотые забои, он видел трупы в снегу, он «доходил», он страшно голодал; Голгофа не кончалась, смерть не пришла, а в мае 1943-го такие же голодные доходяги донесли на него: он хвалил великого Бунина, «антисоветчика» для закованного в сталинские оковы СССР. Вот вам и «антисоветские высказывания».
22 июня 1943 года зэка снова судят в поселке Ягодное. АСА. Антисоветская агитация. Десять лет. В том мире, в котором он оказался, свободными были только облака. «Облака плывут, облака, в милый край плывут, в Колыму, и не нужен им адвокат, им амнистия ни к чему» (А. Галич). Осенью 1945 года он пытался бежать. Бежать было некуда. С Колымы не убегали. А на штрафных приисках умирали быстро. Особенно несчастные Иваны Ивановичи, интеллигенты. Будущего писателя спасает врач А. М. Пантюхов. Он отправляет полумертвого Шаламова на курсы фельдшеров в лагерную больницу возле Магадана. Это было спасение, это было посвящение в сан «придурка», это была еда, это было тепло, работа под крышей, жизнь вдалеке от зверств, произвола воров, нечеловеческого холода, непосильного труда, злобных надзирателей. Доктор спас для России Шаламова, чтобы она ужаснулась «Колымским рассказам».
В 1951 году, в октябре, срок кончается. Но надо зарабатывать деньги на дорогу, и он работает вольным фельдшером в ледяных якутских поселках. Два долгих года. Летом 1950 года Шаламов стал писать стихи. И вот теперь, через посредников, он сумел переслать их Пастернаку, покровителю и другу всех зэков-литераторов и их детей. Кудрявый нянь. Великий поэт с великим сердцем. Ася Цветаева, сама Марина, Мандельштам, его жена, Шаламов - он помогал всем. И деньгами тоже! Он угадал талант Шаламова. Они переписывались.
В 1953 году, уже в ноябре, Варлам Тихонович возвращается в Москву. Его ждет самое страшное - предательство. Сначала Галина писала ему по двести писем в год, слала посылки. Потом ее саму сослали в Чарджоу, в том же 1937 году (жена «врага народа»). Уехать удалось только в 1946-м. Дочь Елена писала в анкетах, что отец умер, училась в институте, вступила в комсомол. Шаламов не имел права жить в Москве, жена даже не дала ему переночевать - боялась. Он уехал в Тверь (тогда Калинин). Опять переписка, опять страх жены. А он писал «Колымские рассказы», выполнял свое высшее предназначение. Галя хотела пожить «для себя». Он ответил стихами: «Твоей - и то не хватит силы, чтоб я забыл в конце концов глухие братские могилы моих нетленных мертвецов». В 1954 году он разведется с Галиной. Она не стала ни Натали, ни Трубецкой, ни Волконской, ни даже няней Ариной Родионовной. Шаламов все делал сплеча, без компромиссов и полутонов.
И вот 1956 год, реабилитация, Москва. Сгоряча он сошелся с О. С. Неклюдовой. Они поженились. Ничего хорошего не вышло, через десять лет они развелись.
«Знамя» публикует его стихи в 1957 году, журнал «Москва» дает работу. Потом работу даст «Новый мир». В 1961 году выходит первая книга стихов «Огниво», в 1964-м - вторая, «Шелест листьев». И все. Кран закрылся. Твардовский не смог протолкнуть хоть один из «Колымских рассказов». Это было слишком страшно.
В 1958 году Шаламов тяжело заболел. Болезнь Меньера. Он еле выжил. Бог послал ему ангела-утешителя после развода с Неклюдовой - Ирину Сиротинскую, сотрудницу из Госархива литературы и искусства. У нее были трое детей и муж, но она любила Шаламова, как дочь. В конце концов она осталась его последним другом, последней утешительницей. Ведь его любимую кошку Муху убили злые люди в 1965 году. Отняли последнее. Он жену меньше любил, чем эту кошку.
Свои рассказы он считал «пощечиной сталинизму». «Короткой, звонкой пощечиной». Но их опубликуют уже после его смерти. На родине, в России. На Западе тоже получится не по-человечески. Осудив за отказ от Нобелевской премии своего благодетеля Пастернака (ввел в литературные круги, обеспечил издание стихов), он сам попадает в такую же ситуацию, даже хуже. «Посев» начинает публикацию «Колымских рассказов» в 1972 году. Сломленный Колымой Шаламов напишет постыдное письмо (не лучше пастернаковских молений) в «Литературную газету», протестуя против этих публикаций. Зэк всегда неправ, нельзя идти на конфликт с вертухаями, «кумом», «хозяином» зоны. Шаг в сторону «Посева» считается побегом. Конвой с Лубянки открывает огонь без предупреждения.
В СССР ломали всех. Несломленным ушел только Гумилев. Один со всего Парнаса. В 1972 году Шаламова примут в Союз писателей, но не напечатают ни одного рассказа.
В 1977 году представят к ордену «Знак почета», но не дадут даже медали. В 1978 году в Лондоне выйдет целая книга «Колымских рассказов». Но он не увидит ни книги, ни денег. Не спросили разрешения и не заплатили.
Шаламов почти теряет слух и зрение, болезнь Меньера делает его паралитиком. Друзья устраивают его в писательский пансионат для престарелых и инвалидов. С 1979-го по 1981 год он доживает там. Верная Ирина навещает его, пытается привести семью. Но Галина после инсульта, она не может помочь, а дочь Елена просто отрекается от отца. В 1980 году ПЕН-клуб присуждает ему премию, но и этих денег он не увидит. Он не жалуется, в полубреду он снова становится зэком. В интернате тепло, хорошо кормят. Он съедает все сразу, чтобы не отняли. А потом инсульт, и равнодушная комиссия приговаривает его к пансионату для психохроников. Это случилось 14 января 1982 года. Но, к счастью, его простудили по дороге, и 17 января он умер от крупозного воспаления легких. Хоть в этом судьба была к нему милосердна.
Завещание лейтенанта Шаламова
Из рассказов Варлама Шаламова мы узнали то, что лучше не знать: про то, что последнее чувство, остающееся в человеке, - злоба; про людоедство; про то, что человек выносливее лошади. Но главное - это его завет никогда не лезть в начальство, чтобы, умирая, товарищи проклинали не тебя, ибо бригадир - невольный палач бригады. И если поискать в «Колымских рассказах» завещание, то это, конечно, «Последний бой майора Пугачева». Бежать, захватив оружие, сражаться до последнего патрона, сдохнуть на воле, отстреливаясь, но не за колючей проволокой. Варлам Шаламов пошел бы к майору Пугачеву лейтенантом, но они в этой жизни не встретились.
А в стихах есть завещание покруче. Речь вроде бы о рыбе, идущей на нерест. Отложить икру и умереть. Биология. Но это не о рыбе, а о русской интеллигенции: исполнить свой долг, сказать свое слово, спасать страну, без ропота и жалоб, не оглядываясь назад и не забегая вперед. Веками. Тысячелетиями. Как кета.
И мимо трупов в русло
Плывут живых ряды.
На нерест судеб русских,
На зов судьбы-беды.
Опубликовано в журнале "Медведь" №145, 2010
* * *
Вергилий Колымы
22.06.2012 | № 21 (249) от 18 июня 2012 года
Отмечая преклонением колен очередную дату нашего Вергилия, экскурсовода по самому страшному острову Архипелага ГУЛАГ - Колыме, не забудьте, что если Освенцим был адом Европы, то Колыма, бесспорно, могла считаться адом Евразии. Варлам Тихонович Шаламов, поэт, подпольщик, писатель, родился 105 лет назад, 18 июня 1907 года, чтобы провести нас по ледяным кругам этой бездны. Слишком поздно наивный студент-троцкист понял, что Колыма - это и есть завещание Ленина, которое он тщетно пытался распространять. На Колыме не было шансов уцелеть, но свершилось чудо: пыточные камеры золотых забоев и ужас Эльгена дошли до наших дней и до наших содрогнувшихся душ благодаря трем выжившим очевидцам, жертвам, свидетелям обвинения: Варламу Шаламову, автору «Колымских рассказов», Евгении Гинзбург с ее «Крутым маршрутом» и автору «Барельефа на скале» Андрею Алдану-Семенову.
Творчество Варлама Шаламова куда мрачнее рассказов и повестей Солженицына, и никаких спасительных «шарашек» у него в лагерях не было. Его блатные - это стадо зверей. Спасли его только фельдшерские курсы. Иван Денисович у Солженицына остался человеком, а вот на Колыме человеком можно было остаться только ценой жизни. Голод и стужа лишают зэка бессмертной души. Благородство, достоинство, дружба, любовь - все выжигается страданием. Остается только злоба. Зная этот финал, любимый герой Шаламова, майор Пугачев, ищет товарищей для побега, бежит, восстает, принимает бой и смерть, пока они еще люди, пока не потеряли силы, пока не превратились в съеденных голодом доходяг. И только в конце своего окровавленного пути честный фронтовик, герой, организатор побега из немецкого концлагеря майор Пугачев понимает, что его война продолжилась на Колыме, что между шарфюрерами немецкого шталага и вертухаями колымского лагеря нет никакой разницы, и те и другие - враги, что предложение Власова, сделанное майору его товарищем, надо было серьезно рассмотреть.
Вот голодные зэка Шаламова роются в поселковой помойке, жадно хватая очистки овощей, мерзлый ком котлет, рваные носки, и находят детскую тетрадь с рисунками, где вместо елок - колючка, вместо Серого Волка - лагерная овчарка, а у Ивана Царевича - тулуп вертухая, автомат и красная звезда. Вот голодный зэка Васька, не получивший от начальства платы за доставленные к дому дрова, крадет в кладовке мороженого поросенка и, пока ломают дверь в клубе, где он заперся, успевает сглодать половину мороженой тушки. Вот обессилевший студент-лагерник выполняет норму на 25%, за это полагается расстрел под рев тракторов за конебазой, и перед гибелью он жалеет лишь о том, что напрасно надрывался на работе этот последний день. Кони дохнут раньше людей, потому что кони менее выносливы.
И не было у Шаламова славы, поклонниц, и «Юности», и «Нового мира». Твардовский нашел его рассказы слишком кошмарными и без всякой цензуры сам отказался их печатать. Не было дома и хлеба, и жизнь писателя окончилась в жалких условиях советского богоугодного заведения для инвалидов.
Но стихи и рассказы Шаламова - пример не трусливого соглашательства, а бескомпромиссного вызова. Он успел написать о долге отстаивающей свободу интеллигенции, сравнив ее борьбу с нерестом лосося: «И мимо трупов в русло плывут живых ряды, на нерест судеб русских, на зов судьбы-беды». Он успел написать и о протопопе Аввакуме: «Наш спор - не духовный, о возрасте книг. Наш спор - не церковный, о пользе вериг. Наш спор - о свободе, о праве дышать, о воле Господней вязать и решать».
Свой побег Варлам Шаламов совершил и свой выстрел в сторону конвоя сделал.