Вячеслав Огрызко. "Возвращение Варлама Шаламова", 1989
Статья литературного критика Вячеслава Огрызко была напечатана в январском номере журнала "Советский воин" за 1989 год. Электронная версия (djvu) - на сайте Вся периодика мира.
Возвращение Варлама Шаламова
При жизни творчество этого писателя откровенно замалчивалось. Поэтому многим читателям только теперь предстоит открытие Варлама Тихоновича Шаламова.
Сам писатель во многом облегчил задачу будущим биографам. Последние два десятилетия своей жизни он особенно много работал над воспоминаниями. Если собрать сейчас все его автобиографические записи, хранящиеся теперь в Центральном государственном архиве литературы и искусства, воедино, то получится целый том, который подробно расскажет о судьбе писателя, начиная с детских лет и до освобождения из колымских лагерей. Но это будет сборник не просто мемуаров. Почти все воспоминания писателя по своему жанру относятся к автобиографическим повестям.
Открываться эта книга должна повестью «Четвертая Вологда». Здесь, в Вологде, Шаламов в 1907 году родился. Отец его, Тихон Николаевич, после окончания семинарии был православным миссионером на Алеутских островах. Современникам он запомнился после возвращения в Вологду как человек прогрессивных воззрений. В «Четвертой Вологде» Шаламов рассказал о жизни русского Севера начала XX века. Эта повесть воспринимается как документ времени.
Окончив в 1924 году школу, Шаламов приехал в Москву. Два года работал на кожевенном заводе в Сетуни, а затем поступил на факультет советского права в 1-й МГУ. Именно в эту пору Шаламов сформировался как личность. Через много лет, в самый разгар «оттепели», он напишет о своем студенчестве воспоминания «Двадцатые годы». Но даже в шестьдесят втором году рукопись окажется не ко «двору». Издателей особенно смутят непривычные мысли писателя о Горьком и Маяковском.
Не претендуя на истину в последней инстанции, Шаламов в своих воспоминаниях попытался создать панораму литературной и театральной Москвы 20-х годов. Ему было важно донести до нашего современника свое понимание той сложной эпохи. Он считал, что «двадцатые годы» - это время литературных сражений, поэтических битв на семи московских холмах: в Политехническом музее, в Коммунистической аудитории 1-го МГУ, в клубе университета, в Колонном зале Дома союзов...». Сам писатель поначалу оставался лишь свидетелем этих сражении и битв. Ему только предстояло определить свою позицию. Бывая на выступлениях известных поэтов, знакомясь с жизнью редакций столичных альманахов, он искал собственное место в литературе и жизни. Шаламов искал, «где живет поэзия. Где настоящее?».
Его отталкивал тон литературных дискуссий 20-х годов (интересно, что он сказал бы о литературных баталиях конца 80-х). Шаламова раздражала мелочность в спорах. «Изобретательство вымученных острот, пустые разговоры, которыми занимались в лефовском окружении Маяковский, Брик, пугали меня. Поэзия, по моему главному внутреннему чутью, там жить не могла».
В университете Шаламов проучился недолго. В 1929 году его арестовали за распространение якобы фальшивого, а на самом деле подлинного текста ленинского письма XII съезду партии. Почти три года ему пришлось отработать в лагерях Западного Урала - на Вишере. С Вишерой связана третья повесть автобиографического цикла.
В 1932 году Шаламов вернулся в Москву. Столица 30-х годов - тема другой рукописи, которая еще ждет своей публикации. Как ждет своего часа повесть о Бутырской тюрьме, куда писатель попал по ложному обвинению в 1937 году. А логическим завершением автобиографической книги может стать последний, шестой сборник колымских рассказов «Перчатка или КР-2».
При жизни писателя публиковались, в основном, его стихи. Уже в пожилом возрасте ему удалось выпустить пять сборников: «Огниво», «Шелест листьев», «Дорога и судьба», «Московские облака» и «Точка кипения». Конечно, они не охватывают всего поэтического творчества Шаламова. Но уже по ним можно судить о взглядах и художническом почерке автора.
Бытует мнение, что поэзия подвластна прежде всего юности. Аргументом служит то обстоятельство, что многие известные поэты заявили о себе именно в молодые годы, а в зрелом возрасте обратились уже к прозе. Шаламов был другого мнения. Он считал:
Поэзия - дело седых,
Не мальчиков, а мужчин,
Израненных, немолодых,
Покрытых рубцами морщин.
Опыт избавлял от ненужных восторгов и восклицаний. Он помогал оставлять в стихах только выстраданное.
Так получилось, что Шаламов долгие годы не записывал свои стихи. Хранить блокноты возможности не было. В лагерных бараках постоянно перетряхивали все вещи. Случайно обнаруженный клочок бумаги мог обернуться новым сроком или другим жестоким наказанием. Почти двенадцать лет Шаламов полагался лишь на свою память и на природу. В одном из стихотворений он признавался:
Все записал я на коряге,
На промороженной коре.
Со мною не было бумаги
В том пресловутом январе.
А вот как начиналось другое его стихотворение:
Я сказанья нашей эры
для потомства сберегу.
Долотом скребу в пещере
на скалистом берегу.
Только в 49-м году у Шаламова появилась возможность записывать стихи в самодельные, аккуратно сшитые из разрозненных листков тетради, которые тогда приходилось тщательно скрывать от постороннего глаза. Сейчас они известны как «Колымские тетради».
Колымские стихи Шаламова существенно отличаются от того, что мы уже читали в сборниках А. Алдан-Семенова, А. Жигулина, В. Португалова, других поэтов. Возможно, здесь сказалось то обстоятельство, что Шаламов попал на Колыму уже сложившимся литератором, обладая огромной эрудицией и энциклопедическими познаниями. В его стихах звучали мотивы античной истории. Поэт обращался к фигурам Гомера и Лаокоона. Исторические образы не выглядели в его поэзии инородно, а вполне естественно вписывались в текст. Прошлое учило поэта гневу и терпению, утверждая в его сознании мысль «о том, что смерть и лед над песнями не властны».
В пять прижизненных сборников Шаламова вошла только маленькая толика из «Колымских тетрадей», в том числе и такие пронзительные стихи, как «Ода ковриге хлеба», «Пень», «Память», «Паук». Более широко колымские стихи представит сборник избранной поэзии Шаламова, который готовится к печати в издательстве «Советский писатель». Но и он будет далеко не полным.
Общий объем «Колымских тетрадей», как утверждает заместитель директора ЦГАЛИ И. П. Сиротинская, хорошо знавшая Шаламова последние шестнадцать лет его жизни, свыше десяти печатных листов. Почти половина этого объема пока еще не опубликована. Исследователям предстоит огромнейшая работа по разбору поэтического архива Шаламова и подготовке новых публикаций.
А к прозе Шаламов обратился уже после колымских лагерей. В 1953 году он получил разрешение вернуться в центральные районы страны, но без права проживания в больших городах. На два дня ему удалось заехать в Москву повидать семью. Жить Шаламов устроился в Решетниково, Калининской области. К этому времени относится начало его работы над колымскими рассказами.
Многие полагают, что «Колымские рассказы» - это одна книга. На самом деле, как рассказывает И. П. Сиротинская, - это шесть разных сборников. В 1954-1955 годах Шаламов написал два сборника. Один так и назывался «Колымские рассказы». А вторая книга имела название «Очерки преступного мира». Затем писатель работал над сборниками «Левый берег» и «Артист лопаты». К 1966-1967 годам относится рукопись книги «Воскрешение лиственницы». Над последним сборником «Перчатка или КР-2» Шаламов работал уже в начале 70-х годов. Все даты - ориентировочные. Определены они по ученическим тетрадям, в которых Шаламов писал свои рассказы. Раньше на обложках обязательно указывались год и квартал изготовления тетрадей. Сам Варлам Тихонович рассказы почти никогда не датировал.
По мере работы взгляды и настроение писателя резко менялись. Вот что говорит И. П. Сиротинская:
- Когда Шаламов только начинал работу над колымскими рассказами, он полагал, что это вызовет читательский интерес, послужит делу нравственного очищения общества. А в 72-м году Варлам Тихонович признавался мне, что пришел к мысли: колымские рассказы никому не нужны. Он говорил: «Людям необходимы банальные вещи, изложенные банальным языком. Никто ничего не хочет знать».
Только недавно началась широкая публикация колымских рассказов. Появились подборки в журналах «Новый мир», «Москва», «В мире книг», в «Литературной России», «Неделе»... Они обожгли нашего современника своей правдой о трагедиях 30-50-х годов.
Сам Шаламов писал, что его рассказы - «это судьба мучеников, не бывших, не умерших и не ставших героями». Без романтического ореола он изобразил, например, майора Пугачева (рассказ «Последний бой майора Пугачева»). Этот офицер отважился бросить протест чудовищному произволу и беззаконию. В поступке Пугачева писатель искал не героическое начало. Его потрясла трагедия человека, который не щадя жизни воевал против фашистов на фронте. Оказавшись в плену, он, измученный, истерзанный, не поддался власовским обещаниям и сумел бежать из немецкого лагеря, но, перейдя линию фронта, столкнулся с недоверием и получил 25 лет заключения.
Рассказывая о звездном часе своего героя - о глотке свободы, за которым последовала неминуемая драматическая развязка, Шаламов попытался разобраться и объяснить, в чем же заключена главная трагедия его времени и его поколения.
На рубеже 60-70 - х годов, поняв, что колымские рассказы издателям не нужны, Шаламов обратился к новому для себя жанру - биографической прозе. Он решил рассказать о судьбах народовольцев. Своей героиней писатель избрал фигуру Климовой. Он даже повесть первоначально назвал «Климова».
Писатель вспомнил о беседах с одним из своих друзей - Натальей Ивановной Столяровой. Ее мать, Наталья Сергеевна Климова, была весьма известной в кругах народовольцев личностью. У Столяровой сохранились материнские письма.
Обратился к архивам. Удалось собрать уникальные материалы, которые вылились в длинный рассказ «Золотая медаль».
Но даже это произведение, обращенное к далеким историческим событиям, Шаламову при жизни опубликовать не удалось. Рассказ указывал на личность Столяровой, «врага народа...».
По документам писал Шаламов и повесть «Федор Раскольников». Писатель считал актом большого мужества письмо Раскольникова Сталину.
К биографической прозе, видимо, можно отнести и произведения, связанные с образом Эдуарда Петровича Берзина.
Фигура Берзина возникает во многих сочинениях писателя. К ней Шаламов обращался, в частности, в воспоминаниях «Двадцатые годы».
А в 60-е годы собирался писать о Берзине роман. В его архиве сохранился конспект этой книги. Сам роман Шаламову написать не удалось. Но конспект можно рассматривать как законченный очерк. Сюжет его страшен: Берзин, лежа на нарах, ожидает расстрела и вспоминает свою жизнь - Октябрьскую революцию, подавление левоэсеровского мятежа, участие в раскрытии знаменитого «заговора послов», строительство Вишерского комбината, начало освоения золотой Колымы...
В развитии этой темы интересен и рассказ Шаламова о Тамарине-Мирецком, который мы и предлагаем читателям.
После смерти писателя прошло семь лет. Творчество его продолжает идти к нам, тревожит людскую совесть.
Вячеслав Огрызко
Очерк Варлама Шаламова «Хан-Гирей» читайте на с. 77.
Возвращение Варлама Шаламова
При жизни творчество этого писателя откровенно замалчивалось. Поэтому многим читателям только теперь предстоит открытие Варлама Тихоновича Шаламова.
Сам писатель во многом облегчил задачу будущим биографам. Последние два десятилетия своей жизни он особенно много работал над воспоминаниями. Если собрать сейчас все его автобиографические записи, хранящиеся теперь в Центральном государственном архиве литературы и искусства, воедино, то получится целый том, который подробно расскажет о судьбе писателя, начиная с детских лет и до освобождения из колымских лагерей. Но это будет сборник не просто мемуаров. Почти все воспоминания писателя по своему жанру относятся к автобиографическим повестям.
Открываться эта книга должна повестью «Четвертая Вологда». Здесь, в Вологде, Шаламов в 1907 году родился. Отец его, Тихон Николаевич, после окончания семинарии был православным миссионером на Алеутских островах. Современникам он запомнился после возвращения в Вологду как человек прогрессивных воззрений. В «Четвертой Вологде» Шаламов рассказал о жизни русского Севера начала XX века. Эта повесть воспринимается как документ времени.
Окончив в 1924 году школу, Шаламов приехал в Москву. Два года работал на кожевенном заводе в Сетуни, а затем поступил на факультет советского права в 1-й МГУ. Именно в эту пору Шаламов сформировался как личность. Через много лет, в самый разгар «оттепели», он напишет о своем студенчестве воспоминания «Двадцатые годы». Но даже в шестьдесят втором году рукопись окажется не ко «двору». Издателей особенно смутят непривычные мысли писателя о Горьком и Маяковском.
Не претендуя на истину в последней инстанции, Шаламов в своих воспоминаниях попытался создать панораму литературной и театральной Москвы 20-х годов. Ему было важно донести до нашего современника свое понимание той сложной эпохи. Он считал, что «двадцатые годы» - это время литературных сражений, поэтических битв на семи московских холмах: в Политехническом музее, в Коммунистической аудитории 1-го МГУ, в клубе университета, в Колонном зале Дома союзов...». Сам писатель поначалу оставался лишь свидетелем этих сражении и битв. Ему только предстояло определить свою позицию. Бывая на выступлениях известных поэтов, знакомясь с жизнью редакций столичных альманахов, он искал собственное место в литературе и жизни. Шаламов искал, «где живет поэзия. Где настоящее?».
Его отталкивал тон литературных дискуссий 20-х годов (интересно, что он сказал бы о литературных баталиях конца 80-х). Шаламова раздражала мелочность в спорах. «Изобретательство вымученных острот, пустые разговоры, которыми занимались в лефовском окружении Маяковский, Брик, пугали меня. Поэзия, по моему главному внутреннему чутью, там жить не могла».
В университете Шаламов проучился недолго. В 1929 году его арестовали за распространение якобы фальшивого, а на самом деле подлинного текста ленинского письма XII съезду партии. Почти три года ему пришлось отработать в лагерях Западного Урала - на Вишере. С Вишерой связана третья повесть автобиографического цикла.
В 1932 году Шаламов вернулся в Москву. Столица 30-х годов - тема другой рукописи, которая еще ждет своей публикации. Как ждет своего часа повесть о Бутырской тюрьме, куда писатель попал по ложному обвинению в 1937 году. А логическим завершением автобиографической книги может стать последний, шестой сборник колымских рассказов «Перчатка или КР-2».
При жизни писателя публиковались, в основном, его стихи. Уже в пожилом возрасте ему удалось выпустить пять сборников: «Огниво», «Шелест листьев», «Дорога и судьба», «Московские облака» и «Точка кипения». Конечно, они не охватывают всего поэтического творчества Шаламова. Но уже по ним можно судить о взглядах и художническом почерке автора.
Бытует мнение, что поэзия подвластна прежде всего юности. Аргументом служит то обстоятельство, что многие известные поэты заявили о себе именно в молодые годы, а в зрелом возрасте обратились уже к прозе. Шаламов был другого мнения. Он считал:
Поэзия - дело седых,
Не мальчиков, а мужчин,
Израненных, немолодых,
Покрытых рубцами морщин.
Опыт избавлял от ненужных восторгов и восклицаний. Он помогал оставлять в стихах только выстраданное.
Так получилось, что Шаламов долгие годы не записывал свои стихи. Хранить блокноты возможности не было. В лагерных бараках постоянно перетряхивали все вещи. Случайно обнаруженный клочок бумаги мог обернуться новым сроком или другим жестоким наказанием. Почти двенадцать лет Шаламов полагался лишь на свою память и на природу. В одном из стихотворений он признавался:
Все записал я на коряге,
На промороженной коре.
Со мною не было бумаги
В том пресловутом январе.
А вот как начиналось другое его стихотворение:
Я сказанья нашей эры
для потомства сберегу.
Долотом скребу в пещере
на скалистом берегу.
Только в 49-м году у Шаламова появилась возможность записывать стихи в самодельные, аккуратно сшитые из разрозненных листков тетради, которые тогда приходилось тщательно скрывать от постороннего глаза. Сейчас они известны как «Колымские тетради».
Колымские стихи Шаламова существенно отличаются от того, что мы уже читали в сборниках А. Алдан-Семенова, А. Жигулина, В. Португалова, других поэтов. Возможно, здесь сказалось то обстоятельство, что Шаламов попал на Колыму уже сложившимся литератором, обладая огромной эрудицией и энциклопедическими познаниями. В его стихах звучали мотивы античной истории. Поэт обращался к фигурам Гомера и Лаокоона. Исторические образы не выглядели в его поэзии инородно, а вполне естественно вписывались в текст. Прошлое учило поэта гневу и терпению, утверждая в его сознании мысль «о том, что смерть и лед над песнями не властны».
В пять прижизненных сборников Шаламова вошла только маленькая толика из «Колымских тетрадей», в том числе и такие пронзительные стихи, как «Ода ковриге хлеба», «Пень», «Память», «Паук». Более широко колымские стихи представит сборник избранной поэзии Шаламова, который готовится к печати в издательстве «Советский писатель». Но и он будет далеко не полным.
Общий объем «Колымских тетрадей», как утверждает заместитель директора ЦГАЛИ И. П. Сиротинская, хорошо знавшая Шаламова последние шестнадцать лет его жизни, свыше десяти печатных листов. Почти половина этого объема пока еще не опубликована. Исследователям предстоит огромнейшая работа по разбору поэтического архива Шаламова и подготовке новых публикаций.
А к прозе Шаламов обратился уже после колымских лагерей. В 1953 году он получил разрешение вернуться в центральные районы страны, но без права проживания в больших городах. На два дня ему удалось заехать в Москву повидать семью. Жить Шаламов устроился в Решетниково, Калининской области. К этому времени относится начало его работы над колымскими рассказами.
Многие полагают, что «Колымские рассказы» - это одна книга. На самом деле, как рассказывает И. П. Сиротинская, - это шесть разных сборников. В 1954-1955 годах Шаламов написал два сборника. Один так и назывался «Колымские рассказы». А вторая книга имела название «Очерки преступного мира». Затем писатель работал над сборниками «Левый берег» и «Артист лопаты». К 1966-1967 годам относится рукопись книги «Воскрешение лиственницы». Над последним сборником «Перчатка или КР-2» Шаламов работал уже в начале 70-х годов. Все даты - ориентировочные. Определены они по ученическим тетрадям, в которых Шаламов писал свои рассказы. Раньше на обложках обязательно указывались год и квартал изготовления тетрадей. Сам Варлам Тихонович рассказы почти никогда не датировал.
По мере работы взгляды и настроение писателя резко менялись. Вот что говорит И. П. Сиротинская:
- Когда Шаламов только начинал работу над колымскими рассказами, он полагал, что это вызовет читательский интерес, послужит делу нравственного очищения общества. А в 72-м году Варлам Тихонович признавался мне, что пришел к мысли: колымские рассказы никому не нужны. Он говорил: «Людям необходимы банальные вещи, изложенные банальным языком. Никто ничего не хочет знать».
Только недавно началась широкая публикация колымских рассказов. Появились подборки в журналах «Новый мир», «Москва», «В мире книг», в «Литературной России», «Неделе»... Они обожгли нашего современника своей правдой о трагедиях 30-50-х годов.
Сам Шаламов писал, что его рассказы - «это судьба мучеников, не бывших, не умерших и не ставших героями». Без романтического ореола он изобразил, например, майора Пугачева (рассказ «Последний бой майора Пугачева»). Этот офицер отважился бросить протест чудовищному произволу и беззаконию. В поступке Пугачева писатель искал не героическое начало. Его потрясла трагедия человека, который не щадя жизни воевал против фашистов на фронте. Оказавшись в плену, он, измученный, истерзанный, не поддался власовским обещаниям и сумел бежать из немецкого лагеря, но, перейдя линию фронта, столкнулся с недоверием и получил 25 лет заключения.
Рассказывая о звездном часе своего героя - о глотке свободы, за которым последовала неминуемая драматическая развязка, Шаламов попытался разобраться и объяснить, в чем же заключена главная трагедия его времени и его поколения.
На рубеже 60-70 - х годов, поняв, что колымские рассказы издателям не нужны, Шаламов обратился к новому для себя жанру - биографической прозе. Он решил рассказать о судьбах народовольцев. Своей героиней писатель избрал фигуру Климовой. Он даже повесть первоначально назвал «Климова».
Писатель вспомнил о беседах с одним из своих друзей - Натальей Ивановной Столяровой. Ее мать, Наталья Сергеевна Климова, была весьма известной в кругах народовольцев личностью. У Столяровой сохранились материнские письма.
Обратился к архивам. Удалось собрать уникальные материалы, которые вылились в длинный рассказ «Золотая медаль».
Но даже это произведение, обращенное к далеким историческим событиям, Шаламову при жизни опубликовать не удалось. Рассказ указывал на личность Столяровой, «врага народа...».
По документам писал Шаламов и повесть «Федор Раскольников». Писатель считал актом большого мужества письмо Раскольникова Сталину.
К биографической прозе, видимо, можно отнести и произведения, связанные с образом Эдуарда Петровича Берзина.
Фигура Берзина возникает во многих сочинениях писателя. К ней Шаламов обращался, в частности, в воспоминаниях «Двадцатые годы».
А в 60-е годы собирался писать о Берзине роман. В его архиве сохранился конспект этой книги. Сам роман Шаламову написать не удалось. Но конспект можно рассматривать как законченный очерк. Сюжет его страшен: Берзин, лежа на нарах, ожидает расстрела и вспоминает свою жизнь - Октябрьскую революцию, подавление левоэсеровского мятежа, участие в раскрытии знаменитого «заговора послов», строительство Вишерского комбината, начало освоения золотой Колымы...
В развитии этой темы интересен и рассказ Шаламова о Тамарине-Мирецком, который мы и предлагаем читателям.
После смерти писателя прошло семь лет. Творчество его продолжает идти к нам, тревожит людскую совесть.
Вячеслав Огрызко
Очерк Варлама Шаламова «Хан-Гирей» читайте на с. 77.