Римма Печуркина. Северный Урал в судьбе и прозе Варлама Шаламова, 1996
Статья была напечатана в свердловской "Областной газете", №70 (612) 16 мая 1996 года. Тогда еще были живы солагерники Шаламова по Вишлагу.
В статье речь идет о Свято-Троицком (Вознесенском) монастыре в Соликамске, там по ошибке и установлена памятная доска. На самом деле этап Шаламова проходил через превращенный в пересыльную тюрьму Иоанно-Богословский женский монастырь. Неверная идентификация закрепилась, стала каноном и упорно не желает исправляться. Свежий пример - "Дверь Шаламова".
Электронная версия статьи - на сайте екатеринбургской областной научной библиотеки.
__________
А лагерь стоит
Северный Урал в судьбе и прозе Варлама Шаламова
Жуткое знамение двадцатого века: небо в паутине колючей проволоки, запутавшиеся в ней купола и кресты. В Соликамском Вознесенском мужском монастыре и поныне размещается милицейский спецприемник. А в конце двадцатых годов, когда на Север двинулись нескончаемые арестантские колонны, здесь была пересыльная тюрьма.
«Крошечный низкий подвал. А нас 100 человек. Я вошел один из первых и оказался у окна, застекленного окна на полу, с витой церковной решеткой.
Коротким быстрым ударом мой знакомый по вагону - опытный урка - выбил стекло. Холодный воздух хлынул в подвал.
- Не бойся, - сказал он мне,- Через десять минут здесь будет нечем дышать...
«Выгрузка» из подвала на улицу длилась не менее часа. Мы выходили последними. Туман в подвале уже развеялся, открылся потолок, белый, сводчатый, низкий потолок. На нем крупными буквами углем было написано:
«В этой могиле мы умирали трое суток и все же не умерли. Крепитесь, товарищи!»
Это строки из книги Варлама Шаламова «Вишера», жанр которой он определил как антироман.
О событиях 29-31 годов он писал тридцать лет спустя. За это время, кажется, не одна эпоха минула на Руси, а Вознесенский монастырь все стоит растерзанный: «колючка», железные ворота, которые уже никого не стерегут, в Михайловской церкви - ошметки старой обуви, остатки двухэтажных железных нар и всякая прочая мерзость, оставшаяся от гулаговских и более поздних времен. Когда еще место это будет снова очищено и намолено! Начальник расположенного рядом участка реставрационных мастерских Сергей Филиппов ничего хорошего на ближайшее будущее не обещает. Денег на реставрацию нет.
...Из Соликамска путь арестантов лежал на Вишеру, где начиналось строительство химического комбината. Чтобы обеспечить его рабочей силой, сюда перевели 4-е отделение знаменитого СЛОНа - Соловецкого лагеря особого назначения.
Вишера - первая глава тяжкой лагерной судьбы Варлама Шаламова, а может, не глава, а лишь предисловие. Он был молод, настроен постоять за правду, рассуждая так:
«Русская интеллигенция без тюрьмы, без тюремного опыта - не вполне русская интеллигенция».
Три года, проведенные на Северном Урале «за печатание завещания Ленина», не сравнить с последующими семнадцатью годами Колымы. И все же... Здесь, на Вишере,- и первое «крещение» увесистым конвоирским кулаком, и голод, и холод, и доносы, и унижения.
В антиромане есть незавершенность, издается он не так широко, как «Колымские рассказы». Да и вообще об уральском периоде жизни Шаламова говорят и пишут меньше. А, между тем, в Красновишерске, где в свое время Шаламов проходил азы лагерной науки, все еще стоит тот городок из темных от времени бараков, и слово Лагерь до сих пор бытует в городском лексиконе.
- Где живешь?
- В Лагере.
Да-да, там живут люди, приговоренные к этому не судом, а судьбой. Сидят на крылечках старушки, колют дрова старики, болтаются на веревках детские колготки.
Бродя по этому мрачному «антигороду», разговаривая с его обитателями, мы считали и не могли сосчитать, какое уже поколение ребятишек здесь подрастает, и сколько волн репрессий расшатали, как взрывная волна, эти стены, которые перед тем, как рассыпаться, глядят на мир пустыми глазницами окон.
«Нас привезли в новый барак, новую девятую роту сделали из нашего этапа».
Который же тогда был новым? Этот, обитый упаковками от импортного стирального порошка? Или этот, на вид еще крепкий, из мощных угольно-черных бревен?
Вообще, относительно возраста лагерных строений есть разные мнения. Алексей Иванович Сученинов, коренной местный житель (как здесь говорят, чалдон) утверждал, что во время пожара, разгулявшегося после того, как стройка была завершена и заключенных увезли на Колыму, сгорела большая часть зоны, а оставшееся пришло в негодность и было заменено. От других старожилов слышали иное мнение: большинство бараков - еще лагерной постройки. В ЖКО целлюлозно-бумажного завода заглянули в документы и назвали на выбор годы постройки: 27-й, 28-й, 29-й, 30-й, 31-й. Лагерные годы.
Нет никакого сомнения, что еще с лагерной поры стоит сангородок.
- Шесть строений на берегу речки Вижаихи - в апреле 32-го местная газета восторженно писала об этом чуде заботы о заключенных. Люди, живущие здесь до сих пор, подобных восторгов не испытывают.
До восторгов ли, если вся жизнь - скитание по баракам. Старушки на крылечке вспоминали: бывало, заспешишь на работу короткой дорогой - и прицепится к юбке или чулкам ржавая лагерная «колючка». Цепкое наше прошлое.
Власти города очень хотели, чтобы привилось более благозвучное название: поселок имени Горького. Дали улицам имя пролетарского писателя: первая улица Горького, вторая улица Горького, третья, четвертая... Но здешние жители упорно называли и называют свой поселок Лагерем.
Относительно его упорной живучести нам рассказали историю, похожую на злую шутку. Но глава городской администрации Иосиф Абрамович Сегаль подтвердил, что вымысла тут нет никакого, одна горькая правда.
Лет пятнадцать назад «сверху» пришел запрос: сообщите, есть ли в городе бараки. В стране шла кампания по переселению людей из бараков и подвалов. Задания по строительству жилья для «трущобников» расписывали по министерствам, ведомствам, предприятиям. В Красновишерск пожаловали представители «лесного» министерства и Пермского облисполкома, чтобы решить судьбу Лагеря. И преуспели. Отнюдь не в возведении взамен светлых жилых кварталов. Нет, они сумели избавиться от бараков... одним росчерком пера.
Дело в том, что строились помещения для заключенных по соловецкому типу: один вход, 250 «лежачих» мест. Но если на северных островах в дело шла доска в два слоя, то в уральской тайге, где лесу было буквально навалом, куда проще было скатать стены из кругляка. А рубленый барак как бы уже и не барак. Так и записали: «одноэтажные, бревенчатые коридорного типа строения». Такие могут и подождать.
Бараки времен Вишлага
И. Сегаль достал из ближнего ящика стола папку с надписью: «Лагерь». Здесь поименованы все еще не рухнувшие жилые объекты бывшей зоны, все живущие в них семьи. Даже по официальным данным их более ста. Местная власть, стало быть, держит вопрос на контроле. Да что толку. В городе, кроме добытчиков алмазов, мало кто что-то строит...
У здешних мест, поражающих дикой красотой, давняя тяжкая слава. Сколько за все времена перебывало здесь людей, неугодных правящему режиму. В том числе Климент Ефремыч, будущий красный маршал Ворошилов, был сослан сюда проклятым царским самодержавием. Работал на строительстве дороги, стоял на квартире в крестьянской избе, поднимался, говорят, на камень Полюд (вроде как турист).
Ходят упорные легенды о том, что томилась в здешней клетке русская соловушка Лидия Русланова. А между Климентом Ефремовичем и Лидией Андреевной были здесь донские казаки, украинские и среднерусские крестьяне, поволжские немцы, польские офицеры и много кого еще.
Если в городском краеведческом музее есть сведения о сосланных в край до революции, то о тех, кто строил Вишхимз (ныне - Вишерский целлюлозно-бумажный завод), рассказано однобоко. Начальник строительства чекист Эдуард Берзин, его окружение. Две-три фамилии «вольных» рабочих. Будто и впрямь лишь «рабочие и адмтехперсонал одержали победу» (так рапортовали «отцу народов»), будто и не было шестидесяти тысяч заключенных, которые и котлованы копали, и лес валили, и умело обращались с оборудованием, закупленным за границей. А бывший князь Шан-Гирей выращивал в подсобном хозяйстве такие диковины, которых ни до, ни после не знавала эта земля.
Насчет процветания здешних мест книжки есть. Их авторы - секретарь Чердынского райкома КПСС, научный сотрудник Свердловского партархива, председатель Красновишерского райисполкома. В недавнем скромном краеведческом сборничке историки и журналисты, просто местные жители рассказывают о прошлом своей малой родины уже без барабанного боя. Но записать рассказы бывших «лагерников» так никто и не потрудился. Лет пять назад я напросилась на разговор к двоим из них, прибывшим на Вишеру в далекой молодости с приговором особого совещания. Осталось от встреч щемящее ощущение глубоко запрятанного, но непреходящего трагизма, редкой по нынешним временам интеллигентности.
Бывшая камера в Соликамском монастыре
Александр Николаевич Морозов писал тогда книгу воспоминаний. Увидеть ее напечатанной ему так и не довелось.
Михаил Никонович Бутаков (мы встретились с ним и нынче) обитал на Вишере одновременно с будущим писателем. Знакомы они не были. Но о том, что видел и пережил, он рассказывает прямо «по Шаламову». Впечатления-то у них общие.
Варлам Тихонович: «Инвалиды, актированные по 458-й статье, переполняли бараки. Цинготные раны, цинготные шрамы и рубцы, цинготные контрактуры. Черные шрамы, черная, темно-фиолетовая кожа»,
Михаил Никонович: «На участках людей умирало много. Как-то у санитарного барака я встретил земляка - курганца, бывшего председателя колхоза Ивана Осиповича Вахтомина. Он выполз глотнуть воздуха. Весь опухший. Было ясно, что не жилец»...
Варлам Тихонович: «В один из первых в моей жизни «разводов» я увидел какие-то три ящика, поставленных около «вахты».
Я спросил у соседа, что это.
- Беглецы! Трупы!
Вперед выходила какая-то фигура в шинели.
- Вот так будут поступать со всеми беглецами».
Михаил Никонович: «Пронесся слух, что был большой побег. И вот однажды наш развод задержали, чтобы провести мимо пойманных беглецов. Потом - выстрелы. Далеко-то не уводили. Вот туда, в лесок».
Наверное, это называлось: убит при попытке к бегству. Сученинов тоже рассказывал случай. Он тогда работал в сельмаге соседствующей с городом деревни Митраковой. Живущему там почтальону принес письмо заключенный. Видимо, хотел миновать лагерную цензуру. Письмо отдал, назад пошел. И тут его перехватили. Убили прямо на месте. «Народ ко мне в магазин так и шарахнулся, прилавки затрещали. Кажется, Ваня Минин его убил. Ему это было - все равно что муху прихлопнуть».
Не случайно нынче на дачных участках то и дело тихо являются на поверхность чьи-то безымянные костяки...
* * *
Не без дрожи душевной читала я эту газету. Первые номера размножены на стеклографе. Последующие - типографские. «Темп». Издание УВИТЛ-ОГПУ, м. Вижаиха 1931 год. Что такое УВИТЛ - известно из примечаний к антироману «Вишера»: «Управление Вишерских исправительно-трудовых лагерей, м. (местечко) Вижаиха - нынешний Красновишерск.
Листаешь страницы и еще раз убеждаешься: Шаламов ничего не придумывал, был документально точен во всем, в том числе - в фамилиях окружавших его людей - товарищей по несчастью, лагерного начальства.
Экономист Марк Блюменфельд, летчик Володя Гинце, боец «за подъем культурности в лагере» Вахминов, бывший царский офицер, а ныне лагерный выдвиженец И. Павловский. В газете - это приводные ремни или винтики механизма «перековки». В книге - живые люди.
На странице «Темпа» начальник отделения И. Нестеров говорит высокоподъемные речи про «недостаточную работу низовых организаций профсоюза по мобилизации масс на выполнение плана». А в книге - зубы и кости дробит провинившимся «огромными кулаками, поросшими черной шерстью».
Начальник учетно-распределительного отдела Васьков, человек незлой, речист и в газете, и в книге. Но по-разному. В газетном отчете с заседания административной комиссии он не говорит, а изрекает: «Лагерная администрация в моем лице внимательно следит за теми, кто работает не за страх, а за совесть. Все внимание органов лагеря и их руководителей должно быть отдано ударнику».
В «Вишере» же есть такой эпизод. Шаламов написал «наверх» докладную записку об униженном положении женщин в лагере. Его за это сослали на Север, на лесозаготовки, в «штрафняк вишерский». Васьков таким образом лишился ценного работника.
«Васьков был огорчен чрезвычайно, взволнован, а когда Васьков волновался, матерные слова прыгали с языка непрерывным потоком,
- Не везет, б..., инспектуре, б, ., один, б..., украл, б..., другой, б..., троцкист, б,..»
Троцкист - это, понятно, Шаламов. Здесь не существовало оттенков: если инакомыслящий, значит - троцкист. А если заступник, значит - инакомыслящий. История еще одного шаламовского заступничества тоже по-своему пе-рекликается с газетными страницами. Вместе с Варламом Тихоновичем шел на Вишеру сектант Петр Заяц. Во время этапа конвоиры его нещадно избивали. Шаламов заступился. И ночью был поставлен раздетый босиком на снег. Петр Заяц, не отступивший от веры, так и погиб в лагере.
Почему над ним издевались? В газете - сотни ответов: «Тверже безбожные ряды!», «Молодежь должна идти в первых рядах безбожия»... «Безбожники ведут наступление на праздник «ураза». «Кулацкие подпевалы-сектанты должны получить самый решительный и суровый отпор». Выходит, самосуд над верующим вполне вписывался в генеральную линию «перековки».
У лагерной печати и ее верных лагкоров (лагерных корреспондентов) - свои задачи. На страницах «Темпа» они сформулированы так: «Следить за тем, чтобы газета была не только отражением лагерной жизни, но и проводником в лагерную среду директив партии и правительства». Тут уж не приходится ждать полной правды-истины. Но иногда газеты «проговариваются»: П. Дегтярев, крестьянин-середняк из Донской области. «Крестьянствовал, работал, но не понимал, что делается вокруг. Это непонимание и привело его в лагерь». Истина глаголет устами лагкора.
По страницам газеты и по страницам антиромана, как по отделениям и пересылкам, кочует лагерная «Синяя блуза». Шаламов сидит с синеблузниками на полуподпольной лагерной свадьбе, пишет им тексты для выступлений. Не очень радостно поется синеблузым птичкам.
"Темп", газета 1-го Отделение Вишлага
«Руководитель синей блузы КВЧ Шенбрук в качестве приемов режиссирования употребляет внушительные удары по неудачным исполнителям разучиваемых ролей. Так было и с синеблузником Ротским». Заметка напечатана в газете под заголовком «Мелочь, но... досадная».
Лагкоры сообщают торжествующе, что «нацмен-ячейка организовала свою «Синюю блузу» и ряд кружков безбожника на армянском, тюркском, татарском, узбекском и чеченском языках».
Вот какой интернационал обитал тогда на Вишере! А мы еще удивляемся сегодня, откуда взялось у наших недавних «младших братьев» стремление бежать подальше от радушных русских объятий.
А вообще лагерная жизнь на страницах газеты в основном светла и прекрасна (если не считать цинги, побоев, «саморубов» и прочих «досадных мелочей»)... Здесь борются за выполнение «шести условий товарища Сталина» и даже проводят «впервые на Севере массовый физкультурный праздник. Несмотря на слабую предварительную подготовку, команды дали хорошие показатели... Прыжки в высоту: первенство разделили - Шаламов (КВЧ...)». Все совпадает: в августе 1931 года двадцатичетырехлетний Варлам Шаламов как раз и отрабатывал свое заступничество в Северном, штрафном отделении.
«С каждым днем я чувствовал себя все крепче - душевные силы нашлись, оказывается, у меня. То ли воздух уральский горный был слишком целебен, то ли я молод был очень тогда».
Он застал на Вишере начало «перековки» и беспощадно описал лицемерную систему всеобщего обмана, когда во имя процентов и зачетов люди вытягивались, выслуживались, ловчили или нагло присваивали чужой труд.
На страницах «Темпа» эта система развернута во всех скрупулезных подробностях - кому, сколько и за что возможно скостить от оставшегося срока. А предваряет сообщение громкий, как звук трубы, абзац: «Энтузиазм,
охвативший всех трудящихся нашего Союза в великой стройке социализма...»
А еще лагерная газета (да и не одна она) характерна тем, что любая идея здесь превращается в тотальный призыв. Пусть каждый откликнется на работу театра, станет членом трудового коллектива, вступит в ряды безбожников, подпишется на заем, пришлет материал по истории Вишхимза, будет охвачен учебой.
Пусть каждый!
Но в полной мере Шаламов испытает «перековку» на Колыме, где у него будут те же начальники - Берзин, Филиппов, Теплов, Васьков, но уже более интенсивные методы «перевоспитания».
В начале 1937 года в Красновишерске прочли присланное из Магадана Э. Берзиным поздравление с годовщиной со дня пуска комбината: «Вишера и Колыма отделены многими тысячами километров, но по своим задачам и стремлениям мы единый коллектив».
Верно говорил Эдуард Петрович, настоящий сын своего времени. В Красновишерске, на здании заводоуправления, имелась посвященная ему мемориальная доска. Однажды в день памяти жертв тоталитарного режима ее замазали чем-то черным. Пришлось снять.
Той же осенью был демонтирован памятник Ф. Дзержинскому. Но не из политических соображений. Железный Феликс стоял возле управления могучей организации В-300 и смотрел вдаль, на леса, которые ведомой им рати надлежало вырубить. Району удалось избавиться от лесорубов в военных шинелях и арестантских робах. Они увезли с собой самое дорогое - памятник.
История с мемориальной доской воспринимается теперь как «детская болезнь перестройки». Местная газета «Красная Вишера» начала печатать воспоминания покойного А. Морозова о Вишерлаге начала 30-х годов. И читатели обиделись. Прежде всего, за Э. Берзина. Он изображен Морозовым вовсе не в романтическом тоне, к которому здесь привыкли за многие десятилетия.
А ведь, пожалуй, у Морозова, талантливого инженера, вдосталь нахлебавшегося лагерной баланды, куда больше прав оценивать «красных героев». И у Шаламова - тоже. В рассказе «У стремени» из «поствишерского» цикла он пишет:
«Берзин был самым обыкновенным лагерным начальником, усердным исполнителем воли пославшего.
Легенду о Берзине развеять не трудно, стоит только просмотреть колымские газеты того времени - тридцать шестого! тридцать шестого года! И тридцать седьмого. Конечно «Серпантинная», следственная тюрьма Северного горного управления, где велись массовые расстрелы полковником Гараниным в 1938 году, - эта командировка открыта в берзинское время».
Есть в Красновишерске улицы Дзержинского, Берзина, Сталинский поселок.
Улицы Варлама Шаламова, разумеется, нет.
Главе города И. Сегалю мы задали парадоксальный вопрос: когда он надеется избавиться от Лагеря и как намерен его сохранить? Ну, не весь Лагерь, а хоть что-то, хоть один барак. На память и в назидание потомкам.
Иосиф Абрамович признался, что если первая часть проблемы - его постоянная боль, то о второй он просто не задумывался. Только и мечтает, чтобы Лагерь исчез, как страшный сон, и больше не напоминал о себе.
Господи, как это знакомо! История наша, судьба наша лежит перед нами не единым, обозримым полотном, а как бы вершинами и провалами. Мы вытаскиваем на вид, на поверхность то одно, то другое, по своему конъюнктурному разумению. А остальное-то, нам сегодня как бы не нужное, оно ведь не исчезнет бесследно, все равно рано или поздно напомнит о себе.
Недавним летом в Красновишерске появились американские туристы. Приехали, чтобы сплавиться по Вишере. К их приезду местная турфирма издала буклет на английском языке, с цветными снимками северных красот. Красоты в натуре оказались ничуть не хуже, было чем похвастаться перед гостями.
Одна проблема оказалась неразрешимой: провести их по городу так, чтобы они не видели Лагерь. Да уж, его не объедешь. Это едва ли не центральный городской квартал. Он «вписан» в местность, в судьбу города не менее прочно, чем роскошные особняки на фоне горы Полюд.
Город и район живут противоречиво, контрастно, трудно. В «Красной Вишере», наследнице лагерной газеты «Темп», приведена статистика смертей за минувший год. Цифра естественных кончин втрое меньше, чем число насильственных отлучений от жизни. Среди последних преобладают отравления. За ними, с равными показателями, следуют убийства, самоубийства и дорожно-транспортные происшествия.
Мучительно умирают не только люди. Агонизируют лесные поселки, бывший, знакомый по антироману Шаламова, «штрафняк вишерский». Во времена УВИТЛа на берегах Улса, Велса, Ваи, Кутима населили подневольных людей, чтобы валили лес, сплавляли его в Вишеру. После закрытия Вишерских лагерей здесь остались лесоучастки, которые жили относительно безбедно, пока леса было вдосталь.
Второе пришествие «зоны» вновь встряхнуло эти края, но и обожгло их особым лагерным цинизмом, когда «после нас - хоть потоп», когда зэки копали начальникам огороды, кололи дрова и чуть ли не нянчили их детей.
Потом «зона» снялась с места, выворотив с корнем и побросав в кузова грузовиков все, что этому поддавалось, и порушив остальное. И теперь люди живут там, никому не нужные, месяцами не получая денег за сплавленный куда- то лес. Уехали бы, да где притулиться в бесприютной нашей стране? Приговорены без суда и следствия к вечному поселению.
...Белой-белой, отменного качества бумаги, звонкой, продутой горными ветрами древесины, ювелирных алмазов чистой воды, золота, нефти, природного газа - всех этих уникальнейших сокровищ не хватило Вишере, чтобы избыть в себе Лагерь.
Римма Печуркина
Соликамск-Красновишерск, Пермская область
Щит у въезда в город Красновишерск, 2021
"Здесь с 1928 по 1934 гг. находился концлагерь «Вишералаг». Тысячи невинно осужденных - жертвы сталинских репрессий - строили ЦБК и заготовляли лес. Узником этого лагеря был и великий русский писатель Варлам Шаламов, автор антиромана «Вишера» и «Колымских рассказов».
В статье речь идет о Свято-Троицком (Вознесенском) монастыре в Соликамске, там по ошибке и установлена памятная доска. На самом деле этап Шаламова проходил через превращенный в пересыльную тюрьму Иоанно-Богословский женский монастырь. Неверная идентификация закрепилась, стала каноном и упорно не желает исправляться. Свежий пример - "Дверь Шаламова".
Электронная версия статьи - на сайте екатеринбургской областной научной библиотеки.
__________
А лагерь стоит
Северный Урал в судьбе и прозе Варлама Шаламова
Жуткое знамение двадцатого века: небо в паутине колючей проволоки, запутавшиеся в ней купола и кресты. В Соликамском Вознесенском мужском монастыре и поныне размещается милицейский спецприемник. А в конце двадцатых годов, когда на Север двинулись нескончаемые арестантские колонны, здесь была пересыльная тюрьма.
«Крошечный низкий подвал. А нас 100 человек. Я вошел один из первых и оказался у окна, застекленного окна на полу, с витой церковной решеткой.
Коротким быстрым ударом мой знакомый по вагону - опытный урка - выбил стекло. Холодный воздух хлынул в подвал.
- Не бойся, - сказал он мне,- Через десять минут здесь будет нечем дышать...
«Выгрузка» из подвала на улицу длилась не менее часа. Мы выходили последними. Туман в подвале уже развеялся, открылся потолок, белый, сводчатый, низкий потолок. На нем крупными буквами углем было написано:
«В этой могиле мы умирали трое суток и все же не умерли. Крепитесь, товарищи!»
Это строки из книги Варлама Шаламова «Вишера», жанр которой он определил как антироман.
О событиях 29-31 годов он писал тридцать лет спустя. За это время, кажется, не одна эпоха минула на Руси, а Вознесенский монастырь все стоит растерзанный: «колючка», железные ворота, которые уже никого не стерегут, в Михайловской церкви - ошметки старой обуви, остатки двухэтажных железных нар и всякая прочая мерзость, оставшаяся от гулаговских и более поздних времен. Когда еще место это будет снова очищено и намолено! Начальник расположенного рядом участка реставрационных мастерских Сергей Филиппов ничего хорошего на ближайшее будущее не обещает. Денег на реставрацию нет.
...Из Соликамска путь арестантов лежал на Вишеру, где начиналось строительство химического комбината. Чтобы обеспечить его рабочей силой, сюда перевели 4-е отделение знаменитого СЛОНа - Соловецкого лагеря особого назначения.
Вишера - первая глава тяжкой лагерной судьбы Варлама Шаламова, а может, не глава, а лишь предисловие. Он был молод, настроен постоять за правду, рассуждая так:
«Русская интеллигенция без тюрьмы, без тюремного опыта - не вполне русская интеллигенция».
Три года, проведенные на Северном Урале «за печатание завещания Ленина», не сравнить с последующими семнадцатью годами Колымы. И все же... Здесь, на Вишере,- и первое «крещение» увесистым конвоирским кулаком, и голод, и холод, и доносы, и унижения.
В антиромане есть незавершенность, издается он не так широко, как «Колымские рассказы». Да и вообще об уральском периоде жизни Шаламова говорят и пишут меньше. А, между тем, в Красновишерске, где в свое время Шаламов проходил азы лагерной науки, все еще стоит тот городок из темных от времени бараков, и слово Лагерь до сих пор бытует в городском лексиконе.
- Где живешь?
- В Лагере.
Да-да, там живут люди, приговоренные к этому не судом, а судьбой. Сидят на крылечках старушки, колют дрова старики, болтаются на веревках детские колготки.
Бродя по этому мрачному «антигороду», разговаривая с его обитателями, мы считали и не могли сосчитать, какое уже поколение ребятишек здесь подрастает, и сколько волн репрессий расшатали, как взрывная волна, эти стены, которые перед тем, как рассыпаться, глядят на мир пустыми глазницами окон.
«Нас привезли в новый барак, новую девятую роту сделали из нашего этапа».
Который же тогда был новым? Этот, обитый упаковками от импортного стирального порошка? Или этот, на вид еще крепкий, из мощных угольно-черных бревен?
Вообще, относительно возраста лагерных строений есть разные мнения. Алексей Иванович Сученинов, коренной местный житель (как здесь говорят, чалдон) утверждал, что во время пожара, разгулявшегося после того, как стройка была завершена и заключенных увезли на Колыму, сгорела большая часть зоны, а оставшееся пришло в негодность и было заменено. От других старожилов слышали иное мнение: большинство бараков - еще лагерной постройки. В ЖКО целлюлозно-бумажного завода заглянули в документы и назвали на выбор годы постройки: 27-й, 28-й, 29-й, 30-й, 31-й. Лагерные годы.
Нет никакого сомнения, что еще с лагерной поры стоит сангородок.
- Шесть строений на берегу речки Вижаихи - в апреле 32-го местная газета восторженно писала об этом чуде заботы о заключенных. Люди, живущие здесь до сих пор, подобных восторгов не испытывают.
До восторгов ли, если вся жизнь - скитание по баракам. Старушки на крылечке вспоминали: бывало, заспешишь на работу короткой дорогой - и прицепится к юбке или чулкам ржавая лагерная «колючка». Цепкое наше прошлое.
Власти города очень хотели, чтобы привилось более благозвучное название: поселок имени Горького. Дали улицам имя пролетарского писателя: первая улица Горького, вторая улица Горького, третья, четвертая... Но здешние жители упорно называли и называют свой поселок Лагерем.
Относительно его упорной живучести нам рассказали историю, похожую на злую шутку. Но глава городской администрации Иосиф Абрамович Сегаль подтвердил, что вымысла тут нет никакого, одна горькая правда.
Лет пятнадцать назад «сверху» пришел запрос: сообщите, есть ли в городе бараки. В стране шла кампания по переселению людей из бараков и подвалов. Задания по строительству жилья для «трущобников» расписывали по министерствам, ведомствам, предприятиям. В Красновишерск пожаловали представители «лесного» министерства и Пермского облисполкома, чтобы решить судьбу Лагеря. И преуспели. Отнюдь не в возведении взамен светлых жилых кварталов. Нет, они сумели избавиться от бараков... одним росчерком пера.
Дело в том, что строились помещения для заключенных по соловецкому типу: один вход, 250 «лежачих» мест. Но если на северных островах в дело шла доска в два слоя, то в уральской тайге, где лесу было буквально навалом, куда проще было скатать стены из кругляка. А рубленый барак как бы уже и не барак. Так и записали: «одноэтажные, бревенчатые коридорного типа строения». Такие могут и подождать.
Бараки времен Вишлага
И. Сегаль достал из ближнего ящика стола папку с надписью: «Лагерь». Здесь поименованы все еще не рухнувшие жилые объекты бывшей зоны, все живущие в них семьи. Даже по официальным данным их более ста. Местная власть, стало быть, держит вопрос на контроле. Да что толку. В городе, кроме добытчиков алмазов, мало кто что-то строит...
У здешних мест, поражающих дикой красотой, давняя тяжкая слава. Сколько за все времена перебывало здесь людей, неугодных правящему режиму. В том числе Климент Ефремыч, будущий красный маршал Ворошилов, был сослан сюда проклятым царским самодержавием. Работал на строительстве дороги, стоял на квартире в крестьянской избе, поднимался, говорят, на камень Полюд (вроде как турист).
Ходят упорные легенды о том, что томилась в здешней клетке русская соловушка Лидия Русланова. А между Климентом Ефремовичем и Лидией Андреевной были здесь донские казаки, украинские и среднерусские крестьяне, поволжские немцы, польские офицеры и много кого еще.
Если в городском краеведческом музее есть сведения о сосланных в край до революции, то о тех, кто строил Вишхимз (ныне - Вишерский целлюлозно-бумажный завод), рассказано однобоко. Начальник строительства чекист Эдуард Берзин, его окружение. Две-три фамилии «вольных» рабочих. Будто и впрямь лишь «рабочие и адмтехперсонал одержали победу» (так рапортовали «отцу народов»), будто и не было шестидесяти тысяч заключенных, которые и котлованы копали, и лес валили, и умело обращались с оборудованием, закупленным за границей. А бывший князь Шан-Гирей выращивал в подсобном хозяйстве такие диковины, которых ни до, ни после не знавала эта земля.
Насчет процветания здешних мест книжки есть. Их авторы - секретарь Чердынского райкома КПСС, научный сотрудник Свердловского партархива, председатель Красновишерского райисполкома. В недавнем скромном краеведческом сборничке историки и журналисты, просто местные жители рассказывают о прошлом своей малой родины уже без барабанного боя. Но записать рассказы бывших «лагерников» так никто и не потрудился. Лет пять назад я напросилась на разговор к двоим из них, прибывшим на Вишеру в далекой молодости с приговором особого совещания. Осталось от встреч щемящее ощущение глубоко запрятанного, но непреходящего трагизма, редкой по нынешним временам интеллигентности.
Бывшая камера в Соликамском монастыре
Александр Николаевич Морозов писал тогда книгу воспоминаний. Увидеть ее напечатанной ему так и не довелось.
Михаил Никонович Бутаков (мы встретились с ним и нынче) обитал на Вишере одновременно с будущим писателем. Знакомы они не были. Но о том, что видел и пережил, он рассказывает прямо «по Шаламову». Впечатления-то у них общие.
Варлам Тихонович: «Инвалиды, актированные по 458-й статье, переполняли бараки. Цинготные раны, цинготные шрамы и рубцы, цинготные контрактуры. Черные шрамы, черная, темно-фиолетовая кожа»,
Михаил Никонович: «На участках людей умирало много. Как-то у санитарного барака я встретил земляка - курганца, бывшего председателя колхоза Ивана Осиповича Вахтомина. Он выполз глотнуть воздуха. Весь опухший. Было ясно, что не жилец»...
Варлам Тихонович: «В один из первых в моей жизни «разводов» я увидел какие-то три ящика, поставленных около «вахты».
Я спросил у соседа, что это.
- Беглецы! Трупы!
Вперед выходила какая-то фигура в шинели.
- Вот так будут поступать со всеми беглецами».
Михаил Никонович: «Пронесся слух, что был большой побег. И вот однажды наш развод задержали, чтобы провести мимо пойманных беглецов. Потом - выстрелы. Далеко-то не уводили. Вот туда, в лесок».
Наверное, это называлось: убит при попытке к бегству. Сученинов тоже рассказывал случай. Он тогда работал в сельмаге соседствующей с городом деревни Митраковой. Живущему там почтальону принес письмо заключенный. Видимо, хотел миновать лагерную цензуру. Письмо отдал, назад пошел. И тут его перехватили. Убили прямо на месте. «Народ ко мне в магазин так и шарахнулся, прилавки затрещали. Кажется, Ваня Минин его убил. Ему это было - все равно что муху прихлопнуть».
Не случайно нынче на дачных участках то и дело тихо являются на поверхность чьи-то безымянные костяки...
* * *
Не без дрожи душевной читала я эту газету. Первые номера размножены на стеклографе. Последующие - типографские. «Темп». Издание УВИТЛ-ОГПУ, м. Вижаиха 1931 год. Что такое УВИТЛ - известно из примечаний к антироману «Вишера»: «Управление Вишерских исправительно-трудовых лагерей, м. (местечко) Вижаиха - нынешний Красновишерск.
Листаешь страницы и еще раз убеждаешься: Шаламов ничего не придумывал, был документально точен во всем, в том числе - в фамилиях окружавших его людей - товарищей по несчастью, лагерного начальства.
Экономист Марк Блюменфельд, летчик Володя Гинце, боец «за подъем культурности в лагере» Вахминов, бывший царский офицер, а ныне лагерный выдвиженец И. Павловский. В газете - это приводные ремни или винтики механизма «перековки». В книге - живые люди.
На странице «Темпа» начальник отделения И. Нестеров говорит высокоподъемные речи про «недостаточную работу низовых организаций профсоюза по мобилизации масс на выполнение плана». А в книге - зубы и кости дробит провинившимся «огромными кулаками, поросшими черной шерстью».
Начальник учетно-распределительного отдела Васьков, человек незлой, речист и в газете, и в книге. Но по-разному. В газетном отчете с заседания административной комиссии он не говорит, а изрекает: «Лагерная администрация в моем лице внимательно следит за теми, кто работает не за страх, а за совесть. Все внимание органов лагеря и их руководителей должно быть отдано ударнику».
В «Вишере» же есть такой эпизод. Шаламов написал «наверх» докладную записку об униженном положении женщин в лагере. Его за это сослали на Север, на лесозаготовки, в «штрафняк вишерский». Васьков таким образом лишился ценного работника.
«Васьков был огорчен чрезвычайно, взволнован, а когда Васьков волновался, матерные слова прыгали с языка непрерывным потоком,
- Не везет, б..., инспектуре, б, ., один, б..., украл, б..., другой, б..., троцкист, б,..»
Троцкист - это, понятно, Шаламов. Здесь не существовало оттенков: если инакомыслящий, значит - троцкист. А если заступник, значит - инакомыслящий. История еще одного шаламовского заступничества тоже по-своему пе-рекликается с газетными страницами. Вместе с Варламом Тихоновичем шел на Вишеру сектант Петр Заяц. Во время этапа конвоиры его нещадно избивали. Шаламов заступился. И ночью был поставлен раздетый босиком на снег. Петр Заяц, не отступивший от веры, так и погиб в лагере.
Почему над ним издевались? В газете - сотни ответов: «Тверже безбожные ряды!», «Молодежь должна идти в первых рядах безбожия»... «Безбожники ведут наступление на праздник «ураза». «Кулацкие подпевалы-сектанты должны получить самый решительный и суровый отпор». Выходит, самосуд над верующим вполне вписывался в генеральную линию «перековки».
У лагерной печати и ее верных лагкоров (лагерных корреспондентов) - свои задачи. На страницах «Темпа» они сформулированы так: «Следить за тем, чтобы газета была не только отражением лагерной жизни, но и проводником в лагерную среду директив партии и правительства». Тут уж не приходится ждать полной правды-истины. Но иногда газеты «проговариваются»: П. Дегтярев, крестьянин-середняк из Донской области. «Крестьянствовал, работал, но не понимал, что делается вокруг. Это непонимание и привело его в лагерь». Истина глаголет устами лагкора.
По страницам газеты и по страницам антиромана, как по отделениям и пересылкам, кочует лагерная «Синяя блуза». Шаламов сидит с синеблузниками на полуподпольной лагерной свадьбе, пишет им тексты для выступлений. Не очень радостно поется синеблузым птичкам.
"Темп", газета 1-го Отделение Вишлага
«Руководитель синей блузы КВЧ Шенбрук в качестве приемов режиссирования употребляет внушительные удары по неудачным исполнителям разучиваемых ролей. Так было и с синеблузником Ротским». Заметка напечатана в газете под заголовком «Мелочь, но... досадная».
Лагкоры сообщают торжествующе, что «нацмен-ячейка организовала свою «Синюю блузу» и ряд кружков безбожника на армянском, тюркском, татарском, узбекском и чеченском языках».
Вот какой интернационал обитал тогда на Вишере! А мы еще удивляемся сегодня, откуда взялось у наших недавних «младших братьев» стремление бежать подальше от радушных русских объятий.
А вообще лагерная жизнь на страницах газеты в основном светла и прекрасна (если не считать цинги, побоев, «саморубов» и прочих «досадных мелочей»)... Здесь борются за выполнение «шести условий товарища Сталина» и даже проводят «впервые на Севере массовый физкультурный праздник. Несмотря на слабую предварительную подготовку, команды дали хорошие показатели... Прыжки в высоту: первенство разделили - Шаламов (КВЧ...)». Все совпадает: в августе 1931 года двадцатичетырехлетний Варлам Шаламов как раз и отрабатывал свое заступничество в Северном, штрафном отделении.
«С каждым днем я чувствовал себя все крепче - душевные силы нашлись, оказывается, у меня. То ли воздух уральский горный был слишком целебен, то ли я молод был очень тогда».
Он застал на Вишере начало «перековки» и беспощадно описал лицемерную систему всеобщего обмана, когда во имя процентов и зачетов люди вытягивались, выслуживались, ловчили или нагло присваивали чужой труд.
На страницах «Темпа» эта система развернута во всех скрупулезных подробностях - кому, сколько и за что возможно скостить от оставшегося срока. А предваряет сообщение громкий, как звук трубы, абзац: «Энтузиазм,
охвативший всех трудящихся нашего Союза в великой стройке социализма...»
А еще лагерная газета (да и не одна она) характерна тем, что любая идея здесь превращается в тотальный призыв. Пусть каждый откликнется на работу театра, станет членом трудового коллектива, вступит в ряды безбожников, подпишется на заем, пришлет материал по истории Вишхимза, будет охвачен учебой.
Пусть каждый!
Но в полной мере Шаламов испытает «перековку» на Колыме, где у него будут те же начальники - Берзин, Филиппов, Теплов, Васьков, но уже более интенсивные методы «перевоспитания».
В начале 1937 года в Красновишерске прочли присланное из Магадана Э. Берзиным поздравление с годовщиной со дня пуска комбината: «Вишера и Колыма отделены многими тысячами километров, но по своим задачам и стремлениям мы единый коллектив».
Верно говорил Эдуард Петрович, настоящий сын своего времени. В Красновишерске, на здании заводоуправления, имелась посвященная ему мемориальная доска. Однажды в день памяти жертв тоталитарного режима ее замазали чем-то черным. Пришлось снять.
Той же осенью был демонтирован памятник Ф. Дзержинскому. Но не из политических соображений. Железный Феликс стоял возле управления могучей организации В-300 и смотрел вдаль, на леса, которые ведомой им рати надлежало вырубить. Району удалось избавиться от лесорубов в военных шинелях и арестантских робах. Они увезли с собой самое дорогое - памятник.
История с мемориальной доской воспринимается теперь как «детская болезнь перестройки». Местная газета «Красная Вишера» начала печатать воспоминания покойного А. Морозова о Вишерлаге начала 30-х годов. И читатели обиделись. Прежде всего, за Э. Берзина. Он изображен Морозовым вовсе не в романтическом тоне, к которому здесь привыкли за многие десятилетия.
А ведь, пожалуй, у Морозова, талантливого инженера, вдосталь нахлебавшегося лагерной баланды, куда больше прав оценивать «красных героев». И у Шаламова - тоже. В рассказе «У стремени» из «поствишерского» цикла он пишет:
«Берзин был самым обыкновенным лагерным начальником, усердным исполнителем воли пославшего.
Легенду о Берзине развеять не трудно, стоит только просмотреть колымские газеты того времени - тридцать шестого! тридцать шестого года! И тридцать седьмого. Конечно «Серпантинная», следственная тюрьма Северного горного управления, где велись массовые расстрелы полковником Гараниным в 1938 году, - эта командировка открыта в берзинское время».
Есть в Красновишерске улицы Дзержинского, Берзина, Сталинский поселок.
Улицы Варлама Шаламова, разумеется, нет.
Главе города И. Сегалю мы задали парадоксальный вопрос: когда он надеется избавиться от Лагеря и как намерен его сохранить? Ну, не весь Лагерь, а хоть что-то, хоть один барак. На память и в назидание потомкам.
Иосиф Абрамович признался, что если первая часть проблемы - его постоянная боль, то о второй он просто не задумывался. Только и мечтает, чтобы Лагерь исчез, как страшный сон, и больше не напоминал о себе.
Господи, как это знакомо! История наша, судьба наша лежит перед нами не единым, обозримым полотном, а как бы вершинами и провалами. Мы вытаскиваем на вид, на поверхность то одно, то другое, по своему конъюнктурному разумению. А остальное-то, нам сегодня как бы не нужное, оно ведь не исчезнет бесследно, все равно рано или поздно напомнит о себе.
Недавним летом в Красновишерске появились американские туристы. Приехали, чтобы сплавиться по Вишере. К их приезду местная турфирма издала буклет на английском языке, с цветными снимками северных красот. Красоты в натуре оказались ничуть не хуже, было чем похвастаться перед гостями.
Одна проблема оказалась неразрешимой: провести их по городу так, чтобы они не видели Лагерь. Да уж, его не объедешь. Это едва ли не центральный городской квартал. Он «вписан» в местность, в судьбу города не менее прочно, чем роскошные особняки на фоне горы Полюд.
Город и район живут противоречиво, контрастно, трудно. В «Красной Вишере», наследнице лагерной газеты «Темп», приведена статистика смертей за минувший год. Цифра естественных кончин втрое меньше, чем число насильственных отлучений от жизни. Среди последних преобладают отравления. За ними, с равными показателями, следуют убийства, самоубийства и дорожно-транспортные происшествия.
Мучительно умирают не только люди. Агонизируют лесные поселки, бывший, знакомый по антироману Шаламова, «штрафняк вишерский». Во времена УВИТЛа на берегах Улса, Велса, Ваи, Кутима населили подневольных людей, чтобы валили лес, сплавляли его в Вишеру. После закрытия Вишерских лагерей здесь остались лесоучастки, которые жили относительно безбедно, пока леса было вдосталь.
Второе пришествие «зоны» вновь встряхнуло эти края, но и обожгло их особым лагерным цинизмом, когда «после нас - хоть потоп», когда зэки копали начальникам огороды, кололи дрова и чуть ли не нянчили их детей.
Потом «зона» снялась с места, выворотив с корнем и побросав в кузова грузовиков все, что этому поддавалось, и порушив остальное. И теперь люди живут там, никому не нужные, месяцами не получая денег за сплавленный куда- то лес. Уехали бы, да где притулиться в бесприютной нашей стране? Приговорены без суда и следствия к вечному поселению.
...Белой-белой, отменного качества бумаги, звонкой, продутой горными ветрами древесины, ювелирных алмазов чистой воды, золота, нефти, природного газа - всех этих уникальнейших сокровищ не хватило Вишере, чтобы избыть в себе Лагерь.
Римма Печуркина
Соликамск-Красновишерск, Пермская область
Щит у въезда в город Красновишерск, 2021
"Здесь с 1928 по 1934 гг. находился концлагерь «Вишералаг». Тысячи невинно осужденных - жертвы сталинских репрессий - строили ЦБК и заготовляли лес. Узником этого лагеря был и великий русский писатель Варлам Шаламов, автор антиромана «Вишера» и «Колымских рассказов».