Владимир Аринин. «Новая проза» Варлама Шаламова, 1989
Статья Владимира Аринина была опубликована в вологодской газете "Красный Север" (№37) 14 февраля 1989 года. Электронная версия номера - на сайте Вологодской областной научной библиотеки.
Советский интеллигент в глубокой растерянности, не знает, как подступиться к этой "Четвертой Вологде" и вообще "новой прозе", что это такое и с чем ее едят. Щас бы ему вмиг объяснили. И это еще с цензурными изъятиями публикация. Мыслящий советский гуманитарий был до невозможности инфантилен, "железный занавес" - не метафора. И ни одной книги прозы Шаламова в СССР тогда еще не было, только омерзительные журналы на газетной бумаге.
«Новая проза» Варлама Шаламова
Журнал «Наше наследие» (№ 3, 1989 г.) опубликовал первую часть автобиографической повести Варлама Шаламова «Четвертая Вологда». Окончание следует в четвертом номере журнала. До этого «Четвертая Вологда» печаталась только за границей.
Думаю, что эта повесть вызовет у вологжан большой интерес. Подчеркиваю, что далеко не все в ней бесспорно и однозначно. Но, конечно, это очень интересное произведение, сочетающее в себе и автобиографический рассказ автора о годах своей молодости, и о семье Шаламовых, и о вологодских нравах накануне революции и в первые послереволюционные годы, и в то же время содержащее в себе многие авторские размышления об истории нашего города и его месте в русской культуре.
Предваряя публикацию, ответственный секретарь комиссии по творческому наследию Шаламова И. П. Сиротинская, в частности, пишет:
«Четвертая Вологда» - повесть о детстве и юности, о росте и становлении личности, о формировании убеждений, которые определили автора. Пожалуй, ни в одном своем произведении В. Т. Шаламов, автор сдержанный, суровый, не открывается так доверчиво, так исповедально.
Мне известна история создания «Вологды». Начало работы над повестью относится к 1968 году. В 1968 году я побывала в Вологде и по приезде рассказала Варламу Тихоновичу о своих впечатлениях от его города детства, привезла оттуда фотографии «шаламовской горки», родного дома писателя.
Он писал мне 8 июля 1968 года: «Я думал, город давно забыт мной... А вот теперь, после твоей поездки какие-то теплые течения где-то глубоко внутри… Удивительно здорово, что ты видела дом, где я жил первые пятнадцать лет своей жизни...»
Повесть закончена в 1971 году. В ней, как и в других шаламовских произведениях, - «свободное проявление души художника».
Варлам Шаламов сказал о своей повести так (цитирую по фотокопии с рукописи писателя):
«Я пытался в этой книге соединить три времени: прошлое, настоящее и будущее. Во имя четвертого времени - искусства. Что в ней больше? Прошлого? Настоящего? Будущего? Кто ответит на это? Есть три Вологды: историческая, краевая и ссыльная. Моя Вологда - четвертая».
Варлам Шаламов смотрит на родной ему город своеобразно и трагично, считая, что вологодские «тюремные» традиции складывались испокон веков.
«Вологда - не просто город Большого Севера, Севера с большой буквы, не просто архитектурная летопись церковной старины. Этот город - место ссылки или кандальный транзит для многих… Нет в русском освободительном движении сколько-нибудь значительного деятеля, который не побывал бы в Вологде, хотя бы на три месяца, не зарегистрировался бы в полицейском участке. И далее - либо увязал обеими ногами в жирную, унавоженную кровью вологодскую почву, либо, обрывая эти корни, - бежал».
И социальное, и духовное существо города, по мнению Шаламова, сложилось из двух противоположных начал: с одной стороны, свободомыслия ссылки, с другой - каменного консерватизма вологодской тюрьмы.
Не со всем можно согласиться с автором «Четвертой Вологды», но несомненно, что эта книга своеобразна, талантлива и особого рода...
«Четвертая Вологда» - еще одна крупная публикация из творческого наследия писателя. Ныне, после публикаций в «Новом мире», «Юности», «Москве», «Смене», «Книжном ободрении», «Московских новостях» и других изданиях, мы имеем возможность познакомиться с довольно значительным числом его прозаических произведений. Напомню, что главное в его творчестве - это «Колымские рассказы» (Шаламов, как известно, просидел 17 лет в сталинских лагерях). Разумеется, значимость и своеобразие Шаламова определяются не только его «лагерной» тематикой, хотя это главное - и свидетельство о трагическом прошлом, и исключительность его страдальческой судьбы. Но вместе с тем Шаламов - крупный талант, человек оригинальных взглядов, и он сам считал себя основателем «новой прозы». Что же это такое - «новая проза» Шаламова?
Попытаемся в этом кратко разобраться.
* * *
Шаламов - несомненный сторонник классических традиций в литературе. Но вместе с тем он считает, что ныне настает время иной, «новой прозы», не совсем художественной по сравнению, например, с XIX веком. И тем не менее в чем-то стоящей выше традиционной, просто «художественной» литературы. Означает ли это, что «художественность» как бы «устарела» и не имеет такого значения, как в прошлом? Нет, не означает. Художественность - категория вечная. Только она и создает вечное в литературе. Но бывали в истории и не «художественные» эпохи. Таково, по мнению Шаламова, и наше время. В наших условиях художественность как бы не имеет права на свою особую цель, она является лишь органическим средством. Поэтому сегодня высшей литературной цели могут служить другие средства - документальность, репортаж, мгновенное реальное фиксирование факта, свидетельство очевидца и т. д. Уже не имеют особого значения такие «классические» понятия, как композиция, язык, развернутая характеристика и прочее; все это должно быть лишь необходимым «минимумом». Поэтому крупное произведение может сочетать самые разные жанры - и лирическое зссе, и философские раздумья, и изящную новеллу, и стихотворение, и очерк... Писатель прежде всего - свидетель происходящего, придающий интеллектуальное осмысление увиденному. И главное в прозе Шаламова- это свидетельство о падшести мира и человека.
Страшный колымский опыт Шаламова рассматривается им не только в качество конкретного выражения сталинского режима. В свете колымского кошмара писатель познавал как бы все бытие человека и мира и полагал, что Колыма открыла нечто такое, что мы уже не можем ни жить, ни писать, ни воспринимать мир по-прежнему. Оказалось, что в мире может существовать такой ад, о возможности которого даже и не подозревали. Здесь человек не только безмерно страдает, но у него отбирается все человеческое - надежда, достоинство, имя, любое представление о справедливости. И человек перед всем этим бессилен абсолютно, у него нет внутренней опоры и надежды, и он падает и падает так, как никогда еще не падал. «К. Р.»* - это судьба мучеников, не бывших, не умевших и не способных стать героями».
Но, может, эта чудовищные, непомерно унизительные страдания могут стать положительным, очищающим опытом, и человек, в конце концов, ужаснется сам себе - перед холодным и смердящим ликом Колымы? Нет, - отвечает Шаламов. «Автор «К. Р.» считает лагерь отрицательным опытом для человека - с первого до последнего часа» (в отличие от Солженицына, который полагает, что лагерь - это не только смертный ужас, но и катарсис, несущий очищающее назначение).
Но получилось так, что из этого ада, созданного для падения и гибели человека, все же вышел живым свидетель, способный рассказать о виденном. Что же из этого следует? Как бы два вывода.
1) Этот свидетель, в отличие от других людей, знает о мире и человеке нечто безмерно важное, чего не знают другие. Он приобщен.
2) Если у него есть талант, то он должен засвидетельствовать свой опыт о падшести мира. Это свидетельство и есть «новая проза», из этого вытекают ее литературные параметры. «Выстраданное собственной кровью выходит на бумагу как документ души, преображенные и освещенные огнем таланта». «Писатель становится судьей времени».
При этом Шаламов требует полного отказа от дидактики, морализации, проповеди, надежды «улучшить читателя». Он ссылается на Пушкина (вспомним пушкинский отказ от «пользы»). В литературе должна быть не польза, а стремление открыть истину черед собственное «я», через душу человека. Такова точка зрения Шаламова.
Человек в шаламовской преисподней, на первым взгляд, выглядит существом жалким и ужасным. Но своим свидетельствованием Шаламов, в конечном итоге, выступает ходатаем за человека и защитником его. В тяжбе между пушкинским Евгением и Петром из «Медного всадника» писатель решительно выступает на стороне первого - маленького Евгения. Да и саму тяжбу считает сквозной идеей, проходящей через всю русскую литературу. И в этом смысле Шаламов-продолжатель классических традиций. Он без всяких идейных схем и морали защищает человека в его падении. Это и есть высший гуманизм, почти религиозный, не требующий от человека ни определенных установок, ни пользы, никаких качеств, чтобы было выгодно выступать за него. А высшее проявление гуманизма всегда бескорыстно, самоценно, как любовь матери к ребенку.
Какой же должна быть, но мнению Шаламова, «новая проза»? Прежде всего следует брать самые главные темы бытия: добро, зло, любовь, «смерть, гибель, убийство». Нужно отсекать все литературное. Проза должна быть простой, временами почти документальной, хотя и символичной. Подробности, детали, развернутые характеристики не нужны. Нужны лишь детали-символы. Через быт, реальность - к символам вечности.
«Новая проза» - это литература, подчиненная сверхлитературной задаче. И здесь невольно возникает сравнение с русской иконописью. В иконописи такая подчиненность высшей цели, налагая определенные каноны и требования, тем не менее выявляла и стимулировала со строгостью и вкусом именно художественные средства и приводила к великим творческим достижениям.
Так и у Шаламова. Не сомневаюсь, что его книги скоро будут издаваться, изучаться, войдут в нашу обычную жизнь.
А при чтении «Четвертой Вологды» следует в целом исходить из понятий Шаламова о «новой прозе», по крайней мере, учитывать их.
* «К. Р» - «Колымские рассказы»
В. Аринин
