Елена Болдырева. "Шарлатаны от медицины" в прозе Лу Синя, Чехова, Зощенко и Шаламова (окончание)
(начало здесь)
Мотивы врачей-палачей и больных-жертв широко представлены в творчестве и Лу Синя и Варлама Шаламова, но отнюдь не в иронической модальности. В тяжелых социально-политических условиях и в лагере, когда врачи могут стать единственными людьми, способными спасти от физической смерти, ибо смерть духовная необратима, медицина играет ключевую роль, потому методы лечения могут либо продлить жизнь, либо прервать ее. И многое здесь зависит от удачи и случая: если врач или фельдшер окажется подлецом, пациент обречен; если повезет встретить человека, сочувствующего чужому горю, - это большая удача, тогда есть шанс на спасение (не случайно слова «удача», «случай» неоднократно встречаются в произведениях Шаламова и Лу Синя). Однако если герои рассказов имеют дело с врачами, проявляющими свою палаческую сущность, и их бесчеловечными методами лечения, их судьбы заканчиваются трагически.
В своих рассказах В. Шаламов часто отмечает, что врач на Колыме был человеком особенным, поэтому к врачам было особое отношение и со стороны простых заключенных, и среди блатных. Последние им покровительствовали, но в случае неповиновения уничтожали. Наделенный большими полномочиями врач был фигурой сакральной, потому что подчинялся только начальнику больницы и заведующему отделением, в котором работал. Однако в ряде случаев врачи использовали свою власть во вред и применяли нечеловеческие пытки к своим пациентам, руководствуясь различными мотивами. Сами больницы были в таком же состоянии, что и заключенные, - полуразрушенные, грязные, а врачи оказывались вовсе не врачами, а бывшими заключенными, не умеющими лечить, но умеющими искусно делать вид, что лечат.
В рассказе «Доктор Ямпольский» описан заключенный, который решил стать врачом, чтобы спастись от смерти: «Доктор Ямпольский был не доктор и не врач. <...> времени, чтобы получить врачебное или хотя бы фельдшерское образование, у Ямпольского не было» [Шаламов, 1990, с. 272]. Здесь мы имеем дело с мошенником, который сделал карьеру за счет практики санитара: «Ему удалось с больничной койки, меряя температуру больного, санитаром, убирая палаты, ухаживая за тяжелобольными, выполнять обязанности фельдшера-практика. Это - не запрещено и на воле, а в лагере открывает большие перспективы» [Шаламов, 1990, с. 272]. С течением времени он стал самоуверенным и понял, что быть врачом - выгодно. И это желание не просто выжить, а жить, пользуясь привилегиями, которых он не заслуживает, поскольку относится к обязанностям своим халатно, а больных презирает, приводит к тому, что Ямпольский продолжает врачебную практику на воле, не имея на это права: «Ямпольский решил остаться медиком после заключения. Но не затем, чтобы получить врачебное образование, а затем, чтобы войти в кадровые списки именно медиков, а не счетных работников или агрономов» [Шаламов, 1990, с. 274]. Однако, достигнув этой цели, Ямпольский не удовлетворил собственные амбиции и задался целью стать начальником больницы, несмотря на то, что «<л>ечить он не умел и не мог» [Шаламов, 1990, с. 274]. Получив неограниченную власть, Ямпольский посылал на смерть доходяг, вершил человеческие судьбы по собственному разумению, а встретившись случайно с теми, кого отправил умирать в снега, отводил взгляд.
Такие лжедоктора не были редкостью для Колымы, как не были исключением больницы, где бытовые условия не позволяли оказывать квалифицированную помощь. В том же рассказе Шаламов пишет, что матрасы для заключенных пациентов были набиты хвоей стланика, из которой, как мы помним, делали бесполезное снадобье. В рассказе «Тифозный карантин» описываются огромные бараки, где больные заключенные лежали сотнями, тесно прижимаясь друг к другу. В больницах всего «Левого берега» отсутствовали необходимые медикаменты и квалифицированные кадры.
Если врачи - не врачи, а больницы - не места для исцеления, то и лечение не принесет пользы, а наоборот, навредит или убьет. Так, некоторые способы лечения и методы санобработки были на Колыме развлечением. В рассказе «Прокаженные» Шаламов пишет: «Развлекающееся начальство приказало женщинам брить мужчин, а мужчинам - женщин. Каждый развлекается как умеет» [Шаламов, 1989, с. 263]. Однако мотив «врачебного палачества» достигает апогея в рассказе «Шоковая терапия».
В больницу поступает заключенный Мерзляков с ложной контрактурой. Симуляция болезни - способ выживания в лагере, и чем искуснее заключенный вводил в заблуждение докторов, тем больше была вероятность, что он избежит общих работ и сможет выжить. Так думал и Мерзляков: «Мерзляков стремился ценой любой лжи оттянуть выписку на работу» [Шаламов, 2012, с. 177]. После нескольких месяцев в районной больнице больного доставили в центральную, где был рентген-аппарат. В «драматическом» отделении он познакомился с Петром Ивановичем - врачом, основной деятельностью которого было разоблачение симулянтов. Медицинская деятельность, в его понимании, была вне категории морали, поскольку человеческие чувства и эмоции утрачиваются в первые недели пребывания на Дальнем Севере. Разоблачение было для врача своего рода игрой, отработкой навыков, он думал не о людях, не об аморальности собственных методов, а о том, каким удовольствием станет для него очередная победа.
Удовлетворяя собственные амбиции, врач, очевидно, избавлялся от комплексов, но ценой этого были судьбы людей. Когда пришел конвой, чтобы отправить больного на материк, Петр Иванович должен был просто поставить подпись, и никто не узнал бы, что заключенный - симулянт. План разоблачения должен был состоять из двух этапов - рауш-наркоза и шоковой терапии. Первый способ был менее тяжелым - больной просто засыпал под действием эфира. Благодаря этому методу разоблачение Петру Ивановичу удалось: «Петр Иванович медленно и торжественно разогнул тело Мерзлякова. Все ахнули» [Шаламов, 2012, с. 182]. Но поскольку заключенные были упрямы, а жажда жизни сильна, Мерзляков снова согнулся, поэтому Петр Иванович перешел ко второму этапу - шоковой терапии: «При шоковой терапии вводится в кровь больного доза камфорного масла в количестве, в несколько раз превышающей дозу того же лекарства, когда его вводят подкожным уколом для поддержания сердечной деятельности тяжелобольных. Действие ее приводит к внезапному приступу, подобному приступу буйного сумасшествия или эпилептическому припадку. Под ударом камфоры резко повышается вся мышечная деятельность, все двигательные силы человека. Мышцы приходят в напряжение небывалое, и сила больного, потерявшего сознание, удесятеряется. Приступ длится несколько минут» [Шаламов, 2012, с. 184]. Чтобы посмотреть на эту процедуру, собралось много людей: «На Севере дорожат всяким развлечением» [Шаламов, 2012, с. 184]. Окружающим нравится смотреть, как человеческое тело бьется в агонии и хрипит, и эта картина напоминает лечебные пытки Средневековья, когда сифилис лечили ртутью и кровопусканием, душевные болезни - лоботомией и трепанацией, а кишечных паразитов - табачной клизмой. Вместо медикаментов тогда использовалась белладонна, чрезвычайно токсичная и смертельно опасная, но не более, чем камфорное масло, судя по тому, что Мерзляков после этой экзекуции сам попросил его выписать. Подобные разоблачители и садисты встречаются во многих произведениях В. Шаламова: так, в рассказе «В приемном покое» Шаламов говорит о популярности рауш-наркоза среди колымских докторов: «раза два контрактура, сращение было настоящим, и разоблачающий врач, силач, разорвал живые ткани, разгибая колено» [Шаламов, 1989, с. 267].
Врачи Шаламова, несмотря на свою жестокость, - палачи поневоле, ибо человеческие их качества подверглись лагерному растлению. В своих эссе Шаламов не раз отмечал, что лагерь - отрицательная школа для всех, кто когда-либо соприкасался с ним хоть на день. В этом смысле палачи становятся жертвами, заложниками политической ситуации и жестоких таежных законов, основной принцип которых - «умри ты сегодня, а я завтра» [Шаламов, 1989, с. 458].
В отношении методов лечения и больничных условий тексты Лу Синя менее пугающи, но не менее драматичны. Так, в рассказе «Братья» герой заболевает неизвестной болезнью, и два доктора ставят разные диагнозы. Бесплатный доктор глуп, не может отличить краснуху от скарлатины, и потому считает, что болезни эти одинаковые: «- Краснуха. Вы ведь видели, у него высыпала сыпь. //- Значит, не скарлатина? - с облегчением вздохнул Пэй-цзюнь. //- Скарлатиной называют эту болезнь они, западные медики. Мы, китайские врачи, называем ее краснухой» [Лу Синь, 1971, с. 289]. «Палачество» врачей Лу Синя заключается в их губительном для больных бездействии: Цзинь-пу было очень плохо - он кашлял, задыхался, покрылся сыпью и едва мог говорить, и оставление больного в подобном состоянии и неоказание помощи не менее цинично, чем применение рауша или вырывание зуба без наркоза и специальной техники.
В другом рассказе Лу Синя «Завтра» вследствие бездействия погиб младенец. Его мать, прежде чем обратиться к врачу, лечила ребенка в домашних условиях и поила отварами: «Что еще сделать? - думала молодая мать. - В храме жребий тянула, обет принесла, домашними снадобьями напоила... ничего не помогло... Осталось лишь сходить с ним к лекарю - Хэ Сяо-сяню» [Лу Синь, 1971, с. 93]. Промедлив, она потеряла драгоценное время, и лекарства, выписанные доктором, уже не помогли, поскольку лекарь поставил диагноз на основании измерения пульса, хотя ни рвоты, ни диареи у ребенка не было, зато было затрудненное дыхание и багровое лицо, что не является симптомом «засорения». На замечание, что ноздри ребенка трепещут, врач дает странный ответ: «Это огонь побеждает металл» [Лу Синь, 1971, с. 94]. Согласно теории У-син, огонь символизирует сердце, а металл - легкие. Сердце генерирует энергию, как созидательную, так и разрушительную. Поэтому негативные эмоции, создаваемые сердцем (огнем), способны нанести вред легким (металлу), вследствие чего лекарства должны были стабилизировать сердце. Система У-син была популярна в китайской медицине, однако польза ее научно не доказана, и в рассказе Лу Синя подобные методы, применяемые к маленькому пациенту, приводят к смерти.
На страницах рассказов А. Чехова и М. Зощенко врачи-палачи предстают невежественными и самовлюбленными. Пренебрегая профессионализмом и тактичностью, они причиняют физические и моральные страдания пациентам, считают их «дураками» и невеждами, в то время как сами далеки от образования и культуры. В свою очередь, их жертвы часто сами виноваты в нелепых ситуациях, заложниками которых являются. В этом отношении кара врачей- палачей представляет собой справедливое возмездие за их суеверия и небрежное отношение к собственному здоровью. Так же, как у Чехова и Зощенко, у Шаламова и Лу Синя пациенты сами становятся виновниками своего состояния, жертвами врачей-палачей, однако в этом нет никакой иронии, равно как и в циничных методах лечения, состоянии больниц, отсутствии диагностической техники, человеческой жестокости и социальной незащищенности. Если герои «Хирургии» или «Истории болезни» страдают от лечения, они не вызывают сочувствия, поскольку сами глупы, лечатся водкой с хреном, регулярно ложатся в больницу без необходимости, грубят и требуют к себе хорошего отношения от таких же профанов-врачей, то герои Шаламова, и палачи, и жертвы, пытаются спасти собственную жизнь в тяжелых условиях Севера. Болезнь для них - способ выживания, необходимость притворства может быть оправдана теми условиями, которые подробно описаны в «Колымских рассказах». Герои Лу Синя, несмотря на бедность и необразованность, не лишены чувства сострадания. Так, в рассказе «Завтра» Лу Синь несколько раз повторяет, что вдова «была женщиной простой и темной, но», и каждый раз наделяет ее такими качествами как искренность, доброта, милосердие. В свою очередь, герои обеспеченные (врачи-палачи) - люди жестокие и безразличные к чужому горю. Медицина утрачивает свое первоначальное предназначение: из блага она становится средством подавления человеческой воли (как у Шаламова), маркером социального благополучия и элитарности (как у Лу Синя); средством проведения досуга, развлечением, легкой работой (как у Чехова и Зощенко).
Таким образом, врачи М. Зощенко и А. Чехова в своей палаческой ипостаси столь наивно-простодушны, что не устрашающи, а комичны. Они вершат свое «неосознанное палачество» без злого умысла, а либо из страха признать свою профессиональную некомпетентность, либо будучи абсолютно уверенными в собственной непогрешимости. Больные-жертвы лишаются своего мученического ореола, они уравнены с врачами в плане узости жизненного кругозора, и потому их страдания вызывают не сострадание и сочувствие, а смех. Лекари-шарлатаны Лу Синя воплощают трагическую ипостась палачества: подобно шаманам, они вершат свои лечебные «пытки огнем и кровью», воспринимая их как верность варварским древним традициям и мифологическим обычаям. И в этом безнадежном безальтернативном мире больные-жертвы покорно идут на заклание, воспринимая врача как божественного жреца, а бессмысленные ритуальные издевательства - как религию и высшую мудрость искусства медицины. Врачи Шаламова - это изощренные садисты, их осознанное палачество зиждется на осознании незыблемости своего сакрального статуса. Их интенция по отношению к жертвам не лечение, а разоблачение, поэтому они воспринимают их муки и страдания вне этической парадигмы и ощущают свое палачество как творческий акт; подобно художникам смерти, они получают эстетическое наслаждение от процесса «медицинского палачества» и от осознания своей избранности и права вершить человеческие судьбы.
«Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет...»: «врачи без души» в «медицинских рассказах» А. Чехова, Лу Синя, М. Зощенко и В. Шаламова
Со времен Гиппократа одной из основных заповедей врача является заботливое и внимательное отношение к больному, уважение к его жизни и здоровью. Размышляя о медицинской деятельности, Чехов неоднократно отмечал, что ни одна иная профессия не предполагает столько душевных переживаний, поэтому этический кодекс медицинского работника исключает равнодушие. В предисловии к сборнику «Клич» Лу Синь, рассуждая о мотивах, побудивших его заниматься медициной, говорил, что «проникся сочувствием ко всем обманутым больным и их родственникам» [Лу Синь, 1971, с. 66] и хотел облегчить муки тех, кто пострадал от невежества докторов. Врачи и лжеврачи на страницах рассказов Зощенко, Чехова, Шаламов и Лу Синя лишены этого сочувствия. Цинизм и равнодушное спокойствие, с которыми они относятся и к работе, и к беззащитным пациентам, ставят под сомнение их профессионализм и превращают в опасных шарлатанов, скрывающих под белыми халатами самые уродливые проявления человеческой натуры.
Так, в рассказе «Ряженые» Чехов говорит о человеческом лицемерии и равнодушии: «Молодой профессор-врач <...> уверяет, что нет больше счастия, как служить науке. <...> И ему верят...» [Чехов, 2017, с. 294], однако, придя домой, он оглашает истинные мотивы своей деятельности: «У профессора практика вдесятеро больше, чем у обыкновенного врача. Теперь я рассчитываю на двадцать пять тысяч в год» [Чехов, 2017, с. 294]. И ни слова о пациентах и помощи людям. А герой рассказа «И прекрасное должно иметь пределы» более озабочен собственной педантичностью, нежели пациентом. Пока он неспешно и методично совершает все ритуалы благочестивого человека - чистит зубы, умывается, заправляет кровать, гладит и приводит в порядок одежду, умирает его пациент, так и не дождавшись помощи.
Фельдшеров из рассказа «Сельские эскулапы» менее заботит их внешний вид, однако во время приема они заняты своими делами, пьют кофе и неохотно принимают пациентов: «Кузьма Егоров, в ожидании, пока запишутся больные, сидит в приемной и пьет цикорный кофе. Глеб Глебыч, не умывавшийся и не чесавшийся со дня своего рождения, лежит грудью и животом на столе, сердится и записывает больных» [Чехов, 2017, с. 114]. Они наугад записывают возраст пациента, полагая, что это не имеет значения, грубят, поскольку, видимо, считают, что богам сельской медицины позволительно обходиться со смертными по собственному разумению.
Врачи такого же типа встречаются и в произведениях Зощенко. В рассказе «История болезни» они не только кладут пациентов у открытых окон, моют в ваннах с умирающими старухами, угрожают, но и долго не выписывают, мотивируя это тем, что больных слишком много: «У нас такое переполнение, что мы прямо не поспеваем больных выписывать. Вдобавок у вас только восемь дней перебор, и то вы поднимаете тарарам. А у нас тут некоторые выздоровевшие по три недели не выписываются, и то они терпят» [Зощенко, 2017, с. 753]. В действительности же врачам все равно, выписываются больные или нет, умирают или нет, они могут спокойно отправить жене еще живого пациента записку с просьбой забрать тело мужа («Знаешь, Петя, неделю назад мы думали, что ты отправился в загробный мир, поскольку из больницы пришло извещение, в котором говорится: «По получении сего срочно явитесь за телом вашего мужа» [Зощенко, 2017, с. 754]), они забывают инструменты и бытовые предметы в телах оперируемых пациентов («Один, видите ли, операцию погаными руками произвел, другой - с носа очки обронил в кишки и найти не может, третий - ланцет потерял во внутренностях, или же не то отрезал, чего следует, какой-нибудь неопытной дамочке» [Зощенко, 2017, с. 329]), оценивают тяжелое состояние больного как не заслуживающую внимания мелочь: «Ну, заболел. Слег. Подумаешь, беда какая» [Зощенко, 2017, с. 329].
Душевная атрофия врачей достигает апогея в произведениях Лу Синя и Варлама Шаламова. Если Чехов и Зощенко в основном иронизируют над человеческой глупостью и грубостью, то для Шаламова и Лу Синя равнодушие становится индикатором социально-политических потрясений, социально-экономического расслоения и адаптации человека к тяжелым жизненным обстоятельствам.
В рассказе Лу Синя «Братья» звучит мысль о противостоянии европейской и традиционной китайской медицины. Чтобы помочь безнадежно больному брату, Чжан Пэй-цзюнь обращается к разным докторам. Первый из них, приверженец традиционной медицины, лишь бегло осматривает больного: «Бай Вэнь-шань прощупал у больного пульс, мельком взглянул на его лицо, приподнял рубаху и осмотрел грудь, после чего в благодушном настроении стал прощаться» [Лу Синь, 1971, с. 289]. Врач называет диагноз не сразу, а только после того, как его спросили, он путается в болезнях, считая, что скарлатина и краснуха - это одно и то же; пренебрежительно разговаривает с братом больного, считая, что тот сам должен знать очевидные вещи; а в качестве лекарства рекомендует составить семейный гороскоп. Второй врач - Путис - образованный и самый дорогой в городе, сторонник европейской медицины. Несмотря на высокий уровень образования, он столь же безразличен к больному, как и предыдущий врач: ставит диагноз на латыни, не забоясь о том, поймут ли его; разговаривает как бы сам с собой, демонстрируя свой ум и профессионализм. При этом врач абсолютно лишен культуры и такта: «Писал он стоя, поставив одну ногу на стул» [Лу Синь, 1971, с. 291]. Диагноз «корь» врач ставит, основываясь на внешних проявлениях заболевания, которые схожи с краснухой и скарлатиной, и только на следующий день просит принести мочу на анализ, уже назначив лечение. Повторно принять больного врач отказался, удивленно спросив: «Зачем?» [Лу Синь, 1971, с. 291], и, уходя, «небрежно суну<л> в карман пятиюаневую ассигнацию» [Лу Синь, 1971, с. 291]. Путиса больше интересуют деньги, нежели сам пациент и его жизнь. Финал рассказа остается открытым: не говорится впрямую о дальнейшей судьбе больного, однако символические детали, такие как вороны, видения, сны, позволяют предположить, что брат Чжан Пэй-цзюня все-таки умирает.
Похожую ситуацию мы видим в рассказе Лу Синя «Завтра», где врачи более озабочены состоянием своих длинных ногтей, чем помощью заболевшему ребенку и его матери. Врач выписал рецепт таблеток от засорения желудка, женщина сразу же отправилась в аптеку, где встретилась с таким же равнодушным приказчиком: «Молодая мать с ребенком на руках стоя ждала, пока приказчик, тоже любовавшийся своими длинными ногтями, долго, не торопясь, читал рецепт, долго, не торопясь, завертывал лекарство» [Лу Синь, 1971, с. 95]. Пока он разглядывал ногти, вдова потеряла драгоценное время и младенец умер.
В своих рассказах Лу Синь дискредитирует понятие платной европейской медицины, показывая, что она столь же неэффективна, как и знахарство, гороскопы, молитвы и прочие ритуалы. Вся медицина в произведениях Лу Синя - это шарлатанство, потому что она лишена самого главного - заботы о пациенте и желания ему помочь. Никого, кроме родственников, не заботит, выживет пациент или умрет, богатые врачи стремятся еще больше обогатиться, народные просто невежественны и потому не имеют права на врачебную практику.
«Врачей без души» часто изображает в своих рассказах и Варлам Шаламов. Вот как реагируют врачи на высокую смертность на Дальнем Севере: «Смертность велика. Ну что ж! Нужен специалист. А специалиста нет. Значит, придется оставить доктора Ямпольского на своем месте» [Шаламов, 1990, с. 274]. Деятельность же самого доктора Ямпольского описывается так: «И, не умея понять человека, не желая ему верить, Ямпольский брал на себя большую ответственность посылать в колымские лагерные печи <...> доходивших людей, которые в этих печах умирали» [Шаламов, 1990, с. 274]. Подобное поведение Ямпольского было защитным механизмом, позволяющим сохранить собственный рассудок и собственную жизнь. Бывший лагерный врач, сделавший успешную карьеру без надлежащего образования, панически боялся вернуться на общие работы. За годы, проведенные на Колыме, чувства его атрофировались, и жалость к людям, очевидно, навсегда его покинула. Ямпольского, как и докторов из рассказов Лу Синя, больше заботил внешний вид: «в белоснежной рубашке, в отглаженном халате, в сером вольном костюме, который врачу подарили блатари» [Шаламов, 1990, с. 274]. Вероятно, потому, что люди были обречены на смерть, лечением их никто не занимался, а медицинские карты вели формально: «На всех этих больных заполнялись истории болезни, записывались какие-то назначения, которые никем не исполнялись» [Шаламов, 1990, с. 275].
Врач из рассказа «В приемном покое» равнодушно разоблачал блатных, которые прятали под бинтами и гипсом холодное оружие для «сучьей войны»: «Фельдшер, не глядя, прислушивался к привычным звукам кусков железа, падающих на каменный пол. Под каждой гипсовой повязкой было оружие. Заложено и загипсовано» [Шаламов, 1989, с. 266]. А в «Шоковой терапии» Петр Иванович со спокойной душой отправляет на смерть доходяг, потому что таким образом подтверждает собственный профессионализм.
Таким образом, очевидно, что эмоциональная депривация врачей-шарлатанов Зощенко и раннего Чехова обусловлена тотальной редукцией их эмоционально-чувственной сферы в целом. В мире Зощенко и Чехова, где человек способен лишь на примитивные, поверхностные эмоции, отсутствие переживаний у врачей не индивидуальный маркер их профессиональной деформации, а общее свойство всех «примитивных личностей» - героев, для которых сочувствие - эмоция, недоступная для их психологического уровня, ориентированного лишь на удовлетворение бытовых и физиологических потребностей. У врачей-шарлатанов Лу Синя блокада сострадания обусловлена еще и социально-экономическими факторами: это лишняя эмоция, несовместимая с меркантильными интенциями, а для врача, принадлежащего к высшей касте, сострадать низшему означает профанировать свой сакральный статус. Наконец, поэтика врачебного равнодушия в медицинских рассказах Шаламова имеет амбивалентную природу: для одних врачей эмоциональная глухота - это своего рода защитный механизм, единственный способ выживания в невыносимой реальности, для других же блокирование сострадания есть необходимое условие эстетического переживания собственных варварских действий как творческого акта, позволяющего осознать свою избранность и принадлежность к элитной касте «людей в белых халатах».
Заключение
Воссоздавая различные формы бытования таких культурных героев, как «шарлатаны от медицины», А. Чехов, М. Зощенко, В. Шаламов и Лу Синь предлагают читательскому вниманию разнообразные сценарии: они издеваются над лекарями-шарлатанами и ужасаются их изощренному палачеству, они иронически высмеивают легковерных больных - и искренне сочувствуют их страданиям, они рисуют жизненные юмористические сценки на тему горе-врачей и горе-пациентов - и воссоздают драматические коллизии противостояния обреченных больных-жертв и лжеврачей, которые относятся к пациентам как к простым смертным, недостойным внимания врачебного пантеона, облаченного в «белые одежды». Но общим местом в медицинском дискурсе всех писателей являются мучительные поиски стратегии борьбы с губительным шарлатанством и обретение единственно возможного способа этой борьбы в собственном творчестве - универсальной силе противостояния мировому злу. А. Чехов отходит от комической плакатности «медицинских сценок» и начинает задумываться
о духовном мире настоящего врача в «Палате № 6» и «Ионыче». М. Зощенко, уставший от «недоверия к медицине», берет на себя роль собственного целителя, мучительно пытаясь разобраться с первопричинами и невротической подоплекой собственных фобий и комплексов в автопсихоаналитической повести «Перед восходом солнца». В. Шаламов высекает медицинские кошмары «Колымских рассказов» на каменных страницах своей измученной памяти, словно нанося на надгробный монумент печальный мартиролог времен «Великой скорби». Лу Синь изменяет «жене-медицине» в пользу литературного творчества, становясь «летописцем происходящего в стране, тех духовных процессов и умонастроений, которые витали в воздухе и делали неизбежным наступление новой жизни» [Ручина, 2015, с. 165], и приходя к мысли, что только творчество способно дать человеку и миру шанс на духовное возрождение: «...[п]ервой необходимостью [следует] считать тогда духовное возрождение и лучшим средством для него - литературу» [Лу Синь, 1971, с. 67].
Библиографический список
1. Александров Л. Г. Новые приемы обличения шарлатанства в литературе северного возрождения: «Корабль дураков» С. Бранта // Вестник Челябинского государственного университета. 2007. № 13. С. 11-18.
2. Головизнин М. В. Медицина в жизни и творчестве Варлама Шаламова // Закон сопротивления распаду. Особенности прозы и поэзии Варлама Шаламова и их восприятие в начале XXI века : сборник научных трудов / сост.: Лукаш Бабка, Сергей Соловьев, Валерий Есипов, Ян Махонин. Прага ; Москва : Национальная библиотека Чешской Республики (Národní
knihovna České republiky) - Славянская библиотека, 2017. С. 199-225.
9. Жидкова Ю. Б. Функционирование медицинской терминологии в рассказах А. П. Чехова // Вестник ВГУ 2007. № 2. С. 84-89.
10. Жолковский А. К. Михаил Зощенко: поэтика недоверия. Москва : Школа «Языки русской культуры», 1999. 392 с.
11. Зощенко М. М. Нервные люди : собрание сочинений : в семи томах. Т. 2. Москва : Время, 2008. 754 с.
12. Зощенко М. М. Малое собрание сочинений : сборник рассказов. Санкт-Петербург : Азбука, 2017. 896 с.
13. Ковбасюк С. А. Шарлатанство в нидерландском искусстве конца XV - первой половины XVI века: античные реминисценции в ренессансной иконографии обмана // Актуальные проблемы теории и истории искусства : сборник научных статей. Санкт- Петербург : НП-Принт, 2015. С. 475-483.
14. Лу Синь. Повести и рассказы : сборник рассказов / вступительная статья Л. Эйдлин, составитель
Н. Федоренко ; перевод А. Гатова. Москва : Художественная литература, 1971. 496 с.
15. Николаева А. А. Типология шарлатанов в русскоязычных произведениях г. Квитки-Основьяненко (на фоне литературной традиции) // Многоязычие в образовательном пространстве. 2014. С. 206-211.
16. Петров В. В. Лу Синь: Очерк жизни и творчества. Москва : Гослитиздат, 1960. 383 с.
17. Позднеева Л. Д. История китайской литературы: собрание трудов / сост. Л. Е. Померанцева. Москва : Восточная литература, 2011. 302 с.
18. Ручина А. В. Гуманистические проблемы в рассказах Лу Синя // Коммуникативные аспекты языка и культуры : сборник материалов XV Международной научно-практической конференции студентов и молодых ученых / под ред. С. А. Песоцкой ; Национальный исследовательский Томский политехнический университет. Томск : Национальный исследовательский Томский политехнический университет, 2015. С. 165-167.
19. Чехов А. П. Полное собрание повестей, рассказов и юморесок : в двух томах. Т. 1. Москва : АЛЬФА КНИГА, 2017. 1279 с.
20. Шаламов В. Т. Колымские рассказы : сборник рассказов ; вступительная статья Е. Шкловского. Москва : Детская литература, 2010. 345 с.
21. Шаламов В. Т. Левый берег : сборник рассказов / подготовка текста И. Сиротинской. Москва : Со-временник, 1989. 588 с.
22. Шаламов В. Т. Перчатка, или КР-2 : сборник рассказов. Москва : Орбита, 1990. 326 с.
23. Шаламов, В. Т. Избранное : в двух томах. Т. 2 : сборник рассказов. Москва : Т8 Rugram, 2017. 750 с.
24. Шевченко Л. И. Античная рецепция и медицина в творчестве А. П. Чехова // Язык медицины : материалы всероссийской научно-методической конференции «Методические и лингвистические аспекты международной медицинской терминологии». Самара : Порто-Принт, 2013. Вып. 4. С. 196-201.
3. Ши Ж. Тема медицины в творчеств А. П. Чехова и Лу Синя // Вестник Московского государственного областного университета. 2015. № 4. С. 191-201.
20. 冯雪峰.鲁迅和俄罗斯文学的关系及鲁迅创作 的独立特色[M].湖南:湖南人民出版社, 1980.
21. 葛馨.第六病室与《狂人日记》艺术形象比较 分析[J].黑龙江教师发展学院学报, 2002(11).
22. 戈宝权.契诃夫和中国[J].文学评论, 1960(1).
23. 姜丽娟.文坛“孪生”作家鲁迅与契诃夫[J].黑龙 江社会科学, 2005(1).
24. 李家宝,黄忠顺.“医学作品”特质的“神怪小说”- -论契诃夫汉化历程的起点[J].外国文学研究, 2016(6).
25. 力小鲲.鲁迅、契诃夫小说反映的民族心理及 其改造观的比较[J].赣南师范学院学报， 1988(3).
26. 刘建中.从学医到从文-- 鲁迅、契诃夫比较谈[J].西北大学学报, 1987(4).
27. 马玉兰.谈鲁迅、契诃夫对“民族劣根性”的揭 示[J].中华活页文选, 2011(5).
28. 娜塔莉.鲁迅与契诃夫散文情节特点[J].历史与 文化, 2008(4).
29. 王丹.从契诃夫与鲁迅的小人物谈起[J].外国文 学, 1996(6).
30. 王国祥.鲁迅与契诃夫[J].云南社会科学, 1991(5).
31. 王和福.契诃夫与鲁迅:在医生和作家之间[J].浙 江工业大学学报, 2013(3).
32. 王兆年.时代、人民、 追求-- 鲁迅和契诃夫的时代、生活和创作道路的比较分[J]. 河北大学学报, 1985(2).
33. 杨毓敏.契诃夫与鲁迅短篇小说讽刺艺术之比 [J].襄樊学院学报, 2003 (3).
Болдырева Елена Михайловна, доктор филологических наук, доцент, Ярославский государственный педагогический университет
Мотивы врачей-палачей и больных-жертв широко представлены в творчестве и Лу Синя и Варлама Шаламова, но отнюдь не в иронической модальности. В тяжелых социально-политических условиях и в лагере, когда врачи могут стать единственными людьми, способными спасти от физической смерти, ибо смерть духовная необратима, медицина играет ключевую роль, потому методы лечения могут либо продлить жизнь, либо прервать ее. И многое здесь зависит от удачи и случая: если врач или фельдшер окажется подлецом, пациент обречен; если повезет встретить человека, сочувствующего чужому горю, - это большая удача, тогда есть шанс на спасение (не случайно слова «удача», «случай» неоднократно встречаются в произведениях Шаламова и Лу Синя). Однако если герои рассказов имеют дело с врачами, проявляющими свою палаческую сущность, и их бесчеловечными методами лечения, их судьбы заканчиваются трагически.
В своих рассказах В. Шаламов часто отмечает, что врач на Колыме был человеком особенным, поэтому к врачам было особое отношение и со стороны простых заключенных, и среди блатных. Последние им покровительствовали, но в случае неповиновения уничтожали. Наделенный большими полномочиями врач был фигурой сакральной, потому что подчинялся только начальнику больницы и заведующему отделением, в котором работал. Однако в ряде случаев врачи использовали свою власть во вред и применяли нечеловеческие пытки к своим пациентам, руководствуясь различными мотивами. Сами больницы были в таком же состоянии, что и заключенные, - полуразрушенные, грязные, а врачи оказывались вовсе не врачами, а бывшими заключенными, не умеющими лечить, но умеющими искусно делать вид, что лечат.
В рассказе «Доктор Ямпольский» описан заключенный, который решил стать врачом, чтобы спастись от смерти: «Доктор Ямпольский был не доктор и не врач. <...> времени, чтобы получить врачебное или хотя бы фельдшерское образование, у Ямпольского не было» [Шаламов, 1990, с. 272]. Здесь мы имеем дело с мошенником, который сделал карьеру за счет практики санитара: «Ему удалось с больничной койки, меряя температуру больного, санитаром, убирая палаты, ухаживая за тяжелобольными, выполнять обязанности фельдшера-практика. Это - не запрещено и на воле, а в лагере открывает большие перспективы» [Шаламов, 1990, с. 272]. С течением времени он стал самоуверенным и понял, что быть врачом - выгодно. И это желание не просто выжить, а жить, пользуясь привилегиями, которых он не заслуживает, поскольку относится к обязанностям своим халатно, а больных презирает, приводит к тому, что Ямпольский продолжает врачебную практику на воле, не имея на это права: «Ямпольский решил остаться медиком после заключения. Но не затем, чтобы получить врачебное образование, а затем, чтобы войти в кадровые списки именно медиков, а не счетных работников или агрономов» [Шаламов, 1990, с. 274]. Однако, достигнув этой цели, Ямпольский не удовлетворил собственные амбиции и задался целью стать начальником больницы, несмотря на то, что «<л>ечить он не умел и не мог» [Шаламов, 1990, с. 274]. Получив неограниченную власть, Ямпольский посылал на смерть доходяг, вершил человеческие судьбы по собственному разумению, а встретившись случайно с теми, кого отправил умирать в снега, отводил взгляд.
Такие лжедоктора не были редкостью для Колымы, как не были исключением больницы, где бытовые условия не позволяли оказывать квалифицированную помощь. В том же рассказе Шаламов пишет, что матрасы для заключенных пациентов были набиты хвоей стланика, из которой, как мы помним, делали бесполезное снадобье. В рассказе «Тифозный карантин» описываются огромные бараки, где больные заключенные лежали сотнями, тесно прижимаясь друг к другу. В больницах всего «Левого берега» отсутствовали необходимые медикаменты и квалифицированные кадры.
Если врачи - не врачи, а больницы - не места для исцеления, то и лечение не принесет пользы, а наоборот, навредит или убьет. Так, некоторые способы лечения и методы санобработки были на Колыме развлечением. В рассказе «Прокаженные» Шаламов пишет: «Развлекающееся начальство приказало женщинам брить мужчин, а мужчинам - женщин. Каждый развлекается как умеет» [Шаламов, 1989, с. 263]. Однако мотив «врачебного палачества» достигает апогея в рассказе «Шоковая терапия».
В больницу поступает заключенный Мерзляков с ложной контрактурой. Симуляция болезни - способ выживания в лагере, и чем искуснее заключенный вводил в заблуждение докторов, тем больше была вероятность, что он избежит общих работ и сможет выжить. Так думал и Мерзляков: «Мерзляков стремился ценой любой лжи оттянуть выписку на работу» [Шаламов, 2012, с. 177]. После нескольких месяцев в районной больнице больного доставили в центральную, где был рентген-аппарат. В «драматическом» отделении он познакомился с Петром Ивановичем - врачом, основной деятельностью которого было разоблачение симулянтов. Медицинская деятельность, в его понимании, была вне категории морали, поскольку человеческие чувства и эмоции утрачиваются в первые недели пребывания на Дальнем Севере. Разоблачение было для врача своего рода игрой, отработкой навыков, он думал не о людях, не об аморальности собственных методов, а о том, каким удовольствием станет для него очередная победа.
Удовлетворяя собственные амбиции, врач, очевидно, избавлялся от комплексов, но ценой этого были судьбы людей. Когда пришел конвой, чтобы отправить больного на материк, Петр Иванович должен был просто поставить подпись, и никто не узнал бы, что заключенный - симулянт. План разоблачения должен был состоять из двух этапов - рауш-наркоза и шоковой терапии. Первый способ был менее тяжелым - больной просто засыпал под действием эфира. Благодаря этому методу разоблачение Петру Ивановичу удалось: «Петр Иванович медленно и торжественно разогнул тело Мерзлякова. Все ахнули» [Шаламов, 2012, с. 182]. Но поскольку заключенные были упрямы, а жажда жизни сильна, Мерзляков снова согнулся, поэтому Петр Иванович перешел ко второму этапу - шоковой терапии: «При шоковой терапии вводится в кровь больного доза камфорного масла в количестве, в несколько раз превышающей дозу того же лекарства, когда его вводят подкожным уколом для поддержания сердечной деятельности тяжелобольных. Действие ее приводит к внезапному приступу, подобному приступу буйного сумасшествия или эпилептическому припадку. Под ударом камфоры резко повышается вся мышечная деятельность, все двигательные силы человека. Мышцы приходят в напряжение небывалое, и сила больного, потерявшего сознание, удесятеряется. Приступ длится несколько минут» [Шаламов, 2012, с. 184]. Чтобы посмотреть на эту процедуру, собралось много людей: «На Севере дорожат всяким развлечением» [Шаламов, 2012, с. 184]. Окружающим нравится смотреть, как человеческое тело бьется в агонии и хрипит, и эта картина напоминает лечебные пытки Средневековья, когда сифилис лечили ртутью и кровопусканием, душевные болезни - лоботомией и трепанацией, а кишечных паразитов - табачной клизмой. Вместо медикаментов тогда использовалась белладонна, чрезвычайно токсичная и смертельно опасная, но не более, чем камфорное масло, судя по тому, что Мерзляков после этой экзекуции сам попросил его выписать. Подобные разоблачители и садисты встречаются во многих произведениях В. Шаламова: так, в рассказе «В приемном покое» Шаламов говорит о популярности рауш-наркоза среди колымских докторов: «раза два контрактура, сращение было настоящим, и разоблачающий врач, силач, разорвал живые ткани, разгибая колено» [Шаламов, 1989, с. 267].
Врачи Шаламова, несмотря на свою жестокость, - палачи поневоле, ибо человеческие их качества подверглись лагерному растлению. В своих эссе Шаламов не раз отмечал, что лагерь - отрицательная школа для всех, кто когда-либо соприкасался с ним хоть на день. В этом смысле палачи становятся жертвами, заложниками политической ситуации и жестоких таежных законов, основной принцип которых - «умри ты сегодня, а я завтра» [Шаламов, 1989, с. 458].
В отношении методов лечения и больничных условий тексты Лу Синя менее пугающи, но не менее драматичны. Так, в рассказе «Братья» герой заболевает неизвестной болезнью, и два доктора ставят разные диагнозы. Бесплатный доктор глуп, не может отличить краснуху от скарлатины, и потому считает, что болезни эти одинаковые: «- Краснуха. Вы ведь видели, у него высыпала сыпь. //- Значит, не скарлатина? - с облегчением вздохнул Пэй-цзюнь. //- Скарлатиной называют эту болезнь они, западные медики. Мы, китайские врачи, называем ее краснухой» [Лу Синь, 1971, с. 289]. «Палачество» врачей Лу Синя заключается в их губительном для больных бездействии: Цзинь-пу было очень плохо - он кашлял, задыхался, покрылся сыпью и едва мог говорить, и оставление больного в подобном состоянии и неоказание помощи не менее цинично, чем применение рауша или вырывание зуба без наркоза и специальной техники.
В другом рассказе Лу Синя «Завтра» вследствие бездействия погиб младенец. Его мать, прежде чем обратиться к врачу, лечила ребенка в домашних условиях и поила отварами: «Что еще сделать? - думала молодая мать. - В храме жребий тянула, обет принесла, домашними снадобьями напоила... ничего не помогло... Осталось лишь сходить с ним к лекарю - Хэ Сяо-сяню» [Лу Синь, 1971, с. 93]. Промедлив, она потеряла драгоценное время, и лекарства, выписанные доктором, уже не помогли, поскольку лекарь поставил диагноз на основании измерения пульса, хотя ни рвоты, ни диареи у ребенка не было, зато было затрудненное дыхание и багровое лицо, что не является симптомом «засорения». На замечание, что ноздри ребенка трепещут, врач дает странный ответ: «Это огонь побеждает металл» [Лу Синь, 1971, с. 94]. Согласно теории У-син, огонь символизирует сердце, а металл - легкие. Сердце генерирует энергию, как созидательную, так и разрушительную. Поэтому негативные эмоции, создаваемые сердцем (огнем), способны нанести вред легким (металлу), вследствие чего лекарства должны были стабилизировать сердце. Система У-син была популярна в китайской медицине, однако польза ее научно не доказана, и в рассказе Лу Синя подобные методы, применяемые к маленькому пациенту, приводят к смерти.
На страницах рассказов А. Чехова и М. Зощенко врачи-палачи предстают невежественными и самовлюбленными. Пренебрегая профессионализмом и тактичностью, они причиняют физические и моральные страдания пациентам, считают их «дураками» и невеждами, в то время как сами далеки от образования и культуры. В свою очередь, их жертвы часто сами виноваты в нелепых ситуациях, заложниками которых являются. В этом отношении кара врачей- палачей представляет собой справедливое возмездие за их суеверия и небрежное отношение к собственному здоровью. Так же, как у Чехова и Зощенко, у Шаламова и Лу Синя пациенты сами становятся виновниками своего состояния, жертвами врачей-палачей, однако в этом нет никакой иронии, равно как и в циничных методах лечения, состоянии больниц, отсутствии диагностической техники, человеческой жестокости и социальной незащищенности. Если герои «Хирургии» или «Истории болезни» страдают от лечения, они не вызывают сочувствия, поскольку сами глупы, лечатся водкой с хреном, регулярно ложатся в больницу без необходимости, грубят и требуют к себе хорошего отношения от таких же профанов-врачей, то герои Шаламова, и палачи, и жертвы, пытаются спасти собственную жизнь в тяжелых условиях Севера. Болезнь для них - способ выживания, необходимость притворства может быть оправдана теми условиями, которые подробно описаны в «Колымских рассказах». Герои Лу Синя, несмотря на бедность и необразованность, не лишены чувства сострадания. Так, в рассказе «Завтра» Лу Синь несколько раз повторяет, что вдова «была женщиной простой и темной, но», и каждый раз наделяет ее такими качествами как искренность, доброта, милосердие. В свою очередь, герои обеспеченные (врачи-палачи) - люди жестокие и безразличные к чужому горю. Медицина утрачивает свое первоначальное предназначение: из блага она становится средством подавления человеческой воли (как у Шаламова), маркером социального благополучия и элитарности (как у Лу Синя); средством проведения досуга, развлечением, легкой работой (как у Чехова и Зощенко).
Таким образом, врачи М. Зощенко и А. Чехова в своей палаческой ипостаси столь наивно-простодушны, что не устрашающи, а комичны. Они вершат свое «неосознанное палачество» без злого умысла, а либо из страха признать свою профессиональную некомпетентность, либо будучи абсолютно уверенными в собственной непогрешимости. Больные-жертвы лишаются своего мученического ореола, они уравнены с врачами в плане узости жизненного кругозора, и потому их страдания вызывают не сострадание и сочувствие, а смех. Лекари-шарлатаны Лу Синя воплощают трагическую ипостась палачества: подобно шаманам, они вершат свои лечебные «пытки огнем и кровью», воспринимая их как верность варварским древним традициям и мифологическим обычаям. И в этом безнадежном безальтернативном мире больные-жертвы покорно идут на заклание, воспринимая врача как божественного жреца, а бессмысленные ритуальные издевательства - как религию и высшую мудрость искусства медицины. Врачи Шаламова - это изощренные садисты, их осознанное палачество зиждется на осознании незыблемости своего сакрального статуса. Их интенция по отношению к жертвам не лечение, а разоблачение, поэтому они воспринимают их муки и страдания вне этической парадигмы и ощущают свое палачество как творческий акт; подобно художникам смерти, они получают эстетическое наслаждение от процесса «медицинского палачества» и от осознания своей избранности и права вершить человеческие судьбы.
«Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет...»: «врачи без души» в «медицинских рассказах» А. Чехова, Лу Синя, М. Зощенко и В. Шаламова
Со времен Гиппократа одной из основных заповедей врача является заботливое и внимательное отношение к больному, уважение к его жизни и здоровью. Размышляя о медицинской деятельности, Чехов неоднократно отмечал, что ни одна иная профессия не предполагает столько душевных переживаний, поэтому этический кодекс медицинского работника исключает равнодушие. В предисловии к сборнику «Клич» Лу Синь, рассуждая о мотивах, побудивших его заниматься медициной, говорил, что «проникся сочувствием ко всем обманутым больным и их родственникам» [Лу Синь, 1971, с. 66] и хотел облегчить муки тех, кто пострадал от невежества докторов. Врачи и лжеврачи на страницах рассказов Зощенко, Чехова, Шаламов и Лу Синя лишены этого сочувствия. Цинизм и равнодушное спокойствие, с которыми они относятся и к работе, и к беззащитным пациентам, ставят под сомнение их профессионализм и превращают в опасных шарлатанов, скрывающих под белыми халатами самые уродливые проявления человеческой натуры.
Так, в рассказе «Ряженые» Чехов говорит о человеческом лицемерии и равнодушии: «Молодой профессор-врач <...> уверяет, что нет больше счастия, как служить науке. <...> И ему верят...» [Чехов, 2017, с. 294], однако, придя домой, он оглашает истинные мотивы своей деятельности: «У профессора практика вдесятеро больше, чем у обыкновенного врача. Теперь я рассчитываю на двадцать пять тысяч в год» [Чехов, 2017, с. 294]. И ни слова о пациентах и помощи людям. А герой рассказа «И прекрасное должно иметь пределы» более озабочен собственной педантичностью, нежели пациентом. Пока он неспешно и методично совершает все ритуалы благочестивого человека - чистит зубы, умывается, заправляет кровать, гладит и приводит в порядок одежду, умирает его пациент, так и не дождавшись помощи.
Фельдшеров из рассказа «Сельские эскулапы» менее заботит их внешний вид, однако во время приема они заняты своими делами, пьют кофе и неохотно принимают пациентов: «Кузьма Егоров, в ожидании, пока запишутся больные, сидит в приемной и пьет цикорный кофе. Глеб Глебыч, не умывавшийся и не чесавшийся со дня своего рождения, лежит грудью и животом на столе, сердится и записывает больных» [Чехов, 2017, с. 114]. Они наугад записывают возраст пациента, полагая, что это не имеет значения, грубят, поскольку, видимо, считают, что богам сельской медицины позволительно обходиться со смертными по собственному разумению.
Врачи такого же типа встречаются и в произведениях Зощенко. В рассказе «История болезни» они не только кладут пациентов у открытых окон, моют в ваннах с умирающими старухами, угрожают, но и долго не выписывают, мотивируя это тем, что больных слишком много: «У нас такое переполнение, что мы прямо не поспеваем больных выписывать. Вдобавок у вас только восемь дней перебор, и то вы поднимаете тарарам. А у нас тут некоторые выздоровевшие по три недели не выписываются, и то они терпят» [Зощенко, 2017, с. 753]. В действительности же врачам все равно, выписываются больные или нет, умирают или нет, они могут спокойно отправить жене еще живого пациента записку с просьбой забрать тело мужа («Знаешь, Петя, неделю назад мы думали, что ты отправился в загробный мир, поскольку из больницы пришло извещение, в котором говорится: «По получении сего срочно явитесь за телом вашего мужа» [Зощенко, 2017, с. 754]), они забывают инструменты и бытовые предметы в телах оперируемых пациентов («Один, видите ли, операцию погаными руками произвел, другой - с носа очки обронил в кишки и найти не может, третий - ланцет потерял во внутренностях, или же не то отрезал, чего следует, какой-нибудь неопытной дамочке» [Зощенко, 2017, с. 329]), оценивают тяжелое состояние больного как не заслуживающую внимания мелочь: «Ну, заболел. Слег. Подумаешь, беда какая» [Зощенко, 2017, с. 329].
Душевная атрофия врачей достигает апогея в произведениях Лу Синя и Варлама Шаламова. Если Чехов и Зощенко в основном иронизируют над человеческой глупостью и грубостью, то для Шаламова и Лу Синя равнодушие становится индикатором социально-политических потрясений, социально-экономического расслоения и адаптации человека к тяжелым жизненным обстоятельствам.
В рассказе Лу Синя «Братья» звучит мысль о противостоянии европейской и традиционной китайской медицины. Чтобы помочь безнадежно больному брату, Чжан Пэй-цзюнь обращается к разным докторам. Первый из них, приверженец традиционной медицины, лишь бегло осматривает больного: «Бай Вэнь-шань прощупал у больного пульс, мельком взглянул на его лицо, приподнял рубаху и осмотрел грудь, после чего в благодушном настроении стал прощаться» [Лу Синь, 1971, с. 289]. Врач называет диагноз не сразу, а только после того, как его спросили, он путается в болезнях, считая, что скарлатина и краснуха - это одно и то же; пренебрежительно разговаривает с братом больного, считая, что тот сам должен знать очевидные вещи; а в качестве лекарства рекомендует составить семейный гороскоп. Второй врач - Путис - образованный и самый дорогой в городе, сторонник европейской медицины. Несмотря на высокий уровень образования, он столь же безразличен к больному, как и предыдущий врач: ставит диагноз на латыни, не забоясь о том, поймут ли его; разговаривает как бы сам с собой, демонстрируя свой ум и профессионализм. При этом врач абсолютно лишен культуры и такта: «Писал он стоя, поставив одну ногу на стул» [Лу Синь, 1971, с. 291]. Диагноз «корь» врач ставит, основываясь на внешних проявлениях заболевания, которые схожи с краснухой и скарлатиной, и только на следующий день просит принести мочу на анализ, уже назначив лечение. Повторно принять больного врач отказался, удивленно спросив: «Зачем?» [Лу Синь, 1971, с. 291], и, уходя, «небрежно суну<л> в карман пятиюаневую ассигнацию» [Лу Синь, 1971, с. 291]. Путиса больше интересуют деньги, нежели сам пациент и его жизнь. Финал рассказа остается открытым: не говорится впрямую о дальнейшей судьбе больного, однако символические детали, такие как вороны, видения, сны, позволяют предположить, что брат Чжан Пэй-цзюня все-таки умирает.
Похожую ситуацию мы видим в рассказе Лу Синя «Завтра», где врачи более озабочены состоянием своих длинных ногтей, чем помощью заболевшему ребенку и его матери. Врач выписал рецепт таблеток от засорения желудка, женщина сразу же отправилась в аптеку, где встретилась с таким же равнодушным приказчиком: «Молодая мать с ребенком на руках стоя ждала, пока приказчик, тоже любовавшийся своими длинными ногтями, долго, не торопясь, читал рецепт, долго, не торопясь, завертывал лекарство» [Лу Синь, 1971, с. 95]. Пока он разглядывал ногти, вдова потеряла драгоценное время и младенец умер.
В своих рассказах Лу Синь дискредитирует понятие платной европейской медицины, показывая, что она столь же неэффективна, как и знахарство, гороскопы, молитвы и прочие ритуалы. Вся медицина в произведениях Лу Синя - это шарлатанство, потому что она лишена самого главного - заботы о пациенте и желания ему помочь. Никого, кроме родственников, не заботит, выживет пациент или умрет, богатые врачи стремятся еще больше обогатиться, народные просто невежественны и потому не имеют права на врачебную практику.
«Врачей без души» часто изображает в своих рассказах и Варлам Шаламов. Вот как реагируют врачи на высокую смертность на Дальнем Севере: «Смертность велика. Ну что ж! Нужен специалист. А специалиста нет. Значит, придется оставить доктора Ямпольского на своем месте» [Шаламов, 1990, с. 274]. Деятельность же самого доктора Ямпольского описывается так: «И, не умея понять человека, не желая ему верить, Ямпольский брал на себя большую ответственность посылать в колымские лагерные печи <...> доходивших людей, которые в этих печах умирали» [Шаламов, 1990, с. 274]. Подобное поведение Ямпольского было защитным механизмом, позволяющим сохранить собственный рассудок и собственную жизнь. Бывший лагерный врач, сделавший успешную карьеру без надлежащего образования, панически боялся вернуться на общие работы. За годы, проведенные на Колыме, чувства его атрофировались, и жалость к людям, очевидно, навсегда его покинула. Ямпольского, как и докторов из рассказов Лу Синя, больше заботил внешний вид: «в белоснежной рубашке, в отглаженном халате, в сером вольном костюме, который врачу подарили блатари» [Шаламов, 1990, с. 274]. Вероятно, потому, что люди были обречены на смерть, лечением их никто не занимался, а медицинские карты вели формально: «На всех этих больных заполнялись истории болезни, записывались какие-то назначения, которые никем не исполнялись» [Шаламов, 1990, с. 275].
Врач из рассказа «В приемном покое» равнодушно разоблачал блатных, которые прятали под бинтами и гипсом холодное оружие для «сучьей войны»: «Фельдшер, не глядя, прислушивался к привычным звукам кусков железа, падающих на каменный пол. Под каждой гипсовой повязкой было оружие. Заложено и загипсовано» [Шаламов, 1989, с. 266]. А в «Шоковой терапии» Петр Иванович со спокойной душой отправляет на смерть доходяг, потому что таким образом подтверждает собственный профессионализм.
Таким образом, очевидно, что эмоциональная депривация врачей-шарлатанов Зощенко и раннего Чехова обусловлена тотальной редукцией их эмоционально-чувственной сферы в целом. В мире Зощенко и Чехова, где человек способен лишь на примитивные, поверхностные эмоции, отсутствие переживаний у врачей не индивидуальный маркер их профессиональной деформации, а общее свойство всех «примитивных личностей» - героев, для которых сочувствие - эмоция, недоступная для их психологического уровня, ориентированного лишь на удовлетворение бытовых и физиологических потребностей. У врачей-шарлатанов Лу Синя блокада сострадания обусловлена еще и социально-экономическими факторами: это лишняя эмоция, несовместимая с меркантильными интенциями, а для врача, принадлежащего к высшей касте, сострадать низшему означает профанировать свой сакральный статус. Наконец, поэтика врачебного равнодушия в медицинских рассказах Шаламова имеет амбивалентную природу: для одних врачей эмоциональная глухота - это своего рода защитный механизм, единственный способ выживания в невыносимой реальности, для других же блокирование сострадания есть необходимое условие эстетического переживания собственных варварских действий как творческого акта, позволяющего осознать свою избранность и принадлежность к элитной касте «людей в белых халатах».
Заключение
Воссоздавая различные формы бытования таких культурных героев, как «шарлатаны от медицины», А. Чехов, М. Зощенко, В. Шаламов и Лу Синь предлагают читательскому вниманию разнообразные сценарии: они издеваются над лекарями-шарлатанами и ужасаются их изощренному палачеству, они иронически высмеивают легковерных больных - и искренне сочувствуют их страданиям, они рисуют жизненные юмористические сценки на тему горе-врачей и горе-пациентов - и воссоздают драматические коллизии противостояния обреченных больных-жертв и лжеврачей, которые относятся к пациентам как к простым смертным, недостойным внимания врачебного пантеона, облаченного в «белые одежды». Но общим местом в медицинском дискурсе всех писателей являются мучительные поиски стратегии борьбы с губительным шарлатанством и обретение единственно возможного способа этой борьбы в собственном творчестве - универсальной силе противостояния мировому злу. А. Чехов отходит от комической плакатности «медицинских сценок» и начинает задумываться
о духовном мире настоящего врача в «Палате № 6» и «Ионыче». М. Зощенко, уставший от «недоверия к медицине», берет на себя роль собственного целителя, мучительно пытаясь разобраться с первопричинами и невротической подоплекой собственных фобий и комплексов в автопсихоаналитической повести «Перед восходом солнца». В. Шаламов высекает медицинские кошмары «Колымских рассказов» на каменных страницах своей измученной памяти, словно нанося на надгробный монумент печальный мартиролог времен «Великой скорби». Лу Синь изменяет «жене-медицине» в пользу литературного творчества, становясь «летописцем происходящего в стране, тех духовных процессов и умонастроений, которые витали в воздухе и делали неизбежным наступление новой жизни» [Ручина, 2015, с. 165], и приходя к мысли, что только творчество способно дать человеку и миру шанс на духовное возрождение: «...[п]ервой необходимостью [следует] считать тогда духовное возрождение и лучшим средством для него - литературу» [Лу Синь, 1971, с. 67].
Библиографический список
1. Александров Л. Г. Новые приемы обличения шарлатанства в литературе северного возрождения: «Корабль дураков» С. Бранта // Вестник Челябинского государственного университета. 2007. № 13. С. 11-18.
2. Головизнин М. В. Медицина в жизни и творчестве Варлама Шаламова // Закон сопротивления распаду. Особенности прозы и поэзии Варлама Шаламова и их восприятие в начале XXI века : сборник научных трудов / сост.: Лукаш Бабка, Сергей Соловьев, Валерий Есипов, Ян Махонин. Прага ; Москва : Национальная библиотека Чешской Республики (Národní
knihovna České republiky) - Славянская библиотека, 2017. С. 199-225.
9. Жидкова Ю. Б. Функционирование медицинской терминологии в рассказах А. П. Чехова // Вестник ВГУ 2007. № 2. С. 84-89.
10. Жолковский А. К. Михаил Зощенко: поэтика недоверия. Москва : Школа «Языки русской культуры», 1999. 392 с.
11. Зощенко М. М. Нервные люди : собрание сочинений : в семи томах. Т. 2. Москва : Время, 2008. 754 с.
12. Зощенко М. М. Малое собрание сочинений : сборник рассказов. Санкт-Петербург : Азбука, 2017. 896 с.
13. Ковбасюк С. А. Шарлатанство в нидерландском искусстве конца XV - первой половины XVI века: античные реминисценции в ренессансной иконографии обмана // Актуальные проблемы теории и истории искусства : сборник научных статей. Санкт- Петербург : НП-Принт, 2015. С. 475-483.
14. Лу Синь. Повести и рассказы : сборник рассказов / вступительная статья Л. Эйдлин, составитель
Н. Федоренко ; перевод А. Гатова. Москва : Художественная литература, 1971. 496 с.
15. Николаева А. А. Типология шарлатанов в русскоязычных произведениях г. Квитки-Основьяненко (на фоне литературной традиции) // Многоязычие в образовательном пространстве. 2014. С. 206-211.
16. Петров В. В. Лу Синь: Очерк жизни и творчества. Москва : Гослитиздат, 1960. 383 с.
17. Позднеева Л. Д. История китайской литературы: собрание трудов / сост. Л. Е. Померанцева. Москва : Восточная литература, 2011. 302 с.
18. Ручина А. В. Гуманистические проблемы в рассказах Лу Синя // Коммуникативные аспекты языка и культуры : сборник материалов XV Международной научно-практической конференции студентов и молодых ученых / под ред. С. А. Песоцкой ; Национальный исследовательский Томский политехнический университет. Томск : Национальный исследовательский Томский политехнический университет, 2015. С. 165-167.
19. Чехов А. П. Полное собрание повестей, рассказов и юморесок : в двух томах. Т. 1. Москва : АЛЬФА КНИГА, 2017. 1279 с.
20. Шаламов В. Т. Колымские рассказы : сборник рассказов ; вступительная статья Е. Шкловского. Москва : Детская литература, 2010. 345 с.
21. Шаламов В. Т. Левый берег : сборник рассказов / подготовка текста И. Сиротинской. Москва : Со-временник, 1989. 588 с.
22. Шаламов В. Т. Перчатка, или КР-2 : сборник рассказов. Москва : Орбита, 1990. 326 с.
23. Шаламов, В. Т. Избранное : в двух томах. Т. 2 : сборник рассказов. Москва : Т8 Rugram, 2017. 750 с.
24. Шевченко Л. И. Античная рецепция и медицина в творчестве А. П. Чехова // Язык медицины : материалы всероссийской научно-методической конференции «Методические и лингвистические аспекты международной медицинской терминологии». Самара : Порто-Принт, 2013. Вып. 4. С. 196-201.
3. Ши Ж. Тема медицины в творчеств А. П. Чехова и Лу Синя // Вестник Московского государственного областного университета. 2015. № 4. С. 191-201.
20. 冯雪峰.鲁迅和俄罗斯文学的关系及鲁迅创作 的独立特色[M].湖南:湖南人民出版社, 1980.
21. 葛馨.第六病室与《狂人日记》艺术形象比较 分析[J].黑龙江教师发展学院学报, 2002(11).
22. 戈宝权.契诃夫和中国[J].文学评论, 1960(1).
23. 姜丽娟.文坛“孪生”作家鲁迅与契诃夫[J].黑龙 江社会科学, 2005(1).
24. 李家宝,黄忠顺.“医学作品”特质的“神怪小说”- -论契诃夫汉化历程的起点[J].外国文学研究, 2016(6).
25. 力小鲲.鲁迅、契诃夫小说反映的民族心理及 其改造观的比较[J].赣南师范学院学报， 1988(3).
26. 刘建中.从学医到从文-- 鲁迅、契诃夫比较谈[J].西北大学学报, 1987(4).
27. 马玉兰.谈鲁迅、契诃夫对“民族劣根性”的揭 示[J].中华活页文选, 2011(5).
28. 娜塔莉.鲁迅与契诃夫散文情节特点[J].历史与 文化, 2008(4).
29. 王丹.从契诃夫与鲁迅的小人物谈起[J].外国文 学, 1996(6).
30. 王国祥.鲁迅与契诃夫[J].云南社会科学, 1991(5).
31. 王和福.契诃夫与鲁迅:在医生和作家之间[J].浙 江工业大学学报, 2013(3).
32. 王兆年.时代、人民、 追求-- 鲁迅和契诃夫的时代、生活和创作道路的比较分[J]. 河北大学学报, 1985(2).
33. 杨毓敏.契诃夫与鲁迅短篇小说讽刺艺术之比 [J].襄樊学院学报, 2003 (3).
Болдырева Елена Михайловна, доктор филологических наук, доцент, Ярославский государственный педагогический университет