Елена Болдырева. "Шарлатаны от медицины" в прозе Лу Синя, Чехова, Зощенко и Шаламова (начало)
Статья опубликована в журнале "Ярославский педагогический вестник", № 2 (119), 2021. Электронная версия - на сайте журнала.
__________
«Шарлатаны от медицины» во «времена великой скорби» в творчестве Лу Синя, А. Чехова, М. Зощенко и В. Шаламова
Статья посвящена анализу специфики художественной репрезентации образа врача-шарлатана в рассказах А. Чехова, М. Зощенко, Лу Синя и В. Шаламова. В статье демонстрируется, что в юмористических рассказах А. Чехова и М. Зощенко феномен «шарлатанов от медицины» представлен в ироническом модусе - писатели создают множество комических, фарсовых и водевильных сюжетов, в которых безграмотные врачи безуспешно пытаются лечить глупых пациентов-обывателей. В творчестве же Лу Синя и В. Шаламова эта тема дана в принципиально ином ключе: они выражают трагедию человека, ставшего заложником политических и социальных потрясений.
Автор выделяет три основных сюжетных инварианта в медицинском дискурсе писателей: сюжеты, в которых реализуется мотив «снадобья» - псевдолекарства, используемого шарлатанами для лечения (от фарсовых и комически абсурдных в творчестве Чехова и Зощенко до бессмысленно-бесчеловечных, сопряженных с мотивами крови и смерти в творчестве Шаламова и Лу Синя); сюжеты, в которых представлен мотив «палача и жертвы», акцентирующие варварски-садистские методы лечения, используемые «шарлатанами от медицины»; и сюжеты, где предметом изображения становится эмоциональная депривация врача или псевдоврача, своего рода «анестезия сердца», представленная в комическом варианте у Зощенко и Чехова и в трагическом у Шаламова и Лу Синя.
Автор приходит к выводу, что врачи М. Зощенко и А. Чехова в своей палаческой ипостаси столь наивно-простодушны, что не устрашающи, а комичны, и вершат свое «неосознанное палачество» без злого умысла - либо из страха признать собственную профессиональную некомпетентность, либо будучи абсолютно уверенными в собственной непогрешимости. В свою очередь, больные-жертвы лишаются мученического ореола, они уравнены с врачами в плане узости жизненного кругозора, поэтому их страдания вызывают не сочувствие, а смех. Лекари-шарлатаны Лу Синя воплощают трагическую ипостась палачества, воспринимая лечебные «пытки огнем и кровью» как верность варварским древним традициям и мифологическим обычаям. Врачи Шаламова - это изощренные садисты, их осознанное палачество зиждется на осознании незыблемости собственного сакрального статуса; их интенция по отношению к жертвам не лечение, а разоблачение, поэтому они воспринимают их муки и страдания вне этической парадигмы. Ощущают свое палачество как творческий акт, они получают эстетическое наслаждение от процесса «медицинского палачества» и от осознания своей избранности и права вершить человеческие судьбы.
Введение
«Провожая сыночка, вдова Шань отдала ему свое сердце. Чего только она не сделала! Вчера сожгли связку жертвенных денег, сегодня - сорок девять свитков заклинаний «Великой скорби» [Лу Синь, 1971, с. 97]. Эти слова из рассказа китайского писателя Лу Синя «Завтра», описывающие страдания матери, потерявшей сына по вине не оказавших ему помощь лекарей-шарлатанов, не случайно сопряжены с мифологемой «великой скорби», означающей время сильнейшего горя и жестоких страданий человечества. «Смутные времена» - это не только страшные исторические катаклизмы, но и беспросветно-тяжелые социально-экономические условия жизни, ставшие благодатной почвой для расцвета такого социо-культурного феномена, как шарлатанство, когда люди, большей частью темные и невежественные, оказавшись в плену болезни, отчаянно мечутся в поисках спасения, вверяя свои жизни «шарлатанам от медицины».
Расцвет шарлатанства в культуре приходится на эпоху Возрождения и проникает во все сферы искусства - живопись (творчество Босха и Брейгеля), литературу (Брант). Позднее образ самонадеянного шарлатана развивается в плутовском романе. Шарлатанству как культурному феномену посвящено множество научных работ [Александров, 2007, с. 11-18; Ковбасюк, 2015, с. 475-483; Николаева, 2014, с. 206-211]. Рассуждая о причинах возникновения данного явления, исследователи останавливаются на двух аспектах. Во-первых, шарлатанство рассматривается как следствие невежества: Л. Г. Александров, изучая творчество Бранта, отмечает, что в произведениях, посвященных разного рода обманщикам и шарлатанству как таковому, «объектом критики становятся виды человеческой глупости» [Александров, 2007, с. 11]. Будучи необразованными и наивными, герои многих произведений легко становятся жертвами обмана. Во-вторых, шарлатанство «приобретает особенную популярность во времена социальной нестабильности» [Николаева, 2014, с. 207]. В экстремальных условиях человеческая психика чрезвычайно уязвима, неспособна к критическому восприятию, и чем хуже эти условия, тем в большие нелепости готов поверить человек, чтобы обрести ложную надежду на изменение своего положения.
Шарлатаны как особый тип культурного героя предстают в искусстве в различных вариациях, одной из которых является лекарь-шарлатан, известный в культуре с глубокой древности. Фигуры этих знахарей, бродячих торговцев целебными средствами, запечатлены на множестве картин, рисунков, гравюр и карикатур. Такие псевдоврачи неоднократно появлялись и на страницах литературных произведений: врач Гибнер из гоголевского «Ревизора», у которого люди «как мухи, выздоравливают», или лекарь Харитон из тургеневского рассказа «Муму», не имеющий медицинского образования, спящий по четырнадцать часов в день, зато умеющий деликатно щупать барыне пульс и беспрестанно потчевать ее лавровишневыми каплями, путая дозировку. Шарлатан - человек, опирающийся в своей деятельности на невежество и суеверия людей; неспециалист, выдающий себя за специалиста; не обладающий достаточной компетентностью и использующий псевдонаучные методы. Изображение таких «шарлатанов от медицины» становится одной из «болевых точек» в творчестве раннего А. Чехова, М. Зощенко, В. Шаламова и Лу Синя. Возможность установления «литературного родства» этих писателей в аспекте медицинской тематики обусловлена прежде всего тем, что все они, кроме Зощенко, имели профессиональное образование или медицинскую практику. В отличие от Чехова, который окончил медицинский факультет Московского университета, Лу Синь бросил Сэндайскую академию, а Шаламов прошел фельдшерские курсы на Колыме и не имел права заниматься медицинской практикой вне лагеря. Зощенко же, не имея соответствующего образования и медицинской практики, интересовался вопросами здоровья, особенно психического, поскольку сам страдал от психоневротического расстройства: приступов меланхолии, депрессии и страха. Чтобы понять, как достичь исцеления, писатель изучал физиологию, психо-неврологию, медицину, и результатом этих поисков стали автобиографическая повесть «Перед восходом солнца» и ряд «медицинских» рассказов, воспроизводящих комические сюжеты «недоверия к медицине» [Жолковский, 1999]. Кроме того, возможность подобного сопоставления подтверждается отечественными и зарубежными литературоведами, неоднократно проводившими параллели между творчеством А. Чехова и Лу Синя, называемого то «китайским Гоголем», то «китайским Чеховым» [Петров, 1960; Позднеева, 2011; Ши Жоу, 2015; 姜丽娟, 2005; 力小鲲, 1988; 刘建中, 1987; 马玉兰, 2011; 娜塔莉, 2008; 王丹, 1996; 王国祥, 1991; 王兆年, 1985; 杨毓敏, 2003; 冯雪峰, 1980; 戈宝权, 1960], хотя медицинской тематике в их произведениях посвящено крайне небольшое количество работ, рассматривающих преимущественно тематическую общность текстов 李家宝, 2016; 刘建中, 1987; 王和福, 2013].
Медицинские мотивы в творчестве Зощенко рассматриваются в одной из глав монографии А. Жолковского «Поэтика недоверия» [Жолковский, 1999], а медицине в творчестве Шаламова посвящена всего одна статья [Головизнин, 2017, с. 199-225], несмотря на то, что для обоих писателей эта тема была весьма значимой и отразилась в рассказах «Медик», «Медицинский случай», «Берегите здоровье» (Зощенко), «Шоковая терапия», «Прокуратор Иудеи» (Шаламов) и многих других. Однако рассмотрение медицинского дискурса данных писателей «разбивает» устоявшуюся типологическую параллель «Чехов - Лу Синь» и задает иную логику сопоставления. В юмористических рассказах А. Чехова и М. Зощенко феномен «шарлатанов от медицины» представлен в ироническом модусе, когда писатели создают множество комических, фарсовых и водевильных сюжетов, в которых безграмотные врачи безуспешно пытаются лечить глупых пациентов-обывателей. В творчестве же Лу Синя и В. Шаламова эта тема дана в принципиально ином ключе: они выражают трагедию человека, ставшего заложником политических и социальных потрясений, выдвигая на первый план безразличное отношение к человеческой жизни, обреченность личности в борьбе с историей, хрупкость надежды на лучшее, крах цивилизации и культуры в эпоху «великой скорби». Для Шаламова медицина стала средством выживания в лагере (в рассказе «Экзамен» он пишет: «Я выжил, вышел из колымского ада только потому, что я стал медиком, кончил фельдшерские курсы в лагере, сдал государственный экзамен» [Шаламов, 2018, с. 280]), для Лу Синя - способом преобразования общества: врачи, лечившие его отца, были неграмотными, как и большинство современников Лу Синя, и чем невежественнее человек, тем на большие преступления он способен, потому, очевидно, Лу Синь предпочел медицине литературу: «...я понял, что медицина не так уж важна, а смерть от болезни - не самая страшная участь. Если в массе своей народ невежествен, любой человек, самый рослый и самый сильный, может либо оказаться в числе бездумных зевак, либо быть выставлен на позор» [Лу Синь, 1971, с. 67].
Анализ своеобразия художественной репрезентации образа врача-шарлатана в рассказах Лу Синя, А. Чехова, М. Зощенко и В. Шаламова позволяет выделить три основных сюжетных инварианта:
- сюжеты, в которых реализуется мотив «снадобья» - псевдолекарства, используемого шарлатанами для лечения (от фарсовых и комически абсурдных в творчестве Чехова и Зощенко до бессмысленно-бесчеловечных, сопряженных с мотивами крови и смерти в творчестве Шаламова и Лу Синя);
- сюжеты, в которых представлен мотив «палача и жертвы», акцентирующие варварски- садистские методы лечения, используемые «шарлатанами от медицины»;
- сюжеты, где предметом изображения становится эмоциональная депривация врача или псевдоврача, своего рода «анестезия сердца», представленная в комическом варианте у Зощенко и Чехова и в трагическом - у Шаламова и Лу Синя.
«Чем ближе к натуре, тем лучше, - лекарств дорогих мы не употребляем»: снадобья реальные и виртуальные в «медицинских рассказах» А. Чехова, Лу Синя, М. Зощенко и В. Шаламова
В мировой культуре образ снадобья встречается нередко и обыкновенно сопряжен с мотивами колдовства, алхимии и прочими антинаучными формами человеческого сознания. Первоначально снадобья и зелья возникают в народной мифологии, в частности, в «Истории Талиесина» («Волшебная арфа»), где Каридвен варила в котле волшебные травы, и он должен был кипеть, не закипая, год и еще день, пока не выйдут из него три капли вдохновения. Различные снадобья встречаются и в изобразительном искусстве (Лукас Йеннис, Иоганн Теодор де Брай), музыке (Генрих Курнат, Майкл Майер - врачи, изучающие влияние музыкальных инструментов на алхимию), литературе (Томас Мэлори, Уильям Шекспир), ведьмы и зелья становились предметом изображения в немецких авторских сказках конца XVIII - начала XIX в., к данным образам обращались Г. Андерсен, братья Гримм, Т. Гофман, Л. Тик.
Снадобье как компонент шарлатанской медицины часто появляется в юмористических рассказах А. Чехова. Так, в «Рассказе подсудимого» герой приезжает на почтовую станцию, чтобы переждать ночь перед судом. С первых строк рассказа Чехов вводит образ обманщика, указав, что героя обвиняли в двоеженстве. Герой знакомится с «хорошенькой головкой» и, стараясь произвести впечатление на незнакомку и проникнуть к ней за ширму, притворяется врачом, поскольку убежден, что те имеют «право вторгаться в частную жизнь»: «Мы разговорились <...> о медицине, в которой я так же мало смыслю, как в астрономии» [Чехов, 2017, с. 565]. На медицинские вопросы герой отвечает уклончиво, мастерски скрывая собственную некомпетентность: «Это длинный разговор, сразу нельзя сказать», « - Гм!.. - промычал я, не найдя пульса». Наконец, чтобы закрепить ложь, герой пишет рецепт снадобья: Rp. Sictransit 0,05/Gloriamundi 1,0/Aquaedestillatae0,1/ / Через два часа по столовой ложке. /Г-же Съеловой. /Д-р Зайцев» [Чехов, 2017, с. 566]. Рецепт лжедоктор сочинил наобум «по всем правилам врачебной науки». В финале доктора Зайцева разоблачает муж «хорошенькой головки», который оказался судьей и узнал во враче вчерашнего своего собеседника. Похожий «рецепт» описан в рассказе «Филантроп», где молодой врач, в которого была влюблена пациентка, написал на клочке бумаги: «Быть сегодня в восемь часов вечера на углу Кузнецкого и Неглинной, около Дациаро. Буду ждать» [Чехов, 2017, с. 335]. В рассказе «Сельские эскулапы», где ироническому осмыслению подвергаются лень и невежество, несколько медицинских работников тоже выписывают множество псевдо-рецептов: «Rp. Liquorferri 3 гр. того, что на окне стоит, а то, что на полке, Иван Яковлич не велели без него распечатывать по десяти капель три раза в день Марьи Заплаксиной» [Чехов, 2017, с. 116]. Здесь рецепт служит не столько средством «лечения» пациента, но скорее средством коммуникации между лжеврачами. Капли призваны были спасти пациента от малокровия, которое врач диагностировал, даже не прикоснувшись к нему: «Так... А ну-ка потяни себя за нижнюю веку! Хорошо, довольно. У тебя малокровие» [Чехов, 2017, с. 116]. «Liquor» - многозначный термин, который может обозначать и алкогольный напиток, и спинномозговую жидкость. Становится очевидным, что вместо лекарств лжемедики выписывали пациентам спиртное. Не умея лечить, они ставят диагнозы наугад (<«Должно быть, катар! - кричит он из аптеки» [Чехов, 2017, с. 117]) и выписывают больному касторку и спирт. Наконец, еще одному пациенту с больным горлом, который до этого лечился водкой, фельдшер и врач предлагают соду, так как ликер распечатывать нельзя: «дать чего-нибудь» на языке Глеба Глебыча значит «дать соды».
Фарсовые ситуации в провинциальных больницах изображены и в рассказах М. Зощенко. Описывая лжедокторов и не менее глупых пациентов, он обнажает социальные проблемы: всеобщее невежество, безграмотность, безответственность. В этом отношении писатель близок Чехову - об их типологическом сходстве говорят и литературоведы, в частности, Жолковский: «У обоих авторов встречается мотив необходимости заменить медицинское лечение экзистенциальным: у Зощенко повсюду, начиная с “Пациентки” (“К учителю - медицины это не касается”), у Чехова, например, в “Случае из практики”» [Жолковский, 1999, с. 176]. Так, в рассказах Зощенко встречаются, как и у Чехова, сюжеты, связанные со снадобьем, которое действием своим наносит вред здоровью пациента.
В рассказе «Медик» Зощенко описывает болезнь Рябова: «Ну, заболел. Слег. Подумаешь, беда какая. Пухнет, видите ли, у него живот и дышать трудно» [Зощенко, 2017, с. 329]. Чтобы поправить свое положение, он обратился к знаменитому доктору с высшим образованием, однако тот прописал клизму и низкокалорийную пищу. Поэтому пациент решил проконсультироваться с другим доктором, «без высшего образования» [Зощенко, 2017, с. 330]. Егорыч, приехав к Рябову, не стал его осматривать, однако лечение назначил: «велит больному писать записку - дескать, я здоров, и папаша покойный здоров, во имя отца и святого духа» [Зощенко, 2017, с. 330]. Не умеющий писать Рябов просит написать записку дворника Андрона, съедает лекарство и к вечеру умирает, а после вскрытия выясняется, что на бумажке была указана подпись Андрона, что и привело к смерти пациента, но само «лекарство» особенного удивления не вызвало, а рассказчик вовсе не считает врача виновным в смерти Рябова: «Но вот за что, товарищи, судить будут медика Егорыча? Конечно, высшего образования у него нету. Но и вины особой нету» [Зощенко, 2017, с. 329].
Еще одним популярным «лекарством» у врачей, изображенных Зощенко, были физические нагрузки. Герой рассказа «Берегите здоровье» лечит нервы катанием на коньках, прописанным местным «доктором»: «Катайтесь ежедневно на коньках - и всю вашу нервную систему как рукой сымет. И снова блохи начнут кусать» [Зощенко, 2008, с. 428]. Подобное «лекарство» привело к перелому ноги и попаданию в больницу. Несмотря на травмы, пациент оказался доволен лечением: «результаты поразительные. Очень поправился. Пополнел. И нервной системы как не бывало» [Зощенко, 2008, с. 429].
Таким образом, в рассказах Зощенко и Чехова сюжетные вариации, в которых фигурируют снадобья, связаны с низкой квалификацией врачей, их необразованностью и безграмотностью, однако трагичность ситуаций с псевдолекарствами нивелируется образами самих пациентов, большинство из которых либо не нуждаются в медицинской помощи, либо оказываются такими же, как и те, кто выписывает им фальшивые рецепты. Ирония, используемая Чеховым и Зощенко, является средством отражения социокультурных проблем, поскольку медицина - одна из основных сфер общественной жизни, и если она находится в угнетенном состоянии, значит, и общество является нездоровым во всех отношениях.
Сюжетные вариации, связанные с образом снадобья, приобретают особенный трагизм в творчестве Варлама Шаламова и Лу Синя.
В рассказе «Кант» В. Шаламова герой отправляется на легкую работу - собирать хвою стланика. Из этого растения в многочисленных колымских лагерях делали отвар, который должны были пить заключенные, чтобы не заболеть цингой. Впрочем, стлаником лечили не только цингу, но и все остальные заболевания, поскольку медицинские препараты для заключенных были практически недоступны и сосредотачивались в основном в центральной больнице. Забота лагерного начальства о здоровье «доходяг» сводилась к поддержанию их в состоянии, в котором они могли выполнять работу, а в больницу помещали в исключительных случаях: «Как ни скромен был мой опыт в больнице, я ясно понимал, что в больнице лежат только умирающие» [Шаламов, 1990, с. 273]. В этой ситуации стланик был отличным средством лечения, поскольку не требовал особенных затрат и был прост в приготовлении, причем о его эффективности говорить не приходилось: «Вера все превозмогает, и, хотя впоследствии была доказана полная несостоятельность этого “препарата” <...>, в наше время люди пили эту вонючую дрянь, отплевывались и выздоравливали от цинги. Или не выздоравливали. Или не пили и выздоравливали» [Шаламов, 2012, с. 56]. Следовательно, выздоравливали те, кто не пил эту «дрянь», те же, кто пил, вдобавок к цинге часто получали отравления и диарею, как отмечал В. Шаламов в других рассказах.
В лагере, впрочем, были и иные «лекарства». Так, в рассказе «Доктор Ямпольский» герой описывает местную больницу, в которой отсутствовали элементарные медикаменты: «Ничего в аптеке санчасти не было, кроме марганцовки. Ее-то и давали, то внутрь в слабом растворе, то как повязку на цинготные и пеллагрозные раны» [Шаламов, 1990, с. 276], а в рассказе «Шоковая терапия» упоминается об еще одном лекарстве: «Фельдшер мазал спину Мерзлякова солидолом - никаких средств для растирания в медпункте давно не было» [Шаламов, 2012, с. 177]. Ни одно из «снадобий» не помогало лечить болезни, они в редких случаях могли облегчить симптомы, однако в основном были бесполезны или приносили вред.
В рассказах Шаламова употребление различных снадобий при всей их бесполезности не имеет фатальных последствий, чего нельзя сказать о лекарствах, применяемых докторами, изображенными в рассказах Лу Синя. Так, в «Снадобье» одно из таких «лекарств» ускорило гибель тяжелобольного юноши. Сын старого Хуа все время кашлял и был слаб. Чтобы спасти его от смерти, отец принял решение купить лекарство, которое должно было помочь. Основным его ингредиентом была человеческая кровь. Старый Хуа полагал, что, если напоит кровью своего единственного и любимого сына, тот непременно поправится. Поэтому герой собирает последние деньги и в темной подворотне встречается с продавцом. Человек в черном протянул старику сверток и скрылся, а позже, войдя в чайную Хуа, он признавался: «Снадобье на этот раз особой силы. <...> Да от такой пампушки с человеческой кровью любая чахотка пройдет!» [Лу Синь, 1971, с. 89]. Кровь, взятая для снадобья, принадлежала молодому революционеру, приговоренному к казни за политические воззрения. Но «лекарство» не помогло, и вскоре молодой Хуа скончался от чахотки. На кладбище женщина встретилась с матерью казненного юноши, чью кровь принимал молодой Хуа. Могилы двух юношей оказались одна напротив другой, и только тропинка отделяла бедняков от каторжников, поскольку по левую сторону находились могилы казенных, а по правую - те, что принадлежали людям бедным, которые не могли позволить себе ни просторное место на кладбище, ни хорошие медикаменты, и потому вынуждены были обращаться к шарлатанам и лечиться человеческой кровью.
Лу Синь был знаком с шарлатанами с детства: отец самого Лу Синя был тяжело болен, о чем Лу Синь пишет в предисловии к сборнику «Клич»: «Лечил отца знаменитый врач, который выписывал какие-то диковинные лекарства. Найти, например, зимние корни камыша, трехлетнее растение, тронутое заморозками, спаренных сверчков, пиндимус плодами было очень нелегко. А отцу становилось все хуже, и он умер» [Лу Синь, 1971, с. 65]. И далее: «Несколько позже, вспоминая диагнозы и рецепты китайских врачей, я понял, что все они обманщики, намеренные или невольные, и проникся сочувствием ко всем обманутым больным и их родственникам» [Лу Синь, 1971, с. 66]. Потому Лу Синь и решил стать врачом, чтобы помогать людям, страдавшим от невежества китайских докторов, однако потом, как мы уже отмечали, оставил медицину и посвятил свою жизнь литературе.
В отличие от Чехова и Зощенко, Лу Синь и Шаламов в сюжетах, связанных со снадобьем, обнажают не глупость и невежество обывателей, а социально-политические и экзистенциальные проблемы. Они показывают, насколько ничтожна человеческая жизнь и как легко ее забрать, насколько невыносима жизнь лагерника и бедняка, которым предлагают неэффективные лекарства или вовсе не лечат. Социальное неравенство, безразличие, жестокость становятся причиной смерти сотен тысяч людей, а снадобье из лекарства, предназначенного для спасения жизни, перевоплощается в инструмент смерти. Доведенные до отчаяния люди готовы принимать что угодно, лишь бы это помогло облегчить муки, физические и моральные. Герои рассказов Шаламова и Лу Синя способны отобрать жизнь у другого, чтобы продлить собственную, пойти на предательство, подкуп, но и это оказывается бессмысленным, потому «медицинские» тексты Лу Синя и Шаламова проникнуты чувством безысходности и опустошения.
«Пытка лечением»: врачи-палачи и больные-жертвы в «медицинских рассказах» A. Чехова, Лу Синя, М. Зощенко и B. Шаламова
«Шарлатаны от медицины» используют не только снадобья, в лучшем случае бесполезные, в худшем - смертельно опасные. Антигуманны и их методы лечения, причиняющие как физические, так и психологические страдания. Отсутствие медикаментов и необходимой диагностической аппаратуры - это маленькая часть хаоса, скрывающегося за больничными дверями, во главе которого - врачи-палачи, имеющие безграничную власть над своими беззащитными жертвами. И эта власть разрушает в лекарях- шарлатанах все человеческое, внушает им чувство безнаказанности и превосходства, проявляет садистские наклонности.
В рассказе А. Чехова «Хирургия» в земскую больницу обращается дьяк, чтобы удалить больной зуб. Зубная боль не раз становилась предметом искусства и была отражена в произведениях Р. Бернса («Ода к зубной боли»), Томаса Роулендсона («Практика модного дантиста»), Филиппо Палиции (Карикатура на зубодера. «Демонстрация «безболезненного удаления зуба»), Яна Миенса Моленара («Дантист»), Теодора Ромбуотса «Удаление зуба» и многих других. Основу этих произведений составляют сюжеты, где пациент страдает от невыносимой боли, а врач огромными щипцами вырывает зуб, пока несчастного удерживают окружающие. Подобные пытки были связаны с отсутствием анестезии: врачи не имели возможности сделать процедуру безболезненной, поэтому приходилось крепко держать пациента, чтобы он не смог навредить себе и врачу или убежать. Однако во времена Чехова эфир и закись азота уже применялись в медицине, в том числе и в стоматологии. Логично предположить, что либо фельдшер не использовал обезболивание по причине незнания, либо в сельской больнице обезболивающих средств не было. Имея весьма приблизительные представления о стоматологическом искусстве, фельдшер меняет инструменты, не понимая, что для чего нужно: «Фельдшер берет козью ножку, минуту смотрит на нее вопросительно, потом кладет и берет щипцы» [Чехов, 2017, с. 520]. Элеватор «козья ножка» необходим в сложных случаях, когда зуб закрыт тканью десны или костью. Также этот инструмент используется при удалении зубов мудрости. Фельдшер начинает удаление зуба с тракции (вытягивания), то есть последнего этапа. Перед этим необходимо наложить шприцы на коронку, зафиксировать, произвести ротацию (расшатать зуб, ослабить его прочность) и только затем вынуть из лунки вертикальным движением. Фельдшер же просто тянет зуб и неизвестно, с помощью чего подрезает десну: «Сейчас мы его... тово... Раз плюнуть... Десну подрезать только... тракцию сделать по вертикальной оси... и все... (подрезывает десну) и все...» [Чехов, 2017, с. 520]. Пациент кричит от боли и сопротивляется, хватает руками фельдшера, однако тот еще сильнее тянет и с третьей попытки все-таки удаляет зуб: «Не дергайся... Зуб, выходит, застарелый, глубоко корни пустил... (тянет). Не шевелись... Так... так... Не шевелись.... Ну, ну... (слышен хрустящий звук). Так и знал!» [Чехов, 2017, с. 521]. Вместо того, чтобы наложить повязку, фельдшер ругает дьяка, что тот сопротивлялся, таким образом, совершает жестокие и непрофессиональные действия, угрожающие жизни пациента, поскольку тот положил грязные пальцы в рот. Здесь мы видим неквалифицированного шарлатана, который решил, что хирургия - «пустяки», однако убедился в обратном, вырвав зуб с нескольких попыток: «Хирургия, брат, не шутка. Это не на клиросе читать» [Чехов, 2017, с. 521].
Тема палачества в речи фельдшера орнаментирована повтором двух типов конструкций: пренебрежительно-иронические высказывания, позволяющие герою испытывать чувство собственного превосходства («Пустяки», «раз плюнуть», «сейчас мы его того», «и все», «легко рвать», «так...так», «ну...ну» [Чехов, 2017, с. 519-521]) и конструкции с предикатом в форме повелительного наклонения, которые подавляют волю жертвы («рассуждайте, ежели у вас рот раскрыт...», «Не хватайте руками! Пустите руки!», «Садись! Садись, тебе говорю!», «Раскрой рот...», «Не шевелись» [Чехов, 2017, с. 519 - 521]). В свою очередь, речь жертвы изобилует причитаниями, взывающими к святым, которые могут спасти его от «ирода» в белом халате («отцы наши», «мать пресвятая», «отец. родители», «ангелы», «света не вижу [Чехов, 2017, с. 519-521]), и междометиями, демонстрирующими боль и физические страдания («ввв», «ого-го», «ох» [Чехов, 2017, с. 519 - 521]).
Похожий врачебный непрофессионализм мы можем увидеть у М. Зощенко в рассказе «История болезни». Герой-рассказчик попадает в больницу с брюшным тифом и сразу сталкивается с плакатом, надпись на котором демонстрирует печальный финал лечения: «Выдача трупов от 3-х до 4-х» [Зощенко, 2017, с. 752]. Возмущенный, он делает замечание фельдшеру, но тот отвечает косвенной угрозой: «Если, - говорит, - вы поправитесь, что вряд ли, тогда и критикуйте, а не то мы действительно от трех до четырех выдадим вас в виде того, что тут написано, вот тогда будете знать» [Зощенко, 2017, с. 752]. Однако методы лечения лекпома не менее устрашающие, чем прозрачные намеки: сразу после регистрации героя привозят на «обмывочный пункт». Форма слова моделирует некротические коннотации, поэтому герой в страхе спорит уже с медсестрой, которая, подобно лекпому, намекает, что он умрет («Наверно, - говорит, - вы не выздоровеете, что во все нос суете» [Зощенко, 2017, с. 753]), и спокойно отправляет его в ванну, где лежит умирающая старуха.
Каждый раз преодолевая препятствия местной больницы, герой встречает новые испытания, и лжеврачи удивляются, что он еще жив. Одежда не по размеру, маленькая палата на тридцать человек - привычные явления. Попытки что-то изменить приводят к усугублению состояния больного. Отношение к пациентам варварское, а когда они, несмотря на все старания шарлатанов сжить их со свету, поправляются, это вызывает изумление: « - Ну, - говорит, - у вас прямо двужильный организм. Вы, - говорит, - сквозь все испытания прошли. И даже мы вас случайно положили около открытого окна, и то вы неожиданно стали поправляться» [Зощенко, 2017, с. 755]. Важно отметить: чем большие испытания преодолевает герой, тем менее грубо обходятся с ним врачи. Видимо, чем более живуч и вынослив человек, тем большего уважения он заслуживает. Прошедший через регистрацию, ванну с умирающей старухой, неудобное белье, палату в 30 коек, сквозняк, коклюш, которым заразился от немытой посуды, Петя все-таки возвращается домой, чудом выжив после манипуляций местных эскулапов.
В рассказе «Медицинский случай» Зощенко описан способ лечения болезни, не менее «радикальный», чем сквозняк и ванны с умирающими старухами. Осмотрев юную пациентку, лишенную дара речи, врач назначил лечение: «я ее сейчас обратно испугаю. Может она, сволочь такая, снова у меня заговорит» [Зощенко, 2008, с. 521]. После этого горе-врач подкрался сзади и ударил девочку полотенцем. Лечение принесло результат - она заговорила. Тем не менее, после испуга у девочки появились симптомы, которых ранее не было: «...взгляд у ней стал еще более беспокойный и такой вроде безумный» [Зощенко, 2008, с. 523]. Приобретя дар речи, девочка лишилась разума.
(окончание здесь)
__________
«Шарлатаны от медицины» во «времена великой скорби» в творчестве Лу Синя, А. Чехова, М. Зощенко и В. Шаламова
Статья посвящена анализу специфики художественной репрезентации образа врача-шарлатана в рассказах А. Чехова, М. Зощенко, Лу Синя и В. Шаламова. В статье демонстрируется, что в юмористических рассказах А. Чехова и М. Зощенко феномен «шарлатанов от медицины» представлен в ироническом модусе - писатели создают множество комических, фарсовых и водевильных сюжетов, в которых безграмотные врачи безуспешно пытаются лечить глупых пациентов-обывателей. В творчестве же Лу Синя и В. Шаламова эта тема дана в принципиально ином ключе: они выражают трагедию человека, ставшего заложником политических и социальных потрясений.
Автор выделяет три основных сюжетных инварианта в медицинском дискурсе писателей: сюжеты, в которых реализуется мотив «снадобья» - псевдолекарства, используемого шарлатанами для лечения (от фарсовых и комически абсурдных в творчестве Чехова и Зощенко до бессмысленно-бесчеловечных, сопряженных с мотивами крови и смерти в творчестве Шаламова и Лу Синя); сюжеты, в которых представлен мотив «палача и жертвы», акцентирующие варварски-садистские методы лечения, используемые «шарлатанами от медицины»; и сюжеты, где предметом изображения становится эмоциональная депривация врача или псевдоврача, своего рода «анестезия сердца», представленная в комическом варианте у Зощенко и Чехова и в трагическом у Шаламова и Лу Синя.
Автор приходит к выводу, что врачи М. Зощенко и А. Чехова в своей палаческой ипостаси столь наивно-простодушны, что не устрашающи, а комичны, и вершат свое «неосознанное палачество» без злого умысла - либо из страха признать собственную профессиональную некомпетентность, либо будучи абсолютно уверенными в собственной непогрешимости. В свою очередь, больные-жертвы лишаются мученического ореола, они уравнены с врачами в плане узости жизненного кругозора, поэтому их страдания вызывают не сочувствие, а смех. Лекари-шарлатаны Лу Синя воплощают трагическую ипостась палачества, воспринимая лечебные «пытки огнем и кровью» как верность варварским древним традициям и мифологическим обычаям. Врачи Шаламова - это изощренные садисты, их осознанное палачество зиждется на осознании незыблемости собственного сакрального статуса; их интенция по отношению к жертвам не лечение, а разоблачение, поэтому они воспринимают их муки и страдания вне этической парадигмы. Ощущают свое палачество как творческий акт, они получают эстетическое наслаждение от процесса «медицинского палачества» и от осознания своей избранности и права вершить человеческие судьбы.
Введение
«Провожая сыночка, вдова Шань отдала ему свое сердце. Чего только она не сделала! Вчера сожгли связку жертвенных денег, сегодня - сорок девять свитков заклинаний «Великой скорби» [Лу Синь, 1971, с. 97]. Эти слова из рассказа китайского писателя Лу Синя «Завтра», описывающие страдания матери, потерявшей сына по вине не оказавших ему помощь лекарей-шарлатанов, не случайно сопряжены с мифологемой «великой скорби», означающей время сильнейшего горя и жестоких страданий человечества. «Смутные времена» - это не только страшные исторические катаклизмы, но и беспросветно-тяжелые социально-экономические условия жизни, ставшие благодатной почвой для расцвета такого социо-культурного феномена, как шарлатанство, когда люди, большей частью темные и невежественные, оказавшись в плену болезни, отчаянно мечутся в поисках спасения, вверяя свои жизни «шарлатанам от медицины».
Расцвет шарлатанства в культуре приходится на эпоху Возрождения и проникает во все сферы искусства - живопись (творчество Босха и Брейгеля), литературу (Брант). Позднее образ самонадеянного шарлатана развивается в плутовском романе. Шарлатанству как культурному феномену посвящено множество научных работ [Александров, 2007, с. 11-18; Ковбасюк, 2015, с. 475-483; Николаева, 2014, с. 206-211]. Рассуждая о причинах возникновения данного явления, исследователи останавливаются на двух аспектах. Во-первых, шарлатанство рассматривается как следствие невежества: Л. Г. Александров, изучая творчество Бранта, отмечает, что в произведениях, посвященных разного рода обманщикам и шарлатанству как таковому, «объектом критики становятся виды человеческой глупости» [Александров, 2007, с. 11]. Будучи необразованными и наивными, герои многих произведений легко становятся жертвами обмана. Во-вторых, шарлатанство «приобретает особенную популярность во времена социальной нестабильности» [Николаева, 2014, с. 207]. В экстремальных условиях человеческая психика чрезвычайно уязвима, неспособна к критическому восприятию, и чем хуже эти условия, тем в большие нелепости готов поверить человек, чтобы обрести ложную надежду на изменение своего положения.
Шарлатаны как особый тип культурного героя предстают в искусстве в различных вариациях, одной из которых является лекарь-шарлатан, известный в культуре с глубокой древности. Фигуры этих знахарей, бродячих торговцев целебными средствами, запечатлены на множестве картин, рисунков, гравюр и карикатур. Такие псевдоврачи неоднократно появлялись и на страницах литературных произведений: врач Гибнер из гоголевского «Ревизора», у которого люди «как мухи, выздоравливают», или лекарь Харитон из тургеневского рассказа «Муму», не имеющий медицинского образования, спящий по четырнадцать часов в день, зато умеющий деликатно щупать барыне пульс и беспрестанно потчевать ее лавровишневыми каплями, путая дозировку. Шарлатан - человек, опирающийся в своей деятельности на невежество и суеверия людей; неспециалист, выдающий себя за специалиста; не обладающий достаточной компетентностью и использующий псевдонаучные методы. Изображение таких «шарлатанов от медицины» становится одной из «болевых точек» в творчестве раннего А. Чехова, М. Зощенко, В. Шаламова и Лу Синя. Возможность установления «литературного родства» этих писателей в аспекте медицинской тематики обусловлена прежде всего тем, что все они, кроме Зощенко, имели профессиональное образование или медицинскую практику. В отличие от Чехова, который окончил медицинский факультет Московского университета, Лу Синь бросил Сэндайскую академию, а Шаламов прошел фельдшерские курсы на Колыме и не имел права заниматься медицинской практикой вне лагеря. Зощенко же, не имея соответствующего образования и медицинской практики, интересовался вопросами здоровья, особенно психического, поскольку сам страдал от психоневротического расстройства: приступов меланхолии, депрессии и страха. Чтобы понять, как достичь исцеления, писатель изучал физиологию, психо-неврологию, медицину, и результатом этих поисков стали автобиографическая повесть «Перед восходом солнца» и ряд «медицинских» рассказов, воспроизводящих комические сюжеты «недоверия к медицине» [Жолковский, 1999]. Кроме того, возможность подобного сопоставления подтверждается отечественными и зарубежными литературоведами, неоднократно проводившими параллели между творчеством А. Чехова и Лу Синя, называемого то «китайским Гоголем», то «китайским Чеховым» [Петров, 1960; Позднеева, 2011; Ши Жоу, 2015; 姜丽娟, 2005; 力小鲲, 1988; 刘建中, 1987; 马玉兰, 2011; 娜塔莉, 2008; 王丹, 1996; 王国祥, 1991; 王兆年, 1985; 杨毓敏, 2003; 冯雪峰, 1980; 戈宝权, 1960], хотя медицинской тематике в их произведениях посвящено крайне небольшое количество работ, рассматривающих преимущественно тематическую общность текстов 李家宝, 2016; 刘建中, 1987; 王和福, 2013].
Медицинские мотивы в творчестве Зощенко рассматриваются в одной из глав монографии А. Жолковского «Поэтика недоверия» [Жолковский, 1999], а медицине в творчестве Шаламова посвящена всего одна статья [Головизнин, 2017, с. 199-225], несмотря на то, что для обоих писателей эта тема была весьма значимой и отразилась в рассказах «Медик», «Медицинский случай», «Берегите здоровье» (Зощенко), «Шоковая терапия», «Прокуратор Иудеи» (Шаламов) и многих других. Однако рассмотрение медицинского дискурса данных писателей «разбивает» устоявшуюся типологическую параллель «Чехов - Лу Синь» и задает иную логику сопоставления. В юмористических рассказах А. Чехова и М. Зощенко феномен «шарлатанов от медицины» представлен в ироническом модусе, когда писатели создают множество комических, фарсовых и водевильных сюжетов, в которых безграмотные врачи безуспешно пытаются лечить глупых пациентов-обывателей. В творчестве же Лу Синя и В. Шаламова эта тема дана в принципиально ином ключе: они выражают трагедию человека, ставшего заложником политических и социальных потрясений, выдвигая на первый план безразличное отношение к человеческой жизни, обреченность личности в борьбе с историей, хрупкость надежды на лучшее, крах цивилизации и культуры в эпоху «великой скорби». Для Шаламова медицина стала средством выживания в лагере (в рассказе «Экзамен» он пишет: «Я выжил, вышел из колымского ада только потому, что я стал медиком, кончил фельдшерские курсы в лагере, сдал государственный экзамен» [Шаламов, 2018, с. 280]), для Лу Синя - способом преобразования общества: врачи, лечившие его отца, были неграмотными, как и большинство современников Лу Синя, и чем невежественнее человек, тем на большие преступления он способен, потому, очевидно, Лу Синь предпочел медицине литературу: «...я понял, что медицина не так уж важна, а смерть от болезни - не самая страшная участь. Если в массе своей народ невежествен, любой человек, самый рослый и самый сильный, может либо оказаться в числе бездумных зевак, либо быть выставлен на позор» [Лу Синь, 1971, с. 67].
Анализ своеобразия художественной репрезентации образа врача-шарлатана в рассказах Лу Синя, А. Чехова, М. Зощенко и В. Шаламова позволяет выделить три основных сюжетных инварианта:
- сюжеты, в которых реализуется мотив «снадобья» - псевдолекарства, используемого шарлатанами для лечения (от фарсовых и комически абсурдных в творчестве Чехова и Зощенко до бессмысленно-бесчеловечных, сопряженных с мотивами крови и смерти в творчестве Шаламова и Лу Синя);
- сюжеты, в которых представлен мотив «палача и жертвы», акцентирующие варварски- садистские методы лечения, используемые «шарлатанами от медицины»;
- сюжеты, где предметом изображения становится эмоциональная депривация врача или псевдоврача, своего рода «анестезия сердца», представленная в комическом варианте у Зощенко и Чехова и в трагическом - у Шаламова и Лу Синя.
«Чем ближе к натуре, тем лучше, - лекарств дорогих мы не употребляем»: снадобья реальные и виртуальные в «медицинских рассказах» А. Чехова, Лу Синя, М. Зощенко и В. Шаламова
В мировой культуре образ снадобья встречается нередко и обыкновенно сопряжен с мотивами колдовства, алхимии и прочими антинаучными формами человеческого сознания. Первоначально снадобья и зелья возникают в народной мифологии, в частности, в «Истории Талиесина» («Волшебная арфа»), где Каридвен варила в котле волшебные травы, и он должен был кипеть, не закипая, год и еще день, пока не выйдут из него три капли вдохновения. Различные снадобья встречаются и в изобразительном искусстве (Лукас Йеннис, Иоганн Теодор де Брай), музыке (Генрих Курнат, Майкл Майер - врачи, изучающие влияние музыкальных инструментов на алхимию), литературе (Томас Мэлори, Уильям Шекспир), ведьмы и зелья становились предметом изображения в немецких авторских сказках конца XVIII - начала XIX в., к данным образам обращались Г. Андерсен, братья Гримм, Т. Гофман, Л. Тик.
Снадобье как компонент шарлатанской медицины часто появляется в юмористических рассказах А. Чехова. Так, в «Рассказе подсудимого» герой приезжает на почтовую станцию, чтобы переждать ночь перед судом. С первых строк рассказа Чехов вводит образ обманщика, указав, что героя обвиняли в двоеженстве. Герой знакомится с «хорошенькой головкой» и, стараясь произвести впечатление на незнакомку и проникнуть к ней за ширму, притворяется врачом, поскольку убежден, что те имеют «право вторгаться в частную жизнь»: «Мы разговорились <...> о медицине, в которой я так же мало смыслю, как в астрономии» [Чехов, 2017, с. 565]. На медицинские вопросы герой отвечает уклончиво, мастерски скрывая собственную некомпетентность: «Это длинный разговор, сразу нельзя сказать», « - Гм!.. - промычал я, не найдя пульса». Наконец, чтобы закрепить ложь, герой пишет рецепт снадобья: Rp. Sictransit 0,05/Gloriamundi 1,0/Aquaedestillatae0,1/ / Через два часа по столовой ложке. /Г-же Съеловой. /Д-р Зайцев» [Чехов, 2017, с. 566]. Рецепт лжедоктор сочинил наобум «по всем правилам врачебной науки». В финале доктора Зайцева разоблачает муж «хорошенькой головки», который оказался судьей и узнал во враче вчерашнего своего собеседника. Похожий «рецепт» описан в рассказе «Филантроп», где молодой врач, в которого была влюблена пациентка, написал на клочке бумаги: «Быть сегодня в восемь часов вечера на углу Кузнецкого и Неглинной, около Дациаро. Буду ждать» [Чехов, 2017, с. 335]. В рассказе «Сельские эскулапы», где ироническому осмыслению подвергаются лень и невежество, несколько медицинских работников тоже выписывают множество псевдо-рецептов: «Rp. Liquorferri 3 гр. того, что на окне стоит, а то, что на полке, Иван Яковлич не велели без него распечатывать по десяти капель три раза в день Марьи Заплаксиной» [Чехов, 2017, с. 116]. Здесь рецепт служит не столько средством «лечения» пациента, но скорее средством коммуникации между лжеврачами. Капли призваны были спасти пациента от малокровия, которое врач диагностировал, даже не прикоснувшись к нему: «Так... А ну-ка потяни себя за нижнюю веку! Хорошо, довольно. У тебя малокровие» [Чехов, 2017, с. 116]. «Liquor» - многозначный термин, который может обозначать и алкогольный напиток, и спинномозговую жидкость. Становится очевидным, что вместо лекарств лжемедики выписывали пациентам спиртное. Не умея лечить, они ставят диагнозы наугад (<«Должно быть, катар! - кричит он из аптеки» [Чехов, 2017, с. 117]) и выписывают больному касторку и спирт. Наконец, еще одному пациенту с больным горлом, который до этого лечился водкой, фельдшер и врач предлагают соду, так как ликер распечатывать нельзя: «дать чего-нибудь» на языке Глеба Глебыча значит «дать соды».
Фарсовые ситуации в провинциальных больницах изображены и в рассказах М. Зощенко. Описывая лжедокторов и не менее глупых пациентов, он обнажает социальные проблемы: всеобщее невежество, безграмотность, безответственность. В этом отношении писатель близок Чехову - об их типологическом сходстве говорят и литературоведы, в частности, Жолковский: «У обоих авторов встречается мотив необходимости заменить медицинское лечение экзистенциальным: у Зощенко повсюду, начиная с “Пациентки” (“К учителю - медицины это не касается”), у Чехова, например, в “Случае из практики”» [Жолковский, 1999, с. 176]. Так, в рассказах Зощенко встречаются, как и у Чехова, сюжеты, связанные со снадобьем, которое действием своим наносит вред здоровью пациента.
В рассказе «Медик» Зощенко описывает болезнь Рябова: «Ну, заболел. Слег. Подумаешь, беда какая. Пухнет, видите ли, у него живот и дышать трудно» [Зощенко, 2017, с. 329]. Чтобы поправить свое положение, он обратился к знаменитому доктору с высшим образованием, однако тот прописал клизму и низкокалорийную пищу. Поэтому пациент решил проконсультироваться с другим доктором, «без высшего образования» [Зощенко, 2017, с. 330]. Егорыч, приехав к Рябову, не стал его осматривать, однако лечение назначил: «велит больному писать записку - дескать, я здоров, и папаша покойный здоров, во имя отца и святого духа» [Зощенко, 2017, с. 330]. Не умеющий писать Рябов просит написать записку дворника Андрона, съедает лекарство и к вечеру умирает, а после вскрытия выясняется, что на бумажке была указана подпись Андрона, что и привело к смерти пациента, но само «лекарство» особенного удивления не вызвало, а рассказчик вовсе не считает врача виновным в смерти Рябова: «Но вот за что, товарищи, судить будут медика Егорыча? Конечно, высшего образования у него нету. Но и вины особой нету» [Зощенко, 2017, с. 329].
Еще одним популярным «лекарством» у врачей, изображенных Зощенко, были физические нагрузки. Герой рассказа «Берегите здоровье» лечит нервы катанием на коньках, прописанным местным «доктором»: «Катайтесь ежедневно на коньках - и всю вашу нервную систему как рукой сымет. И снова блохи начнут кусать» [Зощенко, 2008, с. 428]. Подобное «лекарство» привело к перелому ноги и попаданию в больницу. Несмотря на травмы, пациент оказался доволен лечением: «результаты поразительные. Очень поправился. Пополнел. И нервной системы как не бывало» [Зощенко, 2008, с. 429].
Таким образом, в рассказах Зощенко и Чехова сюжетные вариации, в которых фигурируют снадобья, связаны с низкой квалификацией врачей, их необразованностью и безграмотностью, однако трагичность ситуаций с псевдолекарствами нивелируется образами самих пациентов, большинство из которых либо не нуждаются в медицинской помощи, либо оказываются такими же, как и те, кто выписывает им фальшивые рецепты. Ирония, используемая Чеховым и Зощенко, является средством отражения социокультурных проблем, поскольку медицина - одна из основных сфер общественной жизни, и если она находится в угнетенном состоянии, значит, и общество является нездоровым во всех отношениях.
Сюжетные вариации, связанные с образом снадобья, приобретают особенный трагизм в творчестве Варлама Шаламова и Лу Синя.
В рассказе «Кант» В. Шаламова герой отправляется на легкую работу - собирать хвою стланика. Из этого растения в многочисленных колымских лагерях делали отвар, который должны были пить заключенные, чтобы не заболеть цингой. Впрочем, стлаником лечили не только цингу, но и все остальные заболевания, поскольку медицинские препараты для заключенных были практически недоступны и сосредотачивались в основном в центральной больнице. Забота лагерного начальства о здоровье «доходяг» сводилась к поддержанию их в состоянии, в котором они могли выполнять работу, а в больницу помещали в исключительных случаях: «Как ни скромен был мой опыт в больнице, я ясно понимал, что в больнице лежат только умирающие» [Шаламов, 1990, с. 273]. В этой ситуации стланик был отличным средством лечения, поскольку не требовал особенных затрат и был прост в приготовлении, причем о его эффективности говорить не приходилось: «Вера все превозмогает, и, хотя впоследствии была доказана полная несостоятельность этого “препарата” <...>, в наше время люди пили эту вонючую дрянь, отплевывались и выздоравливали от цинги. Или не выздоравливали. Или не пили и выздоравливали» [Шаламов, 2012, с. 56]. Следовательно, выздоравливали те, кто не пил эту «дрянь», те же, кто пил, вдобавок к цинге часто получали отравления и диарею, как отмечал В. Шаламов в других рассказах.
В лагере, впрочем, были и иные «лекарства». Так, в рассказе «Доктор Ямпольский» герой описывает местную больницу, в которой отсутствовали элементарные медикаменты: «Ничего в аптеке санчасти не было, кроме марганцовки. Ее-то и давали, то внутрь в слабом растворе, то как повязку на цинготные и пеллагрозные раны» [Шаламов, 1990, с. 276], а в рассказе «Шоковая терапия» упоминается об еще одном лекарстве: «Фельдшер мазал спину Мерзлякова солидолом - никаких средств для растирания в медпункте давно не было» [Шаламов, 2012, с. 177]. Ни одно из «снадобий» не помогало лечить болезни, они в редких случаях могли облегчить симптомы, однако в основном были бесполезны или приносили вред.
В рассказах Шаламова употребление различных снадобий при всей их бесполезности не имеет фатальных последствий, чего нельзя сказать о лекарствах, применяемых докторами, изображенными в рассказах Лу Синя. Так, в «Снадобье» одно из таких «лекарств» ускорило гибель тяжелобольного юноши. Сын старого Хуа все время кашлял и был слаб. Чтобы спасти его от смерти, отец принял решение купить лекарство, которое должно было помочь. Основным его ингредиентом была человеческая кровь. Старый Хуа полагал, что, если напоит кровью своего единственного и любимого сына, тот непременно поправится. Поэтому герой собирает последние деньги и в темной подворотне встречается с продавцом. Человек в черном протянул старику сверток и скрылся, а позже, войдя в чайную Хуа, он признавался: «Снадобье на этот раз особой силы. <...> Да от такой пампушки с человеческой кровью любая чахотка пройдет!» [Лу Синь, 1971, с. 89]. Кровь, взятая для снадобья, принадлежала молодому революционеру, приговоренному к казни за политические воззрения. Но «лекарство» не помогло, и вскоре молодой Хуа скончался от чахотки. На кладбище женщина встретилась с матерью казненного юноши, чью кровь принимал молодой Хуа. Могилы двух юношей оказались одна напротив другой, и только тропинка отделяла бедняков от каторжников, поскольку по левую сторону находились могилы казенных, а по правую - те, что принадлежали людям бедным, которые не могли позволить себе ни просторное место на кладбище, ни хорошие медикаменты, и потому вынуждены были обращаться к шарлатанам и лечиться человеческой кровью.
Лу Синь был знаком с шарлатанами с детства: отец самого Лу Синя был тяжело болен, о чем Лу Синь пишет в предисловии к сборнику «Клич»: «Лечил отца знаменитый врач, который выписывал какие-то диковинные лекарства. Найти, например, зимние корни камыша, трехлетнее растение, тронутое заморозками, спаренных сверчков, пиндимус плодами было очень нелегко. А отцу становилось все хуже, и он умер» [Лу Синь, 1971, с. 65]. И далее: «Несколько позже, вспоминая диагнозы и рецепты китайских врачей, я понял, что все они обманщики, намеренные или невольные, и проникся сочувствием ко всем обманутым больным и их родственникам» [Лу Синь, 1971, с. 66]. Потому Лу Синь и решил стать врачом, чтобы помогать людям, страдавшим от невежества китайских докторов, однако потом, как мы уже отмечали, оставил медицину и посвятил свою жизнь литературе.
В отличие от Чехова и Зощенко, Лу Синь и Шаламов в сюжетах, связанных со снадобьем, обнажают не глупость и невежество обывателей, а социально-политические и экзистенциальные проблемы. Они показывают, насколько ничтожна человеческая жизнь и как легко ее забрать, насколько невыносима жизнь лагерника и бедняка, которым предлагают неэффективные лекарства или вовсе не лечат. Социальное неравенство, безразличие, жестокость становятся причиной смерти сотен тысяч людей, а снадобье из лекарства, предназначенного для спасения жизни, перевоплощается в инструмент смерти. Доведенные до отчаяния люди готовы принимать что угодно, лишь бы это помогло облегчить муки, физические и моральные. Герои рассказов Шаламова и Лу Синя способны отобрать жизнь у другого, чтобы продлить собственную, пойти на предательство, подкуп, но и это оказывается бессмысленным, потому «медицинские» тексты Лу Синя и Шаламова проникнуты чувством безысходности и опустошения.
«Пытка лечением»: врачи-палачи и больные-жертвы в «медицинских рассказах» A. Чехова, Лу Синя, М. Зощенко и B. Шаламова
«Шарлатаны от медицины» используют не только снадобья, в лучшем случае бесполезные, в худшем - смертельно опасные. Антигуманны и их методы лечения, причиняющие как физические, так и психологические страдания. Отсутствие медикаментов и необходимой диагностической аппаратуры - это маленькая часть хаоса, скрывающегося за больничными дверями, во главе которого - врачи-палачи, имеющие безграничную власть над своими беззащитными жертвами. И эта власть разрушает в лекарях- шарлатанах все человеческое, внушает им чувство безнаказанности и превосходства, проявляет садистские наклонности.
В рассказе А. Чехова «Хирургия» в земскую больницу обращается дьяк, чтобы удалить больной зуб. Зубная боль не раз становилась предметом искусства и была отражена в произведениях Р. Бернса («Ода к зубной боли»), Томаса Роулендсона («Практика модного дантиста»), Филиппо Палиции (Карикатура на зубодера. «Демонстрация «безболезненного удаления зуба»), Яна Миенса Моленара («Дантист»), Теодора Ромбуотса «Удаление зуба» и многих других. Основу этих произведений составляют сюжеты, где пациент страдает от невыносимой боли, а врач огромными щипцами вырывает зуб, пока несчастного удерживают окружающие. Подобные пытки были связаны с отсутствием анестезии: врачи не имели возможности сделать процедуру безболезненной, поэтому приходилось крепко держать пациента, чтобы он не смог навредить себе и врачу или убежать. Однако во времена Чехова эфир и закись азота уже применялись в медицине, в том числе и в стоматологии. Логично предположить, что либо фельдшер не использовал обезболивание по причине незнания, либо в сельской больнице обезболивающих средств не было. Имея весьма приблизительные представления о стоматологическом искусстве, фельдшер меняет инструменты, не понимая, что для чего нужно: «Фельдшер берет козью ножку, минуту смотрит на нее вопросительно, потом кладет и берет щипцы» [Чехов, 2017, с. 520]. Элеватор «козья ножка» необходим в сложных случаях, когда зуб закрыт тканью десны или костью. Также этот инструмент используется при удалении зубов мудрости. Фельдшер начинает удаление зуба с тракции (вытягивания), то есть последнего этапа. Перед этим необходимо наложить шприцы на коронку, зафиксировать, произвести ротацию (расшатать зуб, ослабить его прочность) и только затем вынуть из лунки вертикальным движением. Фельдшер же просто тянет зуб и неизвестно, с помощью чего подрезает десну: «Сейчас мы его... тово... Раз плюнуть... Десну подрезать только... тракцию сделать по вертикальной оси... и все... (подрезывает десну) и все...» [Чехов, 2017, с. 520]. Пациент кричит от боли и сопротивляется, хватает руками фельдшера, однако тот еще сильнее тянет и с третьей попытки все-таки удаляет зуб: «Не дергайся... Зуб, выходит, застарелый, глубоко корни пустил... (тянет). Не шевелись... Так... так... Не шевелись.... Ну, ну... (слышен хрустящий звук). Так и знал!» [Чехов, 2017, с. 521]. Вместо того, чтобы наложить повязку, фельдшер ругает дьяка, что тот сопротивлялся, таким образом, совершает жестокие и непрофессиональные действия, угрожающие жизни пациента, поскольку тот положил грязные пальцы в рот. Здесь мы видим неквалифицированного шарлатана, который решил, что хирургия - «пустяки», однако убедился в обратном, вырвав зуб с нескольких попыток: «Хирургия, брат, не шутка. Это не на клиросе читать» [Чехов, 2017, с. 521].
Тема палачества в речи фельдшера орнаментирована повтором двух типов конструкций: пренебрежительно-иронические высказывания, позволяющие герою испытывать чувство собственного превосходства («Пустяки», «раз плюнуть», «сейчас мы его того», «и все», «легко рвать», «так...так», «ну...ну» [Чехов, 2017, с. 519-521]) и конструкции с предикатом в форме повелительного наклонения, которые подавляют волю жертвы («рассуждайте, ежели у вас рот раскрыт...», «Не хватайте руками! Пустите руки!», «Садись! Садись, тебе говорю!», «Раскрой рот...», «Не шевелись» [Чехов, 2017, с. 519 - 521]). В свою очередь, речь жертвы изобилует причитаниями, взывающими к святым, которые могут спасти его от «ирода» в белом халате («отцы наши», «мать пресвятая», «отец. родители», «ангелы», «света не вижу [Чехов, 2017, с. 519-521]), и междометиями, демонстрирующими боль и физические страдания («ввв», «ого-го», «ох» [Чехов, 2017, с. 519 - 521]).
Похожий врачебный непрофессионализм мы можем увидеть у М. Зощенко в рассказе «История болезни». Герой-рассказчик попадает в больницу с брюшным тифом и сразу сталкивается с плакатом, надпись на котором демонстрирует печальный финал лечения: «Выдача трупов от 3-х до 4-х» [Зощенко, 2017, с. 752]. Возмущенный, он делает замечание фельдшеру, но тот отвечает косвенной угрозой: «Если, - говорит, - вы поправитесь, что вряд ли, тогда и критикуйте, а не то мы действительно от трех до четырех выдадим вас в виде того, что тут написано, вот тогда будете знать» [Зощенко, 2017, с. 752]. Однако методы лечения лекпома не менее устрашающие, чем прозрачные намеки: сразу после регистрации героя привозят на «обмывочный пункт». Форма слова моделирует некротические коннотации, поэтому герой в страхе спорит уже с медсестрой, которая, подобно лекпому, намекает, что он умрет («Наверно, - говорит, - вы не выздоровеете, что во все нос суете» [Зощенко, 2017, с. 753]), и спокойно отправляет его в ванну, где лежит умирающая старуха.
Каждый раз преодолевая препятствия местной больницы, герой встречает новые испытания, и лжеврачи удивляются, что он еще жив. Одежда не по размеру, маленькая палата на тридцать человек - привычные явления. Попытки что-то изменить приводят к усугублению состояния больного. Отношение к пациентам варварское, а когда они, несмотря на все старания шарлатанов сжить их со свету, поправляются, это вызывает изумление: « - Ну, - говорит, - у вас прямо двужильный организм. Вы, - говорит, - сквозь все испытания прошли. И даже мы вас случайно положили около открытого окна, и то вы неожиданно стали поправляться» [Зощенко, 2017, с. 755]. Важно отметить: чем большие испытания преодолевает герой, тем менее грубо обходятся с ним врачи. Видимо, чем более живуч и вынослив человек, тем большего уважения он заслуживает. Прошедший через регистрацию, ванну с умирающей старухой, неудобное белье, палату в 30 коек, сквозняк, коклюш, которым заразился от немытой посуды, Петя все-таки возвращается домой, чудом выжив после манипуляций местных эскулапов.
В рассказе «Медицинский случай» Зощенко описан способ лечения болезни, не менее «радикальный», чем сквозняк и ванны с умирающими старухами. Осмотрев юную пациентку, лишенную дара речи, врач назначил лечение: «я ее сейчас обратно испугаю. Может она, сволочь такая, снова у меня заговорит» [Зощенко, 2008, с. 521]. После этого горе-врач подкрался сзади и ударил девочку полотенцем. Лечение принесло результат - она заговорила. Тем не менее, после испуга у девочки появились симптомы, которых ранее не было: «...взгляд у ней стал еще более беспокойный и такой вроде безумный» [Зощенко, 2008, с. 523]. Приобретя дар речи, девочка лишилась разума.
(окончание здесь)