Елена Болдырева, Елена Асафьева. Концепция поэзии в "Колымских тетрадях" Шаламова
Статья опубликована в сборнике "Человек в информационном пространстве", общ. ред. Т.П. Курановой, - Ярославль : РИО ЯГПУ, 2019. Электронная версия - на сайте Academia.edu.
_________
"Я верю давно в страшную силу искусства": концепция поэзии в "Колымских тетрадях" В. Шаламова
В статье анализируются представления В.Т. Шаламова о роли и задачах поэтического творчества, раскрывается понимание В.Т. Шаламовым нравственного долга писателя и поэта. Доказывается, что на первом плане для писателя оказывается стремление ответить на сложнейший этический вопрос о сохранении человеческой личности в нечеловеческих условиях. В статье обосновываются основные представления В. Т. Шаламова о назначении поэзии: поэзия - это судьба, а не ремесло, отражение этой судьбы в собственном творчестве - основная задача художника; поэзия - это опыт, накопленный только к концу жизни; дело «не мальчиков, а мужчин», которым есть что рассказать о жизни; поэзия - это жертва, передача не только собственных, но и всечеловеческих эмоций и переживаний; поэт - инструмент познания мира, через который говорит сама природа, искусство.
Тема назначения искусства - одна из важнейших тем в творчестве Шаламова. Свои взгляды на поэтическое творчество художник подробно изложил в эссе «Таблица умножения для молодых поэтов», «Кое-что о моих стихах», «О поэзии» и т. д. и воплотил их в собственном творчестве. Анализ основных положений этих работ и стихотворений В. Шаламова позволяет выявить свойственное автору уникальное понимание сути поэтического творчества и назначения поэзии.
«Поэзия - это судьба, а не ремесло. Пока кровь не выступает на строчках - поэта нет, есть только версификатор» [1], - гласит одно из положений эссе «Таблица умножения для молодых поэтов». Шаламов считал, что «размеры и рифмы - это тайны сапожной мастерской, а не тайны искусства» [1], хотя сам о форме писал много и считал, что она важна, но второстепенна, чувство, выраженное в тексте, гораздо важнее, что «нужно изучать технику, понимая, что это техника» [1]. В связи с высказанным положением следует обратиться к стихотворению «Стихи - это судьба, не ремесло» первые два стиха которого практически повторяют высказанную в эссе мысль: «Стихи - это судьба, не ремесло, / И если кровь не выступит на строчках...» [2].
Задача поэта - обнажение чувства, души. Новаторство, оригинальность стиха и прочие вещи, необходимые подлинному поэту, все-таки не так важны, как искренность, как отражение собственной судьбы, собственного знания о мире. Сила поэзии в том, что она способна вызвать «взрывы тишины» [2], заставить читателей замолчать и задуматься над значением слов, и тем, что скрыто за ними - обнаружить подтекст, который, согласно Шаламову, важнее текста. Лишь искренность, подлинность страдания способны найти сочувствие у читателя и вызвать «к горлу подступающие слезы» [2].
Отсюда вытекает следующее положение - «поэзия - это опыт» [1]. Человеческий опыт - то, что помогает выжить в суровых условиях Дальнего Севера. Весь жизненный опыт воплотил Шаламов в своем творчестве: боль, холод, разрушение тела и души. И потому он настаивает, что юноши ничего не могут знать о поэзии, о подлинных страданиях. Обратимся к стихотворению «Поэзия - дело седых» [2]. В первой строфе автор рассуждает, что право называться поэтом имеет только опытный человек, который знает жизнь не по книгам, на лице которого страдания оставили след в виде морщин, а на теле - в виде многочисленных ран. Во второй строфе автор пишет: «Сто жизней проживших сполна / Не мальчиков, а мужчин, / Поднявшихся с самого дна / К заоблачной дали вершин» [2]. Рефрен, выделенный нами, усиливает мысль, высказанную в первой строфе. Кроме того, истинный поэт должен испытывать страдания не только собственные, но и чужие, проживая сто жизней за одну свою, следовательно, воплощать в своем творчестве опыт всечеловеческий. Поэт должен пройти сложный путь восхождения от самых низов к вершинам, от неизвестности к славе с одной стороны, с другой - от грязи, порока, саморазрушения, самоотречения к очищению за счет страданий - отсюда в творчестве В. Шаламова появляется частый мотив мученичества, искупления. В заключительной строфе Шаламов пишет: «Познание горных высот, / Подводных душевных глубин, / Поэзия - вызревший плод / И белое пламя седин» [2]. Следует отметить, что горы в данном случае - метафорический образ предельной высоты, так же, как душевные глубины - метафора предельного низа. Извлекая «сокровища с самого дна» [2] и доставляя их к вершинам, поэт выражает в стихах весь свой опыт, ничего не упуская. Результат этого опыта и есть творчество - «вызревший плод», который становится таковым лишь с течением времени, с постепенным накоплением чувств, впечатлений. Истинные стихи способны «ж<ечь> сердца людей» только тогда, когда творец будет седым старцем, поскольку лишь став седым, можно стать достаточно опытным, так как все знания о жизни будут к тому моменту приобретены, следовательно, будет, о чем рассказать читателю.
Мотив мученичества, идея, что «поэзия - это жертва, а не завоевание. Обнажение души, искренность, «самоотдача» [1], реализуется в стихотворении «Стихи - это стигматы». В первой строфе поэт говорит о том, что стигматы - «свидетельство расплаты за всех людей», «чужих страданий след» [2]. Здесь появляется образ Христа, присланного на землю, чтобы искупить грехи человечества, претерпеть муки распятия и воскреснуть, чтобы явить миру свидетельство любви, способной преодолеть любые пытки. Приняв смерть на кресте, Христос спас людей, погрязших во лжи и пороках. Поэт - тот же Христос, мученик, приносящий в жертву собственную жизнь, поскольку «самоотдача» влечет за собой душевные страдания, ужас воспоминаний.
Во второй строфе Шаламов пишет, что как бы ни относились люди к его творчеству, к жизни, к религии, как бы ни вели они себя, поэт не должен ничего забывать. Память - его оружие, способное спасти от забвения события, людей, впечатления.
В заключительной строфе, как и в предыдущем примере, возникает рефрен, создающий кольцевую композицию: «Ты должен вечно видеть / Чужих страданий свет, / Любить и ненавидеть / За всех людей, поэт» [2]. В выделенном нами стихе и заключена интегральная идея текста, что поэт - не индивидуалист, он обладает не собственным опытом, а вселенским. Следовательно, испытывает не только собственные муки, любовь или ненависть, но и эмоции, чувства окружающих, что и роднит его с Христом, образ которого встречается и в других стихотворениях, например, «Здесь человек в привычной позе» или «Ты сердись как ветер, как метель», которое заканчивается дистихом «Эту чашу - вовсе неспроста - / Пью во имя Господа Христа» [2].
Поэт, по мнению В. Шаламова, не что иное, как инструмент «познания мира». Шаламов пишет: «Смотря на себя как на инструмент познания мира, как на совершенный из совершенных прибор, я прожил свою жизнь, целиком доверяя личному ощущению, лишь бы это ощущение захватило тебя целиком» [1]. Стихотворение «Хрусталь», где речь идет о поэзии, Шаламов считает программным. В первой строфе возникает образ хрустального рыцарского бокала, воплощающий в себе чувствительного поэта, тонкость и хрупкость души которого сродни узорчатому стеклу. Колыхание сосуда - процесс работы поэта над текстом, свойственная ему неуверенность: с одной стороны, радость вдохновения, с другой - сложность воплощения образов в строке: «То учащенное дыханье, / То неуверенность руки» [2].
Объять весь мир, заключить его в себе - задача художника. Мир сам «от шепота до грома» желает этого воплощения, чтобы преобразиться в строке, созданной мастером. «Шепот» и «гром» - две крайности, две противоположности, между которыми - вселенная, своя и чужая, постепенно наполняющая хрустальный сосуд. Необходимо быть осторожным, поскольку «живое стекло» уязвимо, и чем громче бьется сердце, чем ярче впечатления, сотрясающие сознание художника, тем больше вероятность, что хрусталь выскользнет из рук и разлетится на маленькие осколки, вновь собрать которые не представится возможным: «Одно неверное движенье - / Мир разобьется на куски...» [2].
Неверное движение - потеря мысли, забвение. Раз исчезнувшие из сознания строки невозможно восстановить, они уйдут безвозвратно. Хрупкое стекло бережно хранит ангел прошлого, сохраняющий воспоминания. Извлеченный при раскопках древний бокал хранит в себе опыт земли, звон его - жалобы: «И будто эхо подземелий / Звучит в очищенном стекле, / И будто гул лесной метели / На нашем праздничном столе» [2]. Лес, метель - знаки таежного мира, многократно встречающиеся как в поэзии, так и в прозе Шаламова. Наполненный подобным гулом, древний сосуд предстает на праздничном столе и предлагает гостям напиток из прошлого, далеко не радостного, и эхо пережитого отзывается во всяком, кто решит испить из рыцарского бокала. Эхо постепенно разрушает стекло, поскольку от постоянного трепетания образуются трещины, и чем чаще будет звон его превосходить удары сердца, тем скорее произойдет полное разрушение и хрусталь расколется, не в силах выдержать напряжения души. И потому ему нужен покой: «А может быть, ему обещан / Покой, и только тишина / Из-за его глубоких трещин / Стеклу тревожному нужна» [2]. Глубокие трещины - отпечаток переживаний, опыт подземелья. Раны невозможно залечить временем и забвением, поскольку память сильна, но возможен покой, обрести который возможно только разбившись на части, окончательно потеряв возможность воспринимать мир, воплощать его в себе. На наш взгляд, Шаламов избирает образ хрусталя, поскольку он хрупок и восприимчив, как сознание истинного художника.
Поэзия для В. Шаламова - это особый мир, существующий в сознании художника. О том, что за мир заключен в стихах Шаламова, поэт пишет в стихотворении «Мои дворцы хрустальные», где автор воссоздает ряд деталей и топосов, характерных для его творчества. Начинается оно следующей строфой: «Мои дворцы хрустальные, / Мои дороги дальние, / Лиловые снега...» [2]. Дорога, путь - один из центральных образов «Колымских тетрадей», устойчивый символ в творчестве В. Шаламова. С одной стороны - это движение, очищение души через страдания. С другой, перемещаясь по снежным тропам, поэт приобретает опыт, наблюдает за происходящим вокруг и фиксирует впечатления. «Снега» - константный образ, но в сочетании с эпитетом «лиловые» встречается только в данном тексте. Видимо, речь идет о сумерках, меняющих цветовое восприятие. Занесенная снегом дорога затрудняет путь пешехода и приводят его в край, где «безвыходные льды». Льды, наряду со снегом, часто сковывают как лирического героя, так и природу, корабли, идущие по реке, заливают землю, затрудняя путь идущему, задыхающемуся путнику. Лед также - всевидящая, безграничная сила. «Грозный», «мертвящий», он обрекает лирического героя на муки, которым нет конца, и потому автор употребляет эпитет «безвыходные», подчеркивающий безнадежность, обреченности.
Строфой ниже возникает образ лиственницы - таежного хвойного дерева: «Где людям среди лиственниц / Не поиск нужен истины, / А поиски еды...» [2]. С одной стороны, это дерево - деталь таежного пейзажа, с другой, подобно яблоне - древо познания добра и зла, дерево концлагерей. Она, как и стланик, символ сопротивления северу, разрушительному морозу. Кроме того - это безмолвные свидетели происходящего ужаса, как камни, горы. И мимо этих северных деревьев ходят люди, которые не ищут красоты, гармонии с природой, смысла жизни, поэзии: все, что им нужно - еда, всякая, что попадется на пути - ягоды, замерзший хлеб, спрятанный товарищами. Физические потребности более необходимы, чем духовные, и истина прежде всего в том, что для того, чтобы поддерживать жизнедеятельность организма, необходима пища, которой так недостает шаламовским героям. Доведенные до предела собственных возможностей, безбожники «истово» возносят Богу свои молитвы, надеясь на его милосердие. Когда нет ни надежды, ни покоя, чудо - все, на что остается надеяться; и даже скептики и атеисты, убийцы и воры молятся, поскольку больше им ничего не остается. Каждый новый день в лагере - рутина, где: «Больные, бестолковые / С лопатами совковыми / Шеренгами встают...» [2]. Больные, потому что выгоняют на мороз в рваной одежде, без рукавиц, в дождь; бестолковые, поскольку отупевают от тяжелой, шестнадцатичасовой физической работы в шахтах и золотых забоях - ямах, куда сбрасывают людей, чтобы те, под автоматами, выполняли план. Каждое утро выстраиваются бесчисленные шеренги из заключенных, которые идут по снегу, падают, поднимаются и продолжают путь к «Молоху», который «жаждет человеческих жертв» [1]. И каждый день: «Рядясь в плащи немаркие, / С немецкими овчарками / Гуляют пастухи» [2]. Пастухи - конвоиры, которые прогуливались по периметру забоя, пока заключенные с кайлом и лопатой, долбили камни и промерзшую землю, пытаясь выполнить план, чтобы получить триста граммов спасительного хлеба. В их обязанности входило стеречь заключенных, воспринимаемых как скот, бесправные животные, жизнь и здоровье которых не представляет ценности, и потому их можно безнаказанно избивать, убивать, затравливать собаками. Все это многократно описано Шаламовым и в рассказах, и в других стихотворениях «Колымских тетрадей». Это мир, в котором: «Кружится заметь вьюжная, / И кажутся ненужными / Стихи...» [2].
Метель в художественном мире Шаламова символизирует забвение. Снег и ветер скрывают следы живых и могилы мертвых. Они прячут колымскую тайну толстым слоем серебряной пыли, чтобы никто не узнал о страшных событиях первой половины двадцатого столетия. В этом жестоком мире бесконечных страданий, голода, мороза, снега, ветра и бескрайних льдов нет места поэзии, однако стихи рождаются даже здесь. Они только «кажутся ненужными», в действительности же являются необходимостью, помогающей выжить, преодолеть безысходность. Вернемся к началу стихотворения. На страшном материале, накопленном на Дальнем Севере, лирический герой выстраивает уникальный поэтический мир и обозначает его как «дворцы хрустальные», а во второй строфе пишет: «Мои побаски вольные, / Мои стихи крамольные / И слезы - жемчуга...» [2].
Из приведенного фрагмента мы видим отношение автора к собственному творчеству. Он называет их ласково вольными побасками, признавая их формальное несовершенство, неуклюжесть, нетвердость. Они крамольные, поскольку не подлежат публикации в связи с тематикой, с теми ужасами, которые, скрытые официальной властью, выходят наружу, приоткрывая страшную тайну тайги. Стихи - символ сопротивления духовному растлению, неизбежно наступающему в жестоком мире Колымы. Возводя хрустальные дворцы, лирический герой прячется в них от смерти. И эти стихи дороги ему, поскольку заключают в себе его опыт, его «урочища бесплодные», которые художник передает другим. И они настолько искренние, настолько выстраданные, что превращаются в слезы, драгоценные слезы поэта - жемчуга, которые он дарит неравнодушному читателю.
Таким образом, назначение искусства Шаламов видит в следующем:
• Поэзия - это судьба, а не ремесло. Отражение этой судьбы в собственном творчестве - основная задача художника.
• Поэзия - это опыт, накопленный только к концу жизни; дело «не мальчиков, а мужчин», которым есть что рассказать о жизни.
• Поэзия - это жертва, передача не только собственных, но и всечеловеческих эмоций и переживаний.
• Поэт - инструмент познания мира, через который говорит сама природа, искусство.
Исходя из вышеперечисленных принципов художник создает собственный уникальный поэтический мир, отражая в нем собственный многолетний опыт каторжной жизни. Рассказывая читателю о собственной судьбе, лирический герой приносит себя в жертву, воспоминаниями причиняя новые раны, подобные царапинам на старинном хрустальном бокале. Посредством деталей-символов автор точно передает как собственные переживания, так и бесконечные муки идущих по снежному пути товарищей. «В мире нет таких явлений физического, духовного, общественного, нравственного мира, которые не могли бы быть отражены стихами» [1], - пишет Шаламов, поэтическая вселенная которого вмещает в себя самые разнообразные стороны бытия во всех, даже самых уродливых его проявлениях. Поэзия для Шаламова - это искусство важнейший инструмент воздействия на нравственное сознание человека. Не случайно в письме Шаламова Пастернаку от 24 декабря 1952 г. Есть такие слова: «Я верю давно в страшную силу искусства, силу, не поддающуюся никаким измерениям и все же могучую, ни с чем не сравнимую силу... художник, умерший много веков назад, силой своего искусства воспитывает людей до сих пор» [3: 390]).
Литература
1. Шаламов, В.Т. Эссе [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://profilib.com/chtenie/126849/varlam-shalamov-esse-9. php
2. Шаламов, В. Т. Стихотворения [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://shalamov.ru/library/
3. Шаламов В.Т. Собр. соч. в 4 тт. Т. 4. [Текст] / В.Т. Шаламов. - М.: Художественная литература; Вагриус, 1998. - 494 с.
4. Берютти, М. Утверждение истины [Текст] // Шаламовский сборник: Вып. 3. Сост. В. В. Есипов. - Вологда: Грифон, 2002. - C.143-153.
5. Волкова, Е. Эстетический феномен Варлама Шаламова [Текст] // IV Международные Шаламовские чтения. Москва, 18-19 июня 1997 г.: Тезисы докладов и сообщений. - М.: Республика, 1997. - С. 7-22
6. Есипов, В. В. Как молитвенники, в карманах носим книги твоих стихов [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://shalamov.ru/research/264/
7. Иванов, В. Поэзия Шаламова [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://shalamov.ru/research/175/
Болдырева Елена Михайловна, доктор филологических наук, доцент кафедры русской литературы
Асафьева Елена Валерьевна, магистрант кафедры русской литературы, Ярославский государственный педагогический университет
_________
"Я верю давно в страшную силу искусства": концепция поэзии в "Колымских тетрадях" В. Шаламова
В статье анализируются представления В.Т. Шаламова о роли и задачах поэтического творчества, раскрывается понимание В.Т. Шаламовым нравственного долга писателя и поэта. Доказывается, что на первом плане для писателя оказывается стремление ответить на сложнейший этический вопрос о сохранении человеческой личности в нечеловеческих условиях. В статье обосновываются основные представления В. Т. Шаламова о назначении поэзии: поэзия - это судьба, а не ремесло, отражение этой судьбы в собственном творчестве - основная задача художника; поэзия - это опыт, накопленный только к концу жизни; дело «не мальчиков, а мужчин», которым есть что рассказать о жизни; поэзия - это жертва, передача не только собственных, но и всечеловеческих эмоций и переживаний; поэт - инструмент познания мира, через который говорит сама природа, искусство.
Тема назначения искусства - одна из важнейших тем в творчестве Шаламова. Свои взгляды на поэтическое творчество художник подробно изложил в эссе «Таблица умножения для молодых поэтов», «Кое-что о моих стихах», «О поэзии» и т. д. и воплотил их в собственном творчестве. Анализ основных положений этих работ и стихотворений В. Шаламова позволяет выявить свойственное автору уникальное понимание сути поэтического творчества и назначения поэзии.
«Поэзия - это судьба, а не ремесло. Пока кровь не выступает на строчках - поэта нет, есть только версификатор» [1], - гласит одно из положений эссе «Таблица умножения для молодых поэтов». Шаламов считал, что «размеры и рифмы - это тайны сапожной мастерской, а не тайны искусства» [1], хотя сам о форме писал много и считал, что она важна, но второстепенна, чувство, выраженное в тексте, гораздо важнее, что «нужно изучать технику, понимая, что это техника» [1]. В связи с высказанным положением следует обратиться к стихотворению «Стихи - это судьба, не ремесло» первые два стиха которого практически повторяют высказанную в эссе мысль: «Стихи - это судьба, не ремесло, / И если кровь не выступит на строчках...» [2].
Задача поэта - обнажение чувства, души. Новаторство, оригинальность стиха и прочие вещи, необходимые подлинному поэту, все-таки не так важны, как искренность, как отражение собственной судьбы, собственного знания о мире. Сила поэзии в том, что она способна вызвать «взрывы тишины» [2], заставить читателей замолчать и задуматься над значением слов, и тем, что скрыто за ними - обнаружить подтекст, который, согласно Шаламову, важнее текста. Лишь искренность, подлинность страдания способны найти сочувствие у читателя и вызвать «к горлу подступающие слезы» [2].
Отсюда вытекает следующее положение - «поэзия - это опыт» [1]. Человеческий опыт - то, что помогает выжить в суровых условиях Дальнего Севера. Весь жизненный опыт воплотил Шаламов в своем творчестве: боль, холод, разрушение тела и души. И потому он настаивает, что юноши ничего не могут знать о поэзии, о подлинных страданиях. Обратимся к стихотворению «Поэзия - дело седых» [2]. В первой строфе автор рассуждает, что право называться поэтом имеет только опытный человек, который знает жизнь не по книгам, на лице которого страдания оставили след в виде морщин, а на теле - в виде многочисленных ран. Во второй строфе автор пишет: «Сто жизней проживших сполна / Не мальчиков, а мужчин, / Поднявшихся с самого дна / К заоблачной дали вершин» [2]. Рефрен, выделенный нами, усиливает мысль, высказанную в первой строфе. Кроме того, истинный поэт должен испытывать страдания не только собственные, но и чужие, проживая сто жизней за одну свою, следовательно, воплощать в своем творчестве опыт всечеловеческий. Поэт должен пройти сложный путь восхождения от самых низов к вершинам, от неизвестности к славе с одной стороны, с другой - от грязи, порока, саморазрушения, самоотречения к очищению за счет страданий - отсюда в творчестве В. Шаламова появляется частый мотив мученичества, искупления. В заключительной строфе Шаламов пишет: «Познание горных высот, / Подводных душевных глубин, / Поэзия - вызревший плод / И белое пламя седин» [2]. Следует отметить, что горы в данном случае - метафорический образ предельной высоты, так же, как душевные глубины - метафора предельного низа. Извлекая «сокровища с самого дна» [2] и доставляя их к вершинам, поэт выражает в стихах весь свой опыт, ничего не упуская. Результат этого опыта и есть творчество - «вызревший плод», который становится таковым лишь с течением времени, с постепенным накоплением чувств, впечатлений. Истинные стихи способны «ж<ечь> сердца людей» только тогда, когда творец будет седым старцем, поскольку лишь став седым, можно стать достаточно опытным, так как все знания о жизни будут к тому моменту приобретены, следовательно, будет, о чем рассказать читателю.
Мотив мученичества, идея, что «поэзия - это жертва, а не завоевание. Обнажение души, искренность, «самоотдача» [1], реализуется в стихотворении «Стихи - это стигматы». В первой строфе поэт говорит о том, что стигматы - «свидетельство расплаты за всех людей», «чужих страданий след» [2]. Здесь появляется образ Христа, присланного на землю, чтобы искупить грехи человечества, претерпеть муки распятия и воскреснуть, чтобы явить миру свидетельство любви, способной преодолеть любые пытки. Приняв смерть на кресте, Христос спас людей, погрязших во лжи и пороках. Поэт - тот же Христос, мученик, приносящий в жертву собственную жизнь, поскольку «самоотдача» влечет за собой душевные страдания, ужас воспоминаний.
Во второй строфе Шаламов пишет, что как бы ни относились люди к его творчеству, к жизни, к религии, как бы ни вели они себя, поэт не должен ничего забывать. Память - его оружие, способное спасти от забвения события, людей, впечатления.
В заключительной строфе, как и в предыдущем примере, возникает рефрен, создающий кольцевую композицию: «Ты должен вечно видеть / Чужих страданий свет, / Любить и ненавидеть / За всех людей, поэт» [2]. В выделенном нами стихе и заключена интегральная идея текста, что поэт - не индивидуалист, он обладает не собственным опытом, а вселенским. Следовательно, испытывает не только собственные муки, любовь или ненависть, но и эмоции, чувства окружающих, что и роднит его с Христом, образ которого встречается и в других стихотворениях, например, «Здесь человек в привычной позе» или «Ты сердись как ветер, как метель», которое заканчивается дистихом «Эту чашу - вовсе неспроста - / Пью во имя Господа Христа» [2].
Поэт, по мнению В. Шаламова, не что иное, как инструмент «познания мира». Шаламов пишет: «Смотря на себя как на инструмент познания мира, как на совершенный из совершенных прибор, я прожил свою жизнь, целиком доверяя личному ощущению, лишь бы это ощущение захватило тебя целиком» [1]. Стихотворение «Хрусталь», где речь идет о поэзии, Шаламов считает программным. В первой строфе возникает образ хрустального рыцарского бокала, воплощающий в себе чувствительного поэта, тонкость и хрупкость души которого сродни узорчатому стеклу. Колыхание сосуда - процесс работы поэта над текстом, свойственная ему неуверенность: с одной стороны, радость вдохновения, с другой - сложность воплощения образов в строке: «То учащенное дыханье, / То неуверенность руки» [2].
Объять весь мир, заключить его в себе - задача художника. Мир сам «от шепота до грома» желает этого воплощения, чтобы преобразиться в строке, созданной мастером. «Шепот» и «гром» - две крайности, две противоположности, между которыми - вселенная, своя и чужая, постепенно наполняющая хрустальный сосуд. Необходимо быть осторожным, поскольку «живое стекло» уязвимо, и чем громче бьется сердце, чем ярче впечатления, сотрясающие сознание художника, тем больше вероятность, что хрусталь выскользнет из рук и разлетится на маленькие осколки, вновь собрать которые не представится возможным: «Одно неверное движенье - / Мир разобьется на куски...» [2].
Неверное движение - потеря мысли, забвение. Раз исчезнувшие из сознания строки невозможно восстановить, они уйдут безвозвратно. Хрупкое стекло бережно хранит ангел прошлого, сохраняющий воспоминания. Извлеченный при раскопках древний бокал хранит в себе опыт земли, звон его - жалобы: «И будто эхо подземелий / Звучит в очищенном стекле, / И будто гул лесной метели / На нашем праздничном столе» [2]. Лес, метель - знаки таежного мира, многократно встречающиеся как в поэзии, так и в прозе Шаламова. Наполненный подобным гулом, древний сосуд предстает на праздничном столе и предлагает гостям напиток из прошлого, далеко не радостного, и эхо пережитого отзывается во всяком, кто решит испить из рыцарского бокала. Эхо постепенно разрушает стекло, поскольку от постоянного трепетания образуются трещины, и чем чаще будет звон его превосходить удары сердца, тем скорее произойдет полное разрушение и хрусталь расколется, не в силах выдержать напряжения души. И потому ему нужен покой: «А может быть, ему обещан / Покой, и только тишина / Из-за его глубоких трещин / Стеклу тревожному нужна» [2]. Глубокие трещины - отпечаток переживаний, опыт подземелья. Раны невозможно залечить временем и забвением, поскольку память сильна, но возможен покой, обрести который возможно только разбившись на части, окончательно потеряв возможность воспринимать мир, воплощать его в себе. На наш взгляд, Шаламов избирает образ хрусталя, поскольку он хрупок и восприимчив, как сознание истинного художника.
Поэзия для В. Шаламова - это особый мир, существующий в сознании художника. О том, что за мир заключен в стихах Шаламова, поэт пишет в стихотворении «Мои дворцы хрустальные», где автор воссоздает ряд деталей и топосов, характерных для его творчества. Начинается оно следующей строфой: «Мои дворцы хрустальные, / Мои дороги дальние, / Лиловые снега...» [2]. Дорога, путь - один из центральных образов «Колымских тетрадей», устойчивый символ в творчестве В. Шаламова. С одной стороны - это движение, очищение души через страдания. С другой, перемещаясь по снежным тропам, поэт приобретает опыт, наблюдает за происходящим вокруг и фиксирует впечатления. «Снега» - константный образ, но в сочетании с эпитетом «лиловые» встречается только в данном тексте. Видимо, речь идет о сумерках, меняющих цветовое восприятие. Занесенная снегом дорога затрудняет путь пешехода и приводят его в край, где «безвыходные льды». Льды, наряду со снегом, часто сковывают как лирического героя, так и природу, корабли, идущие по реке, заливают землю, затрудняя путь идущему, задыхающемуся путнику. Лед также - всевидящая, безграничная сила. «Грозный», «мертвящий», он обрекает лирического героя на муки, которым нет конца, и потому автор употребляет эпитет «безвыходные», подчеркивающий безнадежность, обреченности.
Строфой ниже возникает образ лиственницы - таежного хвойного дерева: «Где людям среди лиственниц / Не поиск нужен истины, / А поиски еды...» [2]. С одной стороны, это дерево - деталь таежного пейзажа, с другой, подобно яблоне - древо познания добра и зла, дерево концлагерей. Она, как и стланик, символ сопротивления северу, разрушительному морозу. Кроме того - это безмолвные свидетели происходящего ужаса, как камни, горы. И мимо этих северных деревьев ходят люди, которые не ищут красоты, гармонии с природой, смысла жизни, поэзии: все, что им нужно - еда, всякая, что попадется на пути - ягоды, замерзший хлеб, спрятанный товарищами. Физические потребности более необходимы, чем духовные, и истина прежде всего в том, что для того, чтобы поддерживать жизнедеятельность организма, необходима пища, которой так недостает шаламовским героям. Доведенные до предела собственных возможностей, безбожники «истово» возносят Богу свои молитвы, надеясь на его милосердие. Когда нет ни надежды, ни покоя, чудо - все, на что остается надеяться; и даже скептики и атеисты, убийцы и воры молятся, поскольку больше им ничего не остается. Каждый новый день в лагере - рутина, где: «Больные, бестолковые / С лопатами совковыми / Шеренгами встают...» [2]. Больные, потому что выгоняют на мороз в рваной одежде, без рукавиц, в дождь; бестолковые, поскольку отупевают от тяжелой, шестнадцатичасовой физической работы в шахтах и золотых забоях - ямах, куда сбрасывают людей, чтобы те, под автоматами, выполняли план. Каждое утро выстраиваются бесчисленные шеренги из заключенных, которые идут по снегу, падают, поднимаются и продолжают путь к «Молоху», который «жаждет человеческих жертв» [1]. И каждый день: «Рядясь в плащи немаркие, / С немецкими овчарками / Гуляют пастухи» [2]. Пастухи - конвоиры, которые прогуливались по периметру забоя, пока заключенные с кайлом и лопатой, долбили камни и промерзшую землю, пытаясь выполнить план, чтобы получить триста граммов спасительного хлеба. В их обязанности входило стеречь заключенных, воспринимаемых как скот, бесправные животные, жизнь и здоровье которых не представляет ценности, и потому их можно безнаказанно избивать, убивать, затравливать собаками. Все это многократно описано Шаламовым и в рассказах, и в других стихотворениях «Колымских тетрадей». Это мир, в котором: «Кружится заметь вьюжная, / И кажутся ненужными / Стихи...» [2].
Метель в художественном мире Шаламова символизирует забвение. Снег и ветер скрывают следы живых и могилы мертвых. Они прячут колымскую тайну толстым слоем серебряной пыли, чтобы никто не узнал о страшных событиях первой половины двадцатого столетия. В этом жестоком мире бесконечных страданий, голода, мороза, снега, ветра и бескрайних льдов нет места поэзии, однако стихи рождаются даже здесь. Они только «кажутся ненужными», в действительности же являются необходимостью, помогающей выжить, преодолеть безысходность. Вернемся к началу стихотворения. На страшном материале, накопленном на Дальнем Севере, лирический герой выстраивает уникальный поэтический мир и обозначает его как «дворцы хрустальные», а во второй строфе пишет: «Мои побаски вольные, / Мои стихи крамольные / И слезы - жемчуга...» [2].
Из приведенного фрагмента мы видим отношение автора к собственному творчеству. Он называет их ласково вольными побасками, признавая их формальное несовершенство, неуклюжесть, нетвердость. Они крамольные, поскольку не подлежат публикации в связи с тематикой, с теми ужасами, которые, скрытые официальной властью, выходят наружу, приоткрывая страшную тайну тайги. Стихи - символ сопротивления духовному растлению, неизбежно наступающему в жестоком мире Колымы. Возводя хрустальные дворцы, лирический герой прячется в них от смерти. И эти стихи дороги ему, поскольку заключают в себе его опыт, его «урочища бесплодные», которые художник передает другим. И они настолько искренние, настолько выстраданные, что превращаются в слезы, драгоценные слезы поэта - жемчуга, которые он дарит неравнодушному читателю.
Таким образом, назначение искусства Шаламов видит в следующем:
• Поэзия - это судьба, а не ремесло. Отражение этой судьбы в собственном творчестве - основная задача художника.
• Поэзия - это опыт, накопленный только к концу жизни; дело «не мальчиков, а мужчин», которым есть что рассказать о жизни.
• Поэзия - это жертва, передача не только собственных, но и всечеловеческих эмоций и переживаний.
• Поэт - инструмент познания мира, через который говорит сама природа, искусство.
Исходя из вышеперечисленных принципов художник создает собственный уникальный поэтический мир, отражая в нем собственный многолетний опыт каторжной жизни. Рассказывая читателю о собственной судьбе, лирический герой приносит себя в жертву, воспоминаниями причиняя новые раны, подобные царапинам на старинном хрустальном бокале. Посредством деталей-символов автор точно передает как собственные переживания, так и бесконечные муки идущих по снежному пути товарищей. «В мире нет таких явлений физического, духовного, общественного, нравственного мира, которые не могли бы быть отражены стихами» [1], - пишет Шаламов, поэтическая вселенная которого вмещает в себя самые разнообразные стороны бытия во всех, даже самых уродливых его проявлениях. Поэзия для Шаламова - это искусство важнейший инструмент воздействия на нравственное сознание человека. Не случайно в письме Шаламова Пастернаку от 24 декабря 1952 г. Есть такие слова: «Я верю давно в страшную силу искусства, силу, не поддающуюся никаким измерениям и все же могучую, ни с чем не сравнимую силу... художник, умерший много веков назад, силой своего искусства воспитывает людей до сих пор» [3: 390]).
Литература
1. Шаламов, В.Т. Эссе [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://profilib.com/chtenie/126849/varlam-shalamov-esse-9. php
2. Шаламов, В. Т. Стихотворения [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://shalamov.ru/library/
3. Шаламов В.Т. Собр. соч. в 4 тт. Т. 4. [Текст] / В.Т. Шаламов. - М.: Художественная литература; Вагриус, 1998. - 494 с.
4. Берютти, М. Утверждение истины [Текст] // Шаламовский сборник: Вып. 3. Сост. В. В. Есипов. - Вологда: Грифон, 2002. - C.143-153.
5. Волкова, Е. Эстетический феномен Варлама Шаламова [Текст] // IV Международные Шаламовские чтения. Москва, 18-19 июня 1997 г.: Тезисы докладов и сообщений. - М.: Республика, 1997. - С. 7-22
6. Есипов, В. В. Как молитвенники, в карманах носим книги твоих стихов [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://shalamov.ru/research/264/
7. Иванов, В. Поэзия Шаламова [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://shalamov.ru/research/175/
Болдырева Елена Михайловна, доктор филологических наук, доцент кафедры русской литературы
Асафьева Елена Валерьевна, магистрант кафедры русской литературы, Ярославский государственный педагогический университет