Cергей Никольский. Судьба крестьянина у Василя Быкова, Солженицына и Шаламова
Статья опубликована в журнале "Ярославский педагогический вестник", № 5 (116), 2020. Электронная версия - на сайте журнала.
__________
Крестьянин на войне и в советском концлагере (в размышлениях В. Быкова, А. Солженицына, В. Шаламова)
Крестьяне, как и люди из иных социальных слоев, на войне или в советском концентрационном лагере, по крайней мере некоторое время, живут своим прошлым опытом, воспоминаниями, выработанными в прошлой жизни, привычками и стереотипными формами поведения. Также оказывается, что прошлое может быть важным подспорьем в выработке героической системы отношений к врагу или в необходимом для выживания терпении. Об этом пишет Василь Быков в повести «Знак беды», а Андрей Платонов, к примеру, в рассказе «Офицер и крестьянин». Но прошлое определяет поведение крестьянина и тогда, когда он не может освободиться от того тягостного и разрушительного, что в нем оставила прежняя жизнь. И в этом случае он, предавая перед лицом врага себя, своих родных и друзей и, в том числе, собственное будущее, оказывается врагом своего народа и, в конечном счете, гибнет позорной смертью. Об этом повести Василя Быкова «Сотников» и «Журавлиный крик». Жизнь крестьянина в лагере, если судить по повести Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», оказывается более простой, чем у людей, не приспособленных к тяжелому труду. Порой этой жизни даже свойственен своего рода энтузиазм. Но такого рода наблюдение не подтверждает Варлам Шаламов, наблюдавший быструю нивелировку человека из любой социальной группы в получеловека, типичного заключенного-доходягу. Прав Солженицын или Шаламов? Вероятно, правда у каждого своя. Но сходятся они в одном - неприятии и проклятии советского тоталитаризма.
Тема поведения на войне отдельной социальной группы в художественной философии о войне и советском концентрационном лагере представлена сравнительно мало. И если говорить о войне, то исключение, пожалуй, составляет философская проза Андрея Платонова, о которой шла речь в первой статье на эту тему [Никольский, 2020]. Однако даже этому большому писателю не удалось охватить ее в широком диапазоне, включая личные истории персонажей. У Платонова крестьянин хотя и несет в себе свое прошлое, но его прошлая жизнь присутствует лишь в «свернутом» виде и читатель может угадать ее по отдельным деталям.
По-иному крестьянин на войне видится Василю Быкову. И это широкое видение связано с прошлым деревни, прежде всего с периодом коллективизации 30-х гг.
Тема белорусского крестьянина на войне представлена Быковым в нескольких произведениях. Героиня повести «Знак беды» Степанида - изработанная, придавленная трудной жизнью крестьянка, ведет свою неявную, без выстрелов и взрывов, но не менее опасную, чем настоящая, войну с расквартированными в деревне гитлеровцами и местными полицаями. И нынешняя, Отечественная война, своего рода продолжение ее прежней «мирной войны», когда ради выполнения государственного плана по борьбе с «кулачеством» нужно было разрушить хозяйство и выслать на поселение односельчанина, труженика, чья вина была в нередком, в страду, найме тех, кто о своем хозяйстве заботился не слишком усердно. Тогда Степанида не побоялась идти наперекор властям, голосовала против раскулачивания. Она была так же против и собирала подписи соседей за освобождение арестованного председателя, который не проявил рьяности в выполнении государственного плана по ссылке «кулаков». И теперь она тоже не может молчать, не желает угождать обосновавшимся на постой в ее доме и дворе оккупантам, грабящим ее сельчанам-полицаям. «С детства она не умела насиловать себя, поступать вопреки желанию, тем более унижаться; нужных для того способностей у нее никогда не было, и она не знала даже, как это можно - ладить с немцами, особенно если те вытворяют такое. То унижение, которому они подвергли ее при первом своем появлении, не давало ей настроиться иначе, чем неприязненно, дальнейшее же и подавно вызвало у нее возмущение и ненависть к ним» [Быков, 2010, с. 393-394].
Действия крестьянки не несут в себе какого-то существенного для врагов урона. Она - то выбрасывает в колодец украденную у немцев винтовку, то выменивает у соседа неразорвавшуюся бомбу в надежде когда-то и как-то ее взорвать. Но для художественного изображения высказываемой автором философской идеи человеческого достоинства обязательность военной целесообразности или результативности совершаемых поступков не требуется.
Ровно так же практический результат не требовался Быкову в изображении подвига лейтенанта Ивановского в повести «Дожить до рассвета». В ней советский офицер вначале нацелен на обнаружение и уничтожение большого фашистского склада с боеприпасами, затем - на подрыв гранатами штаба, потом - на подрыв автомашины с важным генералом. В финале же перед ним на дороге оказываются всего лишь два немецких солдата-обозника. Однако от этого подвиг не перестает быть подвигом.
О том, что Степаниде нужна была недюжинная смелость, говорит ситуация, нетипичная для других оккупированных территорий. Не только в западных регионах Украины и Белоруссии, присоединенных к СССР накануне войны, но и в центральных и восточных белорусских областях в это время было много мужчин, сотрудничавших с фашистами по причине ненависти к советской власти, силой загнавшей их в колхозы, а также в надежде вновь получить, хотя бы и от немцев, свой собственный клочок земли. Свидетельство об этом широком явлении находим, в частности, и в исследованиях о войне С. А. Алексиевич, сделанных на основе воспоминаний белорусов, переживших войну: «...я всю жизнь прожила в стране полицаев. А что такое Беларусь, по- вашему? Тысячи белорусов служили в полиции. Не надо думать, что у нас все уходили в партизаны и только отдельные предатели. ... Помню, когда я опубликовала самые первые рассказы - а собрала я их уже много, долго ездила по стране, - десятка два знаменитых партизан написали в Конституционный суд, что я оболгала Великую Победу и партизанское движение. Так что всю правду можно будет рассказать лишь со временем, когда не останется свидетелей... Ведь кто такие партизаны? Они ведь далеко не сразу сложились в какое -то подобие военных отрядов. Поначалу это просто были полубандитские группы. Просто мужики с оружием, вот и все. Хорошо, если во главе оказывался бывший окруженец с нормальными взглядами, а так-то. Помните, у меня в книге “Время секонд-хенд” есть история про Розочку? Восемнадцатилетнюю еврейскую девушку прислали из Москвы, она была связисткой. С ней спали все партизанские командиры, а потом, когда она забеременела, просто пристрелили на опушке. Вся моя деревенская жизнь состоит из этих рассказов» [Алексиевич, 2020]. И хотя в окружении Степаниды в деревне много полицаев и предателей, она всему этому противостоит. Крестьянка защищает свой дом, запираясь в нем от врагов и сгорая вместе с ним.
Тема крестьянина на войне в связи с темой предательства присутствует и в повести В. Быкова «Журавлиный крик». В ней читатель находит образ солдата Пшеничного - парня из крестьянской семьи, раскулаченной в недавнюю коллективизацию. Оставшись без родителей и мечтая стать советским, «как все», он много лет пытается создать себе новый облик, освободиться от тягостного, клеймом выступающего на нем прошлого, в котором нет его личной вины. Однако бдительная советская власть каждый раз это клеймо обнаруживает и водворяет обманщика на полагающееся ему место внизу общественной лестницы (При анализе советской эпохи А. А. Зиновьев приводит свою интерпретацию знаменитой формулы Максима Горького «Если враг не сдается, его уничтожают». И поскольку она применима к рассматриваемой ситуации, приведу ее: «Если кто-нибудь попадется, его уничтожают» [Зиновьев, 1976]). На фронте Пшеничный назначен в группу из пяти бойцов, которая должна прикрыть отход основных сил красноармейцев. Но он рассчитывает перейти к немцам и ждет для этого подходящего момента. Среди врагов советской власти и, следовательно, возможных друзей он мечтает наконец переменить горькую судьбу, стать хозяином земли и собственной жизни. Но случай распоряжается по- своему, и немцы Пшеничного убивают.
В повести среди бойцов заслона, кроме Пшеничного, есть еще один предатель. Это бывший курсант-красноармеец Овсеев. Для него собственная цель выжить любой ценой оказывается важнее часто фальшивых ценностей советского общественного блага. Многие ценности строя, которые курсанту-комсомольцу намеревалось привить тоталитарное государство и которым надлежало трансформироваться в подлинные ценности боевого товарищества, далеко не всегда свое назначение выполняли. Ценности абстрактного интернационализма или солидарности с мировым пролетариатом, верности партии как «чести и совести эпохи» вступали в противоречие с жизнью, не выдерживали проверки реальностью, с примерами сторонящихся фронта политических начальников разного калибра и зримой массы фашистов, ведущих свое происхождение из немецких, родственных русским пролетариям, рабочих и крестьян. Личных же оснований для защиты своей Родины политические начальники в Овсееве не взрастили, и сам он их в себе не сформировал.
В быковской повести из пяти персонажей - бойцов заслона - двое оказываются предателями. Видимо, и в самом деле прошлая кровавая история советского строя, равно как и его зацикленность на «единственно верной идеологии» при игнорировании великих ценностей культуры, обнаружили на войне свое подлинное лицо, далекое от расчетов власти.
Не всегда явно, но все же можно догадаться и о скрытых размышлениях еще одного предателя, бойца партизанского отряда старшины Рыбака в повести Быкова «Сотников». В ней - непростые раздумья автора о попытках выжить попавшего в плен крестьянина-солдата. Вероятно, среди товарищей в отряде он был хорошим партизаном, как наверняка был умелым работником в колхозе. Вот только вряд ли стал он таковым только по своей доброй воле. Скорее - от безысходности, приспосабливаясь, понимая, что иначе - ссылка или даже смерть. Хитростью, «оружием слабых» привык брать. Вот и попав в плен, он снова пытается прибегнуть к этому спасительному способу, вызывается стать полицаем, как ему кажется, на время, до первого представившегося удобного случая, когда можно будет перейти к своим. Решение это вызревает из его прошлого жизненного опыта. Рыбак надеется, что, как и раньше, его спасет хитрость. Ведь в жизни выживает тот, кто лучше умеет хитрить [Быков, 2010, с. 191].
Связь человека с прошлым опытом жизни в полной мере относится к крестьянину на войне. А каков он в другой экстремальной ситуации, в советском концентрационном лагере? Портрет вчерашнего воина, а сегодня узника ГУЛАГа, каковых, как известно, были сотни тысяч, рисует Александр Солженицын в повести «Один день Ивана Денисовича». Опубликованная лишь в 1962 г. по специальному решению Политбюро ЦК КПСС и под давлением ее тогдашнего вождя Н. Хрущева повесть, при всей ее мягкости в сравнении с документальной прозой Варлама Шаламова [Поезд Шаламова ... 2017], вызвала в общественном мнении СССР шок, а среди сталинистов неприкрытую ненависть. И это при том, что заключенные лагеря, описанного Солженицыным, это чуть не отдыхающие на курорте в сравнении с колымскими лагерями, описанными Варламом Шаламовым. Так, они могут не выходить на работу уже при минус тридцати пяти, в то время как в колымском лагере они работают и при минус пятидесяти пяти, когда плевок замерзает в воздухе. Да и сам их труд видится более легким, а рабочие нормы у солженицынских героев в сравнении с героями Шаламова меньше.
Солженицынский Иван Денисович - потомственный крестьянин, мастер на все руки, и в лагере оказывается одним из самых востребованных, умелых и, что почти невероятно, иногда даже выступает как передовик-энтузиаст, до самозабвения увлеченный работой. «Мастерком захватывает Шухов дымящийся раствор - и на то место бросает и запоминает, где прошел нижний шов (на тот шов серединой верхнего шлакоблока потом угодить). Раствора бросает он ровно столько, сколько под один шлакоблок. И хватает из кучки шлакоблок (но с осторожкою хватает - не продрать бы рукавицу, шлакоблоки дерут больно). И еще раствор мастерком разровняв - шлеп туда шлакоблок! И сейчас же, сейчас его подровнять, боком мастерка подбить, если не так: чтоб наружная стена шла по отвесу и чтобы вдлинь кирпич плашмя лежал, и чтобы поперек тоже плашмя. И уж он схвачен, примерз.
Пошла работа. Два ряда как выложим да старые огрехи подровняем, так вовсе гладко пойдет. А сейчас - зорче смотреть! И погнал, и погнал наружный ряд к Сеньке навстречу. И Сенька там на углу с бригадиром разошелся, тоже сюда идет. Подносчикам мигнул Шухов - раствор, раствор под руку перетаскивайте, живо! Такая пошла работа - недосуг носу утереть. Как сошлись с Сенькой да почали из одного ящика черпать - а уж и с заскребом.
Раствору! - орет Шухов через стенку.
Да-е-мо! - Павло кричит.
Принесли ящик. Вычерпали и его, сколько было жидкого, а уж по стенкам схватился - выцарапывай сами! Нарастет коростой - вам же таскать вверх-вниз. Отваливай! Следующий! Шухов и другие каменщики перестали чувствовать мороз» [Солженицын, 1990, с. 62].
Отбывший уже более восьми из определенных ему десяти лет Шухов, в противоположность героям Шаламова, уже задумывается о будущем и перебирает варианты возможной работы, загодя отказываясь от прибыльного дела трафаретного изготовления «ковров» из старых простыней. Он, значит, сохранил в себе самоуважение и чувство собственного достоинства, чего нельзя сказать о шаламовских персонажах.
Мне не известна реакция В. Шаламова именно на этот текст, но, судя по его разговорам с Солженицыным по поводу правдивости изображаемого им (например, упоминаемого кота возле лагерной столовой, на что Шаламов говорил, что в лагере кота давно съели бы), передаваемая Шаламовым общая лагерная атмосфера принципиально исключает любое подобие увлеченности работой и тем более «стахановского» энтузиазма.
В «Колымских рассказах» В. Шаламова нет специального рассмотрения поведения в лагере крестьян. Прошлое большинства персонажей скрыто под личиной заключенного, в лагерной жизни все они - как бы один общий социальный тип. Однако иногда крестьянское прошлое все же проглядывает и дает возможность судить о себе. Таков герой рассказа «Серафим».
О его прошлом деревенском житье не сказано ничего. Однако в контексте темы крестьянина в лагере персонаж интересен своим первым непосредственным контактом с реальностью за колючей проволокой. После размолвки с женой Серафим уезжает на Дальний Восток в надежде залечить душевные раны. Работая вольнонаемным в технической лаборатории, он не только никогда близко не сходится с заключенными, но даже не разговаривает с ними. И его встреча с лагерной жизнью происходит случайно: поехав в другой поселок, он забывает взять с собой паспорт и без документов оказывается в руках тамошней охраны. За шесть суток, пока за ним для опознания не приезжает начальник лаборатории, он успевает познакомиться всего лишь с одной стороной жизни лагерников. Его избивает и обворовывает охрана, его помещают под арест. В карцере у него отбирают одежду воры, в качестве еды ему дают триста граммов плохого хлеба и кружку воды в сутки. И это при том, что в заточении довольно тепло и его не посылают на работы.
Вернувшись к себе в лабораторию, Серафим впервые заговаривает с заключенным, бывшим инженером, спрашивая, как же они живут. Ответ - сгусток описания сути жизни в лагерном аду. «Жизнь арестанта - сплошная цепь унижений с того момента, когда он откроет глаза и уши и до начала благодетельного сна. Да, все это верно, но ко всему привыкаешь. И тут бывают дни лучше и дни хуже, дни безнадежности сменяются днями надежды. Человек живет не потому, что он во что- то верит, на что-то надеется. Инстинкт жизни хранит его, как он хранит любое животное. Да и любое дерево, и любой камень могли бы повторить то же самое. Берегитесь, когда приходится бороться за жизнь в самом себе, когда нервы подтянуты, воспалены, берегитесь обнажить свое сердце, свой ум с какой-нибудь неожиданной стороны. Сосредоточив остатки силы против чего-либо, берегитесь удара сзади. На новую, непривычную борьбу сил может не хватить» [Шаламов, 2013, с. 149]. Серафиму не хватает сил уже после первого знакомства с настоящей лагерной жизнью. К тому же он получает письмо, в котором жена извещает о разводе. И он убивает себя.
Исключительный случай? Вряд ли. Шаламов свидетельствует, что после двух-трех недель лагерной жизни практически все заключенные перестают быть людьми. Несколько дольше держатся «церковники и националисты». Дальше человек существует в качестве своего подобия, и, если ему не повезет быть назначенным на должность какого-либо лагерного «придурка» - от хлебореза до заведующего библиотекой, он через полгода-год умрет на лесоповале или в забое. Судьба крестьянина здесь отличима от судьбы человека из другого слоя, например, интеллигента, может, только одним: менее содержательными, но от этого не менее разрушительными воспоминаниями.
* * *
Как и люди из иных социальных слоев, крестьяне на войне или в лагере по крайней мере некоторое время живут своим прошлым опытом, воспоминаниями, выработанными в прошлой жизни привычками и стереотипами. Но постепенно они сглаживаются, отходят на второй план и, возможно, вовсе исчезают. И если люди не погибают, то возникают новые характеры, новое сознание, новые формы поведения. И если это и происходит, то следы прошлого каким-то образом сосуществуют с настоящим. Но этого художественная философия о войне нам не сообщает.
Библиографический список
1. Быков В. В. Дожить до рассвета. Москва : Экс-мо, 2010. 1040 с.
2. Быков В. Долгая дорога домой // Дружба народов. 2003.№ 8. URL: https://magazines.gorky.media/druzhba/2003/8/dolgaya- doroga-domoj.html (Дата обращения: 19.08.2020).
3. Варлам Шаламов в свидетельствах современников. Москва : Личное издание, 2012. 568 с.
4. Есипов В. В. Шаламов. Москва : Молодая гвардия, 2012. 346 с.
5. Журавина Л. В. У времени на дне: Эстетика и поэтика прозы Варлама Шаламова. Москва : Флинта, Наука, 2013. 232 с.
6. Зиновьев А. А. Зияющие высоты. Лозанна : L'Age d'homme, 1976. 561 с.
7. Михайлик Е. Незаконная комета. Варлам Шаламов: опыт медленного чтения. Москва : Новое литературное обозрение, 2018. 376 с.
8. Никольский С. А. Крестьянин на войне в философской прозе Андрея Платонова и Виктора Астафьева. Статья первая // Ярославский педагогический вестник. 2020. № 4. C. 163-168.
9. Островский А. В. Солженицын: прощание с мифом. Москва : Яуза, Пресском, 2006. 736 с.
10. Поезд Шаламова. Проблемы российского самосознания: судьба и мировоззрение В. Т. Шаламова (к 110-летию со дня рождения) : материалы 14-й Международной научной конференции Института философии РАН с регионами России. Москва : Голос, 2017. 185 с.
11. Сиротинская И. П. Мой друг Варлам Шаламов. Москва : ООО ПКФ «Алана», 2006. 199 с.
12. Солженицын А. И. Один день Ивана Денисовича. Москва : Изд. центр «Новый мир», 1990. 224 с.
13. Чалмаев В. А. Александр Солженицын: Жизнь и творчество. Москва : Просвещение, 1994. 285 с.
14. Шагалов А. Василь Быков. Повести о войне. Москва : Художественная литература, 1989. 301 с.
15. Шаламов В. Собр. соч. в 6 т. Т. 7 доп. Т. 1. Москва : Книжный Клуб Книговек, Терра, 2013. 672 с.
16. Алексиевич С. «Нас учат только тому, как умереть за Родину». Интервью // Медуза. 18.02.2020. иКЬ: https://meduza.io/feature/2020/02/18/ya-vsyu-zhizn-prozhila-v-strane-politsaev?utm_source = facebook.com&utm_medium =share_fb&utm_campaign =share&fbclid =
Никольский Сергей Анатольевич, руководитель сектора философии культуры Института философии РАН, главный научный сотрудник Института философии РАН
__________
Крестьянин на войне и в советском концлагере (в размышлениях В. Быкова, А. Солженицына, В. Шаламова)
Крестьяне, как и люди из иных социальных слоев, на войне или в советском концентрационном лагере, по крайней мере некоторое время, живут своим прошлым опытом, воспоминаниями, выработанными в прошлой жизни, привычками и стереотипными формами поведения. Также оказывается, что прошлое может быть важным подспорьем в выработке героической системы отношений к врагу или в необходимом для выживания терпении. Об этом пишет Василь Быков в повести «Знак беды», а Андрей Платонов, к примеру, в рассказе «Офицер и крестьянин». Но прошлое определяет поведение крестьянина и тогда, когда он не может освободиться от того тягостного и разрушительного, что в нем оставила прежняя жизнь. И в этом случае он, предавая перед лицом врага себя, своих родных и друзей и, в том числе, собственное будущее, оказывается врагом своего народа и, в конечном счете, гибнет позорной смертью. Об этом повести Василя Быкова «Сотников» и «Журавлиный крик». Жизнь крестьянина в лагере, если судить по повести Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», оказывается более простой, чем у людей, не приспособленных к тяжелому труду. Порой этой жизни даже свойственен своего рода энтузиазм. Но такого рода наблюдение не подтверждает Варлам Шаламов, наблюдавший быструю нивелировку человека из любой социальной группы в получеловека, типичного заключенного-доходягу. Прав Солженицын или Шаламов? Вероятно, правда у каждого своя. Но сходятся они в одном - неприятии и проклятии советского тоталитаризма.
Тема поведения на войне отдельной социальной группы в художественной философии о войне и советском концентрационном лагере представлена сравнительно мало. И если говорить о войне, то исключение, пожалуй, составляет философская проза Андрея Платонова, о которой шла речь в первой статье на эту тему [Никольский, 2020]. Однако даже этому большому писателю не удалось охватить ее в широком диапазоне, включая личные истории персонажей. У Платонова крестьянин хотя и несет в себе свое прошлое, но его прошлая жизнь присутствует лишь в «свернутом» виде и читатель может угадать ее по отдельным деталям.
По-иному крестьянин на войне видится Василю Быкову. И это широкое видение связано с прошлым деревни, прежде всего с периодом коллективизации 30-х гг.
Тема белорусского крестьянина на войне представлена Быковым в нескольких произведениях. Героиня повести «Знак беды» Степанида - изработанная, придавленная трудной жизнью крестьянка, ведет свою неявную, без выстрелов и взрывов, но не менее опасную, чем настоящая, войну с расквартированными в деревне гитлеровцами и местными полицаями. И нынешняя, Отечественная война, своего рода продолжение ее прежней «мирной войны», когда ради выполнения государственного плана по борьбе с «кулачеством» нужно было разрушить хозяйство и выслать на поселение односельчанина, труженика, чья вина была в нередком, в страду, найме тех, кто о своем хозяйстве заботился не слишком усердно. Тогда Степанида не побоялась идти наперекор властям, голосовала против раскулачивания. Она была так же против и собирала подписи соседей за освобождение арестованного председателя, который не проявил рьяности в выполнении государственного плана по ссылке «кулаков». И теперь она тоже не может молчать, не желает угождать обосновавшимся на постой в ее доме и дворе оккупантам, грабящим ее сельчанам-полицаям. «С детства она не умела насиловать себя, поступать вопреки желанию, тем более унижаться; нужных для того способностей у нее никогда не было, и она не знала даже, как это можно - ладить с немцами, особенно если те вытворяют такое. То унижение, которому они подвергли ее при первом своем появлении, не давало ей настроиться иначе, чем неприязненно, дальнейшее же и подавно вызвало у нее возмущение и ненависть к ним» [Быков, 2010, с. 393-394].
Действия крестьянки не несут в себе какого-то существенного для врагов урона. Она - то выбрасывает в колодец украденную у немцев винтовку, то выменивает у соседа неразорвавшуюся бомбу в надежде когда-то и как-то ее взорвать. Но для художественного изображения высказываемой автором философской идеи человеческого достоинства обязательность военной целесообразности или результативности совершаемых поступков не требуется.
Ровно так же практический результат не требовался Быкову в изображении подвига лейтенанта Ивановского в повести «Дожить до рассвета». В ней советский офицер вначале нацелен на обнаружение и уничтожение большого фашистского склада с боеприпасами, затем - на подрыв гранатами штаба, потом - на подрыв автомашины с важным генералом. В финале же перед ним на дороге оказываются всего лишь два немецких солдата-обозника. Однако от этого подвиг не перестает быть подвигом.
О том, что Степаниде нужна была недюжинная смелость, говорит ситуация, нетипичная для других оккупированных территорий. Не только в западных регионах Украины и Белоруссии, присоединенных к СССР накануне войны, но и в центральных и восточных белорусских областях в это время было много мужчин, сотрудничавших с фашистами по причине ненависти к советской власти, силой загнавшей их в колхозы, а также в надежде вновь получить, хотя бы и от немцев, свой собственный клочок земли. Свидетельство об этом широком явлении находим, в частности, и в исследованиях о войне С. А. Алексиевич, сделанных на основе воспоминаний белорусов, переживших войну: «...я всю жизнь прожила в стране полицаев. А что такое Беларусь, по- вашему? Тысячи белорусов служили в полиции. Не надо думать, что у нас все уходили в партизаны и только отдельные предатели. ... Помню, когда я опубликовала самые первые рассказы - а собрала я их уже много, долго ездила по стране, - десятка два знаменитых партизан написали в Конституционный суд, что я оболгала Великую Победу и партизанское движение. Так что всю правду можно будет рассказать лишь со временем, когда не останется свидетелей... Ведь кто такие партизаны? Они ведь далеко не сразу сложились в какое -то подобие военных отрядов. Поначалу это просто были полубандитские группы. Просто мужики с оружием, вот и все. Хорошо, если во главе оказывался бывший окруженец с нормальными взглядами, а так-то. Помните, у меня в книге “Время секонд-хенд” есть история про Розочку? Восемнадцатилетнюю еврейскую девушку прислали из Москвы, она была связисткой. С ней спали все партизанские командиры, а потом, когда она забеременела, просто пристрелили на опушке. Вся моя деревенская жизнь состоит из этих рассказов» [Алексиевич, 2020]. И хотя в окружении Степаниды в деревне много полицаев и предателей, она всему этому противостоит. Крестьянка защищает свой дом, запираясь в нем от врагов и сгорая вместе с ним.
Тема крестьянина на войне в связи с темой предательства присутствует и в повести В. Быкова «Журавлиный крик». В ней читатель находит образ солдата Пшеничного - парня из крестьянской семьи, раскулаченной в недавнюю коллективизацию. Оставшись без родителей и мечтая стать советским, «как все», он много лет пытается создать себе новый облик, освободиться от тягостного, клеймом выступающего на нем прошлого, в котором нет его личной вины. Однако бдительная советская власть каждый раз это клеймо обнаруживает и водворяет обманщика на полагающееся ему место внизу общественной лестницы (При анализе советской эпохи А. А. Зиновьев приводит свою интерпретацию знаменитой формулы Максима Горького «Если враг не сдается, его уничтожают». И поскольку она применима к рассматриваемой ситуации, приведу ее: «Если кто-нибудь попадется, его уничтожают» [Зиновьев, 1976]). На фронте Пшеничный назначен в группу из пяти бойцов, которая должна прикрыть отход основных сил красноармейцев. Но он рассчитывает перейти к немцам и ждет для этого подходящего момента. Среди врагов советской власти и, следовательно, возможных друзей он мечтает наконец переменить горькую судьбу, стать хозяином земли и собственной жизни. Но случай распоряжается по- своему, и немцы Пшеничного убивают.
В повести среди бойцов заслона, кроме Пшеничного, есть еще один предатель. Это бывший курсант-красноармеец Овсеев. Для него собственная цель выжить любой ценой оказывается важнее часто фальшивых ценностей советского общественного блага. Многие ценности строя, которые курсанту-комсомольцу намеревалось привить тоталитарное государство и которым надлежало трансформироваться в подлинные ценности боевого товарищества, далеко не всегда свое назначение выполняли. Ценности абстрактного интернационализма или солидарности с мировым пролетариатом, верности партии как «чести и совести эпохи» вступали в противоречие с жизнью, не выдерживали проверки реальностью, с примерами сторонящихся фронта политических начальников разного калибра и зримой массы фашистов, ведущих свое происхождение из немецких, родственных русским пролетариям, рабочих и крестьян. Личных же оснований для защиты своей Родины политические начальники в Овсееве не взрастили, и сам он их в себе не сформировал.
В быковской повести из пяти персонажей - бойцов заслона - двое оказываются предателями. Видимо, и в самом деле прошлая кровавая история советского строя, равно как и его зацикленность на «единственно верной идеологии» при игнорировании великих ценностей культуры, обнаружили на войне свое подлинное лицо, далекое от расчетов власти.
Не всегда явно, но все же можно догадаться и о скрытых размышлениях еще одного предателя, бойца партизанского отряда старшины Рыбака в повести Быкова «Сотников». В ней - непростые раздумья автора о попытках выжить попавшего в плен крестьянина-солдата. Вероятно, среди товарищей в отряде он был хорошим партизаном, как наверняка был умелым работником в колхозе. Вот только вряд ли стал он таковым только по своей доброй воле. Скорее - от безысходности, приспосабливаясь, понимая, что иначе - ссылка или даже смерть. Хитростью, «оружием слабых» привык брать. Вот и попав в плен, он снова пытается прибегнуть к этому спасительному способу, вызывается стать полицаем, как ему кажется, на время, до первого представившегося удобного случая, когда можно будет перейти к своим. Решение это вызревает из его прошлого жизненного опыта. Рыбак надеется, что, как и раньше, его спасет хитрость. Ведь в жизни выживает тот, кто лучше умеет хитрить [Быков, 2010, с. 191].
Связь человека с прошлым опытом жизни в полной мере относится к крестьянину на войне. А каков он в другой экстремальной ситуации, в советском концентрационном лагере? Портрет вчерашнего воина, а сегодня узника ГУЛАГа, каковых, как известно, были сотни тысяч, рисует Александр Солженицын в повести «Один день Ивана Денисовича». Опубликованная лишь в 1962 г. по специальному решению Политбюро ЦК КПСС и под давлением ее тогдашнего вождя Н. Хрущева повесть, при всей ее мягкости в сравнении с документальной прозой Варлама Шаламова [Поезд Шаламова ... 2017], вызвала в общественном мнении СССР шок, а среди сталинистов неприкрытую ненависть. И это при том, что заключенные лагеря, описанного Солженицыным, это чуть не отдыхающие на курорте в сравнении с колымскими лагерями, описанными Варламом Шаламовым. Так, они могут не выходить на работу уже при минус тридцати пяти, в то время как в колымском лагере они работают и при минус пятидесяти пяти, когда плевок замерзает в воздухе. Да и сам их труд видится более легким, а рабочие нормы у солженицынских героев в сравнении с героями Шаламова меньше.
Солженицынский Иван Денисович - потомственный крестьянин, мастер на все руки, и в лагере оказывается одним из самых востребованных, умелых и, что почти невероятно, иногда даже выступает как передовик-энтузиаст, до самозабвения увлеченный работой. «Мастерком захватывает Шухов дымящийся раствор - и на то место бросает и запоминает, где прошел нижний шов (на тот шов серединой верхнего шлакоблока потом угодить). Раствора бросает он ровно столько, сколько под один шлакоблок. И хватает из кучки шлакоблок (но с осторожкою хватает - не продрать бы рукавицу, шлакоблоки дерут больно). И еще раствор мастерком разровняв - шлеп туда шлакоблок! И сейчас же, сейчас его подровнять, боком мастерка подбить, если не так: чтоб наружная стена шла по отвесу и чтобы вдлинь кирпич плашмя лежал, и чтобы поперек тоже плашмя. И уж он схвачен, примерз.
Пошла работа. Два ряда как выложим да старые огрехи подровняем, так вовсе гладко пойдет. А сейчас - зорче смотреть! И погнал, и погнал наружный ряд к Сеньке навстречу. И Сенька там на углу с бригадиром разошелся, тоже сюда идет. Подносчикам мигнул Шухов - раствор, раствор под руку перетаскивайте, живо! Такая пошла работа - недосуг носу утереть. Как сошлись с Сенькой да почали из одного ящика черпать - а уж и с заскребом.
Раствору! - орет Шухов через стенку.
Да-е-мо! - Павло кричит.
Принесли ящик. Вычерпали и его, сколько было жидкого, а уж по стенкам схватился - выцарапывай сами! Нарастет коростой - вам же таскать вверх-вниз. Отваливай! Следующий! Шухов и другие каменщики перестали чувствовать мороз» [Солженицын, 1990, с. 62].
Отбывший уже более восьми из определенных ему десяти лет Шухов, в противоположность героям Шаламова, уже задумывается о будущем и перебирает варианты возможной работы, загодя отказываясь от прибыльного дела трафаретного изготовления «ковров» из старых простыней. Он, значит, сохранил в себе самоуважение и чувство собственного достоинства, чего нельзя сказать о шаламовских персонажах.
Мне не известна реакция В. Шаламова именно на этот текст, но, судя по его разговорам с Солженицыным по поводу правдивости изображаемого им (например, упоминаемого кота возле лагерной столовой, на что Шаламов говорил, что в лагере кота давно съели бы), передаваемая Шаламовым общая лагерная атмосфера принципиально исключает любое подобие увлеченности работой и тем более «стахановского» энтузиазма.
В «Колымских рассказах» В. Шаламова нет специального рассмотрения поведения в лагере крестьян. Прошлое большинства персонажей скрыто под личиной заключенного, в лагерной жизни все они - как бы один общий социальный тип. Однако иногда крестьянское прошлое все же проглядывает и дает возможность судить о себе. Таков герой рассказа «Серафим».
О его прошлом деревенском житье не сказано ничего. Однако в контексте темы крестьянина в лагере персонаж интересен своим первым непосредственным контактом с реальностью за колючей проволокой. После размолвки с женой Серафим уезжает на Дальний Восток в надежде залечить душевные раны. Работая вольнонаемным в технической лаборатории, он не только никогда близко не сходится с заключенными, но даже не разговаривает с ними. И его встреча с лагерной жизнью происходит случайно: поехав в другой поселок, он забывает взять с собой паспорт и без документов оказывается в руках тамошней охраны. За шесть суток, пока за ним для опознания не приезжает начальник лаборатории, он успевает познакомиться всего лишь с одной стороной жизни лагерников. Его избивает и обворовывает охрана, его помещают под арест. В карцере у него отбирают одежду воры, в качестве еды ему дают триста граммов плохого хлеба и кружку воды в сутки. И это при том, что в заточении довольно тепло и его не посылают на работы.
Вернувшись к себе в лабораторию, Серафим впервые заговаривает с заключенным, бывшим инженером, спрашивая, как же они живут. Ответ - сгусток описания сути жизни в лагерном аду. «Жизнь арестанта - сплошная цепь унижений с того момента, когда он откроет глаза и уши и до начала благодетельного сна. Да, все это верно, но ко всему привыкаешь. И тут бывают дни лучше и дни хуже, дни безнадежности сменяются днями надежды. Человек живет не потому, что он во что- то верит, на что-то надеется. Инстинкт жизни хранит его, как он хранит любое животное. Да и любое дерево, и любой камень могли бы повторить то же самое. Берегитесь, когда приходится бороться за жизнь в самом себе, когда нервы подтянуты, воспалены, берегитесь обнажить свое сердце, свой ум с какой-нибудь неожиданной стороны. Сосредоточив остатки силы против чего-либо, берегитесь удара сзади. На новую, непривычную борьбу сил может не хватить» [Шаламов, 2013, с. 149]. Серафиму не хватает сил уже после первого знакомства с настоящей лагерной жизнью. К тому же он получает письмо, в котором жена извещает о разводе. И он убивает себя.
Исключительный случай? Вряд ли. Шаламов свидетельствует, что после двух-трех недель лагерной жизни практически все заключенные перестают быть людьми. Несколько дольше держатся «церковники и националисты». Дальше человек существует в качестве своего подобия, и, если ему не повезет быть назначенным на должность какого-либо лагерного «придурка» - от хлебореза до заведующего библиотекой, он через полгода-год умрет на лесоповале или в забое. Судьба крестьянина здесь отличима от судьбы человека из другого слоя, например, интеллигента, может, только одним: менее содержательными, но от этого не менее разрушительными воспоминаниями.
* * *
Как и люди из иных социальных слоев, крестьяне на войне или в лагере по крайней мере некоторое время живут своим прошлым опытом, воспоминаниями, выработанными в прошлой жизни привычками и стереотипами. Но постепенно они сглаживаются, отходят на второй план и, возможно, вовсе исчезают. И если люди не погибают, то возникают новые характеры, новое сознание, новые формы поведения. И если это и происходит, то следы прошлого каким-то образом сосуществуют с настоящим. Но этого художественная философия о войне нам не сообщает.
Библиографический список
1. Быков В. В. Дожить до рассвета. Москва : Экс-мо, 2010. 1040 с.
2. Быков В. Долгая дорога домой // Дружба народов. 2003.№ 8. URL: https://magazines.gorky.media/druzhba/2003/8/dolgaya- doroga-domoj.html (Дата обращения: 19.08.2020).
3. Варлам Шаламов в свидетельствах современников. Москва : Личное издание, 2012. 568 с.
4. Есипов В. В. Шаламов. Москва : Молодая гвардия, 2012. 346 с.
5. Журавина Л. В. У времени на дне: Эстетика и поэтика прозы Варлама Шаламова. Москва : Флинта, Наука, 2013. 232 с.
6. Зиновьев А. А. Зияющие высоты. Лозанна : L'Age d'homme, 1976. 561 с.
7. Михайлик Е. Незаконная комета. Варлам Шаламов: опыт медленного чтения. Москва : Новое литературное обозрение, 2018. 376 с.
8. Никольский С. А. Крестьянин на войне в философской прозе Андрея Платонова и Виктора Астафьева. Статья первая // Ярославский педагогический вестник. 2020. № 4. C. 163-168.
9. Островский А. В. Солженицын: прощание с мифом. Москва : Яуза, Пресском, 2006. 736 с.
10. Поезд Шаламова. Проблемы российского самосознания: судьба и мировоззрение В. Т. Шаламова (к 110-летию со дня рождения) : материалы 14-й Международной научной конференции Института философии РАН с регионами России. Москва : Голос, 2017. 185 с.
11. Сиротинская И. П. Мой друг Варлам Шаламов. Москва : ООО ПКФ «Алана», 2006. 199 с.
12. Солженицын А. И. Один день Ивана Денисовича. Москва : Изд. центр «Новый мир», 1990. 224 с.
13. Чалмаев В. А. Александр Солженицын: Жизнь и творчество. Москва : Просвещение, 1994. 285 с.
14. Шагалов А. Василь Быков. Повести о войне. Москва : Художественная литература, 1989. 301 с.
15. Шаламов В. Собр. соч. в 6 т. Т. 7 доп. Т. 1. Москва : Книжный Клуб Книговек, Терра, 2013. 672 с.
16. Алексиевич С. «Нас учат только тому, как умереть за Родину». Интервью // Медуза. 18.02.2020. иКЬ: https://meduza.io/feature/2020/02/18/ya-vsyu-zhizn-prozhila-v-strane-politsaev?utm_source = facebook.com&utm_medium =share_fb&utm_campaign =share&fbclid =
Никольский Сергей Анатольевич, руководитель сектора философии культуры Института философии РАН, главный научный сотрудник Института философии РАН