Со Сан Гук. "Хронотоп шаламовской Сибири" (окончание)
(начало здесь)
Хочется обратить внимание на еще другую ипостась Колымы. На Колыме общее понятие человеческой жизни или сути человека больше не имеет никакого значения. Францишек Апанович отмечает, что в лагере царствует физическая сила, а не доблесть, отвага, знания, умение, талант, нравственное совершенство. Лагерь создан обществом, которое поверило силе и, обожествив ее (Шаламов показывает, что это касается всяких тоталитарных систем, как советской, так и нацистской, и любых других, основанных на насилии, т.е. воздействии посредством физической силы), само стало жертвой силы.28 Доказательство этого утверждения легко найти в “Колымских рассказах”: “И я понял самое главное, что человек стал человеком не потому, что он божье созданье, и не потому, что у него удивительный большой палец на каждой руке. А потому, что был он физически крепче, выносливее всех животных, а позднее потому, что заставил свое духовное начало успешно служить началу физическому” (I, 28). В типичных образных сравнениях “Он силен, как бык” и “Она здорова, как лошадь” содержится предположение, что бык или лошадь, т.е. животное здоровее и крепче человека, но Шаламов говорит, что на Колыме существует противоположное понятие. Так называемый “Иван Иванович” в лагерях употребляется с негативной коннотацией.
Интересно заметить, что существует противоположная ипостась Колымы: для Шаламова было очень важно осознание того, что лагерь - мироподобен. В нем нет ничего, чего не было в советском обществе на воле: ни в его социальном устройстве, ни в его духовной атмосфере. Различие лишь в степени висящих над человеком угроз и промежутке времени, в течение которого удается о них не думать.29 То, что Шрейдер говорит - степени разные. Всякий топос, какой-нибудь одинаковый, по мнению Шрейдера, поскольку там живет человек, имеет смысл, потому что человек создает общество в любом топосе, где можно найти общие черты человеческой жизни, несмотря на то, что это общество на воле или это в лагерях. Францишек Апанович и Ю. Шрейдер противоречиво определяют характер лагерей. Эта противоречивость характерна для шаламовской поэтики, так как Шаламов увидел суть человечности, являющейся в сущности противоречивой.
V. Ряд: Смерть
В “Колымских рассказах” также появляется ряд мотивов, которые характеризуют хронотоп шаламовской Сибири: смерть, работа, еда. В этом разделе статьи мы проанализируем смерть. Шаламов рассказывает о своем первом опыте наблюдений за человеческой смертью: “Много я видел человеческих смертей на Севере - пожалуй, даже слишком много для одного человека, но первую виденную смерть я запомнил ярче всего” (I, 90). Действительно, Шаламов не описывает банальные или клишированные смерти. Вместо этого, он говорит о смерти типичной шаламовской или, допустим, сибирской.
Рассказчик в “Первой смерти” передает свой опыт читателям. Эта смерть Анны Павловны, секретарши начальника прииска рассказчика. Штеменко, приисковой следователь, убил женщину из ревности. Убийство из ревности вполне возможно в любом обществе и включается в категорию клише. В чем же, тогда, особенность этой смерти? Есть некоторые элементы, характеризующие эту смерть особенно и собственно сибирской: схема описания этой смерти, реакция остальных людей на эту смерть, официальное заключение этого убийства. Любой читатель может чувствовать равнодушие, с каким описывается эта смерть, хотя рассказчик и говорит, что он эту смерть “запомнил ярче всего”. Не смотря на тот факт, что его вспоминания об этой смерти так свежи, он не демонстрирует своих чувств, он просто констатирует то, что он увидел. Он ничего не анализирует, не дает никакой оценки. Рассказчик не объясняет причину этого убийства; он прямо говорит, что это “убийство из ревности”. Эта безучастность автора противоречиво неоднозначно подчеркивает важность человеческой жизни и право на достоинство умирающего человека.
Рассказчик признается в том, как сильно они любили Анну Павловну: “Анну Павловну наша бригада любила”30 (I, 92). Если они все ее любили, пришлось бы как-то отреагировать на смерть своей любимицы, но в этом рассказе об этом ничего нет. Это свидетельствует о равнодушии толпы. На уровне речи рассказчик проявил равнодушие, а теперь вся толпа его проявляет. Шаламов подробно не описывает, что произошло после. Шаламов создал максимальный эффект равнодушия, привлекающий внимание читателя к праву человека на достойную смерть.
Официальное заключение этого убийства тоже слишком поверхностно, что возникает естественный читательский протест: “Штеменко вскоре осудили на десять лет за убийство из ревности. Наказание было минимальным” (I, 93). Бригадир Коля Андреев был “осужден на десять лет по модной пятьдесят восьмой статье”. По пользующейся дурной славой “пятьдесят восьмой” статье легко получить десять лет. А за убийство из ревности тоже получил только десять лет. Такое официальное заключение тоже схоже равнодушию, что и создает максимальный эффект.
Подобное убийство, но по другой причине, можно найти в рассказе “На представку”: дневальный Сашка размахивал ножом и убил Гаркунова, у которого была фуфайка, на которую коногон Наумов хотел сыграть в карты. Убить невинного человека за такую мелочь, как нательная рубашка - это ничего, кроме равнодушия. Причина этого убийства не любовь, а вещь, рубашка. Реакция рассказчика, партнер убитого, страшнее и равнодушнее всех: “Игра была кончена, и я мог идти домой. Теперь надо было искать другого партнера для пилки дров” (I, 13). Под словом “игра”, конечно, имеется в виду игра в карты между Наумовым и Севочкой, но на сюжетном уровне означает еще и другое: игра Гаркунова с судьбой была кончена. Возвращение рассказчика домой обусловлено смертью своего партнера. Равнодушная мысль героя о необходимости “искать другого партнера для пилки дров” сама по себе страшна. Ужасен и тот факт, что рассказчик никак не предполагал возможности его убийства.
Другой пример убийства, отмеченный в “Колымских рассказах”. Например, в рассказе “Ягоды” охранник Серошапка стрелял в Рыбакова за то, что тот зашел за границу охраняемой территории, за ягодами. Проблема в том, что Серошапка совершил преступление, а не Рыбаков. Серошапке надо было стрелять два раза и он выстрелил. Но получилось наоборот: “Выстрелов должно быть два - первый бывает предупредительный”. Серошапка убил Рыбакова первым выстрелом без предупреждения и потом выстрелил второй с предупреждением: предупреждение уже убитому!
Самоубийство майора Пугачева - один из примеров самоубийств в “Колымских рассказах”. Принимая во внимание историческую значимость своего имени, Пугачев умер с достоинством. Он старался дать свободу одиннадцати умершим товарищам: “И в этом северном аду они нашли в себе силы поверить в него, Пугачева, и протянуть руки в свободе. И в бою умереть. Да, это были лучшие люди его жизни” (I, 330).
Другой пример - самоубийство в рассказе “Сухим пайком”. Четыре человека собираются вернуться “назад в зловещие, залитые холодной водой - растаявшим льдом - каменные забои прииска”. Иван Иванович решил не возвращаться и “повесился в десяти шагах от избы в развилке дерева, без всякой веревки - таких самоубийств мне еще не приходилось видеть” (I, 46).
Самые разные виды смерти встречаются в рассказе “Надгробное слово”. Первое же предложение этого рассказа - “Все умерли”31 (I, 369). Интересно посчитать количество умерших в этом рассказе: умерли Иоська Рютин, Дмитрий Николаевич Орлов, экономист Семен Александрович Шейнин, Иван Яковлевич Федяхин, Дерфель, Фриц Давид, Сережа Кливанский, бригадир Дюков, Павел Михайлович Хвостов. И последний пример смерти: “Роман Романович Романов умирал на моих глазах” (I, 375).
В рассказе “Шерри-бренди” опоэтизирована смерть поэта О. Мандельштама.32 Шаламов сделал жизнь Мандельштама вечной: во-первых, смерть Мандельштама стала фабулой этого рассказа и составила его сюжет; во-вторых, сюжет этого рассказа является целым повествованием о смерти поэта. Хочется надеяться, что скоро появится исторически точная информация о смерти И Мандельштама. Именно поэтому шаламовская интерпретация смерти поэта имеет значение. Шаламов однажды сказал, что он удивился тому, что все узнали о смерти Мандельштама после того, как он вернулся на “родину” с Колымы. Это доказывает, что у Шаламова была явное намерение задокументировать смерть Мандельштама. Шаламов писал в одном из своих писем Солженицыну: “Точно так же, как есть один род бессмертия - искусство”.33 Шаламов надеется, что пока он пишет о смерти Мандельштама, его жизнь не исчезнет в этом мире. Дальше Шаламов прямо говорит о связи между искусством и человеческой жизнью: “Стихи были той животворящей силой, которой он жил. Именно так. Он не жил ради стихов, он жил стихами” (I, 63). Это точный ответ на вопрос, который автор этого рассказа задает: “Умер как актер - это еще понятно. Но умер как поэт?” (I, 64). Шаламов сравнивает эту смерть со смертями Есенина и Маяковского. Конечно, существует сходство в смертях поэтов, с одной стороны, но существует и различие, с другой стороны. Разница в том, что в смертях Есенина и Маяковского есть нарочитое и театральное, но у Мандельштама такого нет.
VI. Заключение
В данной статье мы не затронули многие аспекты творчества Шаламова, заслуживающие отдельного анализа, но мы полагаем, что и проанализированного материала вполне достаточно, чтобы сделать следующие выводы: хронотоп шаламовской Сибири определяет особенность его поэтики. Хронотоп шаламовской Сибири особый, так как его литературный мир не похож ни на что.
Хронотоп шаламовской Сибири - чужой, противоречивый мир, но и, с другой стороны, это весьма реальный и материальный мир. Иначе говоря, хронотоп шаламовской Колымы - это амальгамация всяких противоречивостей: чужой и реальный; абстрактный и материальный; узкий и универсальный; незнакомый и родной; банальный и философский и т.д.
Все эти проблемы требуют дальнейших тщательных исследований. По словам, В. Петроченкова: Проза Шаламова полифонична. Ее содержательность не замкнута в пределы исторического свидетельства. Это открытый, инвариантный текст, адресованный человечеству. Язык этой прозы - язык мировой культуры, обогащенный ее самобытным русским, шаламовским изводом.34
* The present research was conducted by the research fund of Dankook University in 2004
** В. Шаламов, Новая книга (Москва: Эксмо, 2004). Стр. 273.
1 М. Бахтин, Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет (Москва: “Художественная литература”, 1975). Стр. 234. Далее все ссылки на это издание будут отмечаться в тексте с указанием (Вопросы, страница арабскими цифрами).
2 Шаламов, Новая книга, стр. 720.
3 Варлам Шаламов, Собрание сочинений е четырех томах (Москва, 1998). том 4, стр. 357. Все ссылки, процитированные по этому изданию, будут отмечаться в тексте с указанием в скобках номера тома римскими цифрами и страниц - арабскими.
4 Шаламов повторяет эту мысль на следующей странице: “Нужно и можно написать рассказ, неотличимый от документа, от мемуара. А в более высоком и в более важном смысле любой рассказ всегда документ - документ об авторе, и это то свойства, вероятно, и заставляет видеть в “Колымских рассказах” победу добра, а не зла” (IV, 363). Очевидно, что для того, чтобы понять поэтику шаламовской прозы, истолковать эту документальность очень важно.
5 В. Шаламов, Новая книга. Стр. 283.
6 А. Солженицын, Один день Ивана Денисовича. Малое собрание сочинений в семи томах. (Москва: Инком, 1991). Том 3, Стр. 111.
7 Шаламовский сборник. Выпуск 2. (Грифон, 1997). Стр. 32.
8 Варлам Шаламов, Новая книга. Стр.326.
9 И. Сиротинская, 2 марта 1966 года. Шаламовский сборник. Выпуск 1. (Вологда, 1994). Стр. 111.
10 Варлам Шаламов, Новая книга. Стр, 300.
11 И. Сиротинская, В. Шаламов и А. Солженицын. Шаламовский сборник. Выпук 2. Грифон, 1997, стр. 73.
12 Там же. Стр. 115.
13 Елена Михайлик, В контексте литературы и истории. Шаламовский сборник, выпуск 2. (Грифон, 1997). стр. 111.
14 Академия наук СССР, Институт русского языка, Словарь русского языка в четырех томах. (Москва: изд. “Русский язык”, 1983). том 2, стр. 174.
15 Хотим обратить внимание на тот факт, что автор “Колымских рассказов” употребляет слово “тело”, а не “труп”.
16 Елена Михайлик, В контексте литературы и истории. Шаламовский сборник, стр. 128 9.
17 Евгений Сидоров, там же, с. 173.
18 Михаил Геллер, Последняя надежда, Шаламовский сборник, 1. Вологда, 1994. с. 218.
19 Виктор Некрасов, Сталинград и Колыма (Читая Шаламова). Шаламовский сборник, выпуск 2. Грифон, 1997. стр. 102.
20 Виктор Некрасов, 103.
21 Францишек Апанович, Филиппика против силы (Об одной философской проблеме в прозе В. Шаламова). Шаламовский сборник, выпуск 2. Стр. 164.
22 Елена Михайлик, В контексте литературы и истории. Шаламовский сборник, выпуск 2. Стр. 117 118.
23 Минако Токаги, Сохранить человеческое. Шаламовский сборник, выпуск 2 Стр. 182.
24 Михаил Геллер, “Последняя надежда”, Шаламовский сборник, 1. Стр. 220.
25 А.И. Солженицын, Один день Ивана Денисоеича. Стр. 5.
26 서상국, “샬라모프와 솔제니친의 수용소에 대한 태도 비교 연구 ―노동과 음식을 중심으로 ,” 『단국
대학교 논문집』 34집(1999). 243 260쪽
27 Шаламов, Новая книга. Стр. 720. Шаламов много раз повторял одну и ту же мысль, например, “Лагерь - отрицательный опыт, отрицательная школа, растление для всех - для начальников и заключенных, конвоиров и зрителей, прохожих и читателей беллетристики”. (IV 361)
28 Францишек Апанович, Сошествие в ад (Образ Троицы в Колымских рассказах). Шаламовский сборник, выпуск 3. Грифон, 2002. стр. 137
29 Юлий Шрейдер, “Искушение адом”, Шаламовский сборник, 1. Стр. 205.
30 Любопытно было бы исследование личности этой женщины, которая повторяет готевское выражение: “ - Скоро уже, ребята, скоро!” См. Göthe, “Wandrers Nachtlied”.
31 Выражение “Все умерли” повторяется и на странице 175 этого тома.
32 Рассказ посвящен памяти О.Э. Мандельшатама, умершего на пересылке во Владивостоке, где годом раньше, в 1937г., находился перед отправкой на Колыму В. Шаламов (I, 614).
33 Шаламовский сборник, выпуск 1. Вологда, 1994. стр. 89.
34 Валерий Петроченков, Шаламов и мировая культура. Шаламовский сборник. Стр. 100.
References
A. Солженицын, Один день Ивана Денисовича. Малое собрание сочинений в семи томах. Москва: Инком, 1991.
Академия наук СССР, Институт русского языка, Словарь русского языка в четырех томах. Москва: изд. “Русский язык”, 1983.
B. Шаламов, Новая книга. Москва: Эксмо, 2004.
Валерий Петроченков, Шаламов и мировая культура. Шаламовский сборник.
Варлам Шаламов, Собрание сочинений в четырех томах. Москва, 1998.
Виктор Некрасов, Сталинград и Колыма (Читая Шаламова). Шаламовский сборник, выпуск 2. Грифон, 1997.
Елена Михайлик, В контексте литературы и истории. Шаламовский сборник, выпуск 2. Грифон, 1997.
И. Сиротинская, 2 марта 1966 года. Шаламовский сборник. Выпуск 1. Вологда, 1994.
И. Сиротинская, В. Шаламов и А. Солженицын. Шаламовский сборник. Выпуск 2. Грифон, 1997.
М. Бахтин, Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет Москва: ”Художественная литература”, 1975.
Минако Токаги, Сохранить человеческое. Шаламовский сборник, Выпуск 2.
Михаил Геллер, Последняя надежда, Шаламовский сборник, 1. Вологда, 1994.
Францишек Апанович, Сошествие в ад (Образ Троицы в Колымских рассказах). Шаламовский сборник, выпуск 3. Грифон, 2002.
Францишек Апанович, Филиппика против силы (Об одной философской проблеме в прозе В. Шаламова). Шаламовский сборник, выпуск 2.
Шаламовский сборник, выпуск 1. Вологда, 1994.
Шаламовский сборник. Выпуск 2. Грифон, 1997.
Со Сан Гук (Suh Sang Guk), профессор Университета Данкук, School of European and Latin American Studies
Хочется обратить внимание на еще другую ипостась Колымы. На Колыме общее понятие человеческой жизни или сути человека больше не имеет никакого значения. Францишек Апанович отмечает, что в лагере царствует физическая сила, а не доблесть, отвага, знания, умение, талант, нравственное совершенство. Лагерь создан обществом, которое поверило силе и, обожествив ее (Шаламов показывает, что это касается всяких тоталитарных систем, как советской, так и нацистской, и любых других, основанных на насилии, т.е. воздействии посредством физической силы), само стало жертвой силы.28 Доказательство этого утверждения легко найти в “Колымских рассказах”: “И я понял самое главное, что человек стал человеком не потому, что он божье созданье, и не потому, что у него удивительный большой палец на каждой руке. А потому, что был он физически крепче, выносливее всех животных, а позднее потому, что заставил свое духовное начало успешно служить началу физическому” (I, 28). В типичных образных сравнениях “Он силен, как бык” и “Она здорова, как лошадь” содержится предположение, что бык или лошадь, т.е. животное здоровее и крепче человека, но Шаламов говорит, что на Колыме существует противоположное понятие. Так называемый “Иван Иванович” в лагерях употребляется с негативной коннотацией.
Интересно заметить, что существует противоположная ипостась Колымы: для Шаламова было очень важно осознание того, что лагерь - мироподобен. В нем нет ничего, чего не было в советском обществе на воле: ни в его социальном устройстве, ни в его духовной атмосфере. Различие лишь в степени висящих над человеком угроз и промежутке времени, в течение которого удается о них не думать.29 То, что Шрейдер говорит - степени разные. Всякий топос, какой-нибудь одинаковый, по мнению Шрейдера, поскольку там живет человек, имеет смысл, потому что человек создает общество в любом топосе, где можно найти общие черты человеческой жизни, несмотря на то, что это общество на воле или это в лагерях. Францишек Апанович и Ю. Шрейдер противоречиво определяют характер лагерей. Эта противоречивость характерна для шаламовской поэтики, так как Шаламов увидел суть человечности, являющейся в сущности противоречивой.
V. Ряд: Смерть
В “Колымских рассказах” также появляется ряд мотивов, которые характеризуют хронотоп шаламовской Сибири: смерть, работа, еда. В этом разделе статьи мы проанализируем смерть. Шаламов рассказывает о своем первом опыте наблюдений за человеческой смертью: “Много я видел человеческих смертей на Севере - пожалуй, даже слишком много для одного человека, но первую виденную смерть я запомнил ярче всего” (I, 90). Действительно, Шаламов не описывает банальные или клишированные смерти. Вместо этого, он говорит о смерти типичной шаламовской или, допустим, сибирской.
Рассказчик в “Первой смерти” передает свой опыт читателям. Эта смерть Анны Павловны, секретарши начальника прииска рассказчика. Штеменко, приисковой следователь, убил женщину из ревности. Убийство из ревности вполне возможно в любом обществе и включается в категорию клише. В чем же, тогда, особенность этой смерти? Есть некоторые элементы, характеризующие эту смерть особенно и собственно сибирской: схема описания этой смерти, реакция остальных людей на эту смерть, официальное заключение этого убийства. Любой читатель может чувствовать равнодушие, с каким описывается эта смерть, хотя рассказчик и говорит, что он эту смерть “запомнил ярче всего”. Не смотря на тот факт, что его вспоминания об этой смерти так свежи, он не демонстрирует своих чувств, он просто констатирует то, что он увидел. Он ничего не анализирует, не дает никакой оценки. Рассказчик не объясняет причину этого убийства; он прямо говорит, что это “убийство из ревности”. Эта безучастность автора противоречиво неоднозначно подчеркивает важность человеческой жизни и право на достоинство умирающего человека.
Рассказчик признается в том, как сильно они любили Анну Павловну: “Анну Павловну наша бригада любила”30 (I, 92). Если они все ее любили, пришлось бы как-то отреагировать на смерть своей любимицы, но в этом рассказе об этом ничего нет. Это свидетельствует о равнодушии толпы. На уровне речи рассказчик проявил равнодушие, а теперь вся толпа его проявляет. Шаламов подробно не описывает, что произошло после. Шаламов создал максимальный эффект равнодушия, привлекающий внимание читателя к праву человека на достойную смерть.
Официальное заключение этого убийства тоже слишком поверхностно, что возникает естественный читательский протест: “Штеменко вскоре осудили на десять лет за убийство из ревности. Наказание было минимальным” (I, 93). Бригадир Коля Андреев был “осужден на десять лет по модной пятьдесят восьмой статье”. По пользующейся дурной славой “пятьдесят восьмой” статье легко получить десять лет. А за убийство из ревности тоже получил только десять лет. Такое официальное заключение тоже схоже равнодушию, что и создает максимальный эффект.
Подобное убийство, но по другой причине, можно найти в рассказе “На представку”: дневальный Сашка размахивал ножом и убил Гаркунова, у которого была фуфайка, на которую коногон Наумов хотел сыграть в карты. Убить невинного человека за такую мелочь, как нательная рубашка - это ничего, кроме равнодушия. Причина этого убийства не любовь, а вещь, рубашка. Реакция рассказчика, партнер убитого, страшнее и равнодушнее всех: “Игра была кончена, и я мог идти домой. Теперь надо было искать другого партнера для пилки дров” (I, 13). Под словом “игра”, конечно, имеется в виду игра в карты между Наумовым и Севочкой, но на сюжетном уровне означает еще и другое: игра Гаркунова с судьбой была кончена. Возвращение рассказчика домой обусловлено смертью своего партнера. Равнодушная мысль героя о необходимости “искать другого партнера для пилки дров” сама по себе страшна. Ужасен и тот факт, что рассказчик никак не предполагал возможности его убийства.
Другой пример убийства, отмеченный в “Колымских рассказах”. Например, в рассказе “Ягоды” охранник Серошапка стрелял в Рыбакова за то, что тот зашел за границу охраняемой территории, за ягодами. Проблема в том, что Серошапка совершил преступление, а не Рыбаков. Серошапке надо было стрелять два раза и он выстрелил. Но получилось наоборот: “Выстрелов должно быть два - первый бывает предупредительный”. Серошапка убил Рыбакова первым выстрелом без предупреждения и потом выстрелил второй с предупреждением: предупреждение уже убитому!
Самоубийство майора Пугачева - один из примеров самоубийств в “Колымских рассказах”. Принимая во внимание историческую значимость своего имени, Пугачев умер с достоинством. Он старался дать свободу одиннадцати умершим товарищам: “И в этом северном аду они нашли в себе силы поверить в него, Пугачева, и протянуть руки в свободе. И в бою умереть. Да, это были лучшие люди его жизни” (I, 330).
Другой пример - самоубийство в рассказе “Сухим пайком”. Четыре человека собираются вернуться “назад в зловещие, залитые холодной водой - растаявшим льдом - каменные забои прииска”. Иван Иванович решил не возвращаться и “повесился в десяти шагах от избы в развилке дерева, без всякой веревки - таких самоубийств мне еще не приходилось видеть” (I, 46).
Самые разные виды смерти встречаются в рассказе “Надгробное слово”. Первое же предложение этого рассказа - “Все умерли”31 (I, 369). Интересно посчитать количество умерших в этом рассказе: умерли Иоська Рютин, Дмитрий Николаевич Орлов, экономист Семен Александрович Шейнин, Иван Яковлевич Федяхин, Дерфель, Фриц Давид, Сережа Кливанский, бригадир Дюков, Павел Михайлович Хвостов. И последний пример смерти: “Роман Романович Романов умирал на моих глазах” (I, 375).
В рассказе “Шерри-бренди” опоэтизирована смерть поэта О. Мандельштама.32 Шаламов сделал жизнь Мандельштама вечной: во-первых, смерть Мандельштама стала фабулой этого рассказа и составила его сюжет; во-вторых, сюжет этого рассказа является целым повествованием о смерти поэта. Хочется надеяться, что скоро появится исторически точная информация о смерти И Мандельштама. Именно поэтому шаламовская интерпретация смерти поэта имеет значение. Шаламов однажды сказал, что он удивился тому, что все узнали о смерти Мандельштама после того, как он вернулся на “родину” с Колымы. Это доказывает, что у Шаламова была явное намерение задокументировать смерть Мандельштама. Шаламов писал в одном из своих писем Солженицыну: “Точно так же, как есть один род бессмертия - искусство”.33 Шаламов надеется, что пока он пишет о смерти Мандельштама, его жизнь не исчезнет в этом мире. Дальше Шаламов прямо говорит о связи между искусством и человеческой жизнью: “Стихи были той животворящей силой, которой он жил. Именно так. Он не жил ради стихов, он жил стихами” (I, 63). Это точный ответ на вопрос, который автор этого рассказа задает: “Умер как актер - это еще понятно. Но умер как поэт?” (I, 64). Шаламов сравнивает эту смерть со смертями Есенина и Маяковского. Конечно, существует сходство в смертях поэтов, с одной стороны, но существует и различие, с другой стороны. Разница в том, что в смертях Есенина и Маяковского есть нарочитое и театральное, но у Мандельштама такого нет.
VI. Заключение
В данной статье мы не затронули многие аспекты творчества Шаламова, заслуживающие отдельного анализа, но мы полагаем, что и проанализированного материала вполне достаточно, чтобы сделать следующие выводы: хронотоп шаламовской Сибири определяет особенность его поэтики. Хронотоп шаламовской Сибири особый, так как его литературный мир не похож ни на что.
Хронотоп шаламовской Сибири - чужой, противоречивый мир, но и, с другой стороны, это весьма реальный и материальный мир. Иначе говоря, хронотоп шаламовской Колымы - это амальгамация всяких противоречивостей: чужой и реальный; абстрактный и материальный; узкий и универсальный; незнакомый и родной; банальный и философский и т.д.
Все эти проблемы требуют дальнейших тщательных исследований. По словам, В. Петроченкова: Проза Шаламова полифонична. Ее содержательность не замкнута в пределы исторического свидетельства. Это открытый, инвариантный текст, адресованный человечеству. Язык этой прозы - язык мировой культуры, обогащенный ее самобытным русским, шаламовским изводом.34
* The present research was conducted by the research fund of Dankook University in 2004
** В. Шаламов, Новая книга (Москва: Эксмо, 2004). Стр. 273.
1 М. Бахтин, Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет (Москва: “Художественная литература”, 1975). Стр. 234. Далее все ссылки на это издание будут отмечаться в тексте с указанием (Вопросы, страница арабскими цифрами).
2 Шаламов, Новая книга, стр. 720.
3 Варлам Шаламов, Собрание сочинений е четырех томах (Москва, 1998). том 4, стр. 357. Все ссылки, процитированные по этому изданию, будут отмечаться в тексте с указанием в скобках номера тома римскими цифрами и страниц - арабскими.
4 Шаламов повторяет эту мысль на следующей странице: “Нужно и можно написать рассказ, неотличимый от документа, от мемуара. А в более высоком и в более важном смысле любой рассказ всегда документ - документ об авторе, и это то свойства, вероятно, и заставляет видеть в “Колымских рассказах” победу добра, а не зла” (IV, 363). Очевидно, что для того, чтобы понять поэтику шаламовской прозы, истолковать эту документальность очень важно.
5 В. Шаламов, Новая книга. Стр. 283.
6 А. Солженицын, Один день Ивана Денисовича. Малое собрание сочинений в семи томах. (Москва: Инком, 1991). Том 3, Стр. 111.
7 Шаламовский сборник. Выпуск 2. (Грифон, 1997). Стр. 32.
8 Варлам Шаламов, Новая книга. Стр.326.
9 И. Сиротинская, 2 марта 1966 года. Шаламовский сборник. Выпуск 1. (Вологда, 1994). Стр. 111.
10 Варлам Шаламов, Новая книга. Стр, 300.
11 И. Сиротинская, В. Шаламов и А. Солженицын. Шаламовский сборник. Выпук 2. Грифон, 1997, стр. 73.
12 Там же. Стр. 115.
13 Елена Михайлик, В контексте литературы и истории. Шаламовский сборник, выпуск 2. (Грифон, 1997). стр. 111.
14 Академия наук СССР, Институт русского языка, Словарь русского языка в четырех томах. (Москва: изд. “Русский язык”, 1983). том 2, стр. 174.
15 Хотим обратить внимание на тот факт, что автор “Колымских рассказов” употребляет слово “тело”, а не “труп”.
16 Елена Михайлик, В контексте литературы и истории. Шаламовский сборник, стр. 128 9.
17 Евгений Сидоров, там же, с. 173.
18 Михаил Геллер, Последняя надежда, Шаламовский сборник, 1. Вологда, 1994. с. 218.
19 Виктор Некрасов, Сталинград и Колыма (Читая Шаламова). Шаламовский сборник, выпуск 2. Грифон, 1997. стр. 102.
20 Виктор Некрасов, 103.
21 Францишек Апанович, Филиппика против силы (Об одной философской проблеме в прозе В. Шаламова). Шаламовский сборник, выпуск 2. Стр. 164.
22 Елена Михайлик, В контексте литературы и истории. Шаламовский сборник, выпуск 2. Стр. 117 118.
23 Минако Токаги, Сохранить человеческое. Шаламовский сборник, выпуск 2 Стр. 182.
24 Михаил Геллер, “Последняя надежда”, Шаламовский сборник, 1. Стр. 220.
25 А.И. Солженицын, Один день Ивана Денисоеича. Стр. 5.
26 서상국, “샬라모프와 솔제니친의 수용소에 대한 태도 비교 연구 ―노동과 음식을 중심으로 ,” 『단국
대학교 논문집』 34집(1999). 243 260쪽
27 Шаламов, Новая книга. Стр. 720. Шаламов много раз повторял одну и ту же мысль, например, “Лагерь - отрицательный опыт, отрицательная школа, растление для всех - для начальников и заключенных, конвоиров и зрителей, прохожих и читателей беллетристики”. (IV 361)
28 Францишек Апанович, Сошествие в ад (Образ Троицы в Колымских рассказах). Шаламовский сборник, выпуск 3. Грифон, 2002. стр. 137
29 Юлий Шрейдер, “Искушение адом”, Шаламовский сборник, 1. Стр. 205.
30 Любопытно было бы исследование личности этой женщины, которая повторяет готевское выражение: “ - Скоро уже, ребята, скоро!” См. Göthe, “Wandrers Nachtlied”.
31 Выражение “Все умерли” повторяется и на странице 175 этого тома.
32 Рассказ посвящен памяти О.Э. Мандельшатама, умершего на пересылке во Владивостоке, где годом раньше, в 1937г., находился перед отправкой на Колыму В. Шаламов (I, 614).
33 Шаламовский сборник, выпуск 1. Вологда, 1994. стр. 89.
34 Валерий Петроченков, Шаламов и мировая культура. Шаламовский сборник. Стр. 100.
References
A. Солженицын, Один день Ивана Денисовича. Малое собрание сочинений в семи томах. Москва: Инком, 1991.
Академия наук СССР, Институт русского языка, Словарь русского языка в четырех томах. Москва: изд. “Русский язык”, 1983.
B. Шаламов, Новая книга. Москва: Эксмо, 2004.
Валерий Петроченков, Шаламов и мировая культура. Шаламовский сборник.
Варлам Шаламов, Собрание сочинений в четырех томах. Москва, 1998.
Виктор Некрасов, Сталинград и Колыма (Читая Шаламова). Шаламовский сборник, выпуск 2. Грифон, 1997.
Елена Михайлик, В контексте литературы и истории. Шаламовский сборник, выпуск 2. Грифон, 1997.
И. Сиротинская, 2 марта 1966 года. Шаламовский сборник. Выпуск 1. Вологда, 1994.
И. Сиротинская, В. Шаламов и А. Солженицын. Шаламовский сборник. Выпуск 2. Грифон, 1997.
М. Бахтин, Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет Москва: ”Художественная литература”, 1975.
Минако Токаги, Сохранить человеческое. Шаламовский сборник, Выпуск 2.
Михаил Геллер, Последняя надежда, Шаламовский сборник, 1. Вологда, 1994.
Францишек Апанович, Сошествие в ад (Образ Троицы в Колымских рассказах). Шаламовский сборник, выпуск 3. Грифон, 2002.
Францишек Апанович, Филиппика против силы (Об одной философской проблеме в прозе В. Шаламова). Шаламовский сборник, выпуск 2.
Шаламовский сборник, выпуск 1. Вологда, 1994.
Шаламовский сборник. Выпуск 2. Грифон, 1997.
Со Сан Гук (Suh Sang Guk), профессор Университета Данкук, School of European and Latin American Studies