Елена Болдырева, Елена Асафьева. Поэзия советских и китайских концлагерей (окончание)
(начало здесь)
Но бабочка - это не только дух, но и память о зле, кровопролитии, жестокости. Она черным телом покрывает «зеленоцветное небо» [Азиатская медь: 125]. Зелень, на наш взгляд, - это трава забвения, растущая на капищах, могилах, покрывающая прошлое, в том числе и преступления. Бабочка же бессмертна, как неуничтожима память, и чем тщательнее убийца старается скрыть свои поступки, тем быстрее его настигает бабочка справедливого возмездия: «чем больше стремишься к забвению / тем явственней бабочка мести» [Азиатская медь: 125] Это насекомое встречается и в стихотворении Варлама Шаламова «Черная бабочка» [Шаламов 2020а], где этот образ приобретает несколько иные коннотации. В данном случае изувеченная ночная гостья - это воплощенная поэзия - самое верное средство от забвения, по мнению поэта. Подобно бабочке Яна Ляня, она черная, поскольку крылья ее окрашены не столько чернилами, сколько пережитыми страданиями:
И столько было черной злости
В ее шумливой стрекотне,
Как будто ей сломали кости
У той чернильницы на дне
[Шаламов 2020а].
Здесь, как и в предыдущем примере, есть элементы деструктивности, но у Яна Ляня насекомое причиняло боль обидчику, а здесь наоборот. Но ненависть наполняет ее потому, что она вынуждена посвятить себя мести, в то время как могла бы стать частью света, покоя и гармонии, как, допустим, бабочка А. Фета. Это сближает ее с насекомым из стихотворения «Бабочка мести». Бабочка В. Шаламова помнит, что ей пришлось преодолеть, чтобы подняться со дна чернильницы, и потому она «трещ<ит> как зенитка» и «не смеет рваться к свету» [Шаламов 2020а], потому и рассказывает о том зле, которое претерпела, чтобы это зло помнили и чтобы жертва ее не была напрасной.
Еще один мотив, сближающий творчество «туманных поэтов» и поэтов ГУЛАГа, является мотив приятия страданий. Несмотря на все, что довелось увидеть иным поэтам в лагерях и ссылках, многие из них (Ван Цзя-синь, Оуян Цзян-хэ, Ши Чжи, Я. Смеляков, Ю. Чирков) убеждены, что испытанные страдания могут быть и во благо.
В лирическом произведении «Стихотворение» Ван Цзя-синь описывает жестокую зиму - прошлое, где ему пришлось непросто: «Эта дивная глина зиму зажгла жестоко, / заморозила души и отбелила лица» [Азиатская медь: 157]. Однако герой понимает, что страдания не вечны и после долгой зимы наступит день, сумерки потеряют свою власть над человеком, а мир снова станет радостным, появятся на свет новые счастливые люди: «И я вижу площадь, где снова играют дети» [Азиатская медь: 157].
Рассуждая о тяжестях земной жизни, герой приходит к выводу, что все хорошее в этом мире невозможно без плохого, без страданий и холода: «Все, что есть в этом мире, произошло из грязи» [Азиатская медь: 157], и для того, чтобы познать радость грядущих дней, герой не боится сделать шаг навстречу трудностям и отправиться в холод и мрак.
Но страдания хороши не только потому, что являются шагом на пути к счастью и саморазвитию, они рождают искусство, в частности поэзию:
А всего-то и нужно миру - одно лишь слово.
<...>
Я отправлюсь в дорогу ради этого мига.
Я пройду все горы и воды- ради слова
[Азиатская медь: 157].
На наш взгляд, слово - это аллегория поэзии, которая не может явиться на свет без душевных потрясений. В противном случае она будет искусственной и не сможет затронуть человеческие сердца. С другой стороны, слово, как сказано в Евангелии, - метафора сотворения мира. В нашем случае слово - это поэзия, которая может возвращать к жизни мертвую природу. Сама она является символом вечного терпения и многократно возрождается после зимних морозов, как и земля. И человек в этом отношении должен учиться у нее: «У деревьев учись. Займи у земли терпенья» [Азиатская медь: 157].
Чтобы быть счастливым, человек должен не только уметь терпеть, но и прощать и быть благодарным судьбе за тяжелые испытания и стремиться к единению с корнями, семьей, домом:
я прощу - всех. И поцелую глину.
<... >
человек, день и ночь идущий к родному дому,
не пропадет в свете зимы последнем.
[Азиатская медь: 157]
Только тот человек может быть свободным, который умеет не помнить зла, а из жизненных невзгод извлекать уроки и находить в этом пользу для себя. Подобные мотивы встречались в произведениях многих русских поэтов и писателей, например Д. Гранина, утверждавшего, что «ненависть - тупиковое чувство». А поможет в этом искренность и вера. Слезы и ручьи унесут прошлое и очистят душу, освободят от гнета несправедливости. О стойкости духа и стихотворение Оуяня Цзян-хэ «Стекольный завод» [Азиатская медь: 149]. Безусловно, этот образ - воплощение внутреннего мира человека. В первой строфе герой говорит о том, что все представления о мире, человеческие взгляды разделены стеклами, а весь мир фокусируется в одной точке - глазном яблоке. Таким образом, мы понимаем, что человек видит окружающий мир сквозь призму собственного индивидуального восприятия, которое не имеет ничего общего со взглядами других людей. Поскольку человеческое сознание индивидуально, ни один человек не способен полностью понять другого из- за их разницы во взглядах, убеждениях и прочего.
Во второй строфе появляется образ океана - времени. Оуян Цзян-хэ справедливо полагает, что изначально все люди - вода, то есть от рождения личность всякого бесформенна и подвержена влияниям извне - среде, воспитанию и т. д. Но проходя сквозь жизненные испытания, человек становится тверже, у него появляются убеждения, принципы, собственный взгляд на вещи. Потому в третьей строфе появляется образ холодного огня. Оксюморон является воплощением жизненных противоречий, трудностей, неизбежно возникающих на пути всякого. Преодолевая их, оставляя в прошлом - не дне океана - человек закаляется, становится твердым, воля его делается крепка. И в следующей строфе автор перечисляет качества стекла, которые присущи всякой сформировавшейся личности: стойкость, сдержанность, умение терпеть боль, физическую и нравственную, уверенность в голосе и походке. И лучше всего личность формируется в непростое историческое время, когда все, казалось бы, на поверхности, однако выражать эту прозрачность в словах опасно для жизни: «Прозрачны время и слова. / Цена их высока» [Азиатская медь: 149].
В заключительной строфе Оуян Цзян-хэ подводит итог и утверждает, что человек становится сформированным и разносторонним, приобретая жизненный опыт - мечты, радость, страдания. Последние столь же необходимы человеку, как самые прекрасные проявления жизни, поскольку они быстрее развивают человека и делают его внутренний мир целостнее и органичнее.
В необходимости и полезности страдания были убеждены не только китайские, но и русские поэты. В стихотворении «Мое поколение» [Поэзия узников ГУЛага. Антология] Ярослав Смеляков утверждает, что благодаря заключению он приобрел ряд необходимых качеств. Во-первых, узнал цену словам и славе. Человек, не познавший страдания, не имеет права писать о нем, и его слова не будут иметь силу в сравнении с речью того, кто преодолел много жизненных трудностей, испытал на себе тяжелую работу и несправедливость. И только такой человек, добившись успеха на литературном поприще, будет знать цену славы, построенной на страданиях. Во-вторых, герой приобрел силу, физическую и нравственную. У него крепкое тело от тяжелой работы - рытья окопов, обработки камней и железа. И благодаря этому герой сам стал «железный и каменный». Оставив позади войну и лагерь, он нашел в себе мужество жить. В-третьих, он стал неуязвимым. Преодолев множество испытаний, он приобрел опыт страдания, после которого его мало что сможет сломить.
Несколько по-иному рассматривает необходимость страдания Ю. Чирков в стихотворении «Был тихий вечер, солнце село.» [Поэзия узников ГУЛага. Антология], где связующим звеном между двумя частями является образ звезды как символа счастья, вечности и надежды. В первой части стихотворения герой наблюдает вместе с другом за первой вечерней звездой. Оба они чувствуют, что скоро их настигнет разлука. И чтобы преодолеть ее муку, они дают друг другу обещание каждый вечер в тревожный час наблюдать за восходом первой звезды и вспоминать об их дружбе, мятежных мечтах и некогда посетившем их счастье. Во второй части мы вновь встречаем героя, но уже изменившегося, прошедшего лагерь и ощутившего все трудности заключения. Звезды, которые он видел на небе, обернулись траурными свечами, поскольку, видимо, являлись душами безвинно погибших людей, которых было столь же много, сколько этих небесных светил. Однако, несмотря ни на что, герой остался верен своему обещанию и каждый вечер встречает первую звезду, которая дарит ему надежду на позитивные изменения в стране и судьбах его товарищей:
Но, как и прежде, каждый вечер
Звезды встречаю я восход,
Я верю: этот гнет не вечен
И справедливость все ж грядет!
[Поэзия узников ГУЛага. Антология]
Каждый раз герой с тоской вспоминает о прошлом, и он благодарен острову вопреки пережитым на нем страданиям - за то, что укрепили его веру в дружбу и справедливость.
Претерпевать страдания следует не только ради самосовершенствования, укрепления духа и плоти, но и ради возможности создать счастливое будущее. Потому одним из интегральных мотивов поэзии ГУЛАГа и «туманной поэзии» является мотив неуклонного и решительного движения вперед. В стихотворении Шао Янь-сяня «Китайские автомобили взывают о дорогах скоростных» [Азиатская медь: 149] герой говорит о том, что его любимой стране нужны серьезные перемены, урбанизация, способная преодолеть застой. Люди настоящего, по его мнению, живут прошлым и не способны расстаться с ним: «К чему простонародные напевы! / К чему рассказы о былых делах! / Нужна лишь скорость!» [Азиатская медь: 149]. Поскольку мир все время изменяется, вращается, его родина тоже должна меняться, развиваться и совершенствоваться. И если для того потребуется вооружиться и пойти в бой - следует именно так и поступить. Решительной стране нужны не менее решительные граждане, которые, хоть и с трудом, но будут изменять привычный ход вещей, который сравнивается в стихотворении со старой коровой.
Говоря о переменах, герой с горечью замечает, что его соотечественники не готовы расстаться с прошлым и рискнуть погибнуть на крутых поворотах истории:
Мечтали долго - десять, двадцать лет,
Но подступил уж семьдесят восьмой -
А скоростных дорог в Китае нет как нет!
[Азиатская медь: 149]
И понимая, что его речи не могут вызвать существенные перемены, он призывает сограждан к решительным действиям и риску во имя светлого будущего.
В отличие от героев Шао Янь-сяня, герои Д. Андреева переходят к решительным действиям. Им пришлось тяжело, эти люди познали болезни, смерти, войны, заключения и иные страдания, и потому понимают, что любое промедление будет иметь фатальные последствия. И оттого герои действуют: «В тусклом болоте будничных лет / Выросшие - не ждут.» [Поэзия узников ГУЛага. Антология]. И сколько бы ты ни ждал и ни берег себя, от времени и смерти нет спасения, поэтому спешка и погружение в будни, в страдания является способом преодоления страха перед неминуемым. И если смерть неизбежна, не лучше ли встретить ее лицом к лицу и броситься навстречу гибели, поскольку, если ты испугаешься, спрячешься на время, жизнь отомстит тебе вечным бесчестием, а смерть будет бесславной и бессмысленной:
Пусть - за гекатомбами жертв
Будут стужа и лед,
И тем, кого помилует смерть,
Жизнь отомстит. Вперед!
[Поэзия узников ГУЛага. Антология].
Погибнув же в борьбе, ты избежишь позора и суда собственных соотечественников. Бояться нечего, гораздо страшнее не выходить из укрытия и «стоять у дверей» [Поэзия узников ГУЛага. Антология] в вечном ожидании скорой кончины.
Герои стихотворения Д. Андреева «Размах» тоже движимы пламенем свободы и независимости, величия и веры. Их души столь же широки, как просторы родной земли. И живое пламя присуще всякому, кто вырос на этой земле, оно служит символом национальной самоидентификации: «Пламень жгучий / и ветр морозный. / Тягу - вглубь, / дальше всех / черт, / В сердце нес / Иоанн Грозный, / И Ермак, / и простой / смерд» [Поэзия узников ГУЛага. Антология]. Стремление к независимости, мятежности, развитию отражалось на каждом историческом этапе - и во время смуты, и в период освоения казаками Сибири. И решительность, отвага - одно из основных качеств русских людей, которым тесно в настоящем, и они ни перед чем не остановятся:
Дальше! дальше! вперед! шире!
Напролом! напрорыв! вброд!
[Поэзия узников ГУЛага. Антология].
Не имеет значения, что будет впереди - тьма или свет, добро или зло, жизнь или смерть. Движение и свобода - самоцель. Поэт приводит в качестве примера старообрядцев, которые, не желая принимать никоновские реформы, предавали свою плоть огню и при помощи страдания, с одной стороны, очищали и освобождали дух, с другой - доказывали верность своим идеалам.
Для российских поэтов ГУЛАГа и китайских «туманных поэтов» поэзия являлась средством физического и нравственного выживания. Она укрепляла волю, закаляла характер, помогала понять, что сдаться - это преступление, поскольку выживание - залог сохранения исторической памяти. В лагере и в ссылке человек оказывается в экстремальных условиях, когда против него настроены не только другие люди, но и среда. Тогда стихи являются способом психического выживания: «они приходят на выручку, дарят ему гармонию, ритм. И свершается чудо: человек обретает внутреннюю свободу, не зависящую от внешних обстоятельств» [Виленский: 10]. Поэтому именно мотив внутренней свободы становится интегральной основой во многих стихотворениях русских и китайских авторов.
Таким образом, очевидно, что китайская «туманная поэзия» и литература ГУЛАГа имеют значительное число точек соприкосновения на идейном, образном и мотивном уровнях. В ходе сопоставительного анализа нами был выявлен ряд общих образов и мотивов: «мертвый портрет», бабочка мести, тени, историческая память, отсутствие виноватых, погубленная молодость, неотделимость судьбы человека от судьбы родины, страдание во благо и вера в будущее, сопротивление природы, неуклонное и решительное движение вперед, телесная деструкция, голоса из-под камня, а также мотив поэзии как способа выживания и преодоления зла, несправедливости и смерти и мотив терпения ради жизни и сохранения истины. Эти и многие другие мотивные переклички свидетельствуют о сходстве духовно-психологических комплексов «туманных поэтов» и поэтов ГУЛАГа, для которых творчество является не только способом выживания в суровых условиях заключения и ссылки, но и исторически значимым явлением, поскольку отражает характер эпохи, в которой поэты были вынуждены писать и существовать. Рассмотренный корпус текстов представляет собой уникальный материал для изучения статуса поэтического слова в качестве эстетического средства, способного дать историческое и художественное свидетельство о советской и китайской действительности ХХ века и воссоздать духовно-психофизиологический портрет человека - творческой личности в трагический период истории.
Библиографический список
Азиатская медь: Антология современной китайской поэзии / сост. Лю Вэньфэй. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2007. 256 с.
Виленский С. Предисловие // Поэзия узников ГУЛАГа. Антология / сост. С.С. Виленский. М.: Изд-во Материк, 2005. 990 с.
Горбачевский А.Ч. Мотив утраченных иллюзий и мотив тишины в текстах бывших колымских заключенных // Мир русского слова. 2015. № 2. С. 108-114.
Демидо Н.Ю. О Некоторых проблемах и тенденциях развития «литературы реформ» // Вопросы экономики, истории, внешней и внутренней политики стран Дальнего Востока: Информационный бюллетень ИДВ АН СССР. 1990. № 10. Ч. 2. С. 47-49.
Ивлев Л.А. Десять абзацев о «литературе шрамов». URL: https://sanwen.ru/2012/01/04/desyat-
abzacev-o-literature-shramov/ (дата обращения: 16.05.2020).
Лебедева Н.А. Лики времени: китайская литература XX века на переломах истории // Россия и АТР. 1992. № 1. С. 102-110.
Михайлик Е. Не отражается и не отбрасывает тени: «закрытое» общество и лагерная литература // Новое литературное обозрение. 2009. № 6. С. 356-374.
Надеев И.М. «Культурная революция» и судьба китайской литературы. М.: Наука, 1969.
Поэзия узников ГУЛага. Антология. URL: https://www.agitclub.ru/museum/memorial/poesia/ predislovie.htm (дата обращения: 16.05.2020).
Пьералли К. Поэзия ГУЛАГа как литературное свидетельство: теоретические и эпистемологические обоснования // Studia Litterarum. 2018. Т. 3, № 2. С. 144-162.
Реквием: стихи русских советских поэтов / сост., авт. предисл. Б. Романов. М.: Современник, 1989. 430 с.
Рябченко О.Н. Литература Северо-Востока КНР в период реформ // Ойкумена. Регионоведческие исследования. 2009. № 3. С. 40-51.
Таганов Л.Н. Потаенная литература: поэзия ГУЛАГа // Вопросы онтологической поэтики. Потаенная литература. Исследования и материалы / сост. А.Ю. Морыганов. Иваново: Ивановский гос. ун-т, 1998. С. 80-87.
Тугулова О.Д. Поэтический дискурс китайского андеграунда // Вестник Бурятского государственного университета. 2014а. Вып. 8. Востоковедение. С. 67-71.
Тугулова О.Д. Особенности функционирования «подпольной поэзии» в Китае // Гуманитарные исследования в Сибири и на Дальнем Востоке. 2014б. № 1. С. 5-13.
Тугулова О.Д. Китайская поэзия «нового периода» (1980-е гг.): смена художественных парадигм: монография. Улан-Удэ: Изд-во Бурятского госун-та, 2015. 164 с.
Черкасский Л.Е. «Туманная поэзия» // Азия и Африка сегодня. 1988. № 1. С. 46-47.
Шаламов В. Стихи. URL: https://shalamov.ru/ library/14/ (дата обращения: 16.05.2020а).
Шаламов В. Эссе. URL: https://shalamov.ru/ library/21/ (дата обращения: 16.05.20206).
Хун Цзычэн 洪子诚、程光炜 ,Чэн Гуанвэй. 朦 胧诗新编 Новое издание Туманной поэзии. Ухань 长江文艺出版社 Чанцзян вэньи, 2009.
李丽中 Личжун. 朦胧诗. 新生代诗百首点评 Сто стихотворений «туманных поэтов» и «поэтов нового поколения» с комментариями. 天津 Тяньцзинь: 南开大学出版社 Изд-во Нанькайского университета, 1988.
朦腿诗论争集 Сборник критических статей о «туманной поэзии» /姚家华编 под ред. Яо Цзяхуа. 北京 Пекин:: 学苑出版社 Сюэ юань,1989.
姜娜，朱小平 Мэй На, Чжу Сяопи . 朦胧的死亡 Смерть туманной поэзии / 姜娜 朱小平著 Мэй На, Чжу Сяопин. 北京：华艺出版社 Пекин: Китайское искусство, 1994.
倪伟. 朦胧诗的旧魂新魄 Ни Вэй. Старая душа, новая душа «туманной поэзии» //文景.2005. 第 3 期..
舒婷的 诗 Поэзия Шу Тин /舒婷著 под ред. Шу Тин北 京 : 人民文学出版社 Пекин: Народная литература, 2005.
中国现代诗选 60 首 Современная китайская поэзия: антология (60 избранных стихотворений) / 张同吾主编 под ред. Чжан Тунъу; 李英男 等译 пер. с кит. Ли Иннань и др .- 北京：现代出版 社，Пекин: Современность, 2010.
杨健. 墓地与摇篮一文化大革命中的地下文 学. 北京：朝华出版社，1993 Ян Цзянь. Могила и колыбель: подпольная литература периода Великой культурной революции. Пекин: Чаохуа, 1993.
Gullotta A. A new perspective for Gulag Literature Studies: the Gulag Press. Studi Slavistici, VIII, 2009, рр. 95-117.
Gullotta A. Gulag poetry: un almost unexplored field of research? F. Fischer von Weikerstahl, K. Taidigsmann. (Hi-)Stories of the Gulag. Fiction and reality. Heidelberg, Germany, Universitatsverlag Winter, 2016, рр. 175-192.
Jurgenson L. La testimonianza letteraria come fonte storica: il caso della letteratura dei Gulag. LEA - Lingue e Letterature d'Oriente e Occidente, v. 2016, рр. 267-283.
Jurgenson L. Les représentation du Goulag dans la littérature testimoniale: approches épistémologiques. Dosse F., Goldstein C. Paur Ricoeur: penser la mémoire. Paris, Seuil, 2013, рр. 183-196.
Pieralli C. Poesia del Gulag o della 'zona'? Problemi e prospettive per una descrizione del corpus poetico dei prigionieri politici in URSS. Pieralli C., Delaunay C., Priadko E. Russia, Oriente slavo e Occidente europeo. Fratture e integrazioni nella storia e nella civilta europea (Biblioteca di Studi Slavistici). Firenze, University Press, Accesso ONLINE all'editore, pp. 281-310.
Статья подготовлена в рамках деятельности Центра по изучению русскоговорящих стран Юго-Западного университета Китайской Народной Республики при Министерстве образования КНР
Болдырева Елена Михайловна, ORCID https://orcid.org/0000-0003-2977-7262, доктор филологических наук, профессор, Институт иностранных языков Юго-Западного университета, КНР E-mail: e71mih@mail.ru
Асафьева Елена Валерьевна, ORCID https://orcid.org/0000-0003-0933-0068, учитель русского языка и литературы, ГПОУ ЯО «Ярославский колледж управления и профессиональных технологий», г. Ярославль, Россия E-mail: tvist_o@list.ru
Но бабочка - это не только дух, но и память о зле, кровопролитии, жестокости. Она черным телом покрывает «зеленоцветное небо» [Азиатская медь: 125]. Зелень, на наш взгляд, - это трава забвения, растущая на капищах, могилах, покрывающая прошлое, в том числе и преступления. Бабочка же бессмертна, как неуничтожима память, и чем тщательнее убийца старается скрыть свои поступки, тем быстрее его настигает бабочка справедливого возмездия: «чем больше стремишься к забвению / тем явственней бабочка мести» [Азиатская медь: 125] Это насекомое встречается и в стихотворении Варлама Шаламова «Черная бабочка» [Шаламов 2020а], где этот образ приобретает несколько иные коннотации. В данном случае изувеченная ночная гостья - это воплощенная поэзия - самое верное средство от забвения, по мнению поэта. Подобно бабочке Яна Ляня, она черная, поскольку крылья ее окрашены не столько чернилами, сколько пережитыми страданиями:
И столько было черной злости
В ее шумливой стрекотне,
Как будто ей сломали кости
У той чернильницы на дне
[Шаламов 2020а].
Здесь, как и в предыдущем примере, есть элементы деструктивности, но у Яна Ляня насекомое причиняло боль обидчику, а здесь наоборот. Но ненависть наполняет ее потому, что она вынуждена посвятить себя мести, в то время как могла бы стать частью света, покоя и гармонии, как, допустим, бабочка А. Фета. Это сближает ее с насекомым из стихотворения «Бабочка мести». Бабочка В. Шаламова помнит, что ей пришлось преодолеть, чтобы подняться со дна чернильницы, и потому она «трещ<ит> как зенитка» и «не смеет рваться к свету» [Шаламов 2020а], потому и рассказывает о том зле, которое претерпела, чтобы это зло помнили и чтобы жертва ее не была напрасной.
Еще один мотив, сближающий творчество «туманных поэтов» и поэтов ГУЛАГа, является мотив приятия страданий. Несмотря на все, что довелось увидеть иным поэтам в лагерях и ссылках, многие из них (Ван Цзя-синь, Оуян Цзян-хэ, Ши Чжи, Я. Смеляков, Ю. Чирков) убеждены, что испытанные страдания могут быть и во благо.
В лирическом произведении «Стихотворение» Ван Цзя-синь описывает жестокую зиму - прошлое, где ему пришлось непросто: «Эта дивная глина зиму зажгла жестоко, / заморозила души и отбелила лица» [Азиатская медь: 157]. Однако герой понимает, что страдания не вечны и после долгой зимы наступит день, сумерки потеряют свою власть над человеком, а мир снова станет радостным, появятся на свет новые счастливые люди: «И я вижу площадь, где снова играют дети» [Азиатская медь: 157].
Рассуждая о тяжестях земной жизни, герой приходит к выводу, что все хорошее в этом мире невозможно без плохого, без страданий и холода: «Все, что есть в этом мире, произошло из грязи» [Азиатская медь: 157], и для того, чтобы познать радость грядущих дней, герой не боится сделать шаг навстречу трудностям и отправиться в холод и мрак.
Но страдания хороши не только потому, что являются шагом на пути к счастью и саморазвитию, они рождают искусство, в частности поэзию:
А всего-то и нужно миру - одно лишь слово.
<...>
Я отправлюсь в дорогу ради этого мига.
Я пройду все горы и воды- ради слова
[Азиатская медь: 157].
На наш взгляд, слово - это аллегория поэзии, которая не может явиться на свет без душевных потрясений. В противном случае она будет искусственной и не сможет затронуть человеческие сердца. С другой стороны, слово, как сказано в Евангелии, - метафора сотворения мира. В нашем случае слово - это поэзия, которая может возвращать к жизни мертвую природу. Сама она является символом вечного терпения и многократно возрождается после зимних морозов, как и земля. И человек в этом отношении должен учиться у нее: «У деревьев учись. Займи у земли терпенья» [Азиатская медь: 157].
Чтобы быть счастливым, человек должен не только уметь терпеть, но и прощать и быть благодарным судьбе за тяжелые испытания и стремиться к единению с корнями, семьей, домом:
я прощу - всех. И поцелую глину.
<... >
человек, день и ночь идущий к родному дому,
не пропадет в свете зимы последнем.
[Азиатская медь: 157]
Только тот человек может быть свободным, который умеет не помнить зла, а из жизненных невзгод извлекать уроки и находить в этом пользу для себя. Подобные мотивы встречались в произведениях многих русских поэтов и писателей, например Д. Гранина, утверждавшего, что «ненависть - тупиковое чувство». А поможет в этом искренность и вера. Слезы и ручьи унесут прошлое и очистят душу, освободят от гнета несправедливости. О стойкости духа и стихотворение Оуяня Цзян-хэ «Стекольный завод» [Азиатская медь: 149]. Безусловно, этот образ - воплощение внутреннего мира человека. В первой строфе герой говорит о том, что все представления о мире, человеческие взгляды разделены стеклами, а весь мир фокусируется в одной точке - глазном яблоке. Таким образом, мы понимаем, что человек видит окружающий мир сквозь призму собственного индивидуального восприятия, которое не имеет ничего общего со взглядами других людей. Поскольку человеческое сознание индивидуально, ни один человек не способен полностью понять другого из- за их разницы во взглядах, убеждениях и прочего.
Во второй строфе появляется образ океана - времени. Оуян Цзян-хэ справедливо полагает, что изначально все люди - вода, то есть от рождения личность всякого бесформенна и подвержена влияниям извне - среде, воспитанию и т. д. Но проходя сквозь жизненные испытания, человек становится тверже, у него появляются убеждения, принципы, собственный взгляд на вещи. Потому в третьей строфе появляется образ холодного огня. Оксюморон является воплощением жизненных противоречий, трудностей, неизбежно возникающих на пути всякого. Преодолевая их, оставляя в прошлом - не дне океана - человек закаляется, становится твердым, воля его делается крепка. И в следующей строфе автор перечисляет качества стекла, которые присущи всякой сформировавшейся личности: стойкость, сдержанность, умение терпеть боль, физическую и нравственную, уверенность в голосе и походке. И лучше всего личность формируется в непростое историческое время, когда все, казалось бы, на поверхности, однако выражать эту прозрачность в словах опасно для жизни: «Прозрачны время и слова. / Цена их высока» [Азиатская медь: 149].
В заключительной строфе Оуян Цзян-хэ подводит итог и утверждает, что человек становится сформированным и разносторонним, приобретая жизненный опыт - мечты, радость, страдания. Последние столь же необходимы человеку, как самые прекрасные проявления жизни, поскольку они быстрее развивают человека и делают его внутренний мир целостнее и органичнее.
В необходимости и полезности страдания были убеждены не только китайские, но и русские поэты. В стихотворении «Мое поколение» [Поэзия узников ГУЛага. Антология] Ярослав Смеляков утверждает, что благодаря заключению он приобрел ряд необходимых качеств. Во-первых, узнал цену словам и славе. Человек, не познавший страдания, не имеет права писать о нем, и его слова не будут иметь силу в сравнении с речью того, кто преодолел много жизненных трудностей, испытал на себе тяжелую работу и несправедливость. И только такой человек, добившись успеха на литературном поприще, будет знать цену славы, построенной на страданиях. Во-вторых, герой приобрел силу, физическую и нравственную. У него крепкое тело от тяжелой работы - рытья окопов, обработки камней и железа. И благодаря этому герой сам стал «железный и каменный». Оставив позади войну и лагерь, он нашел в себе мужество жить. В-третьих, он стал неуязвимым. Преодолев множество испытаний, он приобрел опыт страдания, после которого его мало что сможет сломить.
Несколько по-иному рассматривает необходимость страдания Ю. Чирков в стихотворении «Был тихий вечер, солнце село.» [Поэзия узников ГУЛага. Антология], где связующим звеном между двумя частями является образ звезды как символа счастья, вечности и надежды. В первой части стихотворения герой наблюдает вместе с другом за первой вечерней звездой. Оба они чувствуют, что скоро их настигнет разлука. И чтобы преодолеть ее муку, они дают друг другу обещание каждый вечер в тревожный час наблюдать за восходом первой звезды и вспоминать об их дружбе, мятежных мечтах и некогда посетившем их счастье. Во второй части мы вновь встречаем героя, но уже изменившегося, прошедшего лагерь и ощутившего все трудности заключения. Звезды, которые он видел на небе, обернулись траурными свечами, поскольку, видимо, являлись душами безвинно погибших людей, которых было столь же много, сколько этих небесных светил. Однако, несмотря ни на что, герой остался верен своему обещанию и каждый вечер встречает первую звезду, которая дарит ему надежду на позитивные изменения в стране и судьбах его товарищей:
Но, как и прежде, каждый вечер
Звезды встречаю я восход,
Я верю: этот гнет не вечен
И справедливость все ж грядет!
[Поэзия узников ГУЛага. Антология]
Каждый раз герой с тоской вспоминает о прошлом, и он благодарен острову вопреки пережитым на нем страданиям - за то, что укрепили его веру в дружбу и справедливость.
Претерпевать страдания следует не только ради самосовершенствования, укрепления духа и плоти, но и ради возможности создать счастливое будущее. Потому одним из интегральных мотивов поэзии ГУЛАГа и «туманной поэзии» является мотив неуклонного и решительного движения вперед. В стихотворении Шао Янь-сяня «Китайские автомобили взывают о дорогах скоростных» [Азиатская медь: 149] герой говорит о том, что его любимой стране нужны серьезные перемены, урбанизация, способная преодолеть застой. Люди настоящего, по его мнению, живут прошлым и не способны расстаться с ним: «К чему простонародные напевы! / К чему рассказы о былых делах! / Нужна лишь скорость!» [Азиатская медь: 149]. Поскольку мир все время изменяется, вращается, его родина тоже должна меняться, развиваться и совершенствоваться. И если для того потребуется вооружиться и пойти в бой - следует именно так и поступить. Решительной стране нужны не менее решительные граждане, которые, хоть и с трудом, но будут изменять привычный ход вещей, который сравнивается в стихотворении со старой коровой.
Говоря о переменах, герой с горечью замечает, что его соотечественники не готовы расстаться с прошлым и рискнуть погибнуть на крутых поворотах истории:
Мечтали долго - десять, двадцать лет,
Но подступил уж семьдесят восьмой -
А скоростных дорог в Китае нет как нет!
[Азиатская медь: 149]
И понимая, что его речи не могут вызвать существенные перемены, он призывает сограждан к решительным действиям и риску во имя светлого будущего.
В отличие от героев Шао Янь-сяня, герои Д. Андреева переходят к решительным действиям. Им пришлось тяжело, эти люди познали болезни, смерти, войны, заключения и иные страдания, и потому понимают, что любое промедление будет иметь фатальные последствия. И оттого герои действуют: «В тусклом болоте будничных лет / Выросшие - не ждут.» [Поэзия узников ГУЛага. Антология]. И сколько бы ты ни ждал и ни берег себя, от времени и смерти нет спасения, поэтому спешка и погружение в будни, в страдания является способом преодоления страха перед неминуемым. И если смерть неизбежна, не лучше ли встретить ее лицом к лицу и броситься навстречу гибели, поскольку, если ты испугаешься, спрячешься на время, жизнь отомстит тебе вечным бесчестием, а смерть будет бесславной и бессмысленной:
Пусть - за гекатомбами жертв
Будут стужа и лед,
И тем, кого помилует смерть,
Жизнь отомстит. Вперед!
[Поэзия узников ГУЛага. Антология].
Погибнув же в борьбе, ты избежишь позора и суда собственных соотечественников. Бояться нечего, гораздо страшнее не выходить из укрытия и «стоять у дверей» [Поэзия узников ГУЛага. Антология] в вечном ожидании скорой кончины.
Герои стихотворения Д. Андреева «Размах» тоже движимы пламенем свободы и независимости, величия и веры. Их души столь же широки, как просторы родной земли. И живое пламя присуще всякому, кто вырос на этой земле, оно служит символом национальной самоидентификации: «Пламень жгучий / и ветр морозный. / Тягу - вглубь, / дальше всех / черт, / В сердце нес / Иоанн Грозный, / И Ермак, / и простой / смерд» [Поэзия узников ГУЛага. Антология]. Стремление к независимости, мятежности, развитию отражалось на каждом историческом этапе - и во время смуты, и в период освоения казаками Сибири. И решительность, отвага - одно из основных качеств русских людей, которым тесно в настоящем, и они ни перед чем не остановятся:
Дальше! дальше! вперед! шире!
Напролом! напрорыв! вброд!
[Поэзия узников ГУЛага. Антология].
Не имеет значения, что будет впереди - тьма или свет, добро или зло, жизнь или смерть. Движение и свобода - самоцель. Поэт приводит в качестве примера старообрядцев, которые, не желая принимать никоновские реформы, предавали свою плоть огню и при помощи страдания, с одной стороны, очищали и освобождали дух, с другой - доказывали верность своим идеалам.
Для российских поэтов ГУЛАГа и китайских «туманных поэтов» поэзия являлась средством физического и нравственного выживания. Она укрепляла волю, закаляла характер, помогала понять, что сдаться - это преступление, поскольку выживание - залог сохранения исторической памяти. В лагере и в ссылке человек оказывается в экстремальных условиях, когда против него настроены не только другие люди, но и среда. Тогда стихи являются способом психического выживания: «они приходят на выручку, дарят ему гармонию, ритм. И свершается чудо: человек обретает внутреннюю свободу, не зависящую от внешних обстоятельств» [Виленский: 10]. Поэтому именно мотив внутренней свободы становится интегральной основой во многих стихотворениях русских и китайских авторов.
Таким образом, очевидно, что китайская «туманная поэзия» и литература ГУЛАГа имеют значительное число точек соприкосновения на идейном, образном и мотивном уровнях. В ходе сопоставительного анализа нами был выявлен ряд общих образов и мотивов: «мертвый портрет», бабочка мести, тени, историческая память, отсутствие виноватых, погубленная молодость, неотделимость судьбы человека от судьбы родины, страдание во благо и вера в будущее, сопротивление природы, неуклонное и решительное движение вперед, телесная деструкция, голоса из-под камня, а также мотив поэзии как способа выживания и преодоления зла, несправедливости и смерти и мотив терпения ради жизни и сохранения истины. Эти и многие другие мотивные переклички свидетельствуют о сходстве духовно-психологических комплексов «туманных поэтов» и поэтов ГУЛАГа, для которых творчество является не только способом выживания в суровых условиях заключения и ссылки, но и исторически значимым явлением, поскольку отражает характер эпохи, в которой поэты были вынуждены писать и существовать. Рассмотренный корпус текстов представляет собой уникальный материал для изучения статуса поэтического слова в качестве эстетического средства, способного дать историческое и художественное свидетельство о советской и китайской действительности ХХ века и воссоздать духовно-психофизиологический портрет человека - творческой личности в трагический период истории.
Библиографический список
Азиатская медь: Антология современной китайской поэзии / сост. Лю Вэньфэй. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2007. 256 с.
Виленский С. Предисловие // Поэзия узников ГУЛАГа. Антология / сост. С.С. Виленский. М.: Изд-во Материк, 2005. 990 с.
Горбачевский А.Ч. Мотив утраченных иллюзий и мотив тишины в текстах бывших колымских заключенных // Мир русского слова. 2015. № 2. С. 108-114.
Демидо Н.Ю. О Некоторых проблемах и тенденциях развития «литературы реформ» // Вопросы экономики, истории, внешней и внутренней политики стран Дальнего Востока: Информационный бюллетень ИДВ АН СССР. 1990. № 10. Ч. 2. С. 47-49.
Ивлев Л.А. Десять абзацев о «литературе шрамов». URL: https://sanwen.ru/2012/01/04/desyat-
abzacev-o-literature-shramov/ (дата обращения: 16.05.2020).
Лебедева Н.А. Лики времени: китайская литература XX века на переломах истории // Россия и АТР. 1992. № 1. С. 102-110.
Михайлик Е. Не отражается и не отбрасывает тени: «закрытое» общество и лагерная литература // Новое литературное обозрение. 2009. № 6. С. 356-374.
Надеев И.М. «Культурная революция» и судьба китайской литературы. М.: Наука, 1969.
Поэзия узников ГУЛага. Антология. URL: https://www.agitclub.ru/museum/memorial/poesia/ predislovie.htm (дата обращения: 16.05.2020).
Пьералли К. Поэзия ГУЛАГа как литературное свидетельство: теоретические и эпистемологические обоснования // Studia Litterarum. 2018. Т. 3, № 2. С. 144-162.
Реквием: стихи русских советских поэтов / сост., авт. предисл. Б. Романов. М.: Современник, 1989. 430 с.
Рябченко О.Н. Литература Северо-Востока КНР в период реформ // Ойкумена. Регионоведческие исследования. 2009. № 3. С. 40-51.
Таганов Л.Н. Потаенная литература: поэзия ГУЛАГа // Вопросы онтологической поэтики. Потаенная литература. Исследования и материалы / сост. А.Ю. Морыганов. Иваново: Ивановский гос. ун-т, 1998. С. 80-87.
Тугулова О.Д. Поэтический дискурс китайского андеграунда // Вестник Бурятского государственного университета. 2014а. Вып. 8. Востоковедение. С. 67-71.
Тугулова О.Д. Особенности функционирования «подпольной поэзии» в Китае // Гуманитарные исследования в Сибири и на Дальнем Востоке. 2014б. № 1. С. 5-13.
Тугулова О.Д. Китайская поэзия «нового периода» (1980-е гг.): смена художественных парадигм: монография. Улан-Удэ: Изд-во Бурятского госун-та, 2015. 164 с.
Черкасский Л.Е. «Туманная поэзия» // Азия и Африка сегодня. 1988. № 1. С. 46-47.
Шаламов В. Стихи. URL: https://shalamov.ru/ library/14/ (дата обращения: 16.05.2020а).
Шаламов В. Эссе. URL: https://shalamov.ru/ library/21/ (дата обращения: 16.05.20206).
Хун Цзычэн 洪子诚、程光炜 ,Чэн Гуанвэй. 朦 胧诗新编 Новое издание Туманной поэзии. Ухань 长江文艺出版社 Чанцзян вэньи, 2009.
李丽中 Личжун. 朦胧诗. 新生代诗百首点评 Сто стихотворений «туманных поэтов» и «поэтов нового поколения» с комментариями. 天津 Тяньцзинь: 南开大学出版社 Изд-во Нанькайского университета, 1988.
朦腿诗论争集 Сборник критических статей о «туманной поэзии» /姚家华编 под ред. Яо Цзяхуа. 北京 Пекин:: 学苑出版社 Сюэ юань,1989.
姜娜，朱小平 Мэй На, Чжу Сяопи . 朦胧的死亡 Смерть туманной поэзии / 姜娜 朱小平著 Мэй На, Чжу Сяопин. 北京：华艺出版社 Пекин: Китайское искусство, 1994.
倪伟. 朦胧诗的旧魂新魄 Ни Вэй. Старая душа, новая душа «туманной поэзии» //文景.2005. 第 3 期..
舒婷的 诗 Поэзия Шу Тин /舒婷著 под ред. Шу Тин北 京 : 人民文学出版社 Пекин: Народная литература, 2005.
中国现代诗选 60 首 Современная китайская поэзия: антология (60 избранных стихотворений) / 张同吾主编 под ред. Чжан Тунъу; 李英男 等译 пер. с кит. Ли Иннань и др .- 北京：现代出版 社，Пекин: Современность, 2010.
杨健. 墓地与摇篮一文化大革命中的地下文 学. 北京：朝华出版社，1993 Ян Цзянь. Могила и колыбель: подпольная литература периода Великой культурной революции. Пекин: Чаохуа, 1993.
Gullotta A. A new perspective for Gulag Literature Studies: the Gulag Press. Studi Slavistici, VIII, 2009, рр. 95-117.
Gullotta A. Gulag poetry: un almost unexplored field of research? F. Fischer von Weikerstahl, K. Taidigsmann. (Hi-)Stories of the Gulag. Fiction and reality. Heidelberg, Germany, Universitatsverlag Winter, 2016, рр. 175-192.
Jurgenson L. La testimonianza letteraria come fonte storica: il caso della letteratura dei Gulag. LEA - Lingue e Letterature d'Oriente e Occidente, v. 2016, рр. 267-283.
Jurgenson L. Les représentation du Goulag dans la littérature testimoniale: approches épistémologiques. Dosse F., Goldstein C. Paur Ricoeur: penser la mémoire. Paris, Seuil, 2013, рр. 183-196.
Pieralli C. Poesia del Gulag o della 'zona'? Problemi e prospettive per una descrizione del corpus poetico dei prigionieri politici in URSS. Pieralli C., Delaunay C., Priadko E. Russia, Oriente slavo e Occidente europeo. Fratture e integrazioni nella storia e nella civilta europea (Biblioteca di Studi Slavistici). Firenze, University Press, Accesso ONLINE all'editore, pp. 281-310.
Статья подготовлена в рамках деятельности Центра по изучению русскоговорящих стран Юго-Западного университета Китайской Народной Республики при Министерстве образования КНР
Болдырева Елена Михайловна, ORCID https://orcid.org/0000-0003-2977-7262, доктор филологических наук, профессор, Институт иностранных языков Юго-Западного университета, КНР E-mail: e71mih@mail.ru
Асафьева Елена Валерьевна, ORCID https://orcid.org/0000-0003-0933-0068, учитель русского языка и литературы, ГПОУ ЯО «Ярославский колледж управления и профессиональных технологий», г. Ярославль, Россия E-mail: tvist_o@list.ru