Владимир Самарин. "Не забыть, не простить!", газета Новое русское слово, 5 февраля 1967
Статья в НРС от 5 февраля 1967 года, посвященная шаламовскому "Письму старому другу" из "Белой книги" Александра Гинзбурга по делу Синявского и Даниэля. С сайта Tamizdat Project.
Владимир Самарин (Владимир Дмитриевич Соколов), учитель литературы, в тридцатых скрывался, опасаясь ареста, в оккупации работал в русскоязычных коллаборантских газетах, после войны эмигрировал в США, функционер НТС, прозаик, сотрудник русских эмигрантских изданий, преподаватель Йельского университета. В восьмидесятых был лишен американского гражданства в связи с пронацистской деятельностью во время войны, переехал в Канаду, где и умер в 1995 году.
_________
"Не забыть, не простить!"
“Письмо старому другу” - так называется вступительная статья к сборнику документов, касающихся процесса А. Синявского и Ю. Даниэля, - документов, собранных в “Белую книгу” и опубликованных в 62 книжке “Граней”.
Часть этих документов была перепечатана “Новым Русским Словом”, и читатели знакомы с ними.
“Письмо старому другу” и два призыва - призыв к “Митингу гласности” и призыв группы “Сопротивление”, - также опубликованные в “Белой книге”, настолько, на мой взгляд, значительны и показательны, что на них стоит остановиться особо.
Адресованное “Старому другу”, “Письмо” фактически обращено ко всему современному поколению, как и призывы, помещенные вслед за ним.
В “Письме старому другу” - оно без подписи - дается не только анализ самого процесса, но и рассматривается общая проблема свободы личности в тоталитарном государстве.
“Нужно помнить, - пишет автор “Письма” - что Синявский и Даниэль первыми принимают бой после чуть ли не пятидесятилетнего молчания. Их пример велик, их героизм бесспорен.
Синявский и Даниэль нарушили омерзительную традицию “раскаяния” и “признаний”. Как это им удалось сделать? Как, не зная о поддержке Западом их дела, их судьбы, Синявский и Даниэль сумели провести процесс наилучшим образом”.
“...Синявский и Даниэль держались смело, твердо и в то же время очень осторожно, говоря каждую фразу очень обдуманно и не позволяя заманить себя в сети, которые раскидывал не столько прокурор, сколько представитель суда”.
Отдавая должное мужеству А. Синявского и Ю. Даниэля, автор “Письма” восклицает:
“Подумай, старый товарищ! В мужестве Синявского и Даниэля, в их благородстве, в их победе есть капля и нашей с тобой крови, наших страданий, нашей борьбы против унижений, лжи, против убийц и предателей всех мастей”.
Анализируя процесс, автор “Письма” пишет: “Повесть ‘Говорит Москва’, с исключительно удачным гоголевским сюжетом ‘дня открытых убийств’, вряд ли в чисто реалистическом плане может быть поставлена рядом со стенограммами 22 съезда партии, с тем, что было рассказано там. Тут уже не ‘день открытых убийств’, а ‘двадцать лет открытых убийств’”.
Нет, лучше держаться в рамках чисто литературной дискуссии. Однако, председатель суда Л. Смирнов, самый крупный судебный работник Советского Союза, предпочел выбрать второй вариант - осудить за контрреволюционную агитацию и пропаганду и “закатить на всю катушку”, сколько позволяет предъявленная статья. Синявский - 7 лет, Даниэль - 5 лет.
Для чего этот процесс был осчастливлен участием председателя Верховного Суда?
Прежде всего - для симуляции демократии. Второе - Смирнов должен был показать пример подхода к такого рода делам в будущем, дать “эталон” с тем, чтобы не было ошибок, которые наделала Савельева, судившая Бродского в Ленинграде.
Симулировав демократию, устроители процесса, однако, не дали возможности выступить на суде ни общественному защитнику, как это делается иногда на процессах не политических, ни свидетелям защиты, за исключением одного - доцента МГУ Дувакина, которого после выступления в суде уволили из университета.
“Если бы на этом процессе дали выступить общественному защитнику, - пишет автор “Письма”, - тот защитил бы Синявского и Даниэля именем писателей замученных, убитых, расстрелянных, погибших от голода и холода в сталинских лагерях уничтожения.
Эти писатели - Пильняк, Гумилев, Мадельштам, Бабель, Воронский, Табидзе, Яшвили - сотни фамилий включены в этот грозный мартиролог. Эти мертвецы, эти жертвы времени, которые могли бы составить славу литературы любой страны, поднимают голос в защиту Синявского и Даниэля”!
А сколько умерло тех, кому не дали возможности печататься? - спрашивает автор “Письма”.
Где “Доктор Живаго” Пастернака? Где Платонов? Где Булгаков? У Булгакова опубликована половина. У Платонова - четверть всего написанного. А ведь это лучшие писатели России. Обычно достаточно было умереть, чтобы кое-что напечатали, но вот Мандельштам лишен и этой судьбы”.
Не двадцать, а вот уже пятьдесят лет открытых убийств, бессудных - или в судебной инсценировке - расправ, миллионов замученных, погибших и среди них - писатели, поэты, художники, артисты.
А рядом - пресмыкательство перед властью, пособничество власти в ее преступлениях, ложь, предательство.
С каким презрением пишет автор “Письма” об общественных обвинителях на процессе А. Синявского и Ю. Даниэля - Кедровой и Васильеве!
С каким негодованием вспоминает Горького:
“Горький оставил позорный след в истории России 30-х годов своим людоедским лозунгом: “Если враг не сдается - его уничтожают”. Море человеческой крови было пролито на советской земле, а Горький освятил массовые убийства”.
Еще определеннее[,] еще резче звучит слово осуждения режима в призыве к “Митингу гласности”:
“В прошлом беззакония властей стоили жизни и свободы миллионам советских граждан. Кровавое прошлое призывает нас к бдительности в настоящем. Легче пожертвовать одним днем покоя, чем годами терпеть во время не остановленного произвола”.
Митинг в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля должен был состояться в Москве, на площади Пушкина, 5 декабря 1965 года. Митинг не состоялся, потому что власти разогнали собравшихся, а некоторых арестовали. Тогда по Москве стал распространяться призыв группы “Сопротивление”.
“5 декабря 1965 года, - читаем в “Призыве” - в Москве на площади Пушкина состоялась демонстрация в поддержку требования гласности по делу А. Синявского и Ю. Даниэля.
В нарушение самых элементарных демократических норм власти насильственно разогнали демонстрацию.
Под влиянием властей администрация гуманитарных факультетов МГУ провела гнусную кампанию расправы над студентами, оказавшимися в момент демонстрации на площади Пушкина.
Расправляясь с молодежью руками услужливого партийно-административного чиновничества, власть пытается замаскировать проводимые ею репрессивные мероприятия. Но свирепость псов лишь подчеркивает склонности дрессировщиков”.
Власть еще сильна, псы свирепы, но растет сопротивление, и в каждом документе “Белой книги”, хотя авторы этих документов по тактическим сображениям и аппелируют к советской законности, - явственно звучит: преступления режима не забыть и не простить!
Владимир Самарин (Владимир Дмитриевич Соколов), учитель литературы, в тридцатых скрывался, опасаясь ареста, в оккупации работал в русскоязычных коллаборантских газетах, после войны эмигрировал в США, функционер НТС, прозаик, сотрудник русских эмигрантских изданий, преподаватель Йельского университета. В восьмидесятых был лишен американского гражданства в связи с пронацистской деятельностью во время войны, переехал в Канаду, где и умер в 1995 году.
_________
"Не забыть, не простить!"
“Письмо старому другу” - так называется вступительная статья к сборнику документов, касающихся процесса А. Синявского и Ю. Даниэля, - документов, собранных в “Белую книгу” и опубликованных в 62 книжке “Граней”.
Часть этих документов была перепечатана “Новым Русским Словом”, и читатели знакомы с ними.
“Письмо старому другу” и два призыва - призыв к “Митингу гласности” и призыв группы “Сопротивление”, - также опубликованные в “Белой книге”, настолько, на мой взгляд, значительны и показательны, что на них стоит остановиться особо.
Адресованное “Старому другу”, “Письмо” фактически обращено ко всему современному поколению, как и призывы, помещенные вслед за ним.
В “Письме старому другу” - оно без подписи - дается не только анализ самого процесса, но и рассматривается общая проблема свободы личности в тоталитарном государстве.
“Нужно помнить, - пишет автор “Письма” - что Синявский и Даниэль первыми принимают бой после чуть ли не пятидесятилетнего молчания. Их пример велик, их героизм бесспорен.
Синявский и Даниэль нарушили омерзительную традицию “раскаяния” и “признаний”. Как это им удалось сделать? Как, не зная о поддержке Западом их дела, их судьбы, Синявский и Даниэль сумели провести процесс наилучшим образом”.
“...Синявский и Даниэль держались смело, твердо и в то же время очень осторожно, говоря каждую фразу очень обдуманно и не позволяя заманить себя в сети, которые раскидывал не столько прокурор, сколько представитель суда”.
Отдавая должное мужеству А. Синявского и Ю. Даниэля, автор “Письма” восклицает:
“Подумай, старый товарищ! В мужестве Синявского и Даниэля, в их благородстве, в их победе есть капля и нашей с тобой крови, наших страданий, нашей борьбы против унижений, лжи, против убийц и предателей всех мастей”.
Анализируя процесс, автор “Письма” пишет: “Повесть ‘Говорит Москва’, с исключительно удачным гоголевским сюжетом ‘дня открытых убийств’, вряд ли в чисто реалистическом плане может быть поставлена рядом со стенограммами 22 съезда партии, с тем, что было рассказано там. Тут уже не ‘день открытых убийств’, а ‘двадцать лет открытых убийств’”.
Нет, лучше держаться в рамках чисто литературной дискуссии. Однако, председатель суда Л. Смирнов, самый крупный судебный работник Советского Союза, предпочел выбрать второй вариант - осудить за контрреволюционную агитацию и пропаганду и “закатить на всю катушку”, сколько позволяет предъявленная статья. Синявский - 7 лет, Даниэль - 5 лет.
Для чего этот процесс был осчастливлен участием председателя Верховного Суда?
Прежде всего - для симуляции демократии. Второе - Смирнов должен был показать пример подхода к такого рода делам в будущем, дать “эталон” с тем, чтобы не было ошибок, которые наделала Савельева, судившая Бродского в Ленинграде.
Симулировав демократию, устроители процесса, однако, не дали возможности выступить на суде ни общественному защитнику, как это делается иногда на процессах не политических, ни свидетелям защиты, за исключением одного - доцента МГУ Дувакина, которого после выступления в суде уволили из университета.
“Если бы на этом процессе дали выступить общественному защитнику, - пишет автор “Письма”, - тот защитил бы Синявского и Даниэля именем писателей замученных, убитых, расстрелянных, погибших от голода и холода в сталинских лагерях уничтожения.
Эти писатели - Пильняк, Гумилев, Мадельштам, Бабель, Воронский, Табидзе, Яшвили - сотни фамилий включены в этот грозный мартиролог. Эти мертвецы, эти жертвы времени, которые могли бы составить славу литературы любой страны, поднимают голос в защиту Синявского и Даниэля”!
А сколько умерло тех, кому не дали возможности печататься? - спрашивает автор “Письма”.
Где “Доктор Живаго” Пастернака? Где Платонов? Где Булгаков? У Булгакова опубликована половина. У Платонова - четверть всего написанного. А ведь это лучшие писатели России. Обычно достаточно было умереть, чтобы кое-что напечатали, но вот Мандельштам лишен и этой судьбы”.
Не двадцать, а вот уже пятьдесят лет открытых убийств, бессудных - или в судебной инсценировке - расправ, миллионов замученных, погибших и среди них - писатели, поэты, художники, артисты.
А рядом - пресмыкательство перед властью, пособничество власти в ее преступлениях, ложь, предательство.
С каким презрением пишет автор “Письма” об общественных обвинителях на процессе А. Синявского и Ю. Даниэля - Кедровой и Васильеве!
С каким негодованием вспоминает Горького:
“Горький оставил позорный след в истории России 30-х годов своим людоедским лозунгом: “Если враг не сдается - его уничтожают”. Море человеческой крови было пролито на советской земле, а Горький освятил массовые убийства”.
Еще определеннее[,] еще резче звучит слово осуждения режима в призыве к “Митингу гласности”:
“В прошлом беззакония властей стоили жизни и свободы миллионам советских граждан. Кровавое прошлое призывает нас к бдительности в настоящем. Легче пожертвовать одним днем покоя, чем годами терпеть во время не остановленного произвола”.
Митинг в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля должен был состояться в Москве, на площади Пушкина, 5 декабря 1965 года. Митинг не состоялся, потому что власти разогнали собравшихся, а некоторых арестовали. Тогда по Москве стал распространяться призыв группы “Сопротивление”.
“5 декабря 1965 года, - читаем в “Призыве” - в Москве на площади Пушкина состоялась демонстрация в поддержку требования гласности по делу А. Синявского и Ю. Даниэля.
В нарушение самых элементарных демократических норм власти насильственно разогнали демонстрацию.
Под влиянием властей администрация гуманитарных факультетов МГУ провела гнусную кампанию расправы над студентами, оказавшимися в момент демонстрации на площади Пушкина.
Расправляясь с молодежью руками услужливого партийно-административного чиновничества, власть пытается замаскировать проводимые ею репрессивные мероприятия. Но свирепость псов лишь подчеркивает склонности дрессировщиков”.
Власть еще сильна, псы свирепы, но растет сопротивление, и в каждом документе “Белой книги”, хотя авторы этих документов по тактическим сображениям и аппелируют к советской законности, - явственно звучит: преступления режима не забыть и не простить!