Валентин Зарубин. О книге Олега Волкова "Погружение во тьму", "Голос зарубежья", 1988
Жалею, что почти не уделил в блоге внимания (ибо невозможно объять необъятное) человеку шаламовских судьбы и калибра и автору выдающей автобиографической книги "Погружение во тьму" Олегу Васильевичу Волкову. Впервые эта книга увидела свет в Париже, а в СССР вышла одновременно с "Колымскими рассказами" в 1989 году.
Ниже рецензия на это парижское издание, напечатанная в русском эмигрантском журнале "Голос зарубежья", Мюнхен, №49, 1988. Электронная версия - в библиотеке Вторая литература.
Мария Вишняк. Олег Васильевич Волков. 1986 год
Антикоммунистическая книга русского писателя-монархиста из СССР
Олег Волков "Погружение во тьму. Из пережитого" - Paris: Atheneum, 1987
В последние десятилетия вышло столько книг о советских лагерях, что, казалось бы, больше ничего нового, интересного на эту тему написать нельзя. Но вот перед нами воспоминания о пережитом, почти на пять сотен страниц, 87-летнего литератора, члена советского Союза писателей Олега Васильевича Волкова ”Погружение во тьму”. Писатель - ровесник века - февральскую революцию и октябрьский переворот пережил сознательным юношей, посещавшим знаменитое Тенишевское училище, где он был одноклассником В. Набокова.
Происходя из хорошей русской дворянской семьи (отец его был помещиком и директором правления крупнейшего Русско-Балтийского завода, выполняющего военные заказы), Волков получил блестящее образование. Кроме изучения латыни и древнегреческого, он знал в совершенстве французский, немецкий и английский языки, что ему в советское время спасло жизнь и дало возможность пережить почти что три десятка лет в советских тюрьмах, лагерях, ссылках...
Против советской власти Волков не сделал ничего, все его ”преступление” состояло в том, что он был не рабоче-крестьянского происхождения. Его ”погружение во тьму” кончилось в 56-ом году: тогда он был реабилитирован. Тогда и началась его литературная деятельность. Он написал сотни рассказов, повестей, очерков, эссе... Не меньшую известность принесли ему переводы Боннара и Золя, Ренуара и Бальзака...
Он выпустил несколько книг: ”Чур, заповедано”, ”Из истории московских улиц”, ”Все в ответе”...
Но Олег Васильевич считает, что, несмотря на издание нескольких его книг, главная его деятельность состоит в участии в движении в защиту природы.
Не удивительно и то, что его подпись красуется среди достойнейших писателей, которые подписали ”Открытое письмо искусствоведу Никите Воронову и жюри конкурсных проектов главного монумента памятника Победы” - в защиту русских культурных ценностей.
Писатель помнит еще тот день, когда он, окрыленный публикацией ”Ивана Денисовича”, положил на стол Твардовскому свою повесть ”Под конем”. - Ну вот, - сказал, прочтя рукопись, Александр Трифонович, - закончу публикацию Солженицына, напечатаю и вас. Только не сразу, а то обвинят в направлении...
Но оттепель прекратилась раньше, чем ожидал редактор ”Нового мира”. ”Погружение во тьму” написано тем русским литературным языком, на котором до революции говорили образованные русские люди.
Несомненно, место Волковых было бы в эмиграции, но по оплошности отца, не желавшего покидать любимую Россию, они остались, о чем потом все крепко жалели. А в первые годы после революции у семьи была возможность покинуть страну.
В книге Олег Волков неоднократно упоминает, что все его симпатии, по сегодняшний день, принадлежат идее императорской России. Он оставался все время глубоковерующим православным христианином, русским монархистом. В его семье исповедовался так же добротный российский либерализм, что не мешало считать служение старым порядкам выполнением патриотического долга и укреплением законности, преграждавшим путь к анархии и беспорядкам. Изучая иностранные языки, молодой Олег углубился в латинскую грамматику, а его брат-близнец Всеволод увлекся живописью, стал посещать студию Рериха, желая поступить в Академию Художеств.
Но в советское время такой семье было весьма трудно: как и значительная часть старой русской интеллигенции, они более всего ценили непопранное человеческое достоинство, право свободно мыслить.
Но его первое заключение оказалось счастливым. Он попал под опеку тоже заключенного корнета, кавалера Георгиевского Креста, Осоргина, убежденного монархиста, преданного памяти истребленной Царской Семьи. Отправлены они были на острова Соловецкого монастыря.
Первое, что автора потрясло, была его встреча со стойкими азербайджанскими националистами-муссаватистами. Стойкие борцы, непримиримые враги советской власти, они не захотели подчиняться издевкам лагерного начальства. Они не захотели работать. Даже начальник лагеря Эйхманс не сумел их заставить. Многие из них были расстреляны, другие погибли от болезней и голодовок... Брат Всеволод, другие родственники и многочисленные друзья помогали, как могли, автору. Благодаря Всеволоду, лагерь был вскоре для него заменен ссылкой. Произошло это из-за заступничества Михаила Калинина и его секретарши, которые были знакомы с семьей Волковых.
Провидение спасло его от массовых расстрелов, которые были произведены на Секирной горе. Расстреляны были, в первую очередь, ”бывшие”, категория, под которую подпадал и автор, а ”социально-близких” уголовников в ту пору еще не трогали. Погибли многие друзья Волкова, и добрый, всем помогавший Георгий Осоргин.
Но на ”свободе” оказались и такие лица: ”Помню однажды, в тесном, отчасти родственном кругу, не веря ушам своим, слышал, как пожилой профессор, известный классик и переводчик - побывавший, кстати, в ссылке и потерявший брата в лагерях, - веско высказывал соображения о спасительности однопартийной системы и опасностях демократической многоголосицы. Он вполне серьезно ссылался на наши ”свободы” и намордники, надетые на трудящихся в странах капитала!
Оспаривать эти чудовищные для меня ”истины” было бесполезно: такой образ мыслей сделался частью мировоззрения. Тщетно было бы взывать: ”Очнись! Вглядись во все вокруг - где хоть проблеск свободной мысли? Намек на справедливость, раскрепощение, исправление нравов? Решись, отважься, откажись от добровольно надетых шор, дай себе волю судить непредвзято!” К моему ершистому инакомыслию относились снисходительно, осуждали мягко, со скидкой на пережитое: человеку-де досталось, пусть и несправедливо (впрочем, находились упрекавшие меня за непокорный нрав!), он поотстал от современности, судит по временным недочетам, частности заслонили ему главное...” (стр. 93-94).
Выйдя на свободу, Олег Волков поспешил поехать к сестре Наталье, которая тогда с мужем, князем Кириллом Голицыным, проживала в Ясной Поляне. Там автор познакомился с замечательной женщиной - Александрой Львовной Толстой, которая посвятила свою жизнь помощи бедным, угнетенным и преследуемым властью людям. О дальнейшей святой деятельности Александры Львовны десяткам тысяч эмигрантов известно. Она - основательница действующего по сей день Толстовского фонда.
Автор был связан родственными и дружескими связями с людьми, которых он описывает так:
”Тогда такие русские люди причеховской формации - честнейшие, образованные - еще не вымерли. И как раз наступило время тяжкого прозрения, пробуждения от баюкающего сна. Эти милые, благородные и деликатные, искренние радетели за народ, за достоинство и права человека начинали в глубине сознания понимать, что, расшатав старые устои и пытаясь осуществить мерещившиеся им призраки равенства и свободы, они помогли затащить страну в великую пропасть. Наивные, прекраснодушные российские интеллигенты! Они полагали, что стоит покончить с царским престолом, как сразу устроится земной парадиз, воцарятся справедливость и правда...” (стр. 106-107).
Но вскоре, чего и надо было ожидать, Волкова снова арестовали. Ему хотели ”пришить” шпионаж, вспоминая его деятельность переводчиком в греческом посольстве в Москве. Был арестован и брат Всеволод.
В эту пору автор наблюдал массовые аресты и дикие избиения крестьян, которых миллионами, как кулаков и середняков, гнали на дальний Север, часто на смерть.
Вскоре брат Всеволод был освобожден, а Олег Волков получил второй срок. Его снова везут на Соловки с массой крестьян, обездоленных, не пожелавших идти в колхозы.
”Именно в те годы, когда началось истребление здорового ядра нашего крестьянства, завершившееся полным крушением русской деревни, она понесла непоправимый урон, оказавшийся для нее роковым. Российское земледелие было подсечено под корень. Может быть, навсегда” (стр. 146).
Так он узнает подтверждение смутным слухам о массовых расстрелах на Соловках. Все знакомые и друзья погибли.
Ему посчастливилось. Один из начальников использовал Волкова в качестве репетитора немецкого языка для его детей. Потом ему удалось попасть на ферму редких пушных зверей, которые разводились под управлением весьма порядочного заключенного Каплана, который стал помогать Волкову. Кроме того, у них была общая любовь к английским классикам и языку.
Но скоро в лагерях стала появляться и интеллигенция, особенно техническая, уже послереволюционной формации. Это были люди новой Совдепии, которым были непонятны настроения тех, кто почитал октябрьскую революцию крушением России, а выкорчевывание Православия - сталкиванием русского народа в пропасть одичания и бездуховности. Еще раз удалось друзьям и секретарше Калинина спасти Волкова, его освободили и послали в ссылку в Архангельск.
Здесь ему посчастливилось познакомиться с известным хирургом профессором графом Войно-Ясенецким, он же православный епископ Самаркандский Лука. Владыка, тоже в ссылке, появлялся в больнице - высокий, величественный, в рясе до пят и в монашеской темной скуфье. Об этом святом человеке ходили и тогда легенды.
Но скоро Волков в Архангельске снова был арестован по доносу. Его присудили к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет как ”социально-опасный элемент”.
Снова лагеря. 1937 год. Автор рассуждает: ”Нет, не утешает сознание, что с 1937-го года одни палачи стали уничтожать других. Пусть тот же Аустрин и тысячи других чекистов погибли в ими же учрежденных застенках. Эта кровь не сможет искупить те миллионы и десятки миллионов жизней вполне невиновных людей, каких руками аустриных истребила трижды проклятая сила, прикрывшаяся знаменем ”диктатуры пролетариата”. И когда сейчас, в конце семидесятых годов, с высоких трибун и в партийной печати заговорили о нравственности и морали, чуть ли не о любви и человеческом сочувствии - милосердии! - я вспоминаю, переживаю заново... И режет слух лицемерный лепет. То - очередной прием, призванный ввести в заблуждение, прикрыть овечьей шкурой неслабеющую готовность подавлять, уничтожать, убивать, если только возникнет и тень угрозы этой диктатуре - уже не пролетариата, так теперь стесняются говорить, а подменившей это понятие власти кремлевской олигархии” (стр. 239).
Главным виновником зла Волков считает Ленина, который первый применил до того неслыханный террор, пооткрывал лагеря.
Арестовывается и его брат. Во время войны Всеволод подает прошение в армию. Ему это разрешают. На фронте он погибает.
Олегу Васильевичу, не свершившему никакого преступления, пришлось просидеть в тюрьме, лагерях, ссылках всего 28 лет, пока его не реабилитировали.
Просветами его жизни оказались госпитали, клиники, где он лежал с горловой чахоткой и с острой дистрофией, с болезнями, в те времена неизлечимыми.
Олег Васильевич Волков в свои 87 лет, несмотря на все пережитое, состоит в неофициальных патриотических обществах, переводит, пишет, активен и бодр. Он в своей жизни никогда не пил спиртного, он поборник трезвости. По убеждению остался умеренным монархистом! Бескомпромиссный враг коммунизма! О сегодняшнем дне он пишет: ”Подорванное хозяйство еще может быть восстановлено разумными мерами. Неизмеримо страшнее выглядит разрушенное моральное здоровье нации, обесцененные нравственные критерии. Длящаяся десятилетиями пропаганда, направленная на искоренение принципов и норм, основанных на совести и христианских устоях, не могла не разрушить в народе самое понятие добра и зла. Проповедь примата материальных ценностей привела к отрицанию духовных и пренебрежению ими. Отсюда - неизбежное одичание, бездуховность, утверждение вседозволенности, превращение людей в эгоистических, утративших совестливость, неразборчивых в средствах искателей легкой жизни, не стесненных этическими и моральными нормами” (стр. 441).
Книга ”Погружение во тьму” была написана в 1977-79 годах. Выйти в свет смогла только сейчас в Париже.
Можно считать чудом, что до наших дней дожил человек с такими устойчивыми моральными качествами.
Многая лета большому мастеру!
Редакция считает книгу О. Волкова очень ценной и в последующих номерах намерена напечатать несколько выборок из нее.
Ниже рецензия на это парижское издание, напечатанная в русском эмигрантском журнале "Голос зарубежья", Мюнхен, №49, 1988. Электронная версия - в библиотеке Вторая литература.
Мария Вишняк. Олег Васильевич Волков. 1986 год
Антикоммунистическая книга русского писателя-монархиста из СССР
Олег Волков "Погружение во тьму. Из пережитого" - Paris: Atheneum, 1987
В последние десятилетия вышло столько книг о советских лагерях, что, казалось бы, больше ничего нового, интересного на эту тему написать нельзя. Но вот перед нами воспоминания о пережитом, почти на пять сотен страниц, 87-летнего литератора, члена советского Союза писателей Олега Васильевича Волкова ”Погружение во тьму”. Писатель - ровесник века - февральскую революцию и октябрьский переворот пережил сознательным юношей, посещавшим знаменитое Тенишевское училище, где он был одноклассником В. Набокова.
Происходя из хорошей русской дворянской семьи (отец его был помещиком и директором правления крупнейшего Русско-Балтийского завода, выполняющего военные заказы), Волков получил блестящее образование. Кроме изучения латыни и древнегреческого, он знал в совершенстве французский, немецкий и английский языки, что ему в советское время спасло жизнь и дало возможность пережить почти что три десятка лет в советских тюрьмах, лагерях, ссылках...
Против советской власти Волков не сделал ничего, все его ”преступление” состояло в том, что он был не рабоче-крестьянского происхождения. Его ”погружение во тьму” кончилось в 56-ом году: тогда он был реабилитирован. Тогда и началась его литературная деятельность. Он написал сотни рассказов, повестей, очерков, эссе... Не меньшую известность принесли ему переводы Боннара и Золя, Ренуара и Бальзака...
Он выпустил несколько книг: ”Чур, заповедано”, ”Из истории московских улиц”, ”Все в ответе”...
Но Олег Васильевич считает, что, несмотря на издание нескольких его книг, главная его деятельность состоит в участии в движении в защиту природы.
Не удивительно и то, что его подпись красуется среди достойнейших писателей, которые подписали ”Открытое письмо искусствоведу Никите Воронову и жюри конкурсных проектов главного монумента памятника Победы” - в защиту русских культурных ценностей.
Писатель помнит еще тот день, когда он, окрыленный публикацией ”Ивана Денисовича”, положил на стол Твардовскому свою повесть ”Под конем”. - Ну вот, - сказал, прочтя рукопись, Александр Трифонович, - закончу публикацию Солженицына, напечатаю и вас. Только не сразу, а то обвинят в направлении...
Но оттепель прекратилась раньше, чем ожидал редактор ”Нового мира”. ”Погружение во тьму” написано тем русским литературным языком, на котором до революции говорили образованные русские люди.
Несомненно, место Волковых было бы в эмиграции, но по оплошности отца, не желавшего покидать любимую Россию, они остались, о чем потом все крепко жалели. А в первые годы после революции у семьи была возможность покинуть страну.
В книге Олег Волков неоднократно упоминает, что все его симпатии, по сегодняшний день, принадлежат идее императорской России. Он оставался все время глубоковерующим православным христианином, русским монархистом. В его семье исповедовался так же добротный российский либерализм, что не мешало считать служение старым порядкам выполнением патриотического долга и укреплением законности, преграждавшим путь к анархии и беспорядкам. Изучая иностранные языки, молодой Олег углубился в латинскую грамматику, а его брат-близнец Всеволод увлекся живописью, стал посещать студию Рериха, желая поступить в Академию Художеств.
Но в советское время такой семье было весьма трудно: как и значительная часть старой русской интеллигенции, они более всего ценили непопранное человеческое достоинство, право свободно мыслить.
Но его первое заключение оказалось счастливым. Он попал под опеку тоже заключенного корнета, кавалера Георгиевского Креста, Осоргина, убежденного монархиста, преданного памяти истребленной Царской Семьи. Отправлены они были на острова Соловецкого монастыря.
Первое, что автора потрясло, была его встреча со стойкими азербайджанскими националистами-муссаватистами. Стойкие борцы, непримиримые враги советской власти, они не захотели подчиняться издевкам лагерного начальства. Они не захотели работать. Даже начальник лагеря Эйхманс не сумел их заставить. Многие из них были расстреляны, другие погибли от болезней и голодовок... Брат Всеволод, другие родственники и многочисленные друзья помогали, как могли, автору. Благодаря Всеволоду, лагерь был вскоре для него заменен ссылкой. Произошло это из-за заступничества Михаила Калинина и его секретарши, которые были знакомы с семьей Волковых.
Провидение спасло его от массовых расстрелов, которые были произведены на Секирной горе. Расстреляны были, в первую очередь, ”бывшие”, категория, под которую подпадал и автор, а ”социально-близких” уголовников в ту пору еще не трогали. Погибли многие друзья Волкова, и добрый, всем помогавший Георгий Осоргин.
Но на ”свободе” оказались и такие лица: ”Помню однажды, в тесном, отчасти родственном кругу, не веря ушам своим, слышал, как пожилой профессор, известный классик и переводчик - побывавший, кстати, в ссылке и потерявший брата в лагерях, - веско высказывал соображения о спасительности однопартийной системы и опасностях демократической многоголосицы. Он вполне серьезно ссылался на наши ”свободы” и намордники, надетые на трудящихся в странах капитала!
Оспаривать эти чудовищные для меня ”истины” было бесполезно: такой образ мыслей сделался частью мировоззрения. Тщетно было бы взывать: ”Очнись! Вглядись во все вокруг - где хоть проблеск свободной мысли? Намек на справедливость, раскрепощение, исправление нравов? Решись, отважься, откажись от добровольно надетых шор, дай себе волю судить непредвзято!” К моему ершистому инакомыслию относились снисходительно, осуждали мягко, со скидкой на пережитое: человеку-де досталось, пусть и несправедливо (впрочем, находились упрекавшие меня за непокорный нрав!), он поотстал от современности, судит по временным недочетам, частности заслонили ему главное...” (стр. 93-94).
Выйдя на свободу, Олег Волков поспешил поехать к сестре Наталье, которая тогда с мужем, князем Кириллом Голицыным, проживала в Ясной Поляне. Там автор познакомился с замечательной женщиной - Александрой Львовной Толстой, которая посвятила свою жизнь помощи бедным, угнетенным и преследуемым властью людям. О дальнейшей святой деятельности Александры Львовны десяткам тысяч эмигрантов известно. Она - основательница действующего по сей день Толстовского фонда.
Автор был связан родственными и дружескими связями с людьми, которых он описывает так:
”Тогда такие русские люди причеховской формации - честнейшие, образованные - еще не вымерли. И как раз наступило время тяжкого прозрения, пробуждения от баюкающего сна. Эти милые, благородные и деликатные, искренние радетели за народ, за достоинство и права человека начинали в глубине сознания понимать, что, расшатав старые устои и пытаясь осуществить мерещившиеся им призраки равенства и свободы, они помогли затащить страну в великую пропасть. Наивные, прекраснодушные российские интеллигенты! Они полагали, что стоит покончить с царским престолом, как сразу устроится земной парадиз, воцарятся справедливость и правда...” (стр. 106-107).
Но вскоре, чего и надо было ожидать, Волкова снова арестовали. Ему хотели ”пришить” шпионаж, вспоминая его деятельность переводчиком в греческом посольстве в Москве. Был арестован и брат Всеволод.
В эту пору автор наблюдал массовые аресты и дикие избиения крестьян, которых миллионами, как кулаков и середняков, гнали на дальний Север, часто на смерть.
Вскоре брат Всеволод был освобожден, а Олег Волков получил второй срок. Его снова везут на Соловки с массой крестьян, обездоленных, не пожелавших идти в колхозы.
”Именно в те годы, когда началось истребление здорового ядра нашего крестьянства, завершившееся полным крушением русской деревни, она понесла непоправимый урон, оказавшийся для нее роковым. Российское земледелие было подсечено под корень. Может быть, навсегда” (стр. 146).
Так он узнает подтверждение смутным слухам о массовых расстрелах на Соловках. Все знакомые и друзья погибли.
Ему посчастливилось. Один из начальников использовал Волкова в качестве репетитора немецкого языка для его детей. Потом ему удалось попасть на ферму редких пушных зверей, которые разводились под управлением весьма порядочного заключенного Каплана, который стал помогать Волкову. Кроме того, у них была общая любовь к английским классикам и языку.
Но скоро в лагерях стала появляться и интеллигенция, особенно техническая, уже послереволюционной формации. Это были люди новой Совдепии, которым были непонятны настроения тех, кто почитал октябрьскую революцию крушением России, а выкорчевывание Православия - сталкиванием русского народа в пропасть одичания и бездуховности. Еще раз удалось друзьям и секретарше Калинина спасти Волкова, его освободили и послали в ссылку в Архангельск.
Здесь ему посчастливилось познакомиться с известным хирургом профессором графом Войно-Ясенецким, он же православный епископ Самаркандский Лука. Владыка, тоже в ссылке, появлялся в больнице - высокий, величественный, в рясе до пят и в монашеской темной скуфье. Об этом святом человеке ходили и тогда легенды.
Но скоро Волков в Архангельске снова был арестован по доносу. Его присудили к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет как ”социально-опасный элемент”.
Снова лагеря. 1937 год. Автор рассуждает: ”Нет, не утешает сознание, что с 1937-го года одни палачи стали уничтожать других. Пусть тот же Аустрин и тысячи других чекистов погибли в ими же учрежденных застенках. Эта кровь не сможет искупить те миллионы и десятки миллионов жизней вполне невиновных людей, каких руками аустриных истребила трижды проклятая сила, прикрывшаяся знаменем ”диктатуры пролетариата”. И когда сейчас, в конце семидесятых годов, с высоких трибун и в партийной печати заговорили о нравственности и морали, чуть ли не о любви и человеческом сочувствии - милосердии! - я вспоминаю, переживаю заново... И режет слух лицемерный лепет. То - очередной прием, призванный ввести в заблуждение, прикрыть овечьей шкурой неслабеющую готовность подавлять, уничтожать, убивать, если только возникнет и тень угрозы этой диктатуре - уже не пролетариата, так теперь стесняются говорить, а подменившей это понятие власти кремлевской олигархии” (стр. 239).
Главным виновником зла Волков считает Ленина, который первый применил до того неслыханный террор, пооткрывал лагеря.
Арестовывается и его брат. Во время войны Всеволод подает прошение в армию. Ему это разрешают. На фронте он погибает.
Олегу Васильевичу, не свершившему никакого преступления, пришлось просидеть в тюрьме, лагерях, ссылках всего 28 лет, пока его не реабилитировали.
Просветами его жизни оказались госпитали, клиники, где он лежал с горловой чахоткой и с острой дистрофией, с болезнями, в те времена неизлечимыми.
Олег Васильевич Волков в свои 87 лет, несмотря на все пережитое, состоит в неофициальных патриотических обществах, переводит, пишет, активен и бодр. Он в своей жизни никогда не пил спиртного, он поборник трезвости. По убеждению остался умеренным монархистом! Бескомпромиссный враг коммунизма! О сегодняшнем дне он пишет: ”Подорванное хозяйство еще может быть восстановлено разумными мерами. Неизмеримо страшнее выглядит разрушенное моральное здоровье нации, обесцененные нравственные критерии. Длящаяся десятилетиями пропаганда, направленная на искоренение принципов и норм, основанных на совести и христианских устоях, не могла не разрушить в народе самое понятие добра и зла. Проповедь примата материальных ценностей привела к отрицанию духовных и пренебрежению ими. Отсюда - неизбежное одичание, бездуховность, утверждение вседозволенности, превращение людей в эгоистических, утративших совестливость, неразборчивых в средствах искателей легкой жизни, не стесненных этическими и моральными нормами” (стр. 441).
Книга ”Погружение во тьму” была написана в 1977-79 годах. Выйти в свет смогла только сейчас в Париже.
Можно считать чудом, что до наших дней дожил человек с такими устойчивыми моральными качествами.
Многая лета большому мастеру!
Редакция считает книгу О. Волкова очень ценной и в последующих номерах намерена напечатать несколько выборок из нее.