Клаудия Пьералли об итальянских левых и судьбе "Колымских рассказов" в Италии
Профессор Флорентийского университета, филолог-славист Клаудия Пьералли в интервью Станиславу Кувалдину "ГУЛАГ как европейский опыт" на сайте COLTA, 10 марта 2020.
" - Я родилась в конце 1970-х. В лицее мы изучали историю ХХ века, но никто нам не говорил о тоталитарном строе в СССР. При том что советский опыт - это не какая-то далекая экзотическая культура. Это явление с европейскими корнями. <...>
С одной стороны, СССР воспринимался как государство-маяк, которое должно указать дорогу всему человечеству, в том числе и нам. С другой, разочаровывающие результаты советского проекта всегда можно было объяснить тем, что коммунистическая идея попала не на европейскую почву. Так что это избавляло от неудобных вопросов. Репрессии оказывались вытеснены даже географически. Сибирь - это какое-то далекое, неевропейское пространство.
- Вы говорите, что книги и мемуарные свидетельства о советских лагерях оставляли европейскую публику равнодушной. Что смог здесь изменить Солженицын? Почему выход «Архипелага» произвел эффект разорвавшейся бомбы?
- Думаю, дело в масштабе книги. Как мы помним, Солженицын называет ее «опытом художественного исследования». И это действительно было первой попыткой глобального описания того, как возникла и функционировала коммунистическая репрессивная система. То, что Солженицын использует художественные средства, тоже существенно. Своим «Архипелагом» Солженицын бросил вызов литературе.
Я не большая поклонница Солженицына, но именно благодаря «Архипелагу» у меня сложилось представление о том, как был устроен ГУЛАГ. Хотя я, конечно, понимаю, что полностью доверять его информации и выводам нельзя. Но меня восхищает само его намерение написать в 1960-е полноценную историю коммунистических репрессий, создать, можно сказать, антикоммунистический завет: на страницах книги сквозит стремление писателя учить общество. О ГУЛАГе, разумеется, нельзя было говорить в СССР, но речь о нем практически не шла и в «свободном мире». Солженицын прорвался через всемирное молчание. Он писал «Архипелаг» с намерением достучаться до людей, с осознанием того, что он открывает новую, очень важную страницу не только для России, но и для Европы, для ее либерального общества. И этот посыл не мог быть проигнорирован.
- В этом смысле интересно, как был воспринят в Европе Варлам Шаламов - другой «великий свидетель» сталинской вселенной, который принципиально отказывался от дидактических интонаций и просто описывал лагерный ад.
- Шаламов в целом доходит до Италии очень поздно. В 1976-м вышел небольшой сборник его рассказов, который прошел практически незамеченным. Полный корпус Шаламова стал переводиться только в 1990-е. Кстати, с этим связан эпизод, очень характерный для итальянской литературной жизни.
Полный Шаламов выходил в очень престижном итальянском издательстве Einaudi. Предисловие к новому изданию предложили написать старому польскому эмигранту Густаву Херлинг-Грудзинскому, который был достаточно заметной фигурой в польской литературной эмиграции, одним из основателей знаменитого журнала Kultura, в прошлом узником ГУЛАГа, написавшим об этом роман «Другой мир». Он жил в Италии и был, между прочим, зятем влиятельнейшего итальянского интеллектуала Бенедетто Кроче (что отчасти определило то, почему его роман о ГУЛАГе вышел в Италии очень рано, еще в 1950-е). Так или иначе, выбор его в качестве автора был вполне логичным. Грудзинский написал прекрасное предисловие, где говорилось о том, что проза Шаламова позволяет обсуждать мир лагерей без политических пристрастий, используя сугубо литературный инструментарий. «Колымские рассказы» заставляют признать, что в XX веке людей изолировали в концентрационных лагерях разные режимы и сталинский это делал точно так же, как и гитлеровский. Издательство просто отказалось печатать этот текст. Любое сравнение коммунистических и нацистских реалий было неприемлемым. В итоге Грудзинский издал свое введение отдельным текстом в Неаполе в 1998 году. То есть, как видите, свидетельства Шаламова воспринимались в Европе с трудом, а их публикация сопровождалась конфликтами".
" - Я родилась в конце 1970-х. В лицее мы изучали историю ХХ века, но никто нам не говорил о тоталитарном строе в СССР. При том что советский опыт - это не какая-то далекая экзотическая культура. Это явление с европейскими корнями. <...>
С одной стороны, СССР воспринимался как государство-маяк, которое должно указать дорогу всему человечеству, в том числе и нам. С другой, разочаровывающие результаты советского проекта всегда можно было объяснить тем, что коммунистическая идея попала не на европейскую почву. Так что это избавляло от неудобных вопросов. Репрессии оказывались вытеснены даже географически. Сибирь - это какое-то далекое, неевропейское пространство.
- Вы говорите, что книги и мемуарные свидетельства о советских лагерях оставляли европейскую публику равнодушной. Что смог здесь изменить Солженицын? Почему выход «Архипелага» произвел эффект разорвавшейся бомбы?
- Думаю, дело в масштабе книги. Как мы помним, Солженицын называет ее «опытом художественного исследования». И это действительно было первой попыткой глобального описания того, как возникла и функционировала коммунистическая репрессивная система. То, что Солженицын использует художественные средства, тоже существенно. Своим «Архипелагом» Солженицын бросил вызов литературе.
Я не большая поклонница Солженицына, но именно благодаря «Архипелагу» у меня сложилось представление о том, как был устроен ГУЛАГ. Хотя я, конечно, понимаю, что полностью доверять его информации и выводам нельзя. Но меня восхищает само его намерение написать в 1960-е полноценную историю коммунистических репрессий, создать, можно сказать, антикоммунистический завет: на страницах книги сквозит стремление писателя учить общество. О ГУЛАГе, разумеется, нельзя было говорить в СССР, но речь о нем практически не шла и в «свободном мире». Солженицын прорвался через всемирное молчание. Он писал «Архипелаг» с намерением достучаться до людей, с осознанием того, что он открывает новую, очень важную страницу не только для России, но и для Европы, для ее либерального общества. И этот посыл не мог быть проигнорирован.
- В этом смысле интересно, как был воспринят в Европе Варлам Шаламов - другой «великий свидетель» сталинской вселенной, который принципиально отказывался от дидактических интонаций и просто описывал лагерный ад.
- Шаламов в целом доходит до Италии очень поздно. В 1976-м вышел небольшой сборник его рассказов, который прошел практически незамеченным. Полный корпус Шаламова стал переводиться только в 1990-е. Кстати, с этим связан эпизод, очень характерный для итальянской литературной жизни.
Полный Шаламов выходил в очень престижном итальянском издательстве Einaudi. Предисловие к новому изданию предложили написать старому польскому эмигранту Густаву Херлинг-Грудзинскому, который был достаточно заметной фигурой в польской литературной эмиграции, одним из основателей знаменитого журнала Kultura, в прошлом узником ГУЛАГа, написавшим об этом роман «Другой мир». Он жил в Италии и был, между прочим, зятем влиятельнейшего итальянского интеллектуала Бенедетто Кроче (что отчасти определило то, почему его роман о ГУЛАГе вышел в Италии очень рано, еще в 1950-е). Так или иначе, выбор его в качестве автора был вполне логичным. Грудзинский написал прекрасное предисловие, где говорилось о том, что проза Шаламова позволяет обсуждать мир лагерей без политических пристрастий, используя сугубо литературный инструментарий. «Колымские рассказы» заставляют признать, что в XX веке людей изолировали в концентрационных лагерях разные режимы и сталинский это делал точно так же, как и гитлеровский. Издательство просто отказалось печатать этот текст. Любое сравнение коммунистических и нацистских реалий было неприемлемым. В итоге Грудзинский издал свое введение отдельным текстом в Неаполе в 1998 году. То есть, как видите, свидетельства Шаламова воспринимались в Европе с трудом, а их публикация сопровождалась конфликтами".